CC BY
109
Аксютина3. А. Отражение потребностей государства, общества и личности в социальном заказе на...
9 Социальная педагогика : монография / под ред. В. Г. Бочаровой. С. 101.
10 Там же. С. 102.
11 Там же.
12 Загвязинский В. И., Зайцев М. П., Кудашов Г Н., Селиванова О. А., Строков Ю. П. Основы социальной педагогики : учебное пособие для студентов пед. вузов и колледжей / под ред. П. И. Пидкасистого. М., 2002. С. 6-7.
13 Концепция модернизации российского образования на период до 2010 года. С. 5-37.
14 Там же.
УДК 94.47
ОТНОШЕНИЕ К МОНАРХУ И ПРОБЛЕМА ПОЛИТИЧЕСКОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ РОССИЙСКОГО ОФИЦЕРСТВА НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1917 г.
В. Л. Кожевин
В статье рассматриваются особенности восприятия русскими офицерами политики царского правительства и поведения императора Николая II накануне февральского революционного взрыва. Автор выявляет специфику и различия в политической самоидентификации командного состава русской армии, реконструирует психологические установки по отношению к власти, отразившиеся на характере социальной активности представителей офицерской корпорации в момент падения монархии.
Ключевые слова: офицерство, монарх, мировая война, революция, политика, ментальность.
Вопрос о политических позициях офицерства накануне падения монархии в России неоднократно затрагивался в исторической литературе. Большинство исследователей сошлись во мнении, указывая на возникновение серьезного недовольства командного состава армии политикой правительства и поведением самого государя. Так, И. Н. Гребенкин справедливо подчеркивает: «Разочарование властью и царившими в России порядками постепенно все более и более пронизывало офицерское сообщество»1. Вместе с тем, говоря об особенностях мышления и поведения русского офицерства в целом, стоит учитывать различные варианты восприятия предреволюционной военной и политической ситуации, складывавшиеся в сознании человека в зависимости от многочисленных социальных, культурных и психологических факторов. Необходимо также прояснить вопрос о характере реальных действий, которые предпринимало офицерство ради изменения соответствующей ситуации.
Первая мировая война необычайно усилила тягу офицерства к внутриполитическим проблемам. В данной связи общее внимание было устремлено на особу императора и его окружение, на деятельность членов Государственной думы и т. д. Подобного рода информация живо обсуждалась как в близких к столице местах расположения воинских частей, так и в отдаленных уголках русско-германского театра военных действий. И здесь, и там она обрастала слухами и самыми невероятными догадками. Довольно показательно в этом отношении
сообщение Д. Н. Логофета с Румынского фронта в еженедельнике «Разведчик» от 28 февраля 1917 г. «Речи членов Государственной думы, - писал военный корреспондент, - прочитываются от слова до слова, вызывая восклицания сочувствия и одобрения. Маклаков, Милюков, Шингарев, Пуришкевич завоевали себе прочные симпатии не только молодых, но и старых офицеров». Далее тот же автор, подчеркивая заметное пробуждение в годы войны интереса офицеров к «общественным вопросам», констатировал, что они теперь «являются излюбленными темами для разговоров»2.
По понятным причинам журналист не указал на то, что темой разговоров зачастую служили действия Николая II, распутинская история, поведение царицы и высших сановников, о чем, впрочем, нам хорошо известно из свидетельств мемуаристов. Таким образом, сознание широких слоев офицерства сплошь и рядом отображало фигуру императора не в традиционном ментальном контексте, чуждом миру политики, а критически, в явной связи с неудачной практикой правления и ведения войны, нередко под сильным воздействием антиправительственной риторики либеральной оппозиции. Состояние сознания, при котором «защитный механизм» офицерской ментальности, предохранявший государя от критики, уже не срабатывал, охватило теперь даже представителей слоев офицерства, придерживавшихся крайне консервативных убеждений. Подобная ситуация получила точное отображение в дневниковых записях
А. Б. Храповицкой, где воспроизводятся слова ее дяди -отставного генерала и последовательного монархиста. Доведенный до отчаяния генерал однажды в сердцах воскликнул: «Я слишком люблю и монархию, и Родину свою, чтоб быть хладнокровным свидетелем полумер и слабостей бедного царя... и если будет революция, я сам стану бороться с этим двором, чтоб им показать, кто такой настоящий царь и двор!»3.
Более того, у некоторой части офицерства возникали мысли не просто о непригодности Николая к выполнению функций самодержца; кое-кто задумывался и о необходимости смены всего общественно-политического устройства страны путем переворота или революции. В дневниках будущего военного министра Временного правительства А. И. Верховского, относящихся к декабрю 1915 г., подобные настроения переданы совершенно отчетливо: «Как не хочешь уйти от вопросов внутренней политики, до которых нам, военным, не так-то много дела, но жизнь силой к ним возвращает. Мука и позор, переживаемые в каждом бою, даже и не нас, молодежь, а стариков наших заставляет головой биться о стену, думая, что же делать. Нужно открыто сказать, что офицерство сейчас настроено революционно». В самый канун 1917 г. А. И. Верховский запишет: «Только смена политической системы может спасти армию от новых несчастий, а Россию от позорного поражения. Армия потеряла терпение»4.
Впрочем, решиться на серьезные действия отважились лишь очень немногие из офицеров. В накаленной общественно-политической атмосфере предреволюци-
онной России отнюдь не было недостатка в слухах и разговорах о якобы готовящемся и вот-вот предстоящем выступлении заговорщиков из числа гвардейских офицеров. Многие современники оставили воспоминания о разговорах, которые будто бы свидетельствами в пользу реальности неких действий политиков и офицеров, имевших целью либо нейтрализацию императрицы, которая слыла главной виновницей бед, обрушившихся на страну и армию, либо устранение от власти дискредитировавшего себя в глазах военной и штатской общественности монарха.
Проблема заговоров предреволюционного времени постоянно привлекала внимание историков, преследовавших самые разные цели. Кто-то, как, например, автор книги «Анатомия измены» В. С. Кобылин, стремился доказать факт предательства высшего военного командования по отношению к последнему императору5. Кто-то, а так поступали большинство советских исследователей, использовал этот материал для демонстрации глубины кризиса самодержавия, что, впрочем, и было очевидно. А кто-то, внешне бесстрастно излагая и сопоставляя найденные свидетельства, пытался встать на позиции непредубежденного и не ангажированного тем или иным политическим лагерем летописца. Из работ этой, последней категории историков наиболее основательной до сих пор остается книга С. П. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту»6. Впрочем, и она мало проясняет характер и степень реального вклада офицеров в подготовку заговора против Николая II. Автор называет несколько имен офицеров, в той или иной степени причастных к осуществлению означенных замыслов, однако в книге не находит отражения психология этих людей, которая отнюдь не была тождественна взглядам, оценкам и поведению штатских политиков, пытавшихся инспирировать заговор.
Пытаясь ответить на вопрос, почему же до начала революции 1917 г. ни один из планов дворцового переворота так и не осуществился, историк цитирует строки из письма, полученного им от одного из самых активных сторонников низложения Николая II - лидера октябристов А. И. Гучкова: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось»7. Что касается последнего обстоятельства, вполне приемлемое объяснение выдвинул историк Т. Хасегава. «Во-первых, - пишет исследователь, -главной целью военных вождей было доведение войны до победного конца, и они не желали приносить жертвы, которые могли бы подорвать военные усилия (страны. -
В. К.)... Во-вторых, все военные вожди царской армии были воспитанниками “старой школы”, которая с характерным для нее подчеркнутым скептицизмом и пренебрежением к внутренней политике, очевидно, способствовала их отказу от присоединения к заговорам»8. К перечисленным факторам добавим еще и сохранявшуюся, хотя и несколько подорванную силу ментальных установок военного в отношении фигуры монарха.
Сталкиваясь с суровой и неприглядной действительностью, офицер, если он действительно серьезно раз-
мышлял над проблемой, мог возлагать ответственность либо на окружение императора, либо на самого царя, не подвергая при этом сомнению истинность монархического принципа в целом, либо, наконец, выражать неудовлетворенность всей самодержавной политической системой, признавая возможным созыв Учредительного собрания и установление в России конституционной монархии или республиканского строя.
В первом случае его рассуждения не выходили за пределы офицерской ментальности, и образ монарха оставался незапятнанным. В воспоминаниях офицеров мы находим немало примеров выражения эмоций и чувств, которые соответствовали традиционным нормам восприятия монарха и которые благополучно пережили предреволюционный кризис и даже саму революцию. Но та угроза, которую, как казалось многим, таили в себе влияние царицы-немки, а еще больше - влияние Распутина, не могли не тревожить даже самых преданных императору офицеров. Гибель Распутина была встречена этими людьми с ликованием, а сами участники убийства «старца», особенно великий князь Дмитрий Павлович и князь Ф. Ф. Юсупов, представлялись не иначе как национальными героями.
В фокусе разыгравшейся драмы достаточно четко проявились острые противоречия, которые возникали в сознании еще одной группы офицеров - людей, склонявшихся к мнению, что Николай II должен быть заменен на троне другим представителем династии Романовых. Воспоминания одного из современников - А. Г. Емельянова - запечатлели радостную встречу Дмитрия Павловича в Казвине на Персидском фронте, куда опальный представитель императорской фамилии был сослан служить после убийства Распутина. На банкете, устроенном генералом Н. Н. Баратовым в честь нового подчиненного - великого князя, полторы сотни офицеров не стеснялись выражать свои эмоции. Примечательно, что возгласы и овации некоторых офицеров недвусмысленно говорили о том, что приветствуется человек, посмевший выступить против самого царя: «Каждый кричал потому, что так мог выразить свою радость, протест, негодование. Вдруг стало можно кричать.
Крик - приветствие гостя, революционера, убийцы.
Крик - свобода.
Крик - возмущение позором при Дворе.
Крик - протест против Своеволия и Самодержавия.
Крик - ура, все равно, что Долой...
Овации длились без конца. Уже кричали хриплыми голосами и подходили к великому князю. Это была революционная патриотическая манифестация, и в ней приняли участие и седые генералы, и боевая молодежь»9.
Если в этом рассказе что-то и преувеличено, все же не вызывает сомнений наличие общего для многих офицеров неприятия поведения пребывавшего на троне монарха. Очевиден настрой, который тогда нередко именовали революционным, хотя в действительности он сводился лишь к надежде на дворцовый переворот. Согласно мемуарам князя Юсупова, офицеры, посещавшие его и великого князя Дмитрия Павловича вскоре после убий-
ства Распутина, заявляли о возможности вооруженной защиты обоих заговорщиков; кое-кто высказывался и за более решительные действия. «Несколько офицеров, -вспоминал Юсупов, - пришли сказать нам, что их полки готовы нас защитить. Даже предложили Дмитрию возглавить политическое выступление»10. Понятно, что для этих офицеров, как и для многих других, остававшихся, однако «в тени», убийство «старца» означало пролог к смене царствующего монарха при сохранении прежней династии.
Казалось бы, на новом витке российской истории происходит повторение ситуации начала XIX в. Но тогда гвардейское офицерство, которое еще со времен Петра I привыкло нести бремя важных государственных дел, играло иную роль в политической системе страны. И дворцовый переворот, завершившийся устранением Павла I, не был чреват серьезными нравственными коллизиями, которые, кстати, испытали на себе уже некоторые представители декабристского движения. Хотя защитный механизм офицерской ментальности в отношении монарха и стал давать сбои, в сознании офицера, ориентированного на традиционные нормы военной морали, еще сохранялась и довольно существенно влияла на его поведение такая норма кодекса офицерской чести, как верность присяге. Напомним, что и выступление декабристов было намечено на момент междуцарствия, когда присяга новому императору еще не была принесена.
В итоге сознание офицерства, склонного видеть разрешение назревших за годы мировой войны проблем государства и армии в устранении с трона Николая II, было пронизано противоречиями. Оттого, вероятно, никаких серьезных шагов в этом направлении вплоть до начала февральских событий 1917 г. они не сделали. Заметим также, что подобное предприятие помимо серьезного риска неизбежно предполагало вступление в контакт с оппозиционными самодержавию политическими силами. Но большинство русских офицеров, даже несмотря на проснувшийся в годы войны интерес к определенным политическим проблемам, в целом оставались чуждыми политике, не сведущими в стратегии и тактике партий и не желавшими идти на сотрудничество с ними. Так, командир партизанского отряда, будущий атаман Б. В. Анненков оставил свидетельство, отражающее типичную для того времени картину: «На фронте заниматься политикой было некогда. Тем не менее, мы знали, что в тылу царит разруха. Ходили разговоры, что мы не можем победить германцев из-за того, что через правительство идет масса измен, там находится масса продажных министров. Все сознавали необходимость перемен, но какими они должны быть, эти перемены, мало кто понимал... офицерство не разбиралось, что из себя представляла та или иная партия, разговоров по этому поводу между нами не было. Думаю, не ошибусь, если скажу, что не только рядовое офицерство, но и высшие чины армии этим вопросом не интересовались и над ним не задумывались»11.
Третий вариант осознания и восприятия ситуации офицерами накануне падения монархии предполагал
отказ от следования традиционному идеалу и стереотипам мышления, заставляя осмысливать положение в чисто политических категориях. Среди офицерства находились люди, придерживавшиеся либеральной ориентации, были и те, кто разделял социалистические ценности. Но, как мы помним, либералы, за некоторым исключением, являлись противниками насильственных действий по отношению к власти в момент, когда России приходилось воевать. Считая, что «во время переправы не меняют лошадей», но предчувствуя возможность иного исхода событий, это политическое объединение в Думе, по словам П. А. Милюкова, стало «...готовиться к тому, чтобы ввести в спокойное русло переворот, который оно предпочитало получить не снизу, а сверху»12. Контакты офицерства и либеральных политиков, участившиеся за годы мировой войны, осуществлялись преимущественно в виде взаимного информирования о проблемах армии и государственной жизни. Деятельность же офицерских кружков либеральной ориентации ограничивалась обсуждением гипотетических возможностей будущих перемен, ни на йоту не приближая их воплощение в действительность. Офицеры в силу названных выше причин оказались неспособными взять на себя инициативу по руководству переворотом или заговором против монарха.
История одного флотского объединения офицеров -так называемого кружка И. И. Ренгартена (капитана
2 ранга, начальника разведывательного отделения штаба командующего Балтийским флотом) наглядно демонстрирует особенности соотношения профессиональных и политических элементов коллективного сознания офицерства в контексте нарастания кризисных явлений государственной жизни вплоть до момента февральского революционного взрыва. Этот кружок возник в 1912 г., заседания его посвящались дискуссиям по военно-морским и внешнеполитическим вопросам. В период первой мировой войны круг обсуждения естественным образом расширился за счет проблем, связанных с ведением Россией боевых действий.
Записки И. И. Ренгартена передают любопытный процесс перехода офицеров от «безобидных» бесед к выработке плана решительных шагов в сфере внутриполитической. Причем первое обсуждение подобных мер состоялось еще до начала февральских событий 1917 г., но предложение предпринять какие-либо конкретные действия тогда было отвергнуто большинством членов кружка. И только в конце февраля, а именно 27-го, когда в Гельсингфорсе, где находился штаб командующего Балтийским флотом, стало известно о переходе революционных выступлений в критическую фазу, у офицеров -участников кружка созрел конкретный план поведения. Ради высшей цели - доведения войны до победного конца - предполагалось снестись с «ответственными» политическими деятелями, известив их о настроениях «некоторых кругов флота», требовать создания правительства, ответственного перед Госсоветом и Думой, смены министров, устранения от власти камарильи и т. д. Одновременно ставилась задача в нужном направлении влиять на комфлота и начальника штаба флота13.
Таким образом, опасения власти и высшего военного руководства страны по поводу различного рода неформальных офицерских организаций, та подозрительность, с какой относились верхи к самодеятельным офицерским объединениям, имели под собой серьезные основания: неполитические организации военной интеллигенции при определенных условиях могли поменять вектор своей социальной активности. С другой стороны, к сколько-нибудь радикальным шагам офицеров подтолкнуло лишь разгоревшееся в Петрограде февральское восстание. При иных обстоятельствах готовность к сотрудничеству с либеральной общественностью в целях смены власти оказывалась немыслимой для большинства офицеров.
Исключением, пожалуй, являлся генерал А. М. Крымов, присоединившийся к заговорщическому кружку, в котором состояли некоторые буржуазные общественные деятели. Правда, об этой стороне жизни генерала историкам известно немногое. Хотя в сознании Крымова решение о необходимости конкретных шагов на пути к смене фигуры, занимавшей российский престол, созрело гораздо раньше, нежели подобное решение приняли представители высшего генералитета, его политическая позиция, судя по всему, мало отличалась от той, которую заняли командующие фронтами в момент отречения Николая II. Эта позиция, где главным ориентиром служила победа в мировой войне, а не установление более прогрессивного с точки зрения либеральных оппозиционеров государственного устройства, принципиально не изменилась вплоть до его кончины.
Очевидец событий, офицер и будущий известный литератор В. Н. Иванов, оценивая деятельность генера-ла-заговорщика накануне падения монархии и его участие в корниловском «крестовом походе» на Петроград в августе 1917 г., похоже, был близок к истине, когда писал
о Крымове: «Безусловно, выдающийся, волевой начальник, он и в августе не стремился к захвату власти, а лишь к уничтожению тех сил, которые разваливали армию и мешали восстановлению фронта и порядка. В его понимании, как и в умах огромного большинства офицерского состава и призванной в армию интеллигенции, главную роль играла борьба с врагами отечества “до победного конца”, а не политика, с ее, безусловно, очень важными,
14
но, как им казалось, несвоевременными вопросами»14.
В годы мировой войны в рядах русской армии увеличилось число тех, кого власть привычно именовала «неблагонадежным элементом». По преимуществу, это были члены социалистических партий и им сочувствовавшие, зачислявшиеся на службу нижними чинами. Последние не всегда шли на контакт с офицерством, считая эту социальную группу классово чуждой. Но если все же связь между ними устанавливалась, это еще не означало, что офицер, общавшийся с мобилизованными в армию социалистами и симпатизировавший им, мгновенно становился адептом новой веры. Так, окончивший весной 1916 г. Константиновское артиллерийское училище прапорщик, а впоследствии - видный советский военачальник И. П. Уборевич в автобиографии
по поводу перипетий своего политического выбора писал: «На фронте [в] 1916 г. - в 15-м тяж. артдиве - младшим офицером. Обычная фронтовая жизнь, без проблеска политической мысли. К концу 1916 г. стал сближаться с несколькими товарищами - членами РСДРП, точно оттенков большевизма, меньшевизма не знал. С 1917 г., с момента Февральской революции. развернулась работа политических партий, и я смог определиться в смысле политическом»15.
Что же касается крайне немногочисленного слоя офи-церов-социалистов, пребывавших в армии и на флоте, то результаты их революционной активности и вовсе следует признать ничтожными. Об этом в свое время откровенно поведал председатель существовавшего в 1906-1907 гг. Офицерского союза эсер С. М. Масловский (псевдоним -Мстиславский). В своих воспоминаниях он признавался: «Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими»16.
Таким образом, не подлежит сомнению, что реальный выбор, не просто определявший отношение к монарху, но и очерчивавший внятную линию поведения в контексте принесенной некогда присяги, основной массе русского офицерства пришлось сделать именно в февральско-мартовские дни 1917 г. Первыми перед выбором оказались офицеры, находившиеся в Петрограде и его окрестностях еще в самом начале восстания. Однако уже здесь созревшие в годы мировой войны психологические установки во многом предопределили реакцию офицерства на падение монархии в России. Чуть позже эти же установки оказали серьезное воздействие на последующее социальное поведение значительной части офицерской корпорации.
1 Гребенкин И. Н. Русский офицер в годы мировой войны и революции. 1914-1918 гг. Рязань, 2010. С. 99.
2 ЛогофетД. Я.Впечатения //Разведчик. 1917. № 1373. С. 139.
3 Храповицкая А. Воспоминания о революции // Россия молодая. 1992. № 4. С. 11.
4 Верховский А. И. Россия на Голгофе. Пг., 1918. С. 44, 64.
5 Кобылин В. Анатомия измены: Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. СПб., 1998.
6Мельгунов С. На путях к дворцовому перевороту: (Заговоры перед революцией 1917 г.). Париж, 1931.
7 Там же. С. 149.
8 Hasegawa T. The February Revolution: Petrograd, 1917. Seattle, 1981. P. 192.
9 Емельянов А. Г. Персидский фронт (1915-1918). Берлин, 1923. С. 149.
10 Юсупов Ф. Мемуары. М., 1998. С. 220.
11 Цит. по: Заика Л.М., Бобренев В. А. Атаман Анненков // Военно-исторический журнал. 1991. № 3. С. 69.
12 Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 38.
13 Февральская революция в Балтийском флоте: (Из дневника И. И. Ренгартена) // Красный архив. 1929. Т. 1(XXXII). С. 119.
14 Иванов Вс. Н. Корнилов идет на Петроград: (Из «Воспоминаний») // Иванов Вс. Н. Из неопубликованного : сб. Л., 1991. С. 159.
15 Уборевич Иероним Петрович. Автобиография // Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 81.
16 Мстиславский С. Пять дней. Начало и конец Февральской революции. М., 1922. С. 6.
