CC BY
138
УДК 811.11173
Е.М. Масленникова
ОЦЕНОЧНОСТЬ И ИНТЕРПРЕТИРУЮЩИЙ ДИАПАЗОН ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА1
Художественный текст представляет собой единство смысловых, фоносемантических, семантических, грамматических и стилистических характеристик. Диапазон интерпретируемости текста определяется амбивалентностью семантики, многоплановостью и многозначностью, чему способствует рефлективность художественного СЛОВА, которое дает «заявки» на собственное окружение, а в совокупности со своей периферией определяет развертывание текстовой проекции читателем. В статье оценочность рассматривается как специфический фактор двуязычной текстовой коммуникации.
Ключевые слова: текстовая коммуникация, перевод, оценочность, наивное языковое сознание.
Художественный текст задает собственный интерпретирующий диапазон, который предполагает градуальность интерпретации и определяется исходя из (1) условий удовлетворения заданным параметрам и (2) условий, налагаемых предельными соотношениями. Под интерпретирующим диапазоном текста понимается совокупность ^множества интерпретаций, потенциально возможных и допустимых для данного текста. Например, только один шекспировский сонет 66 нашел воплощение в 120 русскоязычных переводах-вариантах, в основном созданных на рубеже XX-XXI вв., но в каждом из них сохранены некие предельные отношения с оригиналом.
Если определять модель мира как «сокращенное и упрощенное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах» [Топоров 1982: 161], то Мир текста оказывается пространственно-подобным по своей структуре, когда автор ориентируется на условия актуализации, пытаясь убедить читателя в реальности существования Мира текста. Со стороны читателя действует установка, что он «верит» в сам текст, тексту и непосредственно автору.
Пространство текста как особое событийное пространство представляет собой фиксацию отношений, формально схожих с теми отношениями, которые являются характерными для реальной (физической) действительности. СЛОВО признается точкой ^мерного пространства художественного текста и становится своего рода «координатой», позволяющей читателю ориентировать-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (проект № 14-04-00554 «Русская литература в современном мире: перевод как восприятие и восприятие перевода»).
ся в тексте. Интерпретирующий диапазон текста может ограничиваться теми или иными условиями, налагаемыми на СЛОВО как на топологический объект текстового пространства. СЛОВО также становится «ключом» к текстовому пространству и к текстовой комбинаторике. Активируемое читателем СЛОВО участвует в общей концептуальной организации всего текста, а его собственное ассоциативное поле вбирает в себя различные его комбинации с другими словами и их ассоциативными полями.
Высокая степень интерпретируемости художественных текстов позволяет признать их с точки зрения глубинной организации «мягкими» и семантически многомерными [Мурзин, Штерн 1991]. Однако многозначность, многомерность и «мягкость» художественного текста могут стать помехами. Например, часто этноцентрические убеждения заставляют переводчиков принимать на себя ценности и убеждения той культуры, с которой они себя соотносят: угрожающие черты современной реальности проявились в наборе решений для передачи строки сонета: And folly, doctor-like, controlling skill... (Shakespeare W. Sonnet 66) <-> И разум у глупцов под паранджой... (Перевод Ritas, 2002 URL: http://www.stihi.ru/2002/11/05-696). На первый план выходит не «привязка» получаемого перевода к оригиналу, а переориентация на реакции, которые вызывает то или иное слово-стимул. В качестве примера подобной переориентации текста приведем активно цитируемые в Интернете строки из другого перевода шекспировского сонета 66, выполненного на рубеже XX-XXI вв.
Tir'd with all these, for restful death I cry...
And purest faith unhappily forsworn...
And strength by limping sway disabled...
And captive good attending captain ill...
(Shakespeare W. Sonnet 66).
Когда ж я сдохну? До того достало... Что «православный» значит «бей жидов», Что побратались мент и бандюган...
(Перевод С. Шабуцкого; URL: http://libelli.esmasoft.com/sonnet66/Russian/shabutsky.html).
Итак, возможность сосуществования N-мно-жества интерпретаций одного и того же текста и получения потенциально новых его (ре-)интер-претаций поддерживается вариативностью языковой системы на всех ее уровнях. Распределение вероятностей для отдельного элемента текста, например, относительно характерологического свойства этого элемента и/или для целого текста может (не)соответствовать ожиданиям. Читательское предвосхищение как дальнейшее прогнозирование опирается на типологическую вероятность элемента и/или события из Мира текста (purest faith 'чистая, непорочная, неоскверненная вера' —» православный).
Текстовая коммуникация обладает следующими качествами: интерактивность; диалогичность; прагматизм; кодируемость (в том числе социолингвистическими кодами); интерсубъективность.
Установление проективных координат внутри вторичного текстового Мира включает (ре)струк-туризацию культурно-языковой модели текста. Специфика художественного текста состоит в том, что каждая его интерпретация оказывается истинной относительно мира интерпретатора.
Читатель как активный интерпретатор, включаясь в диалог с автором и текстом, выделяет и устанавливает «псевдосмысл» как совокупность смысловых единиц текста, интенциональ-ный смысл (как «то-что-хотел-сказать-автор») и рецептивный смысл [Крюков 1989]. Развиваемую русскими формалистами концепцию «вос-приятие-через-узнавание» предлагают изменить на «восприятие-через-переживание» [Miall, Kui-ken 1994], т.к. динамический характер чтения, в результате чего образуются личностные читательские смыслы, зависит от актуализации / выдвижения (foregrounding), дефамилиризации (de-familiarization) и (не)имеющихся у читателя нарративных схем. Индивидуальность интерпретаций как личностных читательских текстовых проекций представляется относительной, т.к. (не)совпа-дение проекций у разных читателей или читательских групп обусловлено общностью их опыта, сходством систем знаний и т.д., а также зависит от способа декодирования получаемого и/или воспринимаемого сообщения. Переводчики стараются не только установить отношения принадлежности и/или найти взаимно однозначные соот-
ветствия, но и скоординировать события из Мира текста относительно культурного контекста, исторического контекста, текстовых схем, стилевого регистра и т.д. В этом отношении именно Sunday clothes (от английского выражения one's Sunday best 'выходная одежда') будет наиболее близким соответствием для праздничных кафтанов из повести А.С. Пушкина (1799-1837) «Гробовщик» (1830, опубликована - 1831): купцы в праздничных кафтанах <-> merchants in their Sunday clothes (Pushkin A.S. The Undertaker. Translated by Gullon R. Aitken, 1966); ср.: Joe arraying himself in his Sunday clothes (Dickens Ch. Great Expectations, 1860-1861).
Как пишет В.З. Демьянков, «установление явных и скрытых намерений как раз и отличает интерпретацию от основных видов обращения со знаками» [Демьянков 1987: 27]. Подчеркивается, что «языковая интерпретация как познавательная активность читателя может проявляться в трех основных типах, которые реализуют соответственно три ее главные функции: селекции, классификации и оценки» [Болдырев 2013: 15]. Указанные три функции интерпретирующей деятельности индивида приобретают особое значение в случае художественного перевода, когда переводчик вынужден ориентироваться на коллективные схемы знаний о мире, событиях, явлениях и т.д., имеющиеся у вторичной аудитории, принимающей перевод. При этом переводчик не должен забывать о том, что в той или иной степени автор проецирует на текст собственную концептуальную систему, «поддерживаемую» коллективными схемами знаний, сложившимися в исходном лингвокультурном социуме. Рассмотрим варианты перевода на английский язык зачина «Сказки о рыбаке и рыбке» (1833, опубликована - 1835) А.С. Пушкина:
Жил старик со своею старухой...
Старуха пряла свою пряжу...
Какой эквивалент из обычно предлагаемых словарями вариантов old woman или old lady окажется наиболее соответствующим образу ворчливой и недовольной своим мужем женщины? Насколько соответствующим контексту окажется потенциал членов синонимического ряда? Р.М. Фрум-кина [Фрумкина 2001] считает, что модель наивного русского языкового сознания отражена в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова. Возможно, именно определение старухи как 'женщины, достигшей старости' (Ожегов), содержащее косвенное указание на возраст, повлияло на
выбор словосочетания old woman, связанного устойчивой атрибутивной синтаксической связью:
An old man, his old woman with him...
And her yarn the dame would be spinning... (Pushkin A. The Tale of the Fisherman and the Little Fish. Translated by O. Elton, 1935).
Способ представления ситуации из Мира художественного текста позволяет выйти на понятийное пространство, стоящее за СЛОВОМ. От выбора между членами синонимического ряда зависит желаемый результат в виде создания конкретно-чувственного образа для старухи из сказки А.С. Пушкина как неумной и недалекой женщины простого происхождения. Скорее всего, оценка современным читателем качественных признаков для пушкинских старика и старухи не будет совпадать с оценкой, которую В.Н. Даль включил в параметры старости в своем «Толковом словаре живого великорусского языка»: старик - это 'старый человек, поживший уже за полвека' (Даль). Переводчики XX в. Л. Зеликов и А. Паймен остановили свой выбор на слове goodwife 'хозяйка дома' / 'the mistress of a household', у которого также имеется значение 'женщина простого происхождения' / ' a woman not of gentle birth' (CED). Типичный сказочный зачин переводов задает читательское предвосхищение, оправдываемое архаичной формой goodwife, используемой и как обращение к замужней женщине:
There once lived an old man and his goodwife...
And his wife spun yarn on her distaff.
(Pushkin A. The Fisherman and the Gold Fish.
Translated by L. Zelikoff, 1969).
An old man lived with his good-wife...
The goodwife sat at her spinning...
(Pushkin A. The Tale of the Fisherman and the Golden Fish. Translated by A. Pyman, 1974).
Прагматическая и смысловая многоплановость художественного текста отражают его способность вызывать у читателя различное понимание и/или переосмысление в силу заданных автором и самим текстом направлений и стратегий понимания. Кроме этого, художественный текст допускает формирование у читателя эмоциональной оценки представленной ситуации. В повести «Пиковая дама» (1833, опубликована - 1834) А.С. Пушкина конногвардеец Нарумов, на квартире которого Германн впервые слышит рассказ о трех картах, отзывается о графине пренебрежительно, называя ее осьмидесятилетней старухой: -Да что ж тут удивительного, - сказал Нарумов, -
что осьмидесятилетняя старуха не понтирует? (Пушкин А.С. Пиковая дама). Переводчики, выбравшие уважительную форму old lady для передачи пушкинского наименования графини как старухи, используют глагол to punt 'понтировать' (T. Keane, 1894; N. Duddington, 1928; R. Edmonds, 1962; P. Debreczeny, 1983). В переводе повести на английский язык, опубликованном советским издательством «Raduga Publishers», переводчицы А.В. Литвинова и Т. Литвинова передают эмоционально окрашенную форму старуха с помощью нейтрального обозначения old woman: What is there remarkable about an eighty-year-old woman not wanting to gamble? (Pushkin A. The Queen of Spades. Translated by I. and T. Litvinov, 1974). Отметим, что для описания деятельности старухи как old woman переводчики предпочитают английские глаголы to gamble 'играть в азартные игры, играть на деньги; делать ставки' (H. Twitchell, 1901; A. Briggs, 2012) и to play 'играть в азартные игры, быть игроком' (anonymous translator, 1850), но не карточный термин to punt, имеющий временную маркированность. Выбор члена синонимического ряда предопределил изменение оценки объекта и осуществляемого им действия.
Текущее коммуникативное здание определяет параметры получаемой интерпретации, поэтому выбор необходимых языковых средств подчинен заданным правилам. Например, на каком языке рыбка из сказки А.С. Пушкина обращалась к старику? В фокус внимания переводчика Л. Зеликова попадают культурно-специфические характеристики: поскольку рыба - это один из древних символов христианства, то пушкинская рыбка начинает говорить как a Christian '(примерный) христианин': По-нашему говорила рыбка... (Пушкин А.С. Сказка о рыбаке и рыбке) <-> It spoke like a Christian... (Translated by L. Zelikoff). Существительное a Christian также обладает особой стилистической характеристикой, имея просторечное значение 'человек (в отличие от животного)', что в данном контексте усиливает антропоморфные параметры образа сказочной рыбки. Как свидетельствуют данные «Британского национального корпуса» [Британский национальный корпус URL: http://www.natcorp.ox.ac.uk], сравнение as / like a Christian может использоваться для указания на высокие личностные качества: BM6 730 ... the Governor had the goodwill and respect of everyone for he always conducted himself as a Christian and a gentlemen.
В переводе О. Элтона содержится элемент остранения: And the fish, she spoke to me in Rus-
sian... (Translated by O. Elton); ер.: The golden fish spoke our language... (Translated by A. Pyman).
Многозначность текста изначально предполагает множественность пониманий-интерпретаций, становясь одной из помех при текстовой коммуникации. Рассмотрим стихотворение из сборника «Mother Goose Rhymes», где специфика гендерной кодируемости художественного образа усиливается не столько собственно указанием на биологический пол (hen 'курица' - she 'она'), сколько показанной социальной ролью. Дополнительным признаком становится список выполняемых героиней стихотворения обязанностей: она моет посуду (washed up the dishes), содержит дом в чистоте (kept the house clean), т.е. заботится о хозяйстве.
I had a little hen, The prettiest ever seen; She washed up the dishes, And kept the house clean. She went to the mill To fetch me some flour, And always got home In less than an hour. She baked me my bread, She brewed me my ale, She sat by the fire And told me a fine tale.
Существует «парное» к нему стихотворение, отличающееся только тем, что в первой строке стоит слово wife 'жена' вместо hen 'курица'. Одно из значений английского существительного hen - 'жена', поэтому оно входит в состав словосочетаний, связанных с образом невесты: накануне свадьбы устраивается особая вечеринка hen party / hen night 'девичник', во время свадьбы провозглашается тост / hen-drinking, а за честь невесты пьют из специальной посуды, известной как hen brass / hen silver. На жаргоне моряков судно, на котором плывет жена капитана, именуется hen frigate. Приведенные выше детские стихотворения отражают представления англичан об идеальной домохозяйке и ее повседневном круге обязанностей (ведение дома, поддержание чистоты, расторопность, забота о муже и т.д.). Во времена елизаветинцев каждое крупное хозяйство варило собственное пиво (brewed me my ale), которое в Англии XVI в. было наряду с хлебом (baked me my bread) и говядиной одним из главных продуктов питания.
В зависимости от (не)установления связей с тем или иным значением слова hen выбираются разные способы конструирования Мира текста.
Характеристики, в том числе и жанровые, предопределяют степень ожидания / предсказуемости, регулируя и направляя деятельность и поведение читателя, а также восприятие текста как кода. Конечно, от ориентации К.И. Чуковского (1922) на детскую аудиторию зависит полученный результат с кафтанами и посиделками у ворот:
Курица-красавица у меня жила, Ах, какая умная курица была! Шила мне кафтаны, шила сапоги, Сладкие, румяные пекла мне пироги. А когда управится, сядет у ворот -Сказочку расскажет, песенку споет.
В переводе А.И. Маршака (2013) красавица наседка-хохлатка ставит лукошко ромашек на окошко и затевает яблочный пирог. С другой стороны, в русском культурном пространстве зооморфный образ курицы часто становится характеристикой женщины, погруженной в домашние проблемы и навязчиво опекающей своих детей (РКП). Наравне со словом курица в подобных случаях иногда употребляется в качестве синонима слово наседка:
Моя наседка: «куд-куда!» Хозяйка - просто хоть куда! Чтобы с делами справиться, Чуть свет встает красавица! Под утро - в доме подмела... Посуду моет добела. И во дворе хохлатка Не терпит беспорядка! Потом затянет поясок, Слетает в поле на часок, Мне принесет лукошко Ромашек на окошко. И только снова на порог -Затеет яблочный пирог. А ближе к ночи, у огня, Расскажет сказку для меня.
В переводе «женского» парного стихотворения «I had a little wife.» О. Седакова оказалась наиболее близкой к оригиналу относительно списка перечисленных в нем обязанностей:
Была у меня женушка, Милее не найти: Успеет чашки перемыть И крошки подмести. Пойдет на мельницу одна, Далеко за рекой, И через час воротится С прекрасною мукой. Она лепешки мне пекла И пиво мне варила, А вечером у камелька Мне сказки говорила.
Обозначенные Н.Н. Болдыревым [Болдырев 2013] три функции интерпретирующей деятельности, а именно: селекции, классификации и оценки, позволяют перенести обсуждение проблемы выбора переводчиком эквивалентов и соответствий в несколько иную плоскость, т.к. в большинстве случаев со стороны переводчика требуется определить потенциал СЛОВА, подкрепленный контекстом.
Неточная переводческая селекция, классификация и оценка приводят к «искривлению» текстового пространства и формированию у вторичного читателя ложных представлений о параметрах инокультурного мира, закрепленных в оригинале. Итак, пушкинские старик со старухой жили в землянке, но в XIX в. землянкой называлась 'хижина, жилье, выкопанная отчасти в земле, вкопанное в землю, с битыми стенками, а иногда с дерновою кровлей' (Даль), а не 'крытое углубление в земле, вырытое для жилья, укрытия' (Ожегов). Переводческие представления о землянке варьируются от a tumble-down hovel 'полуразрушенной лачуги, хибарки' (L. Zelikoff) до a shaky mud hut 'непрочная, ненадежная хижина, лачуга' (O. Elton). Смысловое поле СЛОВА предлагает переводчику необходимую сетку координат для моделирования структурных и операциональных параметров Мира текста и представленных в нем событий, поэтому вариант с a hovel of clay and wattle (буквально 'лачуга, хижина, шалаш из глины и прутьев') из перевода А. Паймен оказывается наиболее оптимальным, т.к. он ближе к выражению a wattle and daub 'мазанка'.
На оценочность и селективность могут повлиять культурные коды, которые, в свою очередь, зависят от временного фактора и, возможно, от имеющихся предрассудков, идеологических причин. В повести Н.С. Лескова (1831-1895) «Сказ о тульском кривом левше и о стальной блохе» (1881) российский император (с 1801 г.) Александр I (1777-1825) посещает во время визита в Англию кунсткамеру. По свидетельству исследователей, «Александр I, глубоко не доверявший России, преувеличивал слабость своей империи» [Лот-ман 1996: 315]. Неудивительно, что в повести Н.С. Лескова император восхищается достижениями иностранцев и пренебрежительно отзывается о способностях собственного народа: Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, - говорит, - такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся (Лес-
ков Н.С. Сказ о тульском кривом левше и о стальной блохе).
В 1916 г. под названием «The Steel Flea» в Бостоне выходит первый перевод лесковского «Сказа» на английский язык, выполненный Иза-бел Хапгуд / Isabel Florence Hapgood (1850-1928). В 1958 г. в СССР был опубликован перевод Дж. Ханна / George H. Hanna (1891-1969), где название произведения сократилось до «Lefty» (буквально 'левша' - по прозвищу главного героя). В сносках к своему переводу повести И. Хапгуд неоднократно ссылается на полученную, в том числе лично от Л.Н. Толстого, информацию о стране и ее специфике. И. Хапгуд оставляет self-importance 'большое самомненье, важничанье', усиленное с помощью whatever 'никакой, вообще не, совсем не':
... exist such perfections of nature, that when you look upon them you will no longer dispute the fact that we Russians, in spite of all our self-importance, are of no account whatever. (Lyes-koff N.S. The Steel Flea. Translated by Isabel F. Hapgood); ср.: They have many things of great perfection there and once you've seen them you'll stop arguing when you hear it said that we Russians are no good at anything (Leskov N. Lefty. Translated by George H. Hanna).
При работе над художественным текстом часто имеет место самоопределение переводчика относительно вторичного читателя, но и попытка встать на его позицию внутри развертываемого Мира текста. К сожалению, излишнее стремление упорядочить Мир текста приводит к нарушению авторской перспективизации, запуская механизм процесса (де)фокусирования, под которым О.К. Ирисханова предлагает понимать «смещение фокуса внимания с одного объекта на другое вследствие смены наблюдателя, его роли или его местоположения в хронотопе (точки обзора)» [Ирисханова 2013: 47-48]. Рассмотрим грамматическое построение последнего абзаца из повести «Пиковая дама», где есть только одно предложение, кратко информирующее читателя о дальнейшей судьбе и карьере внука старой графини: Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине (Пушкин А.С. Пиковая дама).
Грамматическое время служит языковой репрезентации неязыковых знаний [Болдырев 2009], поэтому выбор грамматического времени Past Simple или Present Perfect для формы собирается жениться, за которой стоит намерение совершить действие в неопределенном будущем,
обусловлен реинтерпретацией событий из Мира текста, когда восстанавливаемая логическая структура зависит от принятой интерпретатором точки зрения. Переводчики повести «Пиковая дама» на английский язык практически единодушно передают произведен в ротмистры с помощью Present Perfect, чтобы подчеркнуть наличие результата события из прошлого в настоящий момент. Различия касаются выбора грамматических средств для представления брачных намерений Томского. Большинство англоязычных переводчиков рассматривает свадьбу как свершившееся событие, чему способствует грамматическое время Past Simple, или как известный факт, результат прошлого действия, для чего требуется время Present Perfect: Tomsky is promoted to a captaincy and married to Princess Pauline (Translated by Zenai'de A. Ragozin, 1920) <-> Tomsky has been prompted to the rank of captain, and has become the husband of the Princess Pauline (Translated by T. Keane, 1894); And Tomsky, who has been promoted to the rank of captain, has married the Princess Pauline (Translated by R. Edmonds, 1962).
Подобное стремление придать тексту пушкинской повести законченность объясняется существованием особого лингвокультурного концепта ПОЗИТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ, который, как считается, занял ведущее положение в кон-цептосфере и языковом сознании жителей США, заложив основные ценностные установки американского общества [Карпова 2011].
Правильным и точным выбором будет конструкция be going to, выражающая будущее действие, запланированное действующим лицом, с оттенком намерения и/или предварительной договоренности: Tomsky ... is going to marry the Princess Pauline (Gullon R. Aitken, 1966; I. and T. Litvinov, 1974).
Существует проблема нахождения и выделения необходимых опорных точек, за которыми стоят оценочные смыслы, т.к. художественный текст отличается присутствием конвенциональных связей между СЛОВОМ и его значением/значениями, а также сложными межконцептуальными связями. Например, в шуточном стихотворении (1611) Джона Донна/John Donne (1572-1631) содержится намек на дары волхвов, подаренные ими младенцу Иисусу (Матф. 2: 11) - золото, ладан и смирну.
The West sent gold, which thou didst freely spend...
The East sends hither her deliciousnesse;
And thy leaves must imbrace what comes from thence,
The Myrrhe, the Pepper, and the Frankincense
(J. Donne. Vpon Mr. Thomas Coryates Crudities).
В отличие от слова frankincense с одним значением 'благовоние, ладан', выбор аналога для слова myrrh в русском языке зависит от самого текста и соответствующей конситуации: myrrh -это не только растение миррис (Myrrhis gen.), но и ароматическое благовоние мирра. Однако в библейском контексте это - смирна и миро для церковных служб. В английском языке pepper 'перец' - это не только название специи, но и острота, вспыльчивость, темперамент. В. Дым-шиц предпочитает построить «кулинарный» ряд, куда попали пряности мускат, имбирь, корица.
..............................И шлет Восток
Сокровища за каждый твой листок, Сторицею за каждую страницу Он воздает. Мускат, имбирь, корицу Листы твои объемлют...
(Дж. Донн. На «Нелепости» господина Томаса Кориэта. Перевод В. Дымшица, 2000).
При максимальной удаленности автора и читателя друг от друга возможны не только единичные изменения (или искажения) в смысловой структуре текста, но и значительная его переориентация. На субъективную установку читателя как активного интерпретатора воздействуют исторический фон, связанный с самим текстом и временем обращения к нему, из-за чего возникают диахронические преобразования. Кроме этого, личностные характеристики интерпретатора (не) позволяют ему установить связи внутри концептуальных или тематических областей. Согласно христианской традиции, лилия олицетворяет невинность, чистоту и целомудрие: на картине «Благовещение» (1333) итальянского художника Симоне Мартини (ок. 1284-1344) архангел Гавриил держит в руках белую лилию, а рядом с коленопреклоненной девой Марией в вазе стоят лилии. Переосмысление шекспировского сонета 94 современными русскоязычными переводчиками привело к смене класса объектов (ключ = лужа) и уровня категоризации {лилии ЦВЕТЫ —> розы, ЦВЕТЫ Ф СОРНЯКИ). Различия/расхождения в ком-муникативно-деятельностных контекстах приводят к тому, что в переводе А.С. Суетина сонет 94 приобретает ложный смысл: крест не может быть позорным. Результатом нарушенного религиозного дискурса стала деформация смысла:
For sweetest things turn sourest by their deeds: Lilies that fester smell far worse than weeds
(Shakespeare W. Sonnet 94). Позорный крест по жизни чтоб не несть, Все, кто красив, двойне храните честь!
(Перевод А.С. Суетина, 1997).
В переводах шекспировского сонета 94, выполненных в конце XX в. - начале XXI в., произошла смена контекстов:
Изъян, что в совершенстве обнаружен, чистейший ключ способен сделать лужей
(Перевод А.М. Олеара, 2009). У роз гниющих запах сорняков. Тлен губит все достоинства цветов
(Перевод В. Розова, 2012).
Оценочные смыслы тесным образом связаны с выбором языковых средств, которые используются для передачи специфических, отличительных признаков объекта.
Как указывает Н.Н. Болдырев, «логический характер структуры лексических категорий проявляется в том, что она не совпадает с прототипи-ческой структурой категорий естественных объектов» [Болдырев 2009: 31], свидетельством чему служит следующий пример. Итак, хитроумный замысел героини рассказа А. Кристи /A. Christie (1890-1976) из сборника «The Labours of Hercules» (1947) состоял в краже дорогих собак экзотических пород с целью шантажа их богатых владелиц и получения выкупа. Простота исполнения задуманного объясняется внешним сходством собак породы пекинес для постороннего наблюдателя. Название породы происходит от английского наименования столицы Китая - Peking, что позволяет героине развить логико-ассоциативную цепочку, которая отражает сложившуюся в обществе систему предубеждений против «чужих» как своего рода общепринятую (или коллективную) оценку: You see, to most people, one Pekinese is much like another. (Just as we think the Chinese are.) Really, of course, it's ridiculous (Christie A. The Nemean Lion) <-> Понимаете, большинству людей пекинесы кажутся одинаковыми - как и китайцы. На самом деле это, конечно, нелепо (Кристи А. Немейский лев. Перевод В.В. Тирдатова).
Конечно, на первый взгляд замена одной породы собак на другую породу через члена соответствующей категории {пекинес СОБАКА —> болонка) может показаться неважной, но она не позволяет читателю перейти на другую степень и уровень абстракции. Сходство английских форм имен собственных Hercules и Hercule подтолкнуло Экрюля Пуаро к решению раскрыть перед своей отставкой 12 преступлений, имеющих нечто общее с подвигами античного Геракла. Первым подвигом сына Зевса стала победа над немейским львом (the Nemean Lion), а в английском языке существуют варианты названия собак породы пе-
кинес - the Lion Dog или Peking Lion Dog. Оказалась нарушенной содержательно-смысловая целостность цикла рассказов, каждый из которых содержит отсылки к фоновым знаниям. Кроме этого, нормы политкорректности заставили другого переводчика убрать сравнение, содержащее упоминание о национальности: Понимаете, для большинства людей одна болонка ничем не отличается от другой (Кристи А. Немейский лев. Перевод В. Томилова).
Оценочность проявляется не только относительно ситуаций, в особенности типичных или типизируемых, но и в отношении реалий быта, т.е. лакун культурного ландшафта.
У. Эко [Эко 2013] пишет о мире художественного произведения как о незавершенном возможном мире с завершенными персонажами. Индивидуальность переводчика как первичного читателя проявляется в комбинировании параметров этого незавершенного текстового мира. Характерными особенностями художественного текста являются, по крайней мере, три типа неоднозначности: структурная, семантическая и языковая, которые предполагают наличие и соприсутствие в тексте как минимум двух семантически различных интерпретаций, а также многомерность художественного СЛОВА и его связей. Овладевая содержанием, переводчик вырабатывает новые формы синтеза исходных элементов содержания, в том числе относительно внутриязыковой категоризации. Сохранение отношений «текст <-» коммуникативная ситуация», определяемых политической, экономической, культурной релевантностью текста в принимающем социуме, определяет корреляцию оригинала в соответствие с правилами и нормами принимающего социума.
Интерпретирующий диапазон текста «подстраивается» под условия, налагаемые культурой, а инокультурный текст, так или иначе, вбирает в себя систему кодов принимающей культуры. Правила СВОЕЙ культуры оказываются решающим фактором при определении направления работы с текстом, т.е. при выборе стратегий тексто-понимания и текстовосприятия.
Список литературы
Болдырев Н.Н. Концептуальная основа языка // Когнитивные исследования языка. Вып. IV. Концептуализация мира в языке. М.: Ин-т языкознания РАН; Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2009. С. 25-77.
Болдырев Н.Н. Интерпретационный потенциал концептуальной метафоры // Когнитивные
исследования языка. Вып. VX. Механизмы языковой когниции. Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2013. С. 12-21.
Демьянков В.З. Интерпретация человеческая и интерпретация машинная: сравнительный анализ // Перевод и автоматическая обработка текста. М.: ИЯ АН СССР, 1987. С. 13-29.
Ирисханова О.К. О понятии перспективиза-ции // Когнитивные исследования языка. Вып. XV. Механизмы языковой когниции. Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2013. С. 43-58.
Карпова И.А. Лингвокультурологический концепт «позитивное мышление» в работах американских социальных психологов: автореф. ... канд. филол. наук. М., 2011.
Крюков А.Н. Методологические основы интерпретативной концепции перевода: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 1989.
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII -начало XIX века). СПб.: Искусство-СПб, 1996.
Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1991.
Топоров В.Н. Модель мира // Мифы народов мира. Энциклопедия. М.: Советская Энциклопедия, 1982. Т. 2. С. 161-164.
Фрумкина Р.М. Психолингвистика. М.: Издательский центр «Академия», 2001.
Эко У. Откровения молодого романиста. М.: АСТ: Corpus, 2013.
Miall D.S., Kuiken D. Foregrounding, de-familization, and affect: Response to literary stories // Poetics. 1994. Vol. 22. P. 389-407.
Venuti L. The Translator's Invisibility. London; N.Y.: Routledge, 1995.
Британский национальный корпус. URL: http://www.natcorp.ox.ac.uk
Лексикографические источники
Даль - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. СПб.: ТОО «Диамант», 1996.
Ожегов - Ожегов С.И. Словарь русского языка / под ред. Н.Ю. Шведовой. М.: Рус. яз., 1986.
РКП - Русское культурное пространство: Лингвокультурологический словарь. Вып. первый / И.С. Брилева, Н.П. Вольская, Д.Б. Гудков, И.В. Захаренко, В.В. Красных. М.: Гнозис, 2004.
СРЯ - Словарь русского языка: в 4-х т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 19811984.
CED - Collins English Dictionary. Glasgow: HarperCollins Publishers, 2000.
E.M. Maslennikova
EVALUATION AND INTERPRETATIVE SCOPE OF LITERARY TEXTS
The literary text is seen as a unity of meanings and phonosemantic, semantic, grammatical and stylistic characteristics. The interpretative scope is determined by the ambivalence of its semantics and polyphonic counterpoint reinforced by the reflective nature of words. Words in texts require special environment to deploy the text projection. The paper considers an evaluative factor as specific for the bilingual text communication.
Interpretations as readers' text projections can only relatively be similar because of readers' common experience, their knowledge systems, etc. It also depends on the used method how to decode the received message. The ambiguity of literary texts presupposes plurality and variability of interpretations that meddle in textual communication. Сultural codes and time reason can affect valuation and selectivity. Interpreters' personal characteristics allow them to find ties within the conceptual or thematic areas. Estimated meanings are closely connected with language means chosen to transfer specific distinctive features of a represented textual object.
Any text assumes at least two semantically different interpretations due to multidimensionality of word meanings, collocations and connections. The author discusses basic qualities of text communication (interactivity, dialogism, pragmatism, codes, intersubjectivity).
Key words: text communication, translation, evaluation, communicative assignment, naive language awareness.
