Научная статья на тему 'Переводческая деятельность и литературные связи Каролины Павловой'

Переводческая деятельность и литературные связи Каролины Павловой Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
523
84
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Зиновьева Е. В.

В настоящей работе рассматриваются главные стороны в переводческой деятельности выдающегося переводчика XIX века Каролины Карловны Павловой, а также исследуются ее литературные связи, послужившие основой для создания большого числа литературных произведений, выявляются основные черты творческого своеобразия переводческой манеры переводчицы на основе сравнения литературного творчества Пушкина, Жуковского, Некрасова. Автором приводятся образцы оригинальной немецкой поэзии Павловой и рассматривается их художественное своеобразие, определяется истинное число выполненных поэтессой переводов, сводя их воедино и определив настоящую роль и место этого мастера перевода в истории русской литературы. Приводится детальное исследование литературных связей с графом Алексеем Константиновичем Толстым, сыгравшую важную роль в сходстве их взглядов на задачи литературы, на роль и место поэта в обществе, представлена читателю их дружеская переписка и неизвестные стихотворения А. К. Толстого к К. К. Павловой, остававшиеся до сих пор вне поля зрения исследователей и читателей. Все это позволяет расширить наши представления о Каролине Карловне Павловой, хозяйке известного в Москве литературного салона, поэта и переводчика, занимавшего довольно заметное место в русской литературе XIX века.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Переводческая деятельность и литературные связи Каролины Павловой»

ваются взаимосвязанными настолько, что К. Павлова готова признать зависимость собственно любовного чувства от Слова. У поэтессы - любовная симпатия -«дитя» задушевного разговора. Дар поэтического слова помогает лирической героине обрести внутреннюю стабильность, возвращает поэтессу к христианским ценностям. Таким образом, изучение творчества к. Павловой, ее литературно-бытового поведения показывают сильное влияние философии и художественной практики романтизма. Романтическое мировиде-ние объясняет жизненную позицию поэтессы, которую отличает идеалистическая устремленность в мир Прекрасного (стремление возвысить «прозу жизни» до истины искусства: театрализованный стиль поведения, поклонение красоте как неустанное обсуждение проблем искусства с посвященными; романтическое амплуа Музы-вдохновительницы, претензии на дружбу по отношению к большим поэтам Пушкин, Боратынский, Языков и отражение идеи дружбы Поэта и Музы- покровительницы в усиленной эксплуатации уходящего со сцены жанра посланий). Творчество К. Павловой

по сути есть анализ Поэзии как особой области жизнедеятельности человека.

список ЛИТЕРАТУРЫ

1. Рапгоф Б. Е. К. Павлова. Материалы для изучения жизни и творчества. М.: Трирема, 1910. 178 с.

2. Рачинский С. А. Стихотворения К. Павловой и воспоминания о ней // Татевский сборник С. А. Рачинского. Спб., 1899. С. 106-113.

3. Павлова К. К. Мои воспоминания // Русский архив, 1875, №10. С. 34-47.

4. Павлова К. К. Собрание сочинений / ред. и материалы для биографии В. Брюсова в 2-х тт., М.: К. Ф. Некрасов, 1915. С. 56-89.

5. Павлова К. К. Полное собрание стихотворений, серия «Библиотека поэта». М.-Л.: Советский писатель, 1939. 178 с.

6. Павлова К. К. Полное собрание стихотворений. М.-Л.: Советский писатель, 1964. 516 с.

7. Павлова К. К. Воспоминания о художнике А. Иванове // Русский вестник, Т. XVI. 1858. С. 123-138.

ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ КАРОЛИНЫ ПАВЛОВОЙ

Е. В. ЗИНОВЬЕВА

Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского кафедра перевода и переводоведения

В настоящей работе рассматриваются главные стороны в переводческой деятельности выдающегося переводчика XIX века Каролины Карловны Павловой, а также исследуются ее литературные связи, послужившие основой для создания большого числа литературных произведений, выявляются основные черты творческого своеобразия переводческой манеры переводчицы на основе сравнения литературного творчества Пушкина, Жуковского, Некрасова. Автором приводятся образцы оригинальной немецкой поэзии Павловой и рассматривается их художественное своеобразие, определяется истинное число выполненных поэтессой переводов, сводя их воедино и определив настоящую роль и место этого мастера перевода в истории русской литературы. Приводится детальное исследование литературных связей с графом Алексеем Константиновичем Толстым, сыгравшую важную роль в сходстве их взглядов на задачи литературы, на роль и место поэта в обществе, представлена читателю их дружеская переписка и неизвестные стихотворения А. К. Толстого к К. К. Павловой, остававшиеся до сих пор вне поля зрения исследователей и читателей. Все это позволяет расширить наши представления о Каролине Карловне Павловой, хозяйке известного в Москве литературного салона, поэта и переводчика, занимавшего довольно заметное место в русской литературе XIX века.

Давая краткую оценку русским писательницам, то мере напоминала Е. Кульман. Но это была как бы

В. Г. Белинский назвал в «Отечественных записках» Кульман с иной, более счастливой литературной судь-

1843 г. рядом с именем Е. Кульман имя Каролины Пав- бой. Она стала известной русской поэтессой, хозяйкой

ловой. [1, 171]. По его словам, Павлова обладала «не- литературного салона в Москве, деятельной участни-

обыкновенным даром переводить стихами с одного цей идеологических и эстетических споров середины

языка на другой». При всём хвалебном тоне отзыва, века. И всё же Павлову объединяла с Кульман способ-

в нем чувствуется скрытая ирония. Критик как буд- ность и склонность верифицировать на любую тему

то внутренне сомневается в том, что талант поэтессы [5, 37]. В 1859 г. Павлова написала в Германии русский

сможет стать самостоятельным. Способности моло- «Экспромт во время урока стихосложения», в котором

дого дарования напомнили Белинскому многоязычие заключалась и доля самокритики: «Всечасно нам, не

Е. Кульман, в общем не оправдавшее надежд. Дейс- только что вседневно, // Стихи писать легко, строку к

твительно, К. К. Павлова, урождённая Яниш (Jaenisch, строке // Составить песнь, балладу иль эклогу; // Те-

1807-1893), русская немка по отцу, имевшая в родне перь мы нее поэты, слава богу!» [6, 156]. Современная

также англичан и французов, владевшая десятком язы- исследовательница отмечает у Павловой присутствие

ков и писавшая стихи на нескольких из них, в какой- «формального начала». Это наблюдение справедливо

по отношению далеко не ко всему, что написала поэтесса; оно не касается ни «Двойной жизни», ни «Разговора в Трианоне», ни лучших лирических произведений её, таких как стихотворение «Ты, уцелевший в сердце нищем» и др. Но тщательная разработанность, отточенность формы для Павловой характерна [4, 32].

Понимание поэтического творчества как «святого ремесла» в контексте её лирики более узко, чем понимание гражданской миссии поэта у Пушкина и Некрасова. Вероятно, особенность поэзии Павловой лучше было бы определить как некоторую, иногда очень искусно скрытую риторичность, присущую, кажется, всей славянофильской поэзии в целом, которой творчество поэтессы было родственно. Следуя путем Пушкина и Жуковского, поэзия Павловой несла на себе налёт литературности, не столь откровенной, как у Е. Кульман, и иной по происхождению, однако всё же придававшей её стихам иногда вид соревнования с уже известными образцами, талантливого варьирования старых мотивов [3, 15-17].

В немецких стихотворениях Павловой литературные традиции сказались особенно сильно. Самое раннее из сохранившихся - шестистишие «Es wurden in dem dustern Erdenleben» («Нам посланы в глухой земной юдоли», 1827) - похоже по форме на недоконченную гетевскую октаву, а по смыслу - на лирико-филосовские сентенции Шиллера, правда, значительно упрощенные. В то же время «три гения», которые являются людям из «лучшего мира», повторяют типичную ситуацию лирики жуковского. В том же тоне романтической меланхолии выдержано стихотворение «Gedanke mein, wenn Hespers Plasenschleier» («О вспомни, друг, меня, когда сиянье», 1827), с ночным пейзажем и мотивом «священного томления», понимаемым скорее по Жуковскому, чем по Шиллеру: «Wenn dann dein Geist die Schwingen kühn entfaltet// Und heil'ge Sehnsucht in der Brust erwacht; // Fühlst du es tief, dass was sich hier gefunden, // Dort leben wird im ewigen Verein...» [6, 412].

Группа немецких стихотворений поэтессы была помещена в сборнике её переводов с русского «Das Nordlicht» («Северное сияние»), изданном в Лейпциге в 1833 г. Преимущественно это были сюжетные произведения, близкие к балладам и кратким повестям, жанру, к которому Павлова питала позже склонность в своём русском творчестве. Но стилистика этих стихотворений отличалась от стиля русских стихотворных повестей Павловой. Подобно Жуковскому, Каролина Яниш хорошо ощущала разницу языков и стиля и, обращаясь к немецкому слову, сознательно изменяла набор поэтических средств. Впрочем, она делала это совсем с другой целью. Занимавшая Жуковского просветительская задача сделать свою поэзию доступной немецкому читателю, по-видимому, уступила здесь место попытке продемонстрировать перед этим читателем свое умение писать по-немецки не хуже немецких поэтов и в их духе. [2, 778]. Опубликованные образцы немецкой поэзии К. Яниш обнаружили не только одаренность молодой поэтессы, но и её читательские пристрастия. Так, баллада «Die Geisterstunde. Eine Phanta-

sie» («Час призраков. Фантазия») своим началом могла вызвать в памяти «Ленору» Бюргера, записанную размерами «Ночной песни путника» Гёте: «Wie so still, so traut, // Wie so liebend schaut // Der Mond durch die Bäume; // Es schläft der Wind // Und lautlos sind // Des Waldes Räume...» Угадывались там и мотивы гётев-ского «Лесного царя»: «Im Nachtwinde schwimmen // Leis flüsternde Stimmen, // Es wehen, es schwanken // Die finsteren Ranken.» Но преобладал стиль романтической поэзии Тика: «Horch! - da knisteret es, da rauscht es!// Siehe! - da hebt sich es empor! // Wehe! dort schleicht es, dort lauscht es, // Beugt aus dem Busch sich hervor! // Und immer murmelt es hinter ihr: // Bleib hier bleib hier!» [6, 385, 411]. Эти пугающие возгласы слышалось между тем и знаменитое «чу!» баллад Жуковского: немецкая романтическая баллада воспринималась поэтессой не без содействия баллады русской -отсюда столь характерно для стиля Жуковского слияние мотивов Гёте и романтически ужасного.

Остальные оригинальные стихотворения, помещенные в немецком сборнике К. Яниш, также представляли собой опыты в разных стилях, поэтическую «пробу пера», хотя и пера талантливого. Впечатление некоторой искусственности придавали этим произведениям французские, итальянские, английские эпиграфы. В стихотворениях «Flucht und Rückkehr» («Бегство и возвращение») и «Sangers Abendgruß» («Вечерний привет певца») перепевались обычные мотивы романтической лирики, соединённые с реминисценциями из Гёте. Стихотворение «Die Nixe» («Русалка») повторяло сюжет его баллады «Рыбак», но в необычной для таких тем форме - в виде трёх сонетов. Изысканность сонетной формы и вместе с этим её необязательность для несложного по мысли рассказа как раз и создают впечатление некоторой версификаторской игры. Молодая поэтесса хорошо владела формой сонета (напомним о её русском «Сонете»), написанном в 1839 г.), но звучные рифмы прикрывали, как правило, сравнительно неглубокий смысл. В сонете «Der Abend» («Вечер») это - тоска души по «неземному» в сонете, посвященном встрече с А. Гумбольдтом, - противопоставление «сияющего мгновения» (Strahlenaugenblick) знакомства со знаменитым учёным и «пустоты жизни». (des Lebens Leere). Всё это были ходячие темы русской вульгарно-романтической поэзии 1830-х годов. Такие поэты средней руки, как В. Бенедиктов, А. Тимофеев, М. Деларю и др., разрабатывали их, доводя подражание Жуковскому и Пушкину до степени пародии. к. яниш подражала не столь примитивно, однако тем не менее подражала, а в своих немецких стихах подражала в двойном смысле.

В стихотворении «Lied» («Песня») проступают черты «Горной песни» Ф. Шиллера: «Wär’ hinter Felsenpforten // Für mich ein stiller Ort, // Mich zu verbergen dorten, // Zu leben ruhig dort!» Но мотив томления по покою, ухода от жизни поэтесса очень усиливает, следуя в этом за интерпретациями шиллеровской лирике, которые давались Жуковским. к русским стихотворениям к. Павловой приближался цикл немецких «романсов» на испанскую тему «Alvar der Talador»

(«Альвар Таладор»). После «Сида» Гердера, переводившегося Жуковским и катениным, форма романса прочно утвердилась вместе с испанской тематикой как в немецкой, так и в русской поэзии. Перед Павловой находился, возможно, самый свежий пример - стихотворение Пушкина «На Испанию родную» (1835). В её «романсах» отразились характеры пушкинских дона Гуана и дубровского.

особую часть немецкого наследия к. Павловой составляют стихотворения, написанные совсем в другую эпоху, через тридцать лет, во время жизни поэтессы в Германии. Павлова не потеряла связей с русской литературой, но связи эти формировались иначе, чем в молодости. Это сказалось и на немецких стихах; тематика их стала более личной, исчезло литературное щегольство и лингвистическое кокетство. отрицать художественную значимость поздних немецких стихотворений Павловой едва ли стоит. Напротив, в середине 1870-х гг. было создано, вероятно, лучшее из них, находящееся на уровне таких произведений, как «Дрезден», «Дорога», «Гр. А. К. Толстому», и всё же в чём-то особенное. Речь идет о стихотворении «O rede nich vom Scheiden und Entsagen» («Не надо слов о доме, о разлуке»): «O rede nicht vom Scheiden und Entsagen, // Von dem Gehot der unbarmherzgen Pflicht! // Den feuchten Blick sehe ich dich niederschlagen // Ich glaube nur was deine Thräne spricht. // O rede nicht! // Du bleibest mein, was auch die Lippen schwören, // Du hörst dein Herz sich einer Lüge zeihn; // Du fühlst es tief, dass wir uns angehören, // Du weisst es wohl, es kann nicht anders sein, // Du bleibest mein!» В этом стихотворении, как и в русских стихах этих лет, поэтесса добилась предельно искренних интонаций, но сделала это, опираясь на свой прежний опыт немецкого творчества.

Немецкая лирическая традиция была обогащена достижениями русской лирики - Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Алексея Толстого. Павлова теперь не подражала и не экспериментировала, а писала по-немецки русские стихи, как это делал тогда-то И. Хемницер. Стремление создавать стихи в духе немецких поэтов сменилось стремлением передать в немецком стихе тот высокий уровень лиризма, которого достигла к середине века русская поэзия. Приведенное стихотворение сопоставимо, например, со стихотворениями Тютчева «денисьевского цикла» (Не говори: меня он, как и прежде, любит», 1851-1852 и др.), с любовной лирикой Фета и Полонского. Надолго затерявшееся в немецком альманахе Ю. Гаммера (1861) стихотворение Павловой «Menschenklage» «Людская жалоба») непосредственно перекликалось с поэзией А. К. Толстого [10, 267-278]: «In der warmen Morgenhelle, // An des Baches Wellenglanz // Tanzet schwirrend die Libelle // Ihren ausgelassenen Tanz. // In die klare Ätherbläue // Schwingt die Lerche sich hinein, // Jeden Augenblick aufs neue // Jhres Daseins sich zu freuen. // In den tiefen Waldesgründen // Duftet fröhlich jeder Baum; // Nur der Mensch mit seinen Sünden // Klagt im weiten Schöpfungsraum».

Из стихотворения Толстого «Где гнутся под омутом лозы» (1840-е гг., опубликовано в «Русском вес-

тнике» 1856 г.) [1, 178] к Павловой перешли «образ» летнего полдня, воплощённый в пляске стрекозы над водой, и контраст между беззаботностью этой картины и далее прорывающимся тревожным настроением. однако реминисценция из лирики Толстого послужила для выражения совершенно иной мысли: вместо тревожного намёка на тайную опасность речного омута -мотива народной поэзии и старых немецких баллад («Лесной царь» и «Рыбак» Гёте) - Павлова внесла в своё стихотворение прямолинейно-назидательное противопоставление природы и «грешного» человека, очень упрощенный принцип философской поэзии Шиллера. Тем не менее «Людская жалоба» была одним из первых литературных свидетельств интереса Павловой к творчеству А. Толстого. Поэт посетил её в Дрездене в декабре 1860 г. и стал на долгое время одним из немногих друзей, которые связывали Павлову с Россией. В немецких стихотворениях, адресованных Толстому, снова возникла тема служения поэзии, одна из ведущих тем поэтессы на протяжении всего её творческого пути. Эта тема подкреплялась теперь литературной поэзией самого Толстого, старавшегося не допустить в свою «чистую» лирику злобы дня, которая понималась подчас в антидемократическом смысле. Но, как можно судить по позднему творчеству Павловой, в поэзии Толстого главным было для неё не это. Поэтесса опиралась на неё, борясь за сохранение духовных ценностей русской культуры в чужой среде западноевропейского буржуазного большого города. В одном из стихотворений Павловой (в письме к Толстому от 19/31 августа 1870 г.) вновь появилась тема рифмования: «Genug des Wortschwalls, des sich reihenden // Zu Vers auf Vers, im nicht'gen Spiel, // Genug des Scherzes, des entweihenden, // Des schnöden Tuns genug, zu viel!» Стихотворству - игре противопоставлялся «священный клад» подлинной поэзии - «Sich freventlich an ihm versündigen // Darf nimmer mehr, und wär's im Scherz, // Er, der erwählt ist zu verkündigen // Der Menschenseele Glück und Schmerz!» [9, 357, 371]. от страсти к веренфикации К. Павлова в конце концов пришла к представлению о высоком назначении поэзии. Но способность к стихотворным имитациям сохранилась у Павловой и в поздние годы. И проявлением этой способности поэтесса тоже была обязана влиянию А. К. Толстого, в высшей степени склонного к литературной шутке, пародии, сатире.

отголоском дружеской переписки с Толстым, в которой находилось место и весёлому тону, осталось маленькое стихотворение Павловой (в письме от 5/17 ноября 1871 г.), не столь, впрочем шутливое, сколько грустно-ироническое в духе стихов Г.Гейне и пародийной поэзии А. Толстого: «Dresden steht noch an der Elbe, // Wo's gestanden hat; // Ist in allem noch dieseble // Gute, russ'ge Stadt. // Ich auch lebe fort mit sachten // (Freilich fragt sich'es: wie?), // Mit dem Liede, dem vollbrachten, // Harre ich nun auf Sie.» Увлечённая юмористикой А. Толстого, поэтесса посылала ему выписанные ею из немецких изданий вирши, сами по себе похожие на породи. Причём она предупреждала своего корреспондента, чтобы тот не

принимал эти стихи за её собственные имитации. Пример Козьмы Пруткова побуждал Павлову быть и в Германии внимательной к литературным нелепостям. По поводу одного такого сочинения, где говорилось о том, как «печальна ночь, когда ... ничье смягченное сердце не протянет к тебе рук», она шутливо восклицала: «Не следует ли нам обоим, Вам и мне, сложить оружие перед этой песенкой, в глубочайшем изумлении созерцая сердце, простирающее руки?» В другом случае, переписав для Толстого крайне нелепое шестистишие об Амуре и Психее, Павлова прибавила: «Вы сумеете оценить это стихотворение, я не устаю повторять его с наслаждением». Каролина Павлова чутко ощущала особенности немецкой стилистики, но если ранее её немецкие стихи являлись во многом добросовестным подражанием стилю разных поэтов Германии, то позже опыт Алексея Толстого продемонстрировал ей возможности сознательного воспроизведения характерных черт немецкой поэзии.

В начале 1860-х гг. К. К. Павлова восстановила связи с родиной. К счастью для нее и творческие. Речь идет о знакомстве Каролины Карловны с графом Алексеем Константиновичем Толстым. В становлении дружбы двух выдающихся поэтов важную роль сыграло сходство их взглядов на задачи литературы, на роль и место поэта в обществе [11, 42]. Значительное место в его эпистолярном наследии занимает переписка с Каролиной Павловой. Первое из неизвестных ранее стихотворений называется «Blaues Schiff» - «Голубой корабль». Написано оно в августе 1869 года в Карлсбаде « Karlsbad. 22. August 1869 // «Verehrte Frau nun, bin Ich am Ziel, // Im Lande der Kohlen und Schlachten, // Auch hab ich deren Sitzen gar viel // Auf meinem moralischen Nacken. // Ich möchte Ihnen schreiben gar manches hier // Beim Plätschern des Sprudelwassers, // Doch eine innere Stimme in mir // Sagt deutlich unterlass' er' s. // «Das viele Schreiben und Lesen fürwahr // Das konnt’ er ja nicht ertragen!» - // So sagt mir die Stimme; ich glaube gar // Sie kommt aus meinem Magen // ...» [5, 93-98]. «Милая дама, я цели достиг // В стране угля и сражений, // На шею мне сели, я даже привык, // Терплю это без возражений. // Хотел бы я многое Вам описать // Под шепот ручья и журчанье, // Но внутренний голос сказал мне опять // отчетливо: «Брось излиянье!» Второе из неизвестных стихотворений - «Богине привычке в угоду». Его Алексей Толстой писал в Дрездене 29 июля 1871 года накануне своего отъезда в Карлсбад на лечение.

Все стихи за 1871 год свидетельствуют о плохом самочувствии поэта: «Dresden. den 29. Juli 1871. // Der Göttin Gewohnheit zugunsten, // Oh, Dichterin erlaub, // Dass ich auch heute wie sonsten // Mich mache aus dem Staub! // Das alte Trachten und Dichten // Das war der einzige Grund, // Warum ich dir nicht berichten // Von meinem Vorsatze konnt.» «Дрезден. 29 июля 1871 // Богине привычке угоду // Позвольте мне с Вами проститься // Сегодня, как в прежние годы, // Убраться хочу, испариться. // Писанье стихов в мечтанье // Причиною было одной, // Что Вам не сказал я в посланье, // Как план изменяется мой». Судя по датам отправ-

ления письма, переписка между поэтами в 1871 году была интенсивной. Уже 10 августа Алексей Толстой пишет следующее послание, третье из неизвестных стихотворений данного цикла. Автор написал его в воскресенье. Из текста следует, что Толстой хотел навестить Каролину Павлову, но не смог из-за плохого самочувствия.

В шутливой форме поэт подробно описывает свое состояние: «Sonntag. 10. August 1871.Räuberlied. // Schnaufen, räuspern, husten, speien // Das sind also meine Lieder! // Im Katharre mitten drein, // Komm ich lieber morgen wieder! // Denn ich fühle mich noch nicht wohl, // Meine Miene ist miserable, // In den Lungen klingt es hohl, // Unmelodisch um die Nabel. // Morgen (oh, die holden Träume!)» [8, 52] «Воскресенье. 10 августа 1871 // Разбойничья песня // Кашель, насморк и плевки - Мои песни просто беды! // Взял катар меня в тиски, // Завтра я явлюсь к обеду! // Нездоров я и при этом, // Взгляд мрачнее черной тучи, // В легких воздух ходуном, // В животе звучит не лучше. // Завтра (сладкие мечтанья!) // Прочь уйдет вся боль, истома! // Для суставов растиранья // остаюсь я нынче дома». 22 августа 1871 года Алексей Толстой отправляет Каролине Павловой четвертое послание, одно из интереснейших стихотворений во всем творчестве Толстого. оно все состоит из восклицательных предложений. Совершенство рифм, четкость, ясность каждой мысли еще более усиливают сатирический эффект: «22. August 1871 // Fortsetzung der unbegründeten Flüche // Fluch der Seele! // Flucg den Vögeln und den Rindern // Fluch dem Manne! // Fluch dem Weibe! // Fluch den sogenannten Kindern! // Fluch den Trommeln und den Fahnen! // ... Fluch den Herrn Hermaphroditen // Und den flötenden Kastraten! ...» [5, 553]. «Продолжение беспричинных проклятий //К черту душу! К черту тело!// К черту птиц и скот рогатый! // Женщин! Все осточертело! //... Пусть к чертям все предки канут, // Чтоб и род грядущий спятил!» Пятое, последнее из неизвестных стихотворений, относится к 1873 году. Алексей Толстой посылает его Каролине Павловой в ознаменование юбилея их дружбы. Это характерное для поэта поздравительное послание, написанное возвышено и музыкально: «1873 //Das ist der alte Weihnachtsbaum, // den ich seit Jahren achte, // In einem schönen Laubetraum // Sahich heutezu Nachte; // Wie Sterne glänzte Licht an Licht, // Es klang ein Sang von drüben, // Auf jedem Blatt stand ein Gedicht // Frau Pavloff unterschrieben;»[6, 557] «1873 //Мой старый друг пришел ко мне! // Вновь вижу я воочью // Ту ель, в зеленом чудном сне // Она явилась ночью! // Как звезды свечи на ветвях! // С них песен шла лавина, // И ветка каждая в стихах, // И подпись: Каролина!»

К этим пяти следует добавить еще одно стихотворение, остававшееся до сих пор вне поля зрения исследователей и читателей [7, 72]. Оно входит в текст письма от 14/26 февраля 1875 года. Дата письма говорит о том, что переписка между писателями продолжалась вплоть до смерти, последовавшей 28 сентября 1875 года. Чтобы понять подтекст стихотворения, надо привести фрагменты самого письма:

«. я был при смерти в деревне Малороссии. В течение этого горестного периода моей жизни я несколько раз получал письма от Листа, который просит у меня Ваш перевод моего «Слепого», чтобы написать музыку на его слова. После того, как мне попался другой немецкий перевод этой маленькой поэмы, я особенно оценил Ваш перевод. Так как Листу не терпелось получить стихотворение, он дал его перевести некоему лицу, имени которого я не хочу называть, и, когда мне переслали перевод, я чуть было не лишился чувств и воскликнул: «Neto! // Ich war mit Ihnen grob // Und wahnte mich im Rechte, // Ab zürnen Sie darob // Nicht Ihrem treuen Knechte. // Ich suche manchen Fleck // Zu finden in der Sonne, - Oh weh mir! Ich verreck, // Was hab ich denn begonnen!»[9, 351] «Я грубость допустил, // Исполнен самомненья, // я вам теперь не мил, // Как раб прошу прощенья. // На лучшем из светил // Я пятнышко приметил, - // Ах, что я натворил, // Совсем я, видно, сбрендил!»[6, 441] Это стихотворение, датированное 1875 годом, следует считать последним в «Павловском» цикле, начало которого приходится на 60-е годы. Нет сомнения в том, что Толстой писал или мог писать поэтессе послания в стихах уже в первые годы их дружбы, как делал это по отношению к другим знакомым. «Дай срок, и я буду тебе отвечать в стихах, как отвечал уже Аксакову по другому случаю», - так 19 января 1859 года Толстой писал Н.М. Жемчужни-кову [6, 538].

Общий список переводов:

1. С русского на немецкий язык: лирические стихотворения: А. К. Толстой (12 стихотворений), Пушкин (6 стихотворений), Баратынский (5), Языков (5), Хомяков (4), Жуковский (3), Дельвиг (3), Веневитинов (3), Лермонтов (2), народные песни; Драматические произведения в стихах: А. К. Толстой (3), Пушкин (1); Рассказы: Пушкин (1), Сомов (1), анонимный автор (1).

2. С немецкого на русский: лирические стихотворения: Ю. Хаммер (3), Фрейлиграт (2), Гейне (1), Рюккерт (1), Шамиссо (1), Шульце (1), анонимный автор (1); Драмы в стихах: Шиллер (2). [6, 108-112]. Таким образом, будучи яркой, самобытной творческой индивидуальностью, К. К. Павлова оставила многогранное наследие, в существенной мере способствовавшее сближению России и Германии, двух народов и двух культур.

список литературы

1. Белинский В. Г. Русские журналы // Белинский В. Г., Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1956. Т. З. С. 168-192.

2. Гайденков Н. М. Русские поэты 19 века .М.: Просвещение, 1964. 1040 с.

3. Гинзбург Л. В. Старые русские переводчики // Гинзбург Л. В. Над строкой перевода: статьи разных лет. М., 1981. С. 51-58.

4. Гроссман Л. Вторник у Каролины Павловой. М.: Товарищество «Книгоизд-во писателей в Москве», 1922. 52 с.

5. Павлова К. К. Полное собрание стихотворений / вступ. ст. П. П. Громова. М.-Л.: Сов. Писатель, 1964. 616 с.

6. Twelve unpublished letters of K. Pavlova to A. Tolstoj (1867-1875) гг. // Russian Literature Triquart. Ann Arbor. 1974. № 9. P. 550-558.

7. Рапгоф Б. Е. К. Павлова. Материалы для изучения жизни и творчества. Пг: Трирема, 1910. С. 89.

8. Рачинский С. А. Стихотворения К. Павловой и воспоминания о ней // Татевский сборник С. А. Рачинского. Спб., 1899. С. 106-113.

9. Стихотворение А. К. Толстого «К. К. Павловой» // Толстой А. К. Полное собрание стихотворений: В 2 т. Т.1. М., 1984. С.439.

10. Из переписки графа А. К. Толстого: 1851-1875 // Вестник Европы. 1897. Май. С. 261-297.

11. Файнштейн М. Ш. «Меня вы назвали поэтом»// Verlag F. K. Göpfert Fichtenwalde, 2002. Bd. 15. S. 42-44.

о многозначности синтаксических дериватов

Г. К. КАСИМОВА

Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского кафедра русского языка и методики его преподавания

В статье рассматриваются синтаксические дериваты на -ние, в структуре которых в процессе деривации появляются производные значения. Их наличие обусловлено различными факторами, одним из которых предстает актуализация различных компонентов семантической структуры мотивирующих глаголов.

Словообразовательная структура производно- осквернение, отмежевание, парирование, перебивание,

го слова, как известно, состоит из двух частей: мотивирующей базы и форманта. Объектом нашего внимания являются отглагольные существительные на -ние со значением отвлеченного действия. Как правило, в основном, это синтаксические дериваты, то есть производные, сохраняющие в своей семантике значения мотивирующего глагола (избрание, изготовление, лавирование, набивание, накидывание, налаживание, насвистывание, обладание, освобождение,

перегибание, передвижение, переключение, переливание, получение, пощипывание, применение, примирение, прицеливание, проведение, расходование, таяние, угасание и мн. др.). В то же время анализ обширного массива лексики, включающий многозначные мотивированные имена существительные, показывает, что достаточно большое количество девербативов, помимо чисто процессуального значения, содержит вторичные номинации.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.