CC BY
166
ГЕОЛОГИЯ
УДК 551.24 (235.216) + 551.73
К 100-летию со дня рождения Николая Михайловича Синицына
Ю. С. Бискэ
палеозойский тянь-шань в исследованиях школы ленинградского университета
Что мы будем считать научной школой? Очевидно, понятие это очень неопределенное. В общем случае школой называют любую устойчивую группу исследователей, ведущих свою работу в некоем общем направлении, с использованием общих подходов и методов. Школа первоначально возглавляется основателем — тем, кто впервые увидел возможность прорыва в данной области знаний, сумел увлечь учеников, создать атмосферу обсуждения старых и новых идей, обеспечить организацию работы и поддержку власть имущих, например, в научной администрации. Школа может стать формальной структурой либо возникнуть в ее рамках, но затем выйти из них, превратиться в некое идейное направление — и в конце концов исчезнуть, будучи поглощенной новыми школами.
Что касается учебных заведений, то здесь «школа» предполагается как сама структура, предназначенная для подготовки образованной молодежи. Иначе говоря, здесь отношение учитель — студент выступает как рутинное и поэтому формально школа есть кафедра. Всем понятно, однако, что так не всегда получается по существу: кафедры десятилетиями функционируют без научного лидерства, тогда как реальные школы неформально охватывают круг людей, служащих по разным ведомствам. Не стоит забывать, что кафедра должна обеспечить преподавание дисциплин всей научной отрасли, тогда как научная школа есть нечто более целеустремленное, одна струя в общем потоке. Если же речь идет больше об идеологии, чем предмете исследования, то полное преобладание одной школы, пожалуй, даже на кафедре сопровождается признаками застоя.
Школа, как и любая структура, обособляется в противопоставлении другим школам, так что для нее жизненно необходимо сохранять открытость для критики и достаточную конкурентность в движении к целям.
По мнению автора, именно коллектив исследователей палеозоя Средней Азии, сложившийся в Ленинградском университете к 50-м годам ХХ века и хорошо работавший около полустолетия, может считаться примером научной школы sensu stricto, т. е. довольно узкой и компактной. С некоторыми оговорками, касающимися смены научных идей, данная смена проходила все же эволюционным путем и без перерыва, способного эту школу разрушить.
© Ю. С. Бискэ, 2009
Я попытаюсь проследить ее историю, известную мне как «инсайдеру» хотя и не с самого начала, а скорее со времени расцвета. Боюсь, что теперь уже мало кто сможет указать мне на ошибки в оценках или в фактической стороне дела, и поэтому постараюсь свести субъективность к минимуму.
Предыстория школы. Можно начинать ее, вероятно, с работ Я. С. Эдельштейна [1], впрочем, тогда еще не в университете по стратиграфии верхнего палеозоя «горной Бухары», т. е. в основном Дарвазского хребта в северном фасе Памира. М. А. Гилярова, в дальнейшем посвятившая свою карьеру Балтийскому щиту, в молодости пересекла Центральный Таджикистан в составе отряда Таджикско-Памирской экспедиции. Однако фактически лишь Николай Михайлович Синицын, став ассистентом кафедры исторической геологии ЛГУ в 1938 г., уже после нескольких лет работы на геологической съемке в Тянь-Шане, положил начало тому, что развернулось позже в целую университетскую школу.
Как исследователь-геолог Н. М. Синицын сформировался скорее под влиянием старших коллег из школы Геолкома — ЦНИГРИ, которая имела достаточно наработанные традиции по среднеазиатскому региону и в эти годы находилась на крутом подъеме благодаря резкому расширению фронта поисково-съемочных работ, по методике обзорно-маршрутных. В свою очередь младшими его товарищами стали тогда А. М. Обут и Б. С. Соколов, позже оставившие заметный след в истории не только нашего факультета, но и всей отечественной геологической науки. Недавно Борис Сергеевич Соколов опубликовал воспоминания о полевых маршрутах предвоенных лет в Ферганском хребте, которые рисуют не только условия жизни среднеазиатских геологов того времени, но и содержат живые портреты первопроходцев. Александр Михайлович Обут после некоторых колебаний в выборе пути избрал палеонтологию и стал ведущим в СССр специалистом по граптолитам, а начал это направление он со стратиграфии черносланцевых толщ силура Южного Тянь-Шаня. Именно А. М. Обут обработал в 40-50-е годы коллекции граптолитов, позволившие обосновать аллохтонное залегание мощных силурийских песчано-сланцевых толщ, считавшихся ранее карбоном. При этом он охотно брал на определение все то, что нам никак не удавалось распознать в поле. Палеонтологическая проблематика всегда интересовала его больше всего остального.
Палеонтологией силура Тянь-Шаня увлекся первоначально и ассистент кафедры общей геологии Л. Б. Рухин, тоже имевший дело с коллекциями геологов-съемщиков [2]. Однако затем он переключился на седиментологические вопросы и основал уже другую, не менее славную, литологическую школу нашего факультета. Случилось так, что будущий академик Б. С. Соколов продолжил первоначальные занятия Обута и рухина, перешел от них к общей системе палеозойских кораллов ТаЬиЫа, а затем к проблемам верхнего докембрия. Крупные имена и научные школы появлялись тогда удивительно часто, из одних и тех же корней. Если здесь позволительна параллель с эволюционной палеонтологией, то можно видеть в этом нечто общее с быстрой иррадиацией признаков на ранней истории больших групп животного мира.
Что же касается Н. М. Синицына, то он остался геологом классического профиля. В 30-е годы он изучил палеозойские образования Чаткальского хребта в северной Фергане и Кавакского в Центральном Тянь-Шане. От этого периода «первоначального накопления» в его трудах остались прежде всего геологические карты и региональные описания ([3] и другие работы). И уже появились молодые исследователи, которым собственно и предстояло развивать университетскую школу тяньшаньской геологии.
Первым из них надо назвать А. Д. Миклухо-Маклая, выпускника ЛГУ 1938 г., который стал аспирантом кафедры исторической геологии под руководством П. А. Православлева
и начал энергично работать над верхнепалеозойскими отложениями склонов Ферганской депрессии. Нетрудно понять его интерес: здесь, особенно в северных предгорьях Алайского хребта, разрезы карбона — перми очень полные, прекрасно обнаженные, достаточно доступные и насыщенные ископаемыми, среди которых особенно много крупных фора-минифер. Их быстрая эволюция видна почти невооруженным глазом; знатоку достаточно
карманной лупы, хотя точное определение требует уже ориентированных шлифов и микроскопа. Поскольку верхнепалеозойские фораминиферы были к тому времени уже изучены в Московской синеклизе, на Урале, в Донбассе и многих других местах, среднеазиатский материал обещал много нового для широких сопоставлений как собственно стратиграфических (возрастных), так и касающихся палеогеографии древних шельфовых морей.
С 1940 г. в этих же местах началась карьера Г. С. Поршнякова, которого еще студентом Н. М. Синицын пригласил к себе в качестве помощника на геологической съемке (рис. 1).
Война 1941-1945 годов так или иначе призвала все это поколение; и далеко не все с нее вернулись. Миклухо-Маклай провел на фронте фактически четыре года и был демобилизован с многими наградами (рис. 2). Н. М. Синицын и Г. С. Поршняков оказались среди тех, кто призван был обеспечить страну стратегическим сырьем. С началом войны в 1941 г. Синицын перешел на работу в Киргизское геологическое управление и сосредоточился на поисках сначала сурьмяно-ртутных, а затем уже и урановых залежей. Позже при издании его докторской диссертации [4] оказалась опущенной часть названия: «... и ее (тектоники) влияние на размещение эпитер-мального оруденения». Об уране тем более не говорилось ни слова. однако поисковая направленность в нашей среднеазиатской школе не была утрачена и в последующие десятилетия.
Начало. Старт широких исследований университетских геологов в Тянь-Шане приходится на послевоенные годы. В значительной степени это связано
Рис. 1. Н. М. Синицын (слева) и Г. С. Поршняков во время полевых работ. Хайдаркан, 1946 (?) г.
Рис. 2. А. Д. Миклухо-Маклай в музее кафедры исторической геологии. 1947 г.
с инициативой Н. М. Синицына, ставшего вскоре деканом геологического факультета и главой кафедры общей геологии (с 1952 г.). Именно тогда возобновились и приняли широкий размах поисково-съемочные работы среднего, а затем и крупного масштаба, которые проводил ВАГТ (Всесоюзный Аэрогеологический трест) и Киргизское геолуправление, представленное в Ошской области своей Южной экспедицией (ЮКГЭ). Работая непосредственно в ВАГТе (Г. С. Поршняков) и в партиях ЮКГЭ, либо по хоздоговорам, преподаватели и аспиранты геологического факультета быстро приобретали универсальный опыт и готовили студентов, многие из которых стали ведущими специалистами местной геологической службы.
Как известно, классическая геология складчатых областей в свое время получила ускоренное развитие благодаря палеонтологическим датировкам осадочных пород, которые при картировании дают возможность расшифровать сложные складчатые и чешуйчато-надвиговые структуры. К Тянь-Шаню, особенно южному — герцинскому это относится в особенной мере. Тектоническое удвоение, «телескопирование» многих разрезов без постоянного определения ископаемой фауны может остаться не замеченным, как это и случилось при первом изучении таких, например, районов, как Зеравшано-Гиссарские горы или Восточный Алай. на геологических картах здесь изображались пестрые по составу толщи многокилометровой мощности, сложенные в крупные складки. Однако позже выяснилось, что эти складки представляют собой «синформы» и «антиформы», наложенные на тектонические покровы и чешуи, тогда как собственно стратиграфические колонки не столь уж велики по мощности. Подобные ошибки, впрочем, делались еще в 60-е годы съемщиками-«северянами», работавшими в других частях Тянь-Шаня и еще не привыкшими к покровной тектонике. Лучше всего избежать таких промахов могут геологи, владеющие биостратиграфическими навыками, так как возраст пород они определяют уже в поле, не дожидаясь зимней обработки коллекций и не оказываясь перед необходимостью спешно переделывать карту к моменту сдачи отчета.
Основатели нашей тяньшаньской школы поняли это достаточно рано. Справедливости ради добавим, что они могли опираться на постоянные контакты с мощным уже и богатым традициями коллективом среднеазиатского отдела ВСЕГЕИ, чьи сотрудники постоянно вели в Тянь-Шане исследования методологического характера, но также и кропотливую работу по определению палеозойских ископаемых. Что же касается университета, то студенты-геологи помимо общих курсов должны были пройти стратиграфический практикум-семинар, с определением и описанием палеонтологических коллекций по всему фанерозою (преподавали тогда А. Д. Миклухо-Маклай, а вместе с ним Г. Я. Крымгольц и И. А. Коробков). Ученики Андрея Дмитриевича энергично брались за освоение нового палеонтологического материала по палеозою. Первым помощником его был Владимир Иванович Волгин, также демобилизованный фронтовик, а в будущем — многолетний замдекана геологического факультета, известный своей аккуратностью и требовательностью к студентам. Эти качества он проявил сначала в штабе будушего маршала Гречко на подступах к Берлину, а затем в работе с брахиоподами верхнего палеозоя Южной Ферганы. Списки его определений, исполненные прекрасным почерком, автор неоднократно и своевременно получал на кафедре палеонтологии. Несколько позже к ним присоединилась Людмила Владимировна Кушнарь, которой поручены были двустворчатые моллюски. Может быть, главные надежды Миклухо-Маклай возлагал на способного и честолюбивого аспиранта Будимира Пояркова, который приступил к отработке материала по более древним, девонским, фораминиферам, обещавшим стать стратиграфически важной
группой. Потомственный киргизский геолог, Б. В. Поярков позже многие годы проработал там в территориальном управлении, стал крупным стратиграфом и широко мыслящим знатоком региона. Пожалуй, именно ему принадлежит заслуга в распознании батиальных (глубоководных) фаций среднего палеозоя в Южном Тянь-Шане: впрочем, первоначально эти специфические глинисто-кремнистые отложения описала Я. Ф. Поршнякова, помогавшая Миклухо-Маклаю.
Подобно Н. М. Синицыну, А. Д. Миклухо-Маклай имел большое и не только научное, но и прямое личностное влияние на учеников и сотрудников, благодаря своему трудолюбию, эрудиции и не вопреки резкому характеру и стилю обращения (все же и Поршняков, и особенно Синицын казались мягче и деликатнее). Однако ученики всех троих заметно стремились подражать учителям. Таким из числа аспирантов А. Д. Миклухо-Маклая был Валерий Борисович Горянов, позже доцент кафедры исторической геологии, который оставил наиболее заметный след в памяти студентов факультета. Окончив университет в 1959 г., он был уже опытным знатоком девонских кораллов-ругоз и стратиграфии южноферганского рифогенного девона, что стало темой его кандидатской диссертации. Надо сказать, что и автор, отчасти под влиянием Г. С. Поршнякова, потратил немалую часть своего времени на изучение некоторых палеозойских ископаемых, что очень пригодилось в последующей работе. Началось это с первых дней поля, когда старшие товарищи научили новичков «искать фауну», а затем такие поиски составляли, наряду с «вьючно-седельными» и «картофелечистными» заботами, главное содержание полевой жизни. Сам Г. С. особенно любил граптолитов, указывающих на аллохтонный силур, умел найти их везде, где был хотя бы один отпечаток, и очень огорчался отсутствием палеонтологических находок. Помню, как то мы с ним порознь побывали на одном и том же обнажении и смогли после долгих стараний принести по куску, как оказалось, одной и той же сланцевой плитки с отпечатком Glyptograptus.
Даже кафедра общей геологии, размещавшаяся тогда напротив Петровского зала Главного здания ЛГУ, стала в те годы местом обработки палеонтологических коллекций, чем одновременно занимались там А. В. Яговкин, Г. С. Бискэ, Е. В. Мамонтова, И. А. Сиверцева. Что же касается кафедры исторической геологии, то ее научная проблематика становится тогда исключительно биостратиграфической. Да и в целом умение обращаться с палеонтологическим материалом было в то время почти обязательным для нашей геологической молодежи, примерно как сейчас изготавливать презентации. По воспоминаниям В. А. Прозоровского, начавшего в эти годы работать над мезозоем Копет-Дага, одновременно происходит перенос центра внимания из ранее традиционных регионов исследований — окрестностей Ленинграда, Карелии, Нижнего Поволжья, Кузнецкого бассейна, Крыма, Кавказа — в Среднюю Азию. Быстро меняется и состав геологических кафедр.
В эти же годы сам А. Д. Миклухо-Маклай стал признанным первым специалистом по верхнему палеозою Средней Азии и в 1961 г. защитил докторскую диссертацию [5]. Его авторитет основывался на чрезвычайно широком, систематическом представлении центрального предмета исследования. Таковым был не только Тянь-Шань, но и Памир с его поздними пермскими тетическими фаунами, но Миклухо-Маклай хорошо владел также биостратиграфическими корреляциями далеко за пределами Средней Азии. Он обработал коллекции по Крыму и Кавказу, Приморью, Северо-Востоку России и другим регионам, что позволило продвинуть решение общих, всегда трудных вопросов стратиграфической систематики (горизонты, общие и региональные ярусы) и, наконец, палеобиогеографических проблем всего Евразиатского материка. Ревизия палеонтологического материала
(фораминиферы) на родовом и филогенетическом уровне составила другую фундаментальную часть этой работы. К сожалению, жизнь отпустила Андрею Дмитриевичу всего лишь четыре последовавших года.
Качественный рост школы, как и привлечение молодежи, подкреплялись ежегодным участием в полевом изучении тяньшаньского материала. Началом общей работы можно считать, вероятно, сотрудничество Поршнякова и Миклухо-Маклая с 1952 г. в детальном исследовании рудных полей сурьмяно-ртутных месторождений Южной Ферганы (Хай-даркан, Кадамджай), а также их флангов с задачей определить перспективы прироста запасов. Здесь велась тщательная проработка структурных разрезов, с одновременными стратиграфическими описаниями и сбором всего возможного палеонтологического материала — благо было уже кому его определять. С этой темы и вплоть до 1991 г. мы постоянно выполняли прямые заказы киргизской геологической службы и подпитывали ее кадрами, причем ни разу, если не ошибаюсь, коллег не подвели. За «кадамджайским» периодом последовали первые в Тянь-Шане и одни из первых в СССР крупномасштабные (1:25 000) съемки тех же площадей, в которых В. Б. Горянов уже участвовал как начальник партии. Одновременно в 1956-58 годах Г. С. Поршняков начал большую работу в предгорьях Алайского хребта, имея в виду обосновать здесь свои уже существенно новые представления о структуре южнотяньшаньских герцинид. Если суммировать достижения тех лет, частично опубликованные в скромном издании [6], то они показали, что ключом к разгадке необычайно сложного распределения одновозрастных палеозойских толщ различного состава (известняки, базальты, кремни, песчаники) может быть допущение тектонических покровов. Покровная модель геологической структуры Южной Ферганы составила основу для последующего пересмотра всей тектоники Южного Тянь-Шаня.
Чтобы показать новизну этих результатов, я процитирую случайно попавший в руки старый номер журнала «Природа» с обзорной статьей московских авторов [7], которые, в частности, пишут: «Вдоль южного обрамления Ферганской впадины здесь (т. е. в Южном Тянь-Шане) были выделены тектонические зоны [4] шириной в несколько километров, с резко различной историей своего развития. В синклинальных мульдах в среднем палеозое накапливались мощные толщи, где можно проследить полный разрез пород. В пределах антиклинальных поднятий мелководных частей моря, напротив, мощности отложений резко сокращены и из разрезов выпадают стратиграфические горизонты. Следовательно, на протяжении герцинского этапа у каждой зоны была самостоятельная тектоническая жизнь. Позднейшие исследования геологов (Д. П. Резвой, И. А. Марушкин и др.) позволили распространить эту закономерность на обширную территорию Туркестано-Алайской горной системы. Границами зон служат крупные, длительно развивающиеся разломы, заложенные на большой глубине».
Здесь в целом точно отражены как выводы Н. М. Синицына, так и общее направление в нашей тогдашней регионально-тектонической теории. Николай Михайлович еще в довоенное время, как и его более старшие товарищи (С. С. Шульц, В. Н. Огнев) много внимания уделил эффектной геоморфологии Тянь-Шаня и тесно с нею связанной кайнозойской (нео)тектонике [8], в которой вертикальные разрывные смещения на границах поднятий и депрессий казались ведущим фактором развития, ответственным в том числе и за образование осадочных толщ в самих депрессиях — например, Ферганской или Иссык-кульской. Лишь много позже выяснилось, что даже современные крутые пограничные надвиги на глубине скорее выполаживаются, и смещения по ним суммируют общее горизонтальное сжатие литосферы Тянь-Шаня. А в те времена вроде бы очевидный «вертика-
лизм» альпийской тектоники казалось логичным, наоборот, распространить на объяснение более древних процессов. Рассуждая с этих позиций, Н. М. Синицын сначала представил развитие изученного им юрского угольного бассейна в Ферганском хребте как связанное с погружением по Таласо-Ферганскому разлому, который он считал хорошим примером краевого, длительно развивающегося и глубокого вертикального шва.
Заметим, что Василий Николаевич Огнев, позже занявший место Синицына на кафедре общей геологии, с этим не соглашался и уверенно считал Таласо-Ферганскую линию сдвиговой [9], причем эта, немодная в 40-е годы, точка зрения позже получила полное подтверждение.
В военные годы, изучив геологию Южной Ферганы, Н. М. Синицын добавил к представлениям о краевых разломах идею об их прямом влиянии, через пути проникновения рудоносных растворов, на размещение ртутно-сурьмяных залежей, которые он обоснованно относил к палеозою [10]. Наконец, именно его и именно там же впервые поразил удивительный контраст между «полными» и «сокращенными» разрезами среднего палеозоя, которые занимают тесные и узкие (первые километры!) «тектонические зоны», разделенные ... конечно, краевыми долгоживущими разломами, а как быть иначе? В серии статей 1950-х годов Н. М. Синицын развивал те же идеи, связывая зональность в строении палеозойских складчатых комплексов с длительно существующими разрывными границами. С конца 40-х годов он читал в университете курс геотектоники, хорошо насыщенный региональным материалом, который прослушало и, кажется, усвоило самое многочисленное и в дальнейшем славное делами поколение университетских геологов.
Помню, что вычерчивание разрезов по геологическим картам студенты начинали тогда с построения вертикального «забора» из линий, изображающих тектонические разрывы, а потом между ними рисовали сложную складчатую структуру и экстраполировали ее вниз, сколько хватало бумаги. Как в таком случае складки образуются? — Этот вопрос у многих не возник до конца жизни.
Перелом. Альтернатива заключалась в допущении того, что вся структура складчатой области образовалась как результат общего горизонтального сокращения пространства. Тогда реально наблюдаемые надвиги позволят палеозойские серии некоторых «тектонических зон» признать аллохтонными, т. е. перемещенными по этим надвигам из мест первоначального формирования и залегающими ныне поверх иного, формационно непохожего, хотя и одновозрастного разреза палеозоя. Что же касается вертикальных «разломов», то они позже сместили эти надвиги, вырезав из них узкие зоны. К этой идее постепенно и подбирался Г. С. Поршняков, разбираясь со строением песчано-сланцевого силура и девона к югу от Кадамджайского сурьмяного месторождения и разглядывая в бинокль мощные толщи такого же граптолитового силура, что лежат поверх почти не смятых (!) известняков карбона в истоках р. Абшир (рис. 3). Это последнее, в дальнейшем знаменитое, место было детально показано на геологических картах и стало подозрительно похожим на шарьяжные структуры европейских Альп — в которых, однако, как читали мы в учебнике Белоусова, шарьяжи то ли преувеличены, то ли и вовсе их на самом деле нет.
Хотя в кандидатской диссертации Поршнякова (1952 г.) о надвигах говорится еще осторожно, за ним постепенно утверждается репутация шарьяжиста. «Я не шарьяжист, но там шарьяж!» — передавал мне один таджикский геолог фразу, якобы услышанную от Г. С. на его докладе. Из других апокрифов могу привести слова Синицына о том, что у него на кафедре две причины для головной боли — своенравие М. А. Гиляровой и надвиги Г. С. Поршнякова. Но что я помню точно — это что молодой тогда Федор Семенович
Рис. 3. Капчигайское тектоническое окно в Алайском хребте (верховья р. Абшир) — первая доказанная и наиболее эффектная покровная структура в Тянь-Шане. Граптолитовые сланцы и песчаники силура перекрывают полого залегающие известняки и флиш среднего карбона.
(Внизу — прорисовка фотоснимка)
Моисеенко убежденно сказал: раз граптолитовые толщи лежат на карбоне — значит, и граптолиты дожили до карбона. Это характеристика скорее не Ф. С., далекого от палеонтологии, а типичного тогда образа мысли.
Таким образом, где-то в середине 50-х ленинградская школа оказалась на переломе и подошла, как сейчас говорят, к смене парадигмы. Трудно сказать, как произошла бы эта смена, если бы не внезапная смерть Н. М. Синицына в сентябре 1958 г. Думаю, что Николай Михайлович, вообще-то весьма ценивший своего ученика и щепетильно
относившийся к фактическому материалу, сам постепенно менял бы свои представления. Однако остались и ортодоксальные единомышленники, последователи Синицына — из числа среднеазиатских геологов упомянем А. Е. Довжикова и Н. Г. Власова, хотя теоретические разногласия проникли и в соответствующий отдел ВСЕГЕИ, где работали эти заслуженные исследователи. Кроме того, прежние выводы Синицына, как это и показано у цитированных выше московских авторов, теперь развивали уже львовские геологи, авторитетный к тому времени профессор Дмитрий Петрович Резвой и его помощник Игорь Александрович Марушкин. Перемена взглядов на структуру Южного Тянь-Шаня оказалась для Д. П. совершенно неприемлемой. Позже, перед докторской защитой Г. С. Поршня-кова, произошла острая дискуссия. Обычно очень сдержанный Г. С. в своем ответе даже обвинял Резвого в попытке поссорить его с памятью учителя (Синицына). Потом эту фразу он вычеркнул из текста, хотя, если судить объективно, его оппонент верно отразил эволюцию взглядов ученика. Почтенные геологи смогли вскоре восстановить добрые отношения, но остались на непримиримых теоретических позициях.
Конкуренция. Здесь интересно показать школу Ленинградского университета, на новом этапе ее развития, в сопоставлении с другими коллективами. Вообще, вопреки некоторым представлениям, конкуренция в советское время вовсе не была чем-то экзотическим, и не только в науке. Крупные и средние «фирмы» отчаянно соревновались в авиационной промышленности, в ракетостроении, в поисках урана. Киргизское геологическое управление также заключало договора и с нами, и с львовянами почти на одни и те же исследования. Во ВСЕГЕИ торопились защитить диссертации, пока Поршняков не пришел на те же объекты и не опрокинул основные защищаемые положения. Что касается довольно активной группы из Львовского университета, то ее сильной стороной была крепкая связь с ошскими геологами-съемщиками, многие из которых стали аспирантами Д. П. Резвого. Однако Д. П. уже слабовато работал в поле, получал мало новых данных и скорее предпочитал объяснять в свете традиционных идей геологические карты, составленные его учениками. Кончилось тем, что и среди них появились диссиденты. Сам же Д. П. Резвой до конца своих дней выступал как воинствующий консерватор, иллюстрируя известную мысль о смене идей в науке исключительно через смену поколений.
Довольно сходным образом развивались наши отношения с группой Довжикова, представлявшей школу (скорее, часть школы) ВСЕГЕИ, и с небольшим коллективом М. М. Кух-тикова из академического института в Душанбе. Оба названных геолога были старыми товарищами Г. С. Поршнякова и одновременно верными последователями Н. М. Синицына, что и определило известную противоречивость нашего с ними сотрудничества. Довжиков и Кухтиков попытались развить альтернативу покровно-надвиговой модели, представив аллохтонные комплексы как скопления гравитационных, оползневых пластин, либо даже как нагромождения материала, переотложенного вместе с ископаемой фауной. Кое в чем эта модель оправдалась, однако чаще «переотложение» было притчей во языцах и использовалось как расхожее объяснение ad hoc. Пожалуй, именно предметное знание палеонтологического материала и его свойств помогло нам не попасть на эту дорогу.
Более сильной и одновременно конструктивной была конкуренция со стороны школы московского академического ГИНа. Первым из москвичей В. С. Буртман решительно подтвердил покровное строение Алая и палеозойского фундамента Кызылкумов, настаивал на одностороннем, южном продвижении покровов, обратил внимание на происхождение крутых изгибов простираний («ороклинов») и ввел в местный обиход палео-магнитные данные. Для нашей школы, к тому времени несколько погрязшей в детальной
биостратиграфии и в хоздоговорных работах, это было идейной поддержкой и определенным толчком слева. Быстрее других откликнулся на это В. Л. Клишевич, который после съемок в Восточном Алае на некоторое время вернулся в наш университет. Другим направлением активности гиновцев (Г. И. Макарычев, С. А. Куренков и другие) стала проблема офиолитов как остатков прежней океанской литосферы, что было осознано в конце 1960-х и повлекло за собой взрыв интереса к офиолитам Южного Тянь-Шаня. Вскоре язык геологов-практиков обогатился такими понятиями как «Туркестанский океан», «Алайский континент», «активная окраина Палеоказахстана», и где-то к 80-м годам исчезла необходимость убеждать их в реальности тектонических покровов. Люди перестраивались прямо на глазах. Во время работы Геодинамической школы в полевом лагере на р. Шахимардан в Алайском хребте (1987-89 гг.), этого памятного многим собрания, последнего в истории великой геологической эпохи, идеи Г. С.Поршнякова производили впечатление уже вполне традиционных, а речи Д. П. Резвого просто повисали в воздухе.
Расцвет. В целом период 60-70-х годов прошлого века стал временем накопления полевого материала по надвиговой тектонике всего Южного Тянь-Шаня, который коллективу Г. С. Поршнякова удалось пройти от Кызылкумских гор до Сарыджаза в центральном Тянь-Шане. Пресловутый «застой», выражавшийся в том числе как стабильность и постоянные средства на геолого-съемочные работы, хорошо этому способствовали. В результате сложилась полная картина строения огромного орогенного пояса, увиденная одними глазами и оцененная с единых позиций.
Первым ее этапом была неизданная тектоническая карта Киргизии в масштабе 1:500 000 (1965 г.), на которой Г. С. Поршняков впервые расчленил формационные типы среднего палеозоя и выделил их покровные границы, тем самым войдя в диссонанс с остальной частью карты, которую составил опытный киргизский тектонист В. И. Кнауф (впрочем, был изготовлен и другой вариант карты южной части Киргизии, по старой легенде Синицына). Для этого, вслед за южной Ферганой, исследованы были горы Южного и Восточного Алая, с их уникальным нагромождением покровных пластин. Здесь отличились ученики Г. С. Поршнякова — В. Л. Клишевич, В. И. Котельников и особенно всесторонне талантливый геолог и палеонтолог А. В. Яговкин, наследник старинного геолкомовского рода. Защитив по Восточному Алаю кандидатскую диссертацию, он преподавал на нашем факультете, но затем перешел на поисковые проблемы и рано, к сожалению, оставил геологические занятия. Яговкину принадлежит идея о синвергентности структуры Южного Тянь-Шаня, согласно которой его Г иссаро-Восточноалайская ветвь шарьирована навстречу северной, Фергано-Кокшальской.
Автор этого материала получил самостоятельность на этапе освоения Ферганско-Атойнакских гор в 1967-74 годах, когда нам с Ю. А. Талашмановым удалось разобраться в запутанной структуре «Ферганской сигмоиды» и начать освоение вопросов магматизма и метаморфизма (А. Я. Цветков). Тем временем Георгий Сергеевич, не отвлекаясь от руководства полевым отрядом и хоздоговорной работой, защитил в качестве докторской диссертации капитальный синтез покровного строения герцинид приферганской части Южного Тянь-Шаня (1968 г.). Изданная позже, монография «Герциниды Алая и смежных районов Южного Тянь-Шаня» [11] оказалось в отечественной регионально-геологической литературе, вероятно, первым изданием, которое содержало столь подробное и систематическое обоснование покровной тектонической структуры. Ни один из описанных в ней покровов (шарьяжей) не был в дальнейшем убедительно отвергнут.
Дискуссия, которую вел в то время Г. С.Поршняков со своими оппонентами, касалась теперь вопросов о степени распространения надвиговой тектоники. Созданы ли круто поставленные тектонические пластины с самого начала вертикальными движениями или же это следствие вторичных дислокаций исходно пологих надвиговых поверхностей? Имеют ли аллохтонные пластины гравитационное (оползневое) или же собственно тектоническое происхождение, т. е. продвигались они первоначально вниз или вверх? В 60-е годы Г. С. Поршняков предпочитал гипотезу горизонтального раздавливания, как предполагалось, вулканогенных синклинорных структур, с двусторонним поддвиганием и выпячиванием земной коры в их осевых зонах. Это укладывалось в классические модели, в том числе контракционные. Наряду с таким «двусторонним» вариантом, как он называл его в разговорах, рассматривался и «односторонний»: шарьирование покровов на большое расстояние из общей корневой зоны на севере, известной тогда как Южно-Ферганский разлом. В этой последней гипотезе более отчетливо выступала вторичность син- и анти-формных крупных складок по отношению к покровам, а следовательно, также вторичность крутого положения (или даже опрокидывания) ранних покровных поверхностей. Общее сокращение пространства тогда представлялось еще большим.
Тем временем советская геология понемногу усваивала и применяла плитнотектонические мобилистские модели. Г. С. Поршняков не занимался прямым их продвижениям, а скорее, как казалось, слушал и взвешивал аргументы коллег, воспринимавших новое учение более активно (В. С. Буртмана, С. С. Шульца-младшего и других). Теперь писали уже о конвергенции палеозойских литосферных плит, об их деструктивных границах, о субдукции или погружении океанской литосферы на этих границах, с последующем столкновением (коллизией) Таримского, Казхастанского и других континентов, с расслоением их осадочной оболочки на отдельные покровы и дальнейшим смятием покровов в складки. Сам Г. С. раньше готов был придерживаться контракционной гипотезы, однако теперь весьма осторожно и медленно переходил на позиции тектоники плит. В большей мере это выразилось в его лекциях, чем в научных публикациях, которые по-прежнему были немногочисленны и посвящены в основном Южному Тянь-Шаню.
Дальнейшее совершенствование мобилистской модели Южного Тянь-Шаня происходило в Атбаши-Кокшаальском (1975-79 гг.) [12] и одновременно в западном, Кызылкумско-Нуратинском (с 1969 г.) секторах этого протяженного региона. Г. С. Порш-няков руководил в этих исследованиях уже довольно большой группой молодых университетских геологов, к которой присоединился снова В. Л. Клишевич, а также недавний студент С. Е. Зубцов. Следуя традиции Н. М. Синицына, Г. С. Поршняков стремился увязать покровно-надвиговую модель с перспективами поисков важнейших для региона полезных ископаемых. Сначала это были ртуть и сурьма, месторождения которых в Южной Фергане обычно размещены в карбонатных толщах и экранированы терригенными, включая аллохтонный силур — девон. Позже главное внимание переключилось на золото Кызылкумов — региона, в котором тектонические покровы к тому времени уже были открыты трудами наших узбекских и ленинградских коллег. Последующие деформации покровов, граниты, метаморфизм составили клубок вопросов, над которыми успешно потрудился большой факультетский коллектив, собравший специалистов разных кафедр [13].
Что же касается наших достижений этого периода в области палеозойской стратиграфии, то здесь следует выделить два направления. Во-первых, это синтез по формационным типам для всех палеозойских толщ тяньшаньского юга: «тип разреза» — ключевой термин, характеризующий школу Поршнякова так же, как и «шарьяж». Обычные, хотя
Рис. 4. В. Б. Горянов выступает в дискуссии. Около 1980 г.
не очень корректные фразы в нашем рабочем языке звучали примерно как «сокращенный тип разреза надвинут на карбонатный», и т. д. Формационный анализ региона составил затем хорошую основу для перехода на актуалистические представления. Например, доломитово-известняковый (алайский) тип оказался результатом длительного и стабильного существования закрытой карбонатной платформы исчезнувшего малого континента, «сокращенный» или, точнее, стратиграфически-конденсированный тип среднего палеозоя — результат медленного осаждения глинистых и кремнистых слоев в широком и глубоком море, скорее всего на пассивной океанской окраине.
Другое направление 70-х годов было связано более с исследовательской работой и идейными исканиями В. Б. Горянова (рис. 4), в которых участвовали в разной степени Г. С. Бискэ, В. Л. Клишевич, Ю. В. Савицкий, М. Г. Захарова, Г. М. Гатаулина. Горянов отстаивал собственную шкалу региональных подразделений (горизонтов) девона, постро-
енную первоначально для рифогенных известняков Алая [14]. Дальнейшее детальное биостратиграфическое изучение разнообразных по формационному составу, но главным образом непрерывных и мощных толщ среднего палеозоя заставило его переосмыслить общие подходы к региональной стратиграфии. После обсуждений, происходивших на кафедре исторической геологии, мы вместе с В. А. Прозоровским, представлявшим мезозойскую фракцию той же кафедры, выработали единую позицию, условно говоря, аналитическую [15]. В целом мы полагали, что следует исходно различать систему вещественных тел (свит), которые коррелируются с помощью биостратиграфических, обычно регионального ранга, подразделений (горизонтов) и вместе с ними наполняют сетку из условных единиц геологического времени (ярусы). Для свиты допускалось и, пожалуй, несколько преувеличивалось, возрастное скольжение границ (диахронность). Направление это продолжало идеи, ранее сформулированные в нашем университете (и ВНИГРИ) Д. Л. Степановым, который различал лито-, био- и хроностратиграфию, и приближалось к идеологии североамериканского стратиграфического кодекса, вступая тем самым в противоречие с более мощной и многолетней традицией стратиграфической школы ВСЕГЕИ, поддержанной и местными стратиграфами, особенно в Узбекистане. Впрочем, новый тогда советский Стратиграфический кодекс узаконил самостоятельность «местной» стратиграфии. При бесконечном разнообразии тяньшаньского стратиграфического материала это вызвало настолько мощный поток новых свитных названий, что ориентироваться в нем могли лишь единицы.
К сожалению, после кончины В. Б. Горянова в 1982 г. никто из нас не смог подхватить его исследования на уже собранном огромном палеозойском материале, так что течение это было продолжено лишь в теоретических трудах В. А. Прозоровского.
С именем В. Б. Горянова связано также начало углубленного изучения стратиграфии и вещества палео-океанических, в современной терминологии, формаций Южного
Тянь-Шаня. Сначала это были базальтовые серии Южной Ферганы, среди которых находятся крупные тела рифогенных известняков, нередко с коралловой фауной. За ними в исследование неизбежно были вовлечены метаморфизованные вулканиты — зеленосланцевые толщи, датировка которых и истолкование геологической позиции были самым спорным моментом в любой из бытовавших систем представлений. Решение вопроса, который сначала выступал как стратиграфический, усложнялось из-за различных оценок чешуйчато-надвиговой тектоники верхних аллохтонов, включавших вулканиты и мета-морфиты.
Следует добавить, что ведущими знатоками метаморфических серий Тянь-Шаня были в те годы геологи ВСЕГЕИ и их старейшина В. Н. Огнев, заведовавший одновременно (в 1958 — 74 гг.) кафедрой общей геологии ЛГУ. Выше упоминались уже заслуги Василия Николаевича перед среднеазиатской геологией, в том числе обоснование сдвиговой природы Таласо-Ферганского разлома и надвиговой тектоники в Северо-Восточной Фергане (впрочем, эти достижения следует записать в актив школы ЦНИГРИ-ВСЕГЕИ). В нашем университете В. Н. Огнев присутствовал в основном как преподаватель, читал общую геологию и геотектонику, сохраняя содержание этого курса в духе своего предшественника Н. М. Синицына. Одновременно он продолжал вместе с коллективом среднеазиатского отдела ВСЕГЕИ работы по геологии докембрия Тянь-Шаня, итоги которой отражены в трех монографиях ([16] и др.) по отдельным районам этой горной страны. Согласно представлениям Огнева, а также его товарищей и особенно Л. Н. Бельковой, жены и постоянной сотрудницы, докембрийские комплексы в Тянь-Шане разделяются, от архея до венда, регионально выраженными несогласиями и соответствующими резкими различиями в уровне регионального метаморфизма. К тому же специфика отдельных докембрийских стратиграфических уровней отражена в составе формаций, что позволяет узнавать и датировать докембрий, в сущности, по петрографическому составу. Немногочисленные и не очень тогда еще надежные изотопные датировки этой школой воспринимались скептически, когда противоречили такому толкованию. По мере получения более надежных возрастов эта стройная картина оказалась разрушенной. Однако на геологических картах Тянь-Шаня, даже самых новых, метаморфизованный палеозой до сих пор местами показан как рифей, протерозой или даже архей, т. е. по уровню преобразований.
В дискуссию с группой В. Н. Огнева вступил тогда Михаил Сергеевич Дюфур, еще один из учеников В. М. Синицына, доцент кафедры общей геологии. Работая на Центральном Памире, Дюфур подробно исследовал метаморфизм Музкольской зоны и обнаружил, что процесс этот имел местный, зональный характер и был наложен на породы вплоть до юрских, а значит даже гнейсы здесь скорее мезозойские [17]. Позднейшие датировки подтвердили скорее правоту Дюфура, однако в 70-е годы ему приходилось оставаться в «подавившемся меньшинстве». В. Б. Горянов не участвовал в спорах по Памиру, хотя косвенным образом оказался на стороне Огнева. Горянов вместе с товарищами по университету и по Тянь-Шаню (А. В. Яговкин, Л. В. Фомченко и др.), составившими несколько листов крупномасштабных карт, пришел к выводу, что зеленые сланцы (метабазиты) здесь несогласно перекрыты слоями с фауной силура-девона и, будучи непохожи на местный кембрий — ордовик, являются докембрийскими [18].
Однако против такой трактовки выступил Валентин Николаевич Шванов, энергичный и яркий последователь Л. Б. Рухина, развивавший далее литологическое направление в Ленинградском университете. Начиная с 60-х годов, Шванов перешел к вещественному изучению флишоидных палеозойских толщ таджикского Зеравшано-Гиссара, где немые
зеленые сланцы также составляли больную проблему стратиграфии. Первоначальные его успехи на этом пути связаны с анализом состава обломочных частиц в песчаных породах из метаморфизованных и свежих разновидностей песчаников. Помогал ему Б. Г. Трифонов, тогда аспирант кафедры общей геологии, а позже специалист уже по месторождениям золота в Тянь-Шане. Для поддержки своей позиции Шванову удалось использовать геохимические данные, включая разработанную в то время (главным образом во ВСЕГЕИ) методику множественной геохимической корреляции. Применив эти методы к зеленым сланцам Туркестано-Алая и Ферганского хребта, В. Н. Шванов обнаружил идентичность этих последних с силурийскими толщами того же района, образованными в условиях океанской окраины и ранних палеозойских островных дуг. Таким образом, в качестве докем-брийского фундамента зеленые сланцы Южного Тянь-Шаня явно не годились. Взгляды Шванова и Горянова, в том числе на трактовку одних и тех же обнажений, которые они вместе изучали, сильно разошлись — что, кажется, не сильно испортило их приятельские отношения.
Можно добавить, что часть полевого материала В. Н. Шванов получил вместе с группой Поршнякова и во многом был солидарен с ее идеологией. Дальнейшая эволюция его представлений отражена в монографии [19], которая показывает уже сильное влияние актуалистических идей и словаря еще новой тогда глобальной тектоники. К сожалению, осталась незаконченной работа В. Н. Шванова, при участии И. А. Клишевич, по метаморфическим толщам таджикского Каратегина, которые надолго после 1990 г. остались темным пятном в тяньшаньской геологии. Есть ли в них докембрий и какова роль этого докембрия — вопросы, которые теперь ставятся уже совершенно иначе.
Итак, школа Ленинградского университета, ориентированная на палеозой Тянь-Шаня, не была столь уж однородной ни с методической, ни с идейной стороны и развивалась в постоянном, не всегда бесконфликтном взаимодействии с другими коллективами и течениями. Важны, однако, два фактора. Во-первых, противоречия разрешались, хотя и не сразу, но в порядке дальнейшей работы и всестороннего осмысления новых фактов, к изучению которых всегда была возможность вернуться. Просто съездить еще раз в поле. Во-вторых, в стенах университета существовал достаточно широкий круг специалистов, которые хорошо знали и могли представить один и тот же предмет с разных точек зрения. Оба условия, необходимые для развития научной школы, тогда вполне соблюдались. Третье условие — обновление школы, по мере неизбежных потерь, молодыми исследователями — также казалось обеспеченным.
Надо оговориться, и это видно из предыдущего, что указанный круг не был замкнутым и в нужных случаях дополнялся до «критически необходимой массы» за счет других коллективов — особенно наших коллег из ВСЕГЕИ, с его многочисленным и сильным отделом Казахстана и Средней Азии. (Стоя в коридоре этого института, можно было, не сходя с места, провести рабочий день за обсуждением всего спектра проблем). Справедливо будет указать также, что начали с одних идей, а закончили совсем другими. общим все же оставался дух эмпиризма, обращенность к полевому исследованию, картированию, поисково-съемочной проблематике, познанию фактов как основной цели. Типичная слабость принципиальных эмпириков — стремление принимать за факты собственные устаревшие идеи — нами все же преодолевалась. Другую сторону конфликта представляют обычно прекрасные теоретики, которые ездят в поле для того, чтобы найти в реальной действительности воплощение образов из прочитанного и услышанного. Пожалуй, они оставались скорее на периферии нашей школы.
В 1980-х годах геологический факультет ЛГУ достиг, вероятно, максимума в части широты своих работ в Тянь-Шане. Мы попытались даже провести здесь учебную практику, перебросив группу студентов во главе с автором с Крымской базы в полевой лагерь на р. Исфайрам. Опыт оказался скорее удачным и позволил, в частности, впервые подробно изучить очень специфичное для Тянь-Шаня явление — глинистый меланж по силурийским сланцам, возникший в связи с тектоническими покровами. Развить это начинание, правда, не удалось, но затем по инициативе В. Б. Горянова последовал договор на завершение и издание двух листов геологической карты 1: 200 000 масштаба. Его выполнение стало замечательной школой для многих студентов, ныне опытных сотрудников ряда научных институтов нашего города. Исследования велись одновременно в Южной Фергане, в Кызылкумах и Нуратинских горах, в Атбаши-Кокшаальской системе. Сергей Евгеньевич Зубцов и Юрий Александрович Талашманов приобрели кандидатские звания по результатам изучения покровной тектоники. Юрий Витольдович Савицкий закончил труд по девонским брахиоподам, счел исчерпанным старое макро-палеонтологическое направление и углубился в конодонтовую зональную стратиграфию, которая в это время быстро развивалась и обещала успехи там, где другие методы были пока бессильны.
История герцинской структуры Тянь-Шаня выстроилась теперь в ряд: сначала пластовые надвиги и тектонические покровы, за ними—крупные син- и антиформные складки, далее сдвиги и изгибы простираний складок. Эта последовательность может считаться обычной для коллизионных поясов, особенно похожих на Южный Тянь-Шань. Такая схема получила новое выражение в прикладном, поисковом исследовании палеозоя, которое Г. С. Поршняков с коллегами продолжал как в Южной Фергане (снова на Кадамджайском рудном поле — сурьма там кончалась!), так и в Кызылкумах, куда гигантские запасы золота привлекли множество исследователей вопроса о дальнейших ориентирах поисков. В этом регионе успешным было сотрудничество с другим факультетским коллективом — петрографами и металлогенистами (Н. В. Котов, А. Б. Кольцов и их товарищи).
Появились и новые направления. Совместная работа с палеомагнитной лабораторией А. Н. Храмова принесла первые результаты, подтвердившие большие широтные смещения и повороты блоков Южного Тянь-Шаня в конце палеозоя. Андрей Викторович Дронов, став в ходе совместных исследований на совершенно самостоятельный путь, показал нам историю циклической седиментации в изолированных карбонатных платформах, превращенных затем в тектонические пластины. Дмитрий Леонидович Конопелько начал геохимическое изучение и датирование гранитоидов и щелочных интрузий.
К 1991 г. палеозой Тянь-Шаня оказался освещен в 61 дипломной работе и кандидатской диссертации по кафедре исторической геологии, по всему факультету — их не менее 150.
Коллапс или новое рождение? Драматические события начала 90-х положили конец эпохе прямого сотрудничества Ленинградского, теперь Петербургского, университета с киргизской геологической службой. В полевом лагере автор этих строк узнал по радиоприемнику о событиях августа 1991 г., а вскоре прекратилось и финансирование работы. Последний отчет с геодинамической картой Атбаши-Кокшаала остался незаконченным, материалы переданы бывшему заказчику уже в частном порядке. Отдел Средней Азии и Казахстана во ВСЕГЕИ закрылся. Сотни и тысячи геологов по всей стране остались без работы, опустели коридоры институтов и поселки поисковиков. Одни завладели нефтяными запасами, другие — автобазами, третьим осталось торговать трилобитами.
На нашем факультете все оставалось как бы по-прежнему. Быстрее всех на перемены отреагировали студенты: кто-то ушел, не доучившись пару месяцев до диплома,
кто-то попытался — неудачно — заняться мелким бизнесом, редкие преуспели и даже превратились в спонсоров, хотя и небогатых. Вошла в моду полуфиктивная аспирантура как средство спасения и сохранения общественного статуса. Предпринять дальние экспедиции было очень трудно и молодежь в них почти не участвовала.
Может быть, и нет здесь прямой связи, но в те же годы наша тяньшаньская школа понесла тяжелые людские потери. В 1993 г. скончался ее глава Г. С. Поршняков, вскоре затем В. Л. Клишевич и совсем безвременно — С. Е. Зубцов, только начавший по-своему осмысливать недавно полученный детальный материал по структурам «классического» южноферганского района. Другие питомцы среднеазиатской школы нашли себе новое поле деятельности, обратив внимание на давно заброшенные проблемы или на то, что лежало раньше под ногами и казалось слишком понятным — тонкая цикличность в строении ордовикских отложений, новые возможности в стратиграфии карбона Северо-Запада, голоценовая ладожская трансгрессия. Те, кто постарше, включая уже и автора, вместо полевых сезонов сели подводить итоги прошедшему периоду [20].
Между тем мировая геологическая наука продолжала быстро развиваться. Как всегда, основным ее двигателем являлись новые методики, позволяющие в одних случаях быстро решить казалось бы вечные региональные проблемы, в других — поставить совершенно новые. С другой стороны, и теоретическое осмысление материала подсказывало решения, которые при прежних постановках вопросов казались невозможными.
Близким к исчерпанию оказалось прежнее основное направление — «стратиграфическая тектоника», как называл его Г. С. Поршняков, т. е. среднемасштабное картирование с детальным изучением стратиграфии и массированным применением палеонтологической корреляции. Теперь осталось осуществить микропалеонтологи-ческое датирование прежде немых толщ, которое уже принесло успехи в Северном Тянь-Шане и Кызылкумах. Движение горных масс предстояло изучить иными методами. В более общем масштабе — с помощью палеомагнитных измерений, которые уже показали происшедшее сближение континентальных масс, сокращение поперечного пространства Тянь-Шаня, а также осложнения этого процесса, связанные с поворотами, ороклинными изгибами, отжиманием перед инденторами типа Памирского. В деталях — путем анализа мелких и микроскопических структур, указывающих направление течения горных пород, участвующих в складчатых изгибах и надвиговых перемещениях.
Центр внимания оказался перенесен на офиолитовые швы как следы древних океанов. Датирование офиолитов указало историю раскрытия океанских пространств. Колонки «типов разрезов» были теперь осознаны как материал, рисующий историю пассивных и активных окраин океанов, тектонические покровы — как результат коллизии континентов, при которой часть прежней океанской коры осталась в виде верхних (базальтовых, зеленосланцевых) аллохтонов. Возник вопрос о происхождении континентальных глыб, о возрасте и составе их древней коры.
Недостаточно осмыслена была роль магматического материала — особенно гранитного, который был в массовом количестве мобилизован на орогенном этапе и заполнял участки пространства с ослабленным давлением. Быстро улучшилась точность и надежность изотопных датирований, что позволило отчасти пересмотреть историю орогенного магматизма в Тянь-Шане. Нам удалось показать, например, особую роль массового и одновременного внедрения гранитоидов, щелочных интрузий, основной и ультраосновной магмы в ранней перми. Именно в этот период богатое золото Тянь-Шаня заняло свое
место вблизи гранитов, а сурьма и ртуть — на периферии магматических зон, используя трещины, считавшиеся некогда «краевыми разломами».
Те же методы позволяют определять источники магм и их возраст. Аналитическими данными Д. Л. Конопелько подтвердил идею, вытекавшую из надвиговой тектоники: специфические щелочные гранитоиды хребта Кокшаал связаны своим происхождением с плавлением коры Таримского континента, в конце палеозоя, пододвинутого под этот нынешний хребет.
Итак, некоторые наработки у нас есть. И великие азиатские горы манят по-прежнему...
Между тем Тянь-Шань быстро становится полем сотрудничества и, разумеется, соревнования геологов и научных школ всего мира. К югу и востоку от тяньшаньских гор, в китайском Синьцзяне, с которым Россия впервые познакомилась после путешествий Н. М. Пржевальского, геологических маршрутов В. А. обручева, а затем, уже в советское время, исследований В. М. Синицына. В этих не столь давно пустынных и диких краях выросли города с небоскребами, отелями, через перевалы проложен ровный асфальт. Геологии восточного Тянь-Шаня посвящены уже сотни статей и десятки монографий на китайском и английском языках, тогда как новой информации о бывших братских республиках — не то чтобы нет, но искать ее тоже надо в западных журналах. Российские деньги тратятся в других местах и в других целях.
Англичане и американцы делают пересечения Тянь-Шаня, быстро получают по ним важные аналитические данные и строят геодинамические модели, не углубляясь в старые публикации на русском языке. Французские коллеги, опираясь на традиции своей структурной школы, определяют направление надвигов. Китайские геологи учатся у тех и других, как недавно у нас, на лету подхватывают новые идеи, вводят в строй хорошие и многолюдные лаборатории и конкурируют уже друг с другом. Хуже приходится нашим бывшим киргизским, таджикским, узбекским товарищам: средств мало, ряды опытных специалистов сокращаются, зарплата скудная, молодежь не задерживается... Так что и нам на поддержку с их стороны теперь рассчитывать все труднее.
Сможем ли мы создать новую школу? И какой она будет?
Литература
1. Эдельштейн Я. С. Верхнепалеозойские слои Дарваза / Мат. по геологии России. 1907. Т. XXIII, вып. 2.
2. Рухин Л. Б. Верхнесилурийские ТаЬиМа Туркестанского хребта и Хан-Тенгри. Л., 1937.
3. Синицын Н. М. Центральная часть Чаткальского хребта / Геология Узбекской ССР. М.-Л., 1937.
4. Синицын Н. М. Тектоника горного обрамления Ферганы. Л., 1960.
5. Миклухо-Маклай А. Д. Верхний палеозой Средней Азии. Л., 1963.
6. Горянов В. Б., Миклухо-Маклай А. Д., Поршняков Г. С., Яговкин А. В. Стратиграфия палеозоя Южно-Ферганского сурьмяно-ртутного пояса // Ученые записки САИГИМС. Ташкент, 1959. Вып. 6.
7. Сулиди-Кондратьев Е. Д., Козлов В. В. Цикличность и тектонические элементы земной коры // Природа. 1964. № 1.
8. Синицын Н. М. О дислокациях речных террас Тянь-Шаня // Ученые записки ЛГУ 1938. № 26.
9. Огнев В. Н. Таласо-Ферганский разлом // Изв. АН СССР. Сер. геол. 1939. № 4.
10. Синицын Н. М. Геологические предпосылки размещения ртутных месторождений Южной Ферганы // Труды Киргизского фил. АН СССР. 1947. Вып. 1.
11. Поршняков Г. С. Герциниды Алая и смежных районов Тянь-Шаня. Л., 1973.
12. Бискэ Ю. С., Поршняков Г. С., Зубцов С. Е. Герциниды Атбаши-Кокшаальского района Южного Тянь-Шаня. Л., 1985.
13. Поршняков Г. С., Котов Н. В., Кольцов А. Б., Ваганов П. А., Захаревич К. В, Зубцов С. Е., Донских А. В., Нестеров А. Р., Порицкая Л. Г. Геологическая позиция и петролого-геохимические особенности золоторудных метасоматитов в черносланцевых толщах. Владивосток, 1991.
14. Горянов В. Б. Стратиграфия девонских отложений хр. Яурунтуз (Южная Фергана). Геология Средней Азии. Л., 1961.
15. Бискэ Ю. С., Горянов В. Б., Крымгольц Г. Я., Прозоровский В. А. Биотратиграфические и региональностратиграфические подразделения: критерии выделения и прослеживания // Вестн. Ленингр. ун-та. 1983. Вып 3, № 18.
16. Белькова Л. Н., Огнев В. Н., Кангро О. Г. Докембрий Южого Тянь-Шаня и Кызылкумов. М., 1972.
17. Дюфур М. С., Попова В. А., Кривец Т. Н. Альпийский метаморфический комплекс восточной части Центрального Памира. Л., 1971.
18. Горянов В. Б., Клишевич В. Л., Котельников В. И. и др. О возрасте некоторых метаморфических серий Южного Тянь-Шаня // Вестн. Ленингр. ун-та. 1973. № 18.
19. Шванов В. Н. Литофациальные корреляции терригенных и метаморфических толщ Южного Тянь-Шаня. Л., 1983.
20. Бискэ Ю. С. Палеозойская структура и история Южного Тянь-Шаня. СПб., 1996.
