CC BY
50
Очерки
Пространственная Экономика 2007. № 4. С. 105-122
Л. С. Шейнгауз
ОСВОЕНИЕ ЛЕСОВ И ПОТРЕБЛЕНИЕ ЛЕСНЫХ РЕСУРСОВ НЛ ДЛЛЬНЕМ ВОСТОКЕ АО СЕРЕДИНЫ XIX В.
Решение экономических проблем без знания экономической истории невозможно. Однако история лесного хозяйства страны, особенно Дальнего Востока, остается почти неизученной. Описана лишь административно-организационная сторона развития лесного хозяйства юга Дальнего Востока с середины XIX в. до Великой Октябрьской революции [32]. В некоторых работах история использования лесов рассмотрена попутно, при решении других вопросов [59; 62].
Восстановление истории освоения лесов Дальнего Востока наталкивается на значительные трудности по многим причинам, и в первую очередь на почти полное отсутствие сохранившихся свидетельств очевидцев. Предлагаемая статья является попыткой преодолеть эти трудности и восстановить картину использования лесов до XIX в. Эта картина получена на основе разобщенных данных археологов, этнографов, географов и историков об отдельных сторонах быта местных племен, а также о развитии производительных сил на определенных исторических этапах. Восстановлению помогает то, что многие коренные народы Дальнего Востока еще 50—100 лет назад находились на уровне развития, соответствующем каменному веку. Но ни в одном из источников нет указаний на нормы потребления древесины. Поэтому значительную часть картины пришлось дорисовывать, исходя из современного понимания вопроса и основываясь на более точных сведениях о последующем развитии края.
© Шейнгауз А. С., 2007
Шейнгауз А. С. Освоение лесов и потребление лесных ресурсов на Дальнем Востоке до середины XIX в. // Сборник трудов. Вып. 11 / ДальНИИЛХ. М.: Лесная промышленность, 1971. С. 11-29.
Четыре-пять тысяч лет назад поселки-стойбища древних обитателей Дальнего Востока терялись в сплошных зарослях лесов. Древесина была единственным источником энергии и наряду с костью и камнем — наиболее доступным материалом для изготовления первых орудий. Лесные плоды были основным объектом собирательства, а лесные звери — основными объектами охоты.
Во времена неолита стали появляться земляные дома, крыша которых держалась на столбах толщиной 30 см, длиной до 5—7 м и больше [41]. На строительство такой землянки уходило 3—4 м3 древесины. Исходя из числа жителей (20—30 человек) и характера отопления открытыми кострами, среднегодовой расход дров был, видимо, 2—4 м3 на душу населения. Из-за трудностей работы каменными топорами значительная часть топлива представляла собой собранный свежий валеж и более легко поддающийся заготовке старый сухостой. Рыболовецкие племена строили летние домики на сваях и амбары. Из дерева делались ножи с каменными лезвиями, луки, стрелы [41].
Появившееся мотыжное земледелие не играло большой роли в хозяйстве племен, но оно знаменовало качественно новый этап во взаимоотношениях человека и леса, особенно в связи с тем, что человек начал применять огонь для сознательного уничтожения леса.
Дальнейшее развитие производительных сил в эпоху раковинных куч (I тысячелетие до н. э.) привело к расширению использования древесины. Так, переход к морскому лову раковин потребовал строительства лодок. Наряду с лодками из шкур (типа байдарок) в это время, очевидно, существовали тяжелые деревянные лодки [41]. Примерно в это же время у сахалинских тончей были лодки из досок, на которых они не только занимались морской ловлей и охотой, но и торговали с племенами материкового побережья [20].
Начавшееся изготовление гончарной посуды [41] привело к использованию древесины как чисто «производственного» топлива. Это назначение древесины еще больше усилилось с вступлением в железный век (VIII— III вв. до н. э.), когда металл выплавляли на древесном угле. Одновременно усложнились у более развитых племен жилища: в Приморье появились рубленые дома площадью 20, 50 и даже 150 м2 [4; 41]. Для строительства одного такого крупного дома требовалось до 200—300 м3 древесины.
Исходя из того, что при таком уровне развития производительных сил и основном занятии населения (рыболовство и охота) плотность населения не могла быть выше 0,05 чел./км2 [1], все население Дальнего Востока вряд ли превосходило в конце I тысячелетия до н. э. 50—80 тыс. человек, а потребление древесины составляло, по-видимому, 100—200 тыс. м3/год. При условии, что в значительной степени это были валеж и сухостой, такое изъятие дре-
весных запасов из лесов влияло на их облик только в очень редких случаях, непосредственно вблизи длительно существовавших стойбищ. Последние же быши очень сильно разобщены.
О живших позднее на территории Дальнего Востока племенах имеются не только археологические, но и летописные сведения. Илоу (юг Приморья, II в. до н. э. — II в. н. э.) делали луки длиной более 1 м из черной березы и стрелы длиной 30—60 см [60]. Упоминается, что они надевали на себя кору дерева лочан. Очевидно, речь здесь идет о бересте, употреблявшейся в одежде местными племенами до недавнего времени, или о лыке липы. Из-за отсутствия соли употребляли в пищу раствор, получавшийся при намачивании древесного пепла [41].
Большую роль играло дерево в погребальном обряде, из него делались могильники, гробы. У воцзюйцев, живших примерно в это же время в районе Посьета (Приморский край), сооружалась деревянная семейная усыпальница длиной около 32 м, а рядом с умершим клали фигурку для опознания [60]. На такую усыпальницу необходимо бышо затратить около 20 м3 строевой древесины.
Основой хозяйства илоу бышо земледелие. Это вызвало увеличение разнообразия домашней утвари, появление в обиходе большого количества деревянных предметов, например, кухонных досок и т. п. [41]. Расход древесины, видимо, повысился у этих племен до 3—5 м3/год на душу.
При переходе к земледелию плотность населения увеличивается, но при таких примитивных формах хозяйства она не должна быша быть выше 0,1— 0,2 чел./км2 [1]. Поэтому население на территории современного Приморья бышо не более 100 тыс. человек, а население более северных районов оставалось примерно на том же уровне, что и раньше. Годовой расход древесины вряд ли превышал при этом 400—500 тыс. м3/год по всему Дальнему Востоку.
Развитие животноводства, более широкое использование лошадей и коров повышает при выпасе интенсивность воздействия на лесные участки, окружающие стойбища. Повышение воздействия происходило в это время и в северных районах, где в !—У вв. н. э. возникло оленеводство [18; 31]. Оленеводство потребовало также дополнительного расхода древесины для изготовления нарт, так как использовавшиеся до этого собачьи нарты быши меньше по размерам.
Переход к выпасу лошадей и коров, а также к постоянному земледелию повел к расширению преобразования ландшафта и к широкому сознательному использованию огня в борьбе с лесом [24; 45]. При этом не только уничтожался лес на осваиваемых участках, но и ^контролировавшийся огоны вызывал обеднение и деградацию неосваиваемых лесных участков [25; 53]. Однако когда племена вымирали или уходили, начиналось восстановление
лесов. В результате и сейчас на территории Приморья и Приамурья находят следы древних поселений, заросших вековым хвойным лесом.
В период разложения родового строя племя мохэ (Приамурье, У—У11 вв.) начало обшивать стены своих полуземляных домов бревнами диаметром 10— 12 см [41], а крыши их делать из жердей [61]. На строительство такого жилища требовалось 5—7 м3 древесины. Мохэ имели также деревянные лодки. Вели торговлю с китайцами, продавая в основном лесные продукты: шкуры оленей, горностаев, соболей, тигров, медведей, живых белых соколов, панты, женьшень [41]. При пахоте применяли деревянные сохи, при захоронении умерших весной и летом сооружали на могиле небольшой деревянный домик, а зимой хоронили на деревянном помосте [61].
Жившие в VII в. севернее хребта Большой Хинган эвенки строили низкие деревянные дома, ездили на телегах, запряженных оленями [61].
Особенно усилилось воздействие человека на лесную растительность после разложения родового строя и возникновения на территории Дальнего Востока первого феодального государства — государства Бохай (У11—1Х вв.), занимавшего бассейн Уссури, Среднее и Нижнее Приамурье, морское побережье южнее Амура, часть Северо-Восточного Китая и Северной Кореи [61]. Это было крупное по тем временам государство, население которого в начале периода состояло из ста тысяч семейств [61], а к концу доходило до миллиона семейств [50], из них на территории Дальнего Востока проживало не менее 0,5 млн человек. Такая предположительная величина населения подтверждается тем, что при развитии производительных сил, характерном для феодального строя, и основном занятии населения — земледелии плотность населения может подняться до 1,8—5,5 чел./км2 [1].
Появление относительно крупных по тому времени населенных пунктов по всей территории южного Приморья, создание путей сообщения, развитие ремесел, укрепление обороны и т. п. повели к широкому внедрению древесины во все отрасли материального производства. Строились дворцы и храмы, иногда их площадь доходила до 1300 м2 [61]. В среднем на здание площадью около 100 м2 расходовали, по подсчетам, 60—100 м3 древесины. Какое количество древесины шло на строительство городков-крепостей, трудно установить, но для аналогичной крепости эпохи раннего железа в Польше потребовалось 6—7 тыс. м3 древесины [69].
Воздействие населения на лес было типичным для развитого земледелия и животноводства. Именно с эпохой расцвета Бохая связывает Б. П. Колесников [22] возникновение почти сплошной полосы дубняков вдоль Уссури и ее крупных притоков.
Важными статьями торговли с соседними странами, существовавшими на территории Китая, Кореи и Японии, были те же лесные продукты, что и
у племени мохэ, а также корни аконита, кедровые орехи, мускус, орлиные и фазаньи перья [61]. Заморская торговля потребовала строительства достаточно крупных судов [41] и даже портов [61], что вызвало увеличение расхода высококачественной древесины.
В Бохае древесина использовалась также для культурных целей: чиновники III ранга носили при себе деревянную дощечку для записей [41].
Умение добывать огонь в любое время не требовало постоянного поддержания огня в очаге, тем более что в домах стали широко применять печи типа канов, которые у северных племен отмечены уже в начале тысячелетия [40]. Однако переход к раздельному жительству семей, появление крупных домов чиновников и знати привели к увеличению числа очагов. Поэтому расход древесного топлива в среднем на душу населения, видимо, почти не уменьшился, а строительство домов и крепостей потребовало значительно большего по сравнению с предыдущим периодом расхода древесины. Среднегодовой расход древесины на душу населения поднялся до 4—6 м3/год. Годовое потребление древесины, вероятно, составляло к концу Бохая 2,5—
3 млн м3 по всему Дальнему Востоку, причем около 95% приходилось на Приморье и Приамурье.
В существовавшем на Дальнем Востоке несколько позже (XII—XIII вв.) государстве чжурчжэней, происходивших из лесных районов Среднего Приамурья, древесина и продукты побочных лесных пользований играли еще большую роль. Богатые чжурчжэни жили в сложных деревянных домах-дворцах, отапливавшихся печами-канами. Так, не очень большое здание XII в. возле современного Уссурийска площадью 40 м2 [14] имело объем топки, позволявший загрузить за один раз до 0,3 м3 дров. В жилищах бедных чжурчжэней стены делались из вертикально поставленных бревен и жердей, а крыши — из досок и бересты. Бедняки пользовались деревянной посудой. Одевались чжурчжэни в меховую одежду. Для обороны, кроме земляных сооружений, устраивали палисады и частоколы из бревен и жердей [41].
После разгрома государства чжурчжэней монголами (начало XIII в.) на территории Дальнего Востока остались лишь более или менее разобщенные племена аборигенов, находившихся на разных этапах развития. В большинстве это были племена рыболовов и охотников. Об образе жизни этих племен с середины XIII до середины XIX в. мы имеем более полное представление, так как их быт и хозяйство сохранились почти неизменными до путешествий первых исследователей.
Племена Северо-Востока находились еще на уровне неолита. Они жили в юртах или в землянках глубиной 1,5—2 м и длиной до 12 м с деревянными перекрытиями из жердей и кольев, с деревянными креплениями стен. В больших землянках крыши поддерживались столбами. Часть племен безлес-
ного Крайнего Северо-Востока использовала для строительства и отопления наносный лес, китовые кости, жир морских животных [9; 19].
В ХШ—ХГУ вв. на территории современной Магаданской области появились якуты, жилища которых строились из вертикально поставленных бревен, обмазанных глиной. Очаг представлял собой деревянную трубу, тоже обмазанную глиной. Рядом с жилищем находился бревенчатый загон для скота [6].
Южнее, в Приамурье и Приморье, сохранялся родовой строй. Здесь широко применялись железные и бронзовые инструменты, складывались меновые отношения.
Низкое развитие производительных сил приводило к тому, что численность населения почти не росла, а в отдельные годы (1696 и 1799 гг. на Камчатке) отмечалось резкое ее уменьшение, особенно во время голодовок и эпидемий, с последующим постепенным восстановлением.
Такие колебания численности населения, а также его миграция вызывали разное воздействие человека на лес одной и той же территории в различные периоды. Но в целом отсутствие резких изменений производительных сил, роста населения и наличие простого или почти простого воспроизводства не вызывали усиления освоения лесов и увеличения потребления древесины, которое, видимо, длительное время было почти постоянным.
В то же время на территории Верхнего и Среднего Приамурья с X до середины XVII в. жили дючеры и дауры, у которых были развиты земледелие и скотоводство [38; 50; 65]. К концу периода удэгейцы [29], нанайцы [66] и другие племена занимались земледелием. Это вызывало повышенное изменение лесной обстановки территории. Но в целом площадь посевов по Дальнему Востоку по сравнению с эпохой Бохая значительно сократилась. В результате большинство сельскохозяйственных угодий оказались заброшенными и начали зарастать лесной растительностью [25].
Освоение и использование лесных богатств требовало очень больших усилий. Так, у племен Северо-Востока еще широко применялись каменные топоры, у племен Нижнего Амура топоры были металлическими [66], но не было пил, причем такое положение во многих случаях сохранялось вплоть до установления советской власти [51]. Некоторым племенам (например удэгейцам) были известны пилы, топоры, рубанки [29]. Дючеры и дауры не только заготовляли дрова и строевой лес, но и пилили бревна на доски и брусья [38].
Все племена имели специальные мелкие инструменты для обработки древесины. Так, у удэгейцев были ножи для работы по дереву; для снятия коры применялся нож, укрепленный на рукоятке до 1,5 м длиной [29].
Деловую древесину использовали в основном для строительства жилищ. Наиболее подробное описание устройства таких жилищ, позволяющее подсчитать объем древесины для их строительства, оставил Л. Шренк [66].
Самые примитивные сооружения он описывает у орочей современного района Советской Гавани и ороков Сахалина. Это были конусы из жердей, покрытые рыбьими кожами или берестой. Иногда это были двускатные палатки из коры и жердей. Встречались конические юрты у ульчей и нанайцев. Более сложные конические юрты были у эвенков, где в среднем на юрту уходило 2 м3 древесины и около 30 м2 бересты. При перекочевках бересту увозили с собой, а жерди, как правило, оставляли, причем они могли служить еще два-три года тем, кто приходил на эту стоянку.
У народностей с более сложными формами быта жилища делились на летние и зимние. Летники ульчей и негидальцев состояли из легкого деревянного остова и бересты. Иногда внутри такого летника делали дощатые нары. Нанайцы делали остов из согнутых в дугу и связанных ветвями ивовых прутьев. На такие жилища требовалось менее 0,5 м3 древесины, но делали их иногда по нескольку на одну семью.
Летники камчадалов представляли собой балаган на девяти столбах с крышей из жердей и прутьев [27], на который уходило 1-1,5 м3 древесины. Более сложными были летники нивхов и коряков. Их устраивали на сваях, складывали из бревен, досок и жердей. Вдоль торца делали площадку типа балкона. Внутри устанавливали нары. На устройство такого летника требовалось около 20 м3 древесины.
Зимние жилища часто представляли собой землянки. У коряков это была квадратная яма со сторонами 6-8 м, выложенная деревянными грубо отесанными брусьями и крытая деревянной крышей. Для нее требовалось около 3 м3 древесины.
Айны Южного Сахалина в XVII в. строили дома из досок и жердей, снаружи они обкладывали их древесной корой, внутри делали деревянные перегородки. Жилища окружали деревянным палисадником [20]. Внутри такого дома с двух сторон были сделаны нары с ящиками возле них [66]. На такой дом требовалось 5-10 м3 древесины. Иногда у айнов и удэгейцев зимником являлся корьевой домик [28; 66].
У племен Нижнего и Среднего Приамурья зимники были двух типов: землянки и дома. Землянки размером 6x6 м (или меньше) при глубине 1-1,2 м имели обшитые деревом стены, четырехскатную крышу из тонких бревен, укрепленную на столбах и поперечных перекладинах, и вход через коридор, крытый жердями. Внутри жилища шли нары и подвешивались жерди для сушки одежды [66]. На такую землянку шло 7-12 м3 древесины. Дома имели размер 11-13x13-15 м. Стены делали из относительно тонких (очевидно 12-20 см) бревен, щели между которыми конопатили мхом. Крыша была двускатная, из жердей и еловой коры, она держалась на системе балок. Дверь делали из досок [66]. На строительство такого дома расходовалось
20—30 м3 древесины. Очаги типа канов имели одну-две топки [42], в которые можно было заложить до 0,2 м3 дров.
Подобные зимники строили и те эвенки, которые переходили к оседлости и начинали заниматься земледелием. Но размеры их жилищ были меньше. На сруб шло 46 бревен толщиной 15—18 см [51], всего на дом — 6—7 м3, а на хозяйственную постройку около 2 м3 древесины. У дауров тоже были подобные дома, но попросторнее, лучше сделанные, стояли посреди двора, со службами и забором из жердей [50].
У нивхов сараями служили навесы с деревянными крышами, кладовыми — строения типа летника, но ниже высотой и с люком вместо двери. У орочей кладовыми являлись домики из прутьев, установленные на шесть свай высотой около 1,2 м. Пол в таких домиках делался из жердей. На сваи укладывали куски бересты для защиты от крыс. У эвенков и ороков кладовыми были плетеные или дощатые площадки, укрепленные на столбах высотой 1,5—2 м [66].
Наиболее широко использовало древесину для строительства племя, стоявшее на высшей ступени развития, — дауры. Они строили из бревен целые крепости-городки, обнесенные стенами с башнями, которые описаны Поярковым и Хабаровым в 1644—1650 гг. В таком городке число домов доходило до 60-80 [34].
В конце XVIII в. на Камчатке под влиянием русских поселенцев юрты стали вытесняться избами [27], на постройку которых требовалось около 30 м3 древесины. Избы типа русских срубов появились в начале XX в. у зажиточных удэгейцев [28].
Своеобразным использованием древесины было строительство погребальных избушек нанайцами и некоторыми другими племенами. На такую избушку шло 2-4 м3 древесины. Эвенки избушек не делали, а помещали гробы из досок или прутьев на четырех столбиках [30].
Но, несмотря на расширявшееся применение древесины для строительства, наиболее часто она употреблялась по-прежнему в качестве топлива. В связи с усложнением жилищ и переходом местами к жилью в бревенчатых домах усложнялись также очаги. Это вело к более рациональному расходованию топлива, так как тепло в таких домах держалось лучше, а коэффициент полезного действия более совершенных очагов был выше. В то же время разложение родового строя привело к разделению больших семей и уменьшению числа жителей одного дома [57]. Таким образом, потребление бытовых дров на душу населения сохранялось, видимо, на том же уровне, что и в предыдущий период — 4-5 м3/год, а с учетом строительства и прочих нужд — 4—6 м3/год.
Расширялось использование древесного топлива для производственных
целей: сравнительно редко встречавшегося обжига керамических изделий и железоделательного ремесла [66].
На бытовое топливо применяли в основном валеж, но приходилось рубить и деревья, так как у оседлых племен валежа вблизи сел не хватало. Рубить деревья на топливо приходилось и кочевникам, когда они попадали в слабозахламленные насаждения, в частности в высокогорную зону [51].
У камчадалов, когда они откочевывали на побережье, топлива часто не хватало. Не помогал и сбор плавника. Приходилось подниматься от побережья вверх по рекам на 20—30 км и сплавлять оттуда лес, привязав его к лодкам [27].
В хозяйствах местных племен широко использовалась кора различных пород: ольховая — для крашения кож в желтый цвет [27; 48], еловая, липовая и дубовая — для кровли и подстилки [29; 66], кора бархата — для поплавков [30].
Особенно широко применялась береста для изготовления посуды, различных коробок и кузовков, крыш юрт и подстилок, а также шляп [27; 29; 66]. Бересту снимали одним куском от основания дерева до ветвей. Известны куски бересты длиной больше 8 м и шириной свыше 1 м [29]. При необходимости мелкие куски сшивали вместе [66].
Посуду и прочую домашнюю утварь делали из древесины, причем деревянные тарелки у нанайцев имели диаметр около 30 см [66]. Камчадалы делали посуду из березовых наплывов, затрачивая на выдалбливание большой чаши до года. В деревянной же посуде с помощью нагретых камней варили пищу [27]. Веретено, мотовило, иглы и т. п. для вязания сетей тоже были деревянными [66].
Транспортные средства делались преимущественно из дерева. Малые лыжи у нивхов и нанайцев имели длину 1,3 м и ширину 12—15 см. Большие лыжи доходили длиной до 1,8 м [66]. На изготовление одной пары лыж шло от 0,2 до 0,6 м3 древесины. Удэгейцы изготовляли из дерева наплечные носилки [29], а нанайцы — седла [66].
Нарты у нивхов и айнов имели длину 4,5 м и ширину 40 см и были полностью сделаны из дерева. Такие же, но более тяжелые нарты были у камчатских племен. Еще более тяжелые и прочные сани делались при использовании оленей. Дауры делали сани и телеги для перевозки груза лошадьми [66].
Наиболее легкими и очень распространенными лодками ульчей, нанайцев, негидальцев и др. были оморочки из бересты длиной 5,5 м, шириной 0,7 м и высотой до 0,3 м. У эвенков эти берестянки доходили до 10,5 м [11; 66]. У народов Северо-Востока байдары делались кожаными, но остов был деревянным, как правило, из наносного леса [7; 8] и составлял основную ценность байдары.
8. Заказ 835
113
Более прочные челны для плавания по горным рекам (баты удэгейцев и т. п.) выдалбливались из одного бревна и были длиной от 6 до 7,5 м при ширине до 1 м и высоте до 0,6 м [29; 66]. На выдалбливание такого челна уходило до 3 лет [27] и расходовалось 9—10 м3 древесины.
Для плавания по крупным рекам и вдоль морских берегов делались дощатые лодки длиной 6,5—10,5 м. Наиболее простой была лодка из трех досок, имевших толщину до 30—50 см и вырубавшихся топорами из бревен с последующим выстругиванием [8; 66]1. На такую лодку требовалось до 12 м3 древесины, в том числе 6—7 м3 хорошего качества. Айны наращивали борта дополнительно досками, пользовались выдалбливанием днища из цельного бревна [47], иногда строили небольшие суденышки. У нивхов описано по существу небольшое речное судно длиной 18 м при ширине 2,5 м. Для строительства таких судов уходило при существовавших методах обработки несколько десятков кубометров древесины.
Основным элементом оружия и орудий производства были металлические и каменные лезвия. Но из древесины делали рукоятки ножей, древки стрел, черенки острог, копий (длиной 2,5—3 м) и рогатин (1,5—2 м). Полностью деревянными были луки (длиной до 1,5 м), колчаны (иногда из бересты), различные ловушки для зверей. Для прикрепления лезвия к рукоятке пользовались древесной смолой [7; 29; 66].
Меновая стоимость деревянных изделий была относительно небольшой. Простые сани, пара камусных лыж и лук с пластинками из китового уса стоили каждый не дороже шкурки соболя самого низкого качества. Зимнее жилище типа дома и большой летник стоили в 2—4 раза дороже и несколько превосходили цену шкурки соболя высшего качества. Стоимость обычной лодки равнялась стоимости дома или превосходила ее в 1,5—2 раза. Еще в 2 раза выше ценилась большая новая лодка, которая достигала стоимости шкуры черно-бурой лисицы [66].
Использование пород было различным. Широко применялась кедровая древесина, в частности на доски для лодок. Кора кедра шла на крыши. Из ели корейской удэгейцы делали древки для стрел, из аянской нивхи вырубали доски для лодок, применяли ее для строительства. Кору ели использовали для шалашей и подстилок. Из лиственницы камчадалы (а впоследствии и русские на Камчатке) делали морские суда, широко применяли ее в строительстве. Нивхи вырубали из лиственницы доски для лодок, а главное — делали из нее лыжи, за что называли лиственницу «лыжным деревом». Удэгейцы делали из молодых лиственниц луки. Иногда для лодок применяли пихту.
Из ясеня, особенно молодого, иногда клена нивхи делали луки, а удэгей-
1 Магаданский гос. обл. архив, ф. Р-50, оп. 2, ед. хр. 59.
цы — нарты. С липы, ивы и дуба сдирали кору для хозяйственных надобностей, для многих изделий пользовались древесиной ильма. Особенно часто использовалась древесина белой и каменной берез для изготовления лыж, нарт, луков, посуды. Нивхи называли каменную березу «санным деревом». Для лодок широко использовался тополь. Удэгейцы для изготовления бата рубили 250-300-летние тополя диаметром свыше 1 м.
Вообще древесину мягколиственных пород использовали, видимо, намного шире, чем твердолиственных, что вполне понятно, если учесть необходимость больших усилий для обработки дерева при примитивности орудий труда. Поэтому многие изделия вырабатывали из черемухи и трескуна. На Сахалине айны делали лыгжи из рябины. Все виды ив применялись для построек, утвари, кузовов нарт и т. п.
Использовались и другие виды кустарников: крушина для дуг и кузовов нарт у нивхов, жимолость для луков у удэгейцев, бересклет большекрылый для этих же целей у сахалинских нивхов и айнов [27; 29; 64; 66].
Некоторые породы оберегали от рубки. Так, единственная на Камчатке роща пихты грациозной считалась у туземцев заповедной [27]. Известно, что в несколько более раннее время племена Приморья считали тис священным деревом.
Так называемые побочные пользования играли в том периоде значительно большую роль в жизни населения, чем сейчас. Они пополняли пищевые ресурсы ягодами, корнями, травами. Главной ягодой приамурских и сахалинских племен быша брусника, на втором месте стояли шикша и клюква, а также малина, морошка и шиповник. Зимой их растирали с рыбьим жиром и ели. Черемуху и кедровые орехи толкли и смешивали с ворванью [66]. Калили на огне для еды плоды маньчжурского ореха [30]. Коренья и стебли многих растений (рябчик, лилия, черемша и т. д.) употребляли свежими, сушеными и вареными.
Камчатские племена заготовляли, помимо тех же ягод, что и приамурские, боярышник, жимолость и голубику. Из многих ягод делали вино. Шикша и орехи кедрового стланика считались противоцинготным средством. Ягоды рябины считались лакомством. Употребляли в пищу ивовую и березовую кору, изрубив ее в виде лапши. Квасили березовый сок [27]. Приморские племена ели также плоды диких фруктовых деревьев, в частности груши [48].
Охотничьи племена, добывавшие пушных зверей, берегли леса от огня [26]. Берегли лес от огня и племена, связанные с оленеводством, так как оленьи пастбища восстанавливаются после пожара очень долго. Племена, основным предметом охоты которых были крупные копытные звери (лось, изюбр, коза и т. д.), специально пускали палы для получения свежей травы
8*
115
и привлечения на нее зверей. Смена объектов охоты вызывала изменение отношения к огню. У удэгейцев охота на крупных зверей сменилась в связи с развитием меновой торговли охотой на пушного зверя, сбором женьшеня [28]. Это вызывало новое отношение к огню, более бережный подход к лесу. Наоборот, рост цены пантов по сравнению с ценой пушнины усилил выжигание тайги на Бурее [54].
На Бурее, а также на Зее часть эвенков, дауры и дючеры, использовавшие лошадей, расширяли свои выпасы выжиганием тайги. Занимаясь земледелием, последние два племени пускали также сельскохозяйственные палы. В результате оленеводство отступало все далее на север и в горы [34; 54; 65].
В связи с тем, что роды разных племен жили в значительной степени вперемежку и что племена все время мигрировали, разные участки территории испытывали неодинаковое хозяйственное воздействие в различное время. Это вело к колебаниям горимости и, соответственно, лесистости. Миграции племен приводили к возникновению пожаров при военных столкновениях [34]. Таково происхождение пожаров начала XVIII в. на севере Тернейского района Приморского края [22] и конца XIV — начала XV в. на Центральном Сахалине [68]. Дополнительным фактором периодического усиления гори-мости являлись засушливые годы, массовое усыхание хвойных лесов и т. п.
В результате пожары были очень частым явлением в дальневосточных лесах. В XVIII и первой половине XIX в. в Приамурье они проходили в среднем один раз в 6—11 лет [23; 58], а в Приморье — почти через год [52].
По нашим данным, полученным на основании пятисот модельных деревьев в бассейне озера Эворон (Комсомольский район Хабаровского края), пожары во второй половине XVIII в. отмечены 11 раз, а в первой половине XIX в. пожары в разных частях бассейна (площадь 555 тыс. га) проходили ежегодно, за исключением 1810 и 1825 гг., причем наиболее сильные пожары наблюдались в среднем каждые 6 лет.
Большие пожары тех времен описаны и очевидцами. К середине XVIII в. был сожжен весь лес на острове Малый Шантар, на северных Курильских островах, северной и южной оконечностях Камчатского полуострова, вокруг Пенжинской губы [27]. Большие пожары прошли на острове Большой Шантар в 1716 и 1718 гг., а также в начале XIX в. К середине XIX в. страшные пожары охватили Тугурский полуостров. В 1843—1844 гг. все лесистое пространство между Зеей и Селемджой в районе рек Деп и Нора было опустошено пожарами. Безлесная равнина простиралась от Амура до линии среднее течение Уркана — низовья Депа и Норы — Бурея [34].
Таким образом, хотя лесистость в рассматриваемом периоде (начало XIII — середина XIX в.) была, очевидно, выше, чем к началу XX в., но она не достигла максимально возможной по лесорастительным условиям величины и
колебалась по районам и годам. Пожары вели не только к изменению лесистости, но и к обеднению лесной растительности. Образовавшиеся таким образом дубняки вдоль Амура отмечены еще в XVIII в. [34]. Образование хвой-но-широколиственных лесов на юго-западе Сахалина также связывается с длившимся несколько столетий воздействием человека на темнохвойные леса [49].
Однако воздействие человека на лес в те далекие времена не могло принять огромных размеров из-за малочисленности населения. По данным В. Г. Богораза, Б. О. Долгих, В. С. Евдокимова, В. И. Огородникова, И. И. Огрызко [8; 16; 17; 38; 39] и некоторым дополнительным расчетам, можно принять, что в середине XVII в. Дальний Восток населяли 70—75 тыс. человек. Примерное распределение населения по территории современных краев и областей показано в таблице 1. В той же таблице сделан расчет вероятного потребления древесины.
Примерная численность населения Дальнего Востока и потребление им древесины в середине XVII в.
Таблица 1
Край, область Население, тыс. чел. Потребление древесины, тыс. м3
Приморский 2-4 20
Хабаровский 20 100
Амурская 15 80
Магаданская 10 40
Камчатская 20 60
Сахалинская 4-5 20
Дальний Восток 70-75 Около 300
С середины XVII в. начинается новый этап — освоение Дальневосточного края русскими. Будучи представителями народа, стоявшего на более высоком уровне развития, русские оказали заметное влияние на хозяйственный уклад местных племен. Это влияние охватило большую территорию, так как освоение шло почти по всему краю. К концу XVII в. была освоена вся территория вдоль Верхнего Амура и по дальневосточному морскому побережью севернее Тугура [34; 43].
С появлением русских поселений усилилось воздействие человека на дальневосточные леса. Это было связано с тем, что основными системами русского земледелия того времени была залежно-переложная и подсечно-переложная [38], которые требовали постоянного расширения осваиваемых площадей. Кроме того, ежегодное искусственное прожигание сенокосов часто вызывало лесные палы. К. П. Соловьев [53] считает, что с этого времени
начался второй исторический этап воздействия человека на дальневосточные леса.
Поселенцы, пришедшие из Сибири, привыкли широко использовать древесину в своем хозяйстве. Даже на малолесной Чукотке основным материалом при строительстве в ХШП в. первых сел был местный лес [55]. Если для строительства одному хозяйству аборигенов хватало 10—30 м3 древесины, то русским поселенцам требовалось 60—100 м3 [44].
Большое значение в XVII—XVIII вв. имело строительство острогов и других оборонительных сооружений. Судя по описанию построенных в 1709 г. Пенжинского и в 1714 г. Олюторского острогов [11], на их строительство израсходовано 400—500 м3 древесины. На строительство более крупного Анадырского острога, не считая посада, существовавшего за стенами острога, пошло, видимо, 800—1000 м3 тополя.
Строительство портов (Охотска, Петропавловска, Аяна и др.) и создание военного и морского флота на Тихом океане вызвало усиленные рубки строевой древесины, особенно в районе Охотска и Усть-Камчатска. Так, уже в начале XVIII в. постоянно работали верфи по рекам Урак, Кухтуй, Улья и Охота (сейчас Охотский район Хабаровского края). Для нужд Охотского порта выжигался древесный уголь, кирпич (в среднем 17 тыс. шт. в год), выпаривалась (около 2 тыс. пудов в год) из морской воды соль [2]. Даже при хорошем устройстве печей в солеварне и на кирпичном заводе ежегодно требовалось около 700—1000 м3 лиственничных дров для выпаривания соли и еще 100—200 м3 для сушки и обжига кирпича.
Однако до середины XIX в., когда началось планомерное заселение края, воздействие русских поселенцев на лес все еще было относительно небольшим. Уже на первых порах освоения территории русская администрация принимала меры к сохранению лесных угодий, предлагая не выжигать леса под пашни, чтобы сохранять охотничьи угодья [33].
Совершенно иное — истребительное — отношение к лесным богатствам было у начавших проникать в начале XIX в. на территорию Дальнего Востока китайцев-промысловиков (Арсеньев, 1914). Заводившие земледелие китайцы систематически пускали палы, умышленно выжигали окружающие леса. Охотники-промысловики охотились преимущественно на изюбрей, коз, кабаргу, поэтому тоже широко применяли выжигание. Методы охоты были самые хищнические — устройство засек. При этом погибало очень много зверя, в том числе важенок. Засеки были большими — длиной 20 км и более. Известна засека, перегораживавшая поперек весь полуостров Муравьева-Амурского [48]. На создание 1 км такой засеки требовалось (при высоте 1,5 м) не менее 1 тыс. м3 древесины, причем употреблялся не только валеж, но и свежесрубленный лес, который бесцельно погибал. Это, как указывал один
из первых дальневосточных лесоустроителей И. А. Жиромский (1916)1, обесценивало лучшие, наиболее доступные для эксплуатации долины рек.
Наконец, большие опустошения приносил грибной промысел, при котором всплошную вырубались дубняки и стволы деревьев оставлялись на загнивание. Он был распространен в Южном Приморье [48].
Жилища китайцы-земледельцы, как правило, делали саманные или из глины, обмазанной по стенам, плетенным из прутьев. Двор обносили деревянным частоколом. Внутри двора были хозяйственные постройки [48]. На такой двор шло 40—80 м3 древесины. Зверовщики и грибники делали в лесу небольшие деревянные хижины. Для отопления часто применяли древесный уголь.
Исходя из величины семей и оснащенности хозяйств, можно считать, что годовой расход древесины на душу населения в этот период составлял у коренных народностей около 5 м3, у китайцев 5—6 м3 и у русских около 7 м3. Причем у русских поселенцев строевая и поделочная древесина составляла 15—25% от общего потребления, а у остальных — около 10%.
Точных данных о величине населения в это время не имеется, но на основании сведений, содержащихся в работах «Главнейшие данные по статистике населения...», «Обзор Амурской области за 1889 год», «Обзор Приморской области за 1900 год», «О состоянии Камчатской области», в исследованиях Алябьева, А. Аргентова, В. Г. Богораза, М. И. Венюкова, Р. В. Козыревой, А. В. Оксенова, Н. М. Пржевальского, Н. Свербеева, П. Г. Сулковского, К. Уэда, Ф. Б. Шмидта и П. П. Глена, Ф. Шперка, Л. Шренка, Н. С. Щукина [3; 5; 8; 12; 13; 15; 21; 35—37; 43; 48; 56; 63; 64; 66—68] и др., и путем некоторых дополнительных расчетов можно оценить примерную численность населения Дальнего Востока в начале XIX в. и потребление им древесины. Такая попытка сделана в таблице 2 применительно к современным административным границам.
Примерная численность населения Дальнего Востока и потребление им древесины в начале XIX в.
Таблица 2
Край, область Население, тыс. чел. Потребление древесины, тыс. м3
Приморский 5 30
Хабаровский 20-25 110-130
Амурская 10 50
Магаданская 10-15 40-50
Камчатская 5-10 30-40
Сахалинская 4-5 20
Дальний Восток 60-70 Около 300
1 Хабаровский гос. краевой архив, ф. 235-и, оп. 1, ед. хр. 133.
Таким образом, потребление древесины на Дальнем Востоке, составив в середине XVII в. около 300 тыс. м3/год, очевидно, держалось на таком уровне достаточно долго, вплоть до середины XIX в., когда начался новый этап освоения многолесного края — массовое заселение его выходцами из европейской части России и Сибири.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Авербух М. С. Законы народонаселения докапиталистических формаций (опыт исследования). М.: Наука, 1967.
2. Алексеев А. И. Охотск — колыбель русского Тихоокеанского флота. Хабаровск: кн. изд-во, 1958.
3. Алябьев. Далекая Россия. Уссурийский край. СПб., 1872.
4. Андреева Ж. В. Основные итоги изучения жилых комплексов поселения «Синие скалы» (по материалам раскопок 1958—1965 гг.) // Труды ДВФ СО АН СССР. (Сер. историческая; т. 7). Владивосток: Дальневосточное кн. изд-во, 1967.
5. Аргентов А. Описание Николаевского Чаунского прихода. Записки Сибирского отдела Русского географического общ-ва. Кн. 3. СПб., 1857.
6. Беляева А. В. Русские на Крайнем Севере. Историко-географический очерк Магаданской области. Магадан: Обл. кн. изд-во, 1955.
7. Билибин Н. Н. Формы материального производства у береговых коряков Пен-жинской губы // Проблемы истории докапиталистического общ-ва. 1934. № 6.
8. Богораз В. Г. Чукчи. Ч. 1. Л.: Изд-во Ин-та народов Севера ЦИК СССР, 1934.
9. Василевский Р. С. Археологические материалы поселения Атарган. Краеведческие зап. Вып. 3. Магадан: Обл. кн. изд-во, 1960.
10. Вдовин И. С. Историко-этнографические сведения о негидальцах середины XVIII столетия. Ученые записки ЛГУ, № 157, факультет народов Севера. Вып. 2. Л.: Изд-во ЛГУ, 1953.
11. Вдовин И. С. Анадырский острог: Исторический очерк. Краеведческие записки. Вып. 3. Магадан: Обл. кн. изд-во, 1960.
12. Венюков М. И. Путешествие по окраинам Русской Азии. 1868.
13. Венюков М. И. Состав населения Амурского края // Известия Русского географического общ-ва. 1871. Т. 7. № 8.
14. Воробьев М. В. Два строения с канами в Красноярской крепости в Приморье // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Ин-та археологии, 114, Древности Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. М.: Наука, 1968.
15. Главнейшие данные по статистике населения крайнего востока Сибири (Приморская и Амурская области и остров Сахалин) // Временник Центр. статистического ком-та Министерства внутренних дел. 1903. № 52.
16. Долгих Б. О. Этнический состав и расселение народов Амура в XVII в. по русским источникам // Сб. статей по истории Дальнего Востока. М.: Изд-во АН СССР, 1958.
17. Евдокимов В. С. Амурские эвенки. Благовещенск: Хабаровское кн. изд-во, 1967.
18. Золотарев А. М., Левин М. Г. К вопросу о древности и происхождении оленеводства // Проблемы происхождения, эволюции и породообразования домашних животных. Т. 1. М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1940.
19. Иохельсон В. И. Древние и современные подземные жилища племен сев.-вост. Азии и сев.-зап. Америки // Ежегодник Рус. антропологического общ-ва при Импе-рат. С.-Петербургском ун-те. СПб., 1908.
20. Козырева Р. В. Древнейшее прошлое Сахалина. Южно-Сахалинск: Сахалинское кн. изд-во, 1960.
21. Козырева Р. В. Древний Сахалин. Л.: Наука, 1967.
22. Колесников Б. П. Растительность восточных склонов среднего Сихотэ-Али-ня // Труды Сихотэ-Алиньского гос. заповедника. Вып. 1 / Ком-т по заповедникам при СНК РСФСР. ДВФ АН СССР. M., 1938.
23. Колесников Б. П. Лиственничные леса Средне-Амурской равнины // Труды Дальневосточной базы АН СССР (Сер. ботаническая; вып. 1). 1947.
24. Комаров В. Л. Приморская область, Южно-Уссурийский край (Ханкайская экспедиция) // Предварительный отчет о ботанических исследованиях в Сибири и Туркестане в 1913 г. СПб., 1914.
25. Комаров В. Л. Типы растительности Южно-Уссурийского края // Труды поч-венно-ботанических экспедиций по исследованию колонизационных районов Азиатской России. Ч. 2, ботанические исслед. 1913 г. Вып. 2. ПГ, 1917.
26. Комаров В. Л. Ботанический очерк Камчатки // Камчатский сборник. Вып. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1940.
27. Крашенинников С. И. Описание земли Камчатки (1755). М.-Л.: Изд-во Глав-севморпути, 1949.
28. Ларькин В. Г. Удэгейцы / ДВФ СО АН СССР. Владивосток, 1958.
29. Ларькин В. Г. Хозяйство и средства передвижения удэгейцев до установления Советской власти // Труды ДВФ СО АН СССР (Сер. историческая; т. 1). Саранск, 1959.
30. Маак Р. Путешествие на Амур. СПб., 1859.
31. Максимов А. Н. Происхождение оленеводства. Ученые записки. Т. 6 / Ин-т истории. Российская ассоциация научно-исслед. ин-тов общественных наук. М., 1928.
32. Манько Ю. И., Журавков А. Ф. Материалы к истории лесного хозяйства на Дальнем Востоке // Лесоводственные исследования на Дальнем Востоке. Владивосток, 1965.
33. Мевзос Г. М. Население Дальнего Востока, его состав и изменения // Производительные силы Дальнего Востока. Вып. 5. Человек. Хабаровск - Владивосток: Кн. дело, 1927.
34. Миддендорф А. Путешествие на Север и Восток Сибири. Ч. 1. Север и Восток Сибири в естественноисторическом отношении. СПб., изд-е АН, 1860.
35. О состоянии Камчатской области в 1830 и 1831 гг. // Журнал Министерства внутренних дел. 1833. Ч. 10. Кн. 9.
36. Обзор Амурской области за 1889 г. Благовещенск, 1890.
37. Обзор Приморской области за 1900 г. Владивосток, 1902.
38. Огородников В. И. Туземное и русское земледелие на Амуре в XVII веке // Труды гос. Дальневосточного ун-та. Сер. III. № 4. Владивосток, 1927.
39. Огрызко И. И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце XVII века. Ученые записки Ленинградского гос. пед. ин-та. Т. 222. Л., 1961.
40. Окладников А. П. Древние поселения в пади Большой Дурал на Амуре // Советская археология. XV. М.-Л., изд-е АН СССР, 1951.
41. Окладников А. П. Далекое прошлое Приморья. Владивосток: Приморское кн. изд-во, 1959.
42. Окладников А. П. Археологические раскопки в районе Хабаровска // Вопросы географии Дальнего Востока. Сб. 6 / ДВФ СО АН СССР. Приамур. филиал Всес. геогр. общ-ва СССР. Хабаровск, 1963.
43. Оксенов А. В. Среднеколымск и его округ // Ист. вестник. Т. 21. № 7. 1885.
44. Орлов М. М. Лесоустройство. Т. 2. Подготовка планирования лесного хозяйства. Л.: изд. журн. «Лесное хоз-во и лесная пром-сть», 1928.
№ 4 2007
45. Палъчевский Н. А. Болезни культурных злаков Южно-Уссурийского края. СПб., 1891.
46. П. Г (ромов). О народонаселении в Камчатке // Иркутские губ. ведомости. № 8, неофициальный отдел, 1858.
47. Полевой Б. П. Первооткрыватели Сахалина. Южно-Сахалинск: Сахалинское кн. изд-во, 1959.
48. Пржевалъский Н. М. Путешествие в Уссурийском крае в 1867—1869 гг. (1870). М.: ОГИЗ - Географгиз, 1947.
49. Геймере Н. Ф. Антропогенные изменения растительного покрова и населения млекопитающих Южного Сахалина // Известия СО АН СССР. № 8. 1966.
50. Рябов Н. И., Штейн М. Г. Очерки истории русского Дальнего Востока. XVII — начало XX века. Хабаровск: кн. изд-во, 1958.
51. Семенов-Тян-Шанский М. Д. Хозяйство местного национального населения верховьев Амгуни и верхней Буреи // Амгуно-Селемджинская экспедиция АН СССР. Ч. 1. Буреинский отряд. Л.: изд-е АН СССР, 1934.
52. Соловъев К. П. Материалы к изучению растительного покрова полуострова Муравьева-Амурского // Труды ДВФ АН СССР (Сер. ботаническая; т. 1). М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1935.
53. Соловъев К. П. Об изменениях кедровников в результате хозяйственной деятельности человека // Вопросы географии Дальнего Востока. Сб. 2. Хабаровск: кн. изд-во, 1955.
54. Сочава В. Б. В стране изюбра // Сов. Север. 1931. № 10.
55. Стариков Г. Ф., Дъяконов П. Н. Леса Чукотки. Магадан: Обл. кн. изд-во, 1955.
56. Сулковский П. Г. Записка о плавании на клипере «Стрелок» в Ледовитый океан и Командорские острова // Сб. главнейших офиц. документов по управлению Вост. Сибирью. Т. 3. Вып. 2. Командорские острова. Иркутск: изд. ген.-губернатора, 1882.
57. Таксами Ч. М. Нивхи (современное хозяйство, культура и быт). Л.: Наука, 1967.
58. Трегубов Г. А. Растительные ресурсы Комсомольского района // Амурский сборник. Вып. 2 / Приамурский филиал Геогр. общ-ва СССР. Хабаровск, 1960.
59. Цымек А. А. Лесоэкономические районы Дальнего Востока. Хабаровск: кн. изд-во, 1959.
60. Шавкунов Э. В. Приморье и соседние с ним районы Дукбэя и Северной Кореи в I—III вв. н. э. // Труды ДВФ СО АН СССР (Сер. историческая; т. 1). Саранск, 1959.
61. Шавкунов Э. В. Государство Бохай и памятники его культуры в Приморье. Л.: Наука, 1968.
62. Шейнгауз А С. Изменение лесистости Вяземского лесосырьевого подрайона за 100 лет // Вопросы географии Дальнего Востока. Сб. 7. Дальневосточное кн. изд-во, 1965.
63. Шмидт Ф. Б., Глен П. П. Исторические отчеты о физико-географических исследованиях. СПб., 1886.
64. Шперк Ф. Россия Дальнего Востока. Записки Русского географического общ-ва по общей географии. Т. XIV. 1885.
65. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т. 1, части географическо-истори-ческая и антропоэтнологическая. СПб., 1883.
66. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т. 2, этнографическая часть, первая половина; главные условия и явления внешнего быта. СПб., 1899.
67. Щукин Н. С. Удское селение // Журнал Министерства внутренних дел. 1848. Ч. 22.
68. Уэда К. Исследование о возрождении естественного леса Сахалина // Журн. Сахалинского лесного общ-ва. 1937. № 39 (на яп. яз.).
69. Malinowski Т. Rola lasu i drewna u najdawniejszych spoleczenstw pierwotnych i w spoleczenstwie wezesnego feudulismu na ziemlach polskich. Sylwan. R. III. 1967. № 6—7.
