CC BY
415
Диакон Антоний Щелкунов, канд. ист. наук, ст. препод. кафедры теории и истории государства и права Днепропетровского государственного университета
внутренних дел shelkunov.1985@rambler.ru
Особенности ведения следствия органами НКВД против священнослужителей во время «Большого террора» 1937—1938 гг.
В статье исследуется вопрос о фальсификации следственных дел органами НКВД во время «Большого террора» без привлечения арестованных. В большинстве исследований доминирует точка зрения, согласно которой следственные дела и обвинительные постановления фабриковались с помощью пыток и истязаний заключенных. Однако есть основания предполагать, что наравне с подобной практикой огромная масса людей была осуждена без единого вызова на допрос, без единой очной ставки и т. д. Следственные материалы подделывались, как и подписи подследственных, решения «троек» выносились заочно. Факты, которые бы напрямую подтвердили подобную гипотезу, можно найти в первую очередь среди воспоминаний жертв массовых репрессий. В целом можно выделить два основных фактора, которые подталкивали большевистское руководство к полному уничтожению Церкви и религии. Первым является то, что Церковь и верующие воспринимались партийным руководством как потенциальная «пятая колонна», уничтожение которой было их прямой задачей. Второй фактор - большевики искренне верили в социализм как идеал социального устройства общества, куда не вписывалась религия. Тактика постепенного «удушения» Церкви в 1920-1930-х гг. не дала ожидаемых результатов. Поэтому были предприняты более решительные меры. Во время массовых политических репрессий 1937—1938 гг. Церковь стала одним из главных объектов террора.
Вина священнослужителей была очевидна для органов НКВД. По их мнению, священники, которые не отказывались от своего сана, публично признавали свою враждебность Советской власти. Их вина не требовала доказательств, нужно было лишь соблюдение формальностей.
В современной историографии по вопросу о методах и особенностях ведения «следствия» органами НКВД в период «Большого террора» дискуссий не ведется. Применение физических мер воздействия органами НКВД в этот период является доказанным. Применение пыток было нормативно урегулировано соответствующим постановлением ЦК ВКП(б). И хотя сам этот документ не найден, но исходя из «Разъяснения ЦК ВКП(б) секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД о применении
А. А. Щелкунов
физического воздействия в практике НКВД»1 и опираясь на стенографический отчет июньского (1957) пленума ЦК КПСС2, можно заключить, что подобная директива существовала. Практическая реализация этой директивы подтверждена сотнями воспоминаний репрессированных, а также показаниями следователей, которые применяли пытки против заключенных.
Вместе с тем остается малоизученным вопрос: всегда ли из репрессированных выбивалась подпись под сфальсифицированными показаниями, либо подпись подделывалась, и протокол допроса был полностью фальшивым, как и сам факт проведения допроса? На возможность фальсификации следствия без привлечения арестованного впервые обратила внимание Л. Головкова. Она пишет: «Бывало, что подписи обвиняемых попросту подделывались. При просмотре дел (не церковных, церковными в связи с поддельными подписями никто не интересовался) попадаются служебные расследования по этому поводу и материалы графологической экспертизы, удостоверяющей подлог. Недавно мне попалась записка одного следователя другому: "Если у тебя проблемы с подписями, то у меня есть прекрасный специалист. Я пришлю его тебе"»3. Вместе с тем вопрос фальсификации следствия без участия репрессированных никогда не был объектом отдельного исследования.
В этой связи возникает другой вопрос: если органы НКВД в реализации своей репрессивной функции доходили до полного попрания норм уголовно-процессуального права, то почему вообще органам необходимо было заводить на каждого заключенного уголовное дело? Не проще ли было проводить массовые репрессии против «антисоветских элементов» в обход существующих правовых норм, просто расстреливая и сажая людей без всякого, даже формального, следствия?
Сталинская конституция 1936 г. провозглашала построение основ социализма в СССР, что означало выход первого в мире государства рабочих и крестьян на новый качественный уровень, и в первую очередь в вопросе общественного развития. Новый этап построения большевистской модели социализма предполагал классовую однородность советского общества. Однако, несмотря на все усилия советской власти, ей не удалось добиться желаемого результата. Наоборот, насилие, чинимое в процессе построения общества нового типа, увеличивало количество принципиальных противников и просто недовольных советской властью. Граждан, которые могли иметь подобные настроения, классифицировали как «антисоветские элементы», разъедающие передовое советское общество.
Против «антисоветских элементов» было решено применить политический террор. Массовые репрессии должны были быть социально ориентированы и направлены исключительно против классово чуждых групп населения, основную
1 См.: Разъяснения ЦК ВКП (б) секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД о применении физического воздействия в практике НКВД // 1936-1937 гг. Конвейер НКВД: Из хроники «Большого террора» на томской земле. Томск; М.: Водолей Publishers, 2004. С. 343—344.
2 См.: Последняя «антипартийная» группа: Стенографический отчет июньского (1957 г.) пленума ЦК КПСС // Исторический архив. 1993. № 3. С. 87.
3 Головкова Л. Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомуче-ников и исповедников Российских // Богословский сборник. 2000. № 6. Приложение.
массу которых составляли так называемые «кулаки» и «церковники». То, что репрессии в 1937—1938 гг. затронули и другие слои советского общества (партийный и советский аппарат, Красную армию, советскую интеллигенцию, органы госбезопасности, «рабочий класс и трудовое крестьянство»), было воспринято как аномалия большевистской парадигмы насилия. Именно эта аномалия стала объектом критики Н. С. Хрущёва в его докладе «О культе личности»4, как и через 30 лет М. С. Горбачева в его выступлении «Октябрь и перестройка: революция продолжается»5. Именно в этом контексте следует рассматривать письмо М. А. Шолохова к Сталину, написанное 16 февраля 1938 г.: «Дела изъятых в порядке очистки тыла тоже необходимо перепроверять. Изымали не только активных белогвардейцев, эмигрантов, карателей — словом тех, кого необходимо было изъять, но под эту рубрику подводили подлинно советских людей»6. В письме М. А. Шолохова отразились настроения, которые царили в определенных кругах советского общества в 1937 г. Необходимость уничтожения «антисоветских элементов» под вопрос не ставилась. Единственное, что смущало писателя, так это возможность распространения репрессий на «подлинно советских людей». Недопустимость такого рода репрессий, по сути, признавалась и сталинским руководством, о чем свидетельствуют амнистии и пересмотры дел репрессированных в 1939—1941 гг. Конечно, социальный состав и численность амнистированных в 1939—1941 гг. требует отдельного изучения. Но, исходя из того что известно на сегодняшний день, под амнистию попадали в первую очередь именно «подлинно советские люди».
Советское руководство воспринимало политические репрессии как хирургический скальпель, с помощью которого можно было удалить социально чуждые элементы и оздоровить советское общество. Поэтому деятельность правоохранительных органов жестко регламентировалась соответствующими приказами, директивами, постановлениями и т. д., Политбюро ЦК ВКП(б) всячески старалось не допустить «самодеятельности» карательных органов либо же удерживать ее в определенных рамках, удобных для политического руководства.
Процесс ведения «следствия» в период «Большого террора» регламентировался в первую очередь четвертым пунктом оперативного приказа № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля 1937 г. В нем сказано: «На каждого арестованного или группу арестованных заводится следственное дело. Следствие ведется ускоренно и в упрощенном порядке. <...> К делу приобщают: ордер на арест, протокол обыска, материалы, изъятые при обыске, личные документы, анкету арестованного, агентурно-учетный материал, протокол допроса и краткое обвинительное заключение»7. В органах НКВД царила жесткая дисциплина, и если в оперативном приказе сказано, что в следственном деле должен быть
4 Хрущёв Н. С. О культе личности и его последствиях // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3.
5 Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М.: Политиздат, 1987.
6 Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд первого президента России Б. Н. Ельцина, 2010. С. 291.
7 Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элемен-
один протокол допроса, то в любом случае он должен был быть, и именно один. Независимо от того, проводилось ли в реальности более одного допроса, или допроса не было вообще. В этой связи представляют интерес показания бывшего следователя НКВД Н. С. Котрягина, который принимал участие в массовых репрессиях 1937—1938 гг.: «Насколько я помню, Веледерского Деев в моем присутствии допрашивал два раза. Один раз ночью и один раз днем. Оба допроса оформлены протоколом. Почему в предъявленном мне деле имеется лишь один протокол, который я писал по указанию Деева, я не знаю»8. Если в органах НКВД могли избавляться от «лишних» протоколов допроса, то могли сочинять и недостающие документы.
Поэтому можно предположить, что кроме применения физического воздействия на заключенных с целью получения нужной информации следователи НКВД прибегали к фальсификации протоколов допроса от первой буквы и до подписи допрашиваемого.
Основанием для такого рода гипотезы может служить сама нормативная база, которая регулировала репрессивную политику советского руководства в 1937—1938 гг. Протоколом № 51 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) была утверждена директива «Об антисоветских элементах» (от 2 июля 1937 г.), в которой говорилось: «Всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки»9. Позиция Политбюро нашла свое отображение в директиве НКВД № 266, в которой предписывалось: «Всех учтенных кулаков и уголовников подразделите на 2 категории: 1) Наиболее враждебных элементов, подлежащих аресту и расстрелу в порядке административного проведения их дел через Тройки. 2) Менее активных, но все же враждебных элементов, подлежащих высылке в районы по указанию НКВД СССР»10. В процитированных документах нет ни слова о необходимости проведения следствия, а только директивное «арестовать и расстрелять»: приговор уже был вынесен по факту социального положения подозреваемого. Далее из официального деловодства органов НКВД даже исчезают сами понятия «арест», «следствие», «приговор», «расстрел» и т. д., они были заменены на неюридический термин «изъятие по первой и по второй категории». Но даже значительно урезанные приказом 00447 нормы уголовно-процессуального права не соблюдались в органах НКВД, о чем свидетельствует младший лейтенант госбезопасности С. С. Корпулев в своем заявлении, которое он адресовал в ЦК ВКП(б),
тов» // ГУЛАГ ( Главное управление лагерей ), 1917—1960 / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М.: МФД, 2000. С. 101.
8 Из протокола допроса бывшего работника НКВД Н. С. Котрягина // 1936-1937 гг. Конвейер НКВД... С. 368.
9 Выписка из протокола № 51 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) // Юнге М., Бордюгов Г., Биннер Р. Вертикаль большого террора. История операции по приказу НКВД №00447. М.: Новый Хронограф; АРИО-ХХ1, 2008. С. 57.
10 Директива № 266 наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова всем начальникам краевых и областных управлений НКВД // Юнге, Бордюгов, Биннер. Вертикаль большого террора. С. 58.
СНК СССР, прокурору СССР и представителю Военной коллегии Верховного суда СССР. Он писал: «Такая легкость в следствии вскружила многим головы, появился азарт и погоня за количеством дел и арестованных. Оперативные отделы УНКВД стали соревноваться между собой»11.
Размах и сжатые сроки проведения репрессивной операции привели к острой нехватке сотрудников НКВД для ее проведения. В органах НКВД были отменены отпуска, к операции были привлечены курсанты и личный состав школ УГБ и ГУЛАГа, школ милиции и военных училищ НКВД. Кроме того, в пограничной полосе к репрессивным мероприятиям привлекались пограничные войска12.
Согласно приказу 00447, на одно следственное дело отводилось лишь семь дней. При условиях острой нехватки людей и времени можно предполагать, что следователи органов госбезопасности не успевали выбить из каждого арестованного не то что признания, но хотя бы подпись под сфабрикованным протоколом допроса или очной ставки.
Установленные лимиты, особенно для лиц, подлежащих изъятию по первой категории, подчиняли работу органов НКВД определенной логике: если смертные приговоры уже вынесены, то осталось просто найти людей под эти приговоры. Проведение следствия при этом превращалось в чистую формальность — это вполне объясняет отведенный срок следствия на каждого заключенного или группу заключенных. За семь дней невозможно провести даже липовое расследование, но этого вполне достаточно, чтобы оформить необходимые документы, в том числе подделать подписи «изъятого» для приведения приговора в исполнение.
Факты, которые бы напрямую подтвердили подобную гипотезу, можно найти в первую очередь среди воспоминаний жертв массовых репрессий. Ведь если подобная практика существовала во время массового террора, то десятки, а может быть и сотни, тысяч человек должны были быть осуждены именно таким способом.
Однако найти подобные свидетельства достаточно сложно. Наоборот, существует огромная масса свидетельств, в первую очередь воспоминаний жертв репрессий, что следователи НКВД, не жалея времени и сил, с помощью пыток и издевательств добивались признания арестованных в антисоветской деятельности и контрреволюционных преступлениях. Огромное значение также имели свидетельские показания арестованных друг на друга, полученные тем же способом. С помощью чего «создавались» всевозможные контрреволюционные, террористические, повстанческие и прочие «организации».
Против каких же социальных групп был направлен репрессивный приказ 00447, развязавший массовый террор, и представители каких социальных групп оставили после себя воспоминания?
11 Из обзорной справки прокурора Западно-Сибирского военного округа по архивно-следственному делу бывшего начальника УНКВД Новосибирской области И. А. Мальцева //
1936-1937 гг. Конвейер НКВД. С. 351.
12 См.: Совещание сотрудников НКВД УССР по вопросу подготовки к изъятию кулаков и уголовников на Украине. Протокол № 1 // Великий терор в Укршт. «Куркульська операцш»
1937-1938 рр.: У 2-х ч. / Упоряд. Сергш Кокш, Марк Юнге. К.: Вид. дiм «Киево-Могилянська академiя», 2010. Ч. I. С. 62-63.
В преамбуле и первом разделе оперативного приказа 00447 четко определен контингент граждан, на которых распространялось действие данного приказа и которые должны были быть репрессированы. В первую очередь репрессиям подлежали бывшие кулаки, во вторую — «церковники», сектанты и представители антисоветских политических партий, в третью очередь — уголовники. Именно на эти категории граждан распространялось действие приказа 00447, и именно они составили основную массу жертв репрессий 1937-1938 гг.
Подавляющее большинство мемуаров и воспоминаний, в которых отражаются особенности и методы ведения «следствия» органами НКВД в период «Большого террора», оставлено представителями социальных групп, которые до своего ареста не относились к «антисоветским элементам», а зачастую принадлежали к элитарной части советского общества. Проанализируем социальное положение авторов наиболее известных воспоминаний о массовом терроре, которые сформировали представление о методах ведения следствия в 1937—1938 гг.
Л. Разгон, автор цикла автобиографических рассказов «Непридуманное», был коммунистом, кадровым сотрудником ГПУ—НКВД. Е. Гинзбург, автор «Крутого маршрута», была коммунисткой, работала журналистом. А. Горбатов, автор книги «Годы и войны», был коммунистом, кадровым офицером РККА. Этот перечень можно продолжить. Р. Медведев, который одним из первых описал методы ведения следствия в период массовых репрессий, будучи представителем диссидентского движения «За социализм с человеческим лицом», опирался на воспоминания бывших партийных и государственных деятелей.
В целом при анализе массива нарративних источников удалось найти воспоминания 215 советских граждан, которые были арестованы в 1937—1938 гг. по политическим мотивам, из этого числа 164 человека на момент ареста были коммунистами или их близкими родственниками. Еще 32 человека не представляли привилегированные группы советского социума, но в то же время и не относились к «антисоветским элементам». Восемь воспоминаний оставлены жертвами операций «против контрреволюционных национальных контингентов». И только 11 эгодокументов оставлены людьми, которых можно отнести к тем категориям граждан, по отношению к которым напрямую действовал репрессивный приказ 00447. Из этого числа только два эгодокумента принадлежат репрессированным «религиозникам». Это притом что из 1млн 345 тыс. человек, осужденных по политическим мотивам (расстреляно 681 692 человека), по «кулацкой операции» были осуждены 767 тыс. человек (из них почти 387 тыс. приговорены к расстрелу) и 328 тыс. человек по «национальным операциям» (237 тыс. расстреляно)13. Из числа жертв «кулацкой операции» православные верующие составили, по разным оценкам, от 165 тыс. до 200 тыс. человек, из которых от 100 до 106 тыс. человек были расстреляны14. Как мы видим, процент смертных приговоров для священнослужителей был очень высоким. Что же касается двух упомянутых выше православных авторов эгодокументов, то они ничего не говорят о методах ведения следствия, для них куда важнее религиозно-духовное осмысление репрессий.
13 См.: Хлевнюк. Хозяин... С. 320.
14 Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010. С. 127.
В целом удельный вес осужденных по «кулацкой» и близкой к ней «национальной операции» по отношению к общему числу жертв «Большого террора», по оценкам О. В. Хлевнюка, составил около 80%, а по расстрельным приговорам — 93%15. При этом на жертв этих двух операций приходится менее 9% оставленных эгодокументов. То есть подавляющее количество воспоминаний оставлены людьми, на которых массовые репрессии не нацеливались. Более того, 76% от общего числа эгодокументов созданы представителями, если можно так выразиться, элитарных слоев советского общества: офицеры РККА, партийные и государственные чиновники, новая советская интеллигенция — в общем, коммунисты и члены их семей. Это притом что от общего числа репрессированных они составляли около 8,5%16. Нужно учесть, что на членов партии принципы процедуры репрессирования, установленные приказом 00447, напрямую не распространялись.
Таким образом, можно констатировать, что воспоминаний представителей тех социальных групп, которых репрессировали непосредственно в соответствии с приказом 00447, непропорционально мало. Это значительно затрудняет реконструкцию процесса ведения следствия против священнослужителей и других «антисоветских элементов» в 1937-1938 гг. и особенно затрудняет возможность установить факт фальсификации следственных дел без участия репрессированных.
Среди «изъятых антисоветских элементов» большинство составляли крестьяне. Проблема была в том, что крестьяне, которых записали в «кулаки» и в «подкулачники», даже если и не были приговорены к расстрелу и пережили заключение, после своего освобождения, как правило, не садились за написание мемуаров. Но все же из 11 человек трое в своих воспоминаниях утверждают, что во время «следствия» их ни разу не вызывали ни на допрос, ни на очную ставку и в целом к процессу следствия не привлекали. Все трое на момент ареста были крестьянами.
О подобных фактах свидетельствует Т. А. Кириллова. Ее семья была раскулачена в 1933 г. и сослана в Сибирь. Родители Т. А. Кирилловой были арестованы в 1937 г. и расстреляны. Ее саму арестовали в 1938 г.: «В 1938 г. меня арестовали. Ни суда, ни допроса не было — ст. 58, пункт 10, десять лет. Меня вызвали подписать приговор. За стенкой кричал мужчина, его, наверное, били. Мне так страшно было, что я сразу подписала и ничего не спросила»17.
Ю. П. Кудинов, из крестьян, был арестован в 1937 г., когда ему было только 16 лет. Вместе с ним было арестовано еще пятеро его одноклассников: их обвиняли в создании тайной антисоветской организации. Его отец и дядя также были арестованы. Ю. П. Кудинов ничего не говорит о принадлежности своей семьи к раскулаченным. Однако в его воспоминаниях есть такой эпизод: «В таких
15 Хлевнюк. Указ. соч. С. 320.
16 Степанов А. Ф. «Большой террор»: 1937-1938 гг.: проблемы изучения // Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР. К 70-летию Всесоюзной переписи населения 1939 года: Материалы VI Международной научной конференции. Краснодар: Экоин-вест, 2010. С. 105.
17 Кириллова Т. А. Незабытое // ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои (Раскулачивание и гонение на Православную Церковь пополняли лагеря ГУЛАГа) / Под ред. И. В. Добровольского Франкфурт-на-Майне; М.: «Международ. о-во прав человека», 1999. С. 355.
условиях без вины виноватым без единого приглашения на следствие пришлось отсидеть пять месяцев. И только в первой половине октября 1937 года я был вызван в кабинет начальника тюрьмы, где он вручил под подпись обвинительное заключение, в котором я и мои товарищи обвинялись по 58-й политической статье (пункт 10—11) в организации тайной группы и агитации в школе против советской власти. Так в шестнадцать лет мы стали "врагами народа"»18.
Про отсутствие допросов и даже формального следствия указывает в своих воспоминаниях Г. Путилов. Журналист О. Тарасова, которая записала воспоминания Г. Путилова, опубликовала их в литературной обработке, поэтому не до конца понятно, какое социальное положение занимала его семья, только указывается, что отец Г. Путилова умер еще в 1935 г. О. Тарасова пишет: «О друзьях-"вредителях" вспомнили зимой. Их арестовали 24 января 1938 года. Так Гриша оказался в тюрьме городка Кунгур, где в течение восьми месяцев ломал голову над тем, в чем он повинен перед родной советской властью. В бумаге, предъявленной мальчишке в августе 1938-го, значилось, что он осужден сроком на пять лет по грозной политической статье 58-7,11 "за нанесение вреда колхозному строю путем выведения из строя народного имущества и организацию групповых незаконных сборищ"»19. И хотя О. Тарасова не акцентировала внимание на процедуре следствия, можно сделать однозначный вывод, что Г. Путилова к следствию не привлекали.
О масштабах подобной практики может свидетельствовать тот факт, что органы НКВД подделывали следственные материалы не только в отношении лиц, причисленных к «антисоветским элементам», но и в отношении полноправных советских граждан. Хотя подобные случаи были редкостью. Из 164 репрессированных членов партии только в воспоминаниях И. Ефимовой зафиксировано, что ее осудили без формального привлечения к следствию.
И. Ефимова, арестованная в 1938 г., была секретарем комитета комсомола на трикотажной фабрике, а ее муж (также репрессирован) был инструктором в Московском горкоме ВЛКСМ. Она вспоминает: «Наконец, месяцев через пять меня вызывают с вещами на выход. Допросов так и не было. Я хватаю свое одеяло и, не прощаясь, иду опять под конвоем по лестницам и коридорам. В маленькой комнате за столом сидит человек, а перед ним стопка приговоров. Он, слюнявя пальцы, перебирает их, ищет мою фамилию. Наконец, находит и объявляет, что решением тройки по статье 58 (параграф забыла) как жена я приговорена к пяти годам ссылки»20.
Подтверждением масштабности практики, при которой репрессированных не привлекали к фальсификации следствия при проведении «кулацкой опера-
18 Кудинов Ю. П. Заговорщики // Книга памяти: посвящается тагильчанам — жертвам репрессий 1917-1980-х годов / Нижнетагил. о-во «Мемориал» / Сост. В. М. Кириллова. Екатеринбург: Наука, 1994. С. 185.
19 Тарасова О. Дело об утопленном колесе // Политические репрессии в Ставрополе-на-Волге в 1920—1950-е годы: Чтобы помнили... Тольятти: Центр информ. технологий, 2005. С. 204.
20 Ефимова И. А. Ничего не забывается // .Иметь силу помнить: Рассказы тех, кто прошел ад репрессий / Сост. Л. М. Гурвич. М.: Моск. рабочий, 1991. С. 296.
ции», служит тот факт, что подобная практика сохранялась и после «Большого террора».
В. С. Белова была дочерью «харбинца», родилась и выросла на одной из станций КВЖД. Ее семья эмигрировала в Китай, причины и обстоятельства, побудившие это сделать, она не указала. Белова вместе с семьей проживала в Харбине, где была арестована в октябре 1945 г. После распада СССР она обратилась в Ассоциацию жертв политических репрессий, где ей помогли получить ее следственное дело. Момент, когда В. С. Белова получила свое следственное дело, описан так: «5 октября 1999 года Вера Савельевна пришла к нам в Ассоциацию жертв политических репрессий. Рассказала о себе. В архиве было найдено ее дело. После знакомства с ним она две недели находилась в шоке. Когда пришла в себя, заявила, что ни одной подписи не признала. Да и вообще допросов не было. А протоколы в деле есть, даже протоколы очных ставок сочинены»21. Это свидетельство В. С. Беловой особенно ценно, так как очень немногие из репрессированных, переживших лагеря и ссылки, дожили до 1991 г., и совсем небольшая часть из них получили свои следственные дела для ознакомления. Именно поэтому анализ воспоминаний В. С. Беловой и ее следственного дела, сделанный в статье «Агент мировой буржуазии», представляет особый интерес.
В. С. Белова была арестована 28 октября 1945 г., с января 1946 г. находилась в лагере, а постановление об аресте датировано 18 февраля 1947 г. То есть В. С. Белову удерживали под стражей почти полтора года без соблюдения даже элементарных уголовно-процессуальных норм. В то же время первый протокол допроса был датирован 28 октября 1945 г. «На восьмой странице подшит первый протокол допроса от 28 октября 1945 года, которого, по утверждению Беловой, не было. Но нужно отметить, что росписи везде есть и очень ровные, четкие, полные и везде одинаковые»22. При анализе следственных дел жертв репрессий наличие подобных особенностей подписей может стать критерием, по которому можно строить предположение относительно того, подписывал ли человек те или иные следственные документы, или нет.
Эгодокументы, которые сформировали представление о формах и методах ведения следствия во время «Большого террора», были созданы представителями социальных групп советского общества, на которых действие приказа № 00447 напрямую не распространялось. «Антисоветские элементы», против которых был направлен основной удар массового террора, находились в самом низу социальной структуры советского общества. Крестьяне, которых советская власть зачислила в разряд «кулаков», священнослужители и простые верующие составили «молчаливое большинство» репрессированных.
«Вина» Церкви в глазах советской власти усугублялась еще тем, что вторая пятилетка, объявленная «безбожной», в антирелигиозном плане провалилась. В 1932-1937 гг. по религии и Церкви в СССР должен был быть нанесен сокрушительный удар, и к 1 мая 1937 г. должна была исчезнуть из жизни советских людей сама память о Боге. Однако всеобщая перепись населения, которая про-
21 Казанцев А. П. Агент мировой буржуазии // В загоне / Сост. А. П. Казанцев. Верхняя Пышма, 2000. С. 83.
22 Там же. С. 82.
ходила 6 января 1937 г., выявила полный провал антирелигиозной борьбы. Свою религиозность во время переписи официально подтвердили 2/3 сельского и 1/3 городского населения СССР.
Несмотря на это, в мае-июне 1937 г. высшее руководство СССР рассматривало возможность отмены постановления ВЦИК и СНК СССР 1929 г., как содействующего организации церковников, и окончательного запрета Русской Православной Церкви, за которым должно было последовать ее полное уничто-жение23. Однако инициатива Г. М. Маленкова и Н. И. Ежова не нашла поддержки в Политбюро. Партийное руководство резонно опасалось, что ликвидация легальной основы для существования религиозных сообществ не приведет к их уничтожению, а лишь стимулирует к уходу в подполье, с дальнейшей перспективой радикализации антисоветских настроений24. Естественный порыв верующих сохранить свои религиозные убеждения классифицировался как враждебная борьба против мероприятий советской власти. А уничтожение противников советской власти было прямой обязанностью органов НКВД.
В целом можно выделить два основных фактора, которые подталкивали большевистское руководство на полное уничтожение Церкви и религии. Первым является то, что Церковь и верующие воспринимались партийным руководством как потенциальная «пятая колонна», уничтожение которой было их прямой задачей. Второй фактор чисто идеологический, на мой взгляд даже более важный, чем первый. Не стоит забывать, что большевики искренне верили в социализм как идеал социального устройства общества. А религия не вписывалась в их модель идеального социалистического общества. Тактика постепенного удушения Церкви в 1920-1930-х гг. не дала ожидаемых результатов. Необходимо было принимать более решительные меры, коими стали массовые репрессии.
Для органов, а возможно и для самих репрессированных «церковников» и «кулаков» их вина была очевидна, и тратить время и силы оперативных работников было незачем, в особенности если речь шла о лицах, «изъятых по первой категории». Практика стопроцентной фальсификации следственных дел применялась в большинстве случаев против самых политически незащищенных советских граждан — «кулаков» и «церковников». Конечно же это не исключает применения против указанных категорий граждан мер физического воздействия.
Как бы это парадоксально ни звучало, но пытки (как нормативно урегулированные методы ведения следствия) применялись против тех людей, кого карательные органы признавали классово полноценными советскими гражданами и которых нельзя было просто взять и расстрелять.
Священнослужители сознательно не желали, даже формально, становиться советскими людьми, добровольно оставаясь классово чуждыми элементами. А сознательное неприятие советской системы ценностей гражданами СССР уже являлось для органов НКВД преступлением. Для сотрудников НКВД священни-
23 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М.: Издательский совет Русской Православной Церкви; «Арефа», 2008. С. 35.
24 См.: Из докладной записки Комиссии по делам религиозных культов ЦИК СССР, направленной в ЦИК СССР и ЦК ВКП (б), о состоянии религиозных организаций в СССР (Воронежская область) // Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». С. 262.
ки, которые не отказывались от своего сана, публично признавали свою враждебность Советской власти, и их вина не требовала доказательств, нужно было лишь соблюдение формальностей.
Ключевые слова: массовые репрессии, следственный подлог, фальсификации, пытки, НКВД, репрессии против священнослужителей, воспоминания репрессированных, внесудебные полномочия, Православная Церковь, советское общество, классовая борьба.
Features of investigation
OF THE NKVD AGAINST THE CLERGY DURING
the «Great terror» 1937—1938 s.
A. SCHELKUNOV
Researches the problem of falsification of investigations by the NKVD during the «Great Terror» without the involvement of those arrested. Dominates the view, according to which the investigative and prosecutorial decisions were fabricated by means of tortures and cruel treatment to prisoners. At the same time, there is reason to suppose that along with this practice a huge mass of people was condemned without a call in for questioning, without a confrontation, etc. Investigative materials were falsified as well as signatures of people of under investigation; solutions of «triples» were passing absentia. Facts that would directly confirm such a hypothesis can be found in the first place among the memories of the victims of mass repression.
In general, there are two major factors that pushed the Bolsheviks leadership to the complete destruction of the Church and religion. First is that the Church and the faithful were perceived by the party leadership as a potential «fifth column», which destruction was of their direct task. The second factor was purely ideological — the Bolsheviks sincerely believed in socialism as an ideal social structure of society. So, religion didn't fit into their model of an ideal socialist society. Tactic of continuous strangulation in 1920-1930 didn't produce expected results. Thus decisive actions were accepted. The Church became one of main objects of the terror during mass political reprisals 19371938 .Guilt of the clergy was very obvious for the NKVD. For the NKVD priest who didn't waive of his rank, publicly acknowledged their hostility to Soviet power. Their guilt didn't require evidence, requires only compliance with formalities.
Keywords: mass repression, the investigating fraud, falsification, torture, the NKVD, the repression of the clergy, the memories of the victims of mass repression, extrajudicial powers, The Orthodox Church, Soviet society, class struggle.
Список литературы
1. Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М.: Изд. совет Русской Православной Церкви; «Арефа», 2008.
2. Выписка из протокола № 51 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) // Юнге М., Бордю-гов Г., Биннер Р. Вертикаль большого террора. История операции по приказу НКВД №00447. М.: Новый Хронограф; АРИО-ХХ1, 2008. С. 57.
3. Головкова Л. Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомуче-ников и исповедников Российских (http://pk-semya.ru/articles/l-golovkova-osobennosti-prochteniya-sledstvennykh-del/).
4. Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М.: Политиздат, 1987.
5. Директива № 266 наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова всем начальникам краевых и областных управлений НКВД // Юнге М., Бордюгов Г., Биннер Р. Вертикаль большого террора.. С. 57.
6. Ефимова И. А. Ничего не забывается // ...Иметь силу помнить: Рассказы тех, кто прошел ад репрессий / Сост. Л. М. Гурвич. М.: Моск. рабочий, 1991. С. 290—300.
7. Из докладной записки Комиссии по делам религиозных культов ЦИК СССР, направленной в ЦИК СССР и ЦК ВКП (б), о состоянии религиозных организаций в СССР (Воронежская область) // Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». С. 259—264.
8. Из обзорной справки прокурора Западно-Сибирского военного округа по архивно-следственному делу бывшего начальника УНКВД Новосибирской области И. А. Мальцева // 1936—1937 гг. Конвейер НКВД: Из хроники «Большого террора» на Томской земле. Томск; М: Водолей Publishers, 2004. С. 349-352.
9. Из протокола допроса бывшего работника НКВД Н. С. Котрягина // 1936-1937 гг. Конвейер НКВД. С. 366-368.
10. Казанцев А. П. Агент мировой буржуазии // В загоне / Сост. А. П. Казанцев. Верхняя Пышма, 2000. С. 78-83.
11. Кириллова Т. А. Незабытое // ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои. (Раскулачивание и гонение на Православную Церковь пополняли лагеря ГУЛАГа) / Под ред. И. В. Добровольского. Франкфурт-на-Майне; М.: Международ. о-во прав человека, 1999. С. 355- 356.
12. Кудинов Ю. П. Заговорщики // Книга памяти: посвящается тагильчанам — жертвам репрессий 1917-1980-х годов / Нижнетагил. о-во «Мемориал». Сост. В. М. Кириллова. Екатеринбург: Наука, 1994. С. 184-187.
13. Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» // ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917-1960 / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М.: МФД, 2000. С. 96-104.
14. Последняя «антипартийная» группа: Стенографический отчет июньского (1957 г.) пленума ЦК КПСС // Исторический архив. 1993. № 3. С. 41-106.
15. Разъяснения ЦК ВКП (б) секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД о применении физического воздействия в практике НКВД // 1936-1937 гг. Конвейер НКВД. С. 343-344.
16. Совещание сотрудников НКВД УССР по вопросу подготовки к изъятию кулаков и уголовников на Украине. Протокол № 1 // Великий терор в Украшь «Куркульська операщя» 1937 — 1938 рр.: У 2-х частинах / Упоряд. Сергш Кокш, Марк Юнге. К.: Вид. дiм «Киево-Могилянська академiя», 2010. Ч. I. C. 62-65.
17. Степанов А. Ф. «Большой террор»: 1937-1938 гг.: проблемы изучения // Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР. К 70-летию Всесоюзной переписи населения 1939 года: материалы VI Международной научной конференции. Краснодар: Экоинвест, 2010. С. 98-111.
18. Тарасова О. Дело об утопленном колесе // Политические репрессии в Ставрополе-на-Волге в 1920— 1950-е годы: Чтобы помнили. Тольятти: Центр информ. технологий, 2005. С. 204-207.
19. Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд первого президента России Б. Н. Ельцина, 2010.
20. Хрущев Н. С. О культе личности и его последствиях // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 128-170.
21. Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010.
