CC BY
93
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Ахундов М. Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспекттивы. М., 2003.
2. Бытие человека в культуре. Киев, 2000.
3. Губин В. Д. Онтология: проблема бытия в современной европейской философии. М., 2001.
4. Губин В.Д. Основы философии: учеб. пособие. М.: ФОРУМ: ИНФРА, 2003.
5. Доброхотов А. Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. М., 2003.
6. Какабадзе З. М. Проблема человеческого бытия. Тбилиси, 2000.
7. Лукан Д. К онтологии общественного бытия. М., 2004.
8. Мир философии: книга для чтения: в 2-х ч. М., 2001. Ч. 1.
9. Мотаное Ю. Б. Четыре концепции времени в философии и физике. М., 2005.
10. Невлева И.М. Основы философских знаний: учеб. пособие. М., 2000
11. Фрагменты ранних греческих философов. М., 2000.
Б.С. Щеглов
ОСОБЕННОСТИ ПОНИМАНИЯ ТЕОРИИ РАЦИОНАЛЬНОСТИ*
В начале XX века в рамках достаточно серьезных духовных исканий отразился кризис чисто классического отношения к окружающей действительности, к истории, культуре, человеческому мышлению и т.д.
Поэтому следует обратить внимание на тот факт, что одним из приоритетных источников современного многообразия в отношении понимания рациональности стали исследования, которые были связаны с проблемой научной рациональности. Фактически сама проблема научной рациональности была сформулирована К. Поппером, который во многом связывал этот термин с исследованиями в рамках попытки отделения сферы научного знания от различных вненаучных источников, которые будут содержаться в том или ином конкретном исследовании, и вообще от всей сферы ненаучного. Конечно, за К. Поппером можно оставить развернутую характеристику данного понятия, но само это понятие отражало те установки, которые следовали из самой кризисной ситуации научной рациональности. Как показало последующее развитие науки, многие моменты классической рациональности так или иначе перешли в научную рациональность. Большинство специалистов, ученых, философов сохранили за научной рациональностью параметры неизменности, вневременности, подчиненности строгим законам науки.
Так, В.С. Швырев считает, что «рациональность в науке начинает рассматриваться только в плане технологии реализации отдельных парадигм и исследовательских программ, как внутрипа-радигмальная рациональность, нормы и критерии которой действуют только в рамках соответствующей замкнутой концептуальной системы» [1, 29].
За научной рациональностью был закреплен статус того, что она выступает как метод исследования, позволяющий говорить об определенной оценке тех или иных научных утверждений. Фактически такое научное понимание рациональности является далеко не единым и, в значительной степени, не отражает реалий именно нынешнего этапа развития науки. Однако в совсем недавнем прошлом, в рамках непозитивистской традиции, научная рациональность выступала своеобразным критерием, по которому можно было знание отделить от незнания или ложного знания.
Обратим внимание на то, что научная рациональность имеет достаточно сильный оценочный момент, и в этом смысле можно говорить об определенной идеализации данного понятия. Но в итоге в нем выражается не только и не столько специфика научной методологии, сколько сама
*
Исследование, в рамках которого написана данная статья, выполнено при финансовой поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы» (2009-2010) Министерства образования и науки Российской Федерации. Проект РНП.2.1.3.4842 «Методологические и логико-семантические основы исследования социального противоречия и переходных периодов развития современного российского общества». Научный руководитель проекта - доктор философских наук, профессор В.В. Попов.
стратегия, при которой научное познание изначально признается приоритетным относительно любой сферы ненаучного характера.
Различные подходы к пониманию научной рациональности содержат мысль о том, что представляет из себя познание реальности и каковы реальные возможности и условия ее познания. В рамках научной рациональности становится вполне очевидным, что наиболее адекватной формой познания рациональности будет форма, соответствующая достижению реальности, которая в большей степени построена на принципах формализации. В этой связи, конечно, следует отметить, что подобная интерпретация научной рациональности фактически тождественна демонстрации ее ограниченности в плане развития науки. На это обратили внимание многие исследователи концепции научной рациональности [1], [2], [3].
Современные дискуссии относительно проблемы классической рациональности не могут обойти те аспекты рациональности, которые были рассмотрены и представлены М. Вебером и которые действительно имеют серьезное значение для современных исследований социума, человеческого поведения, моделей выбора тех или иных способов человеческой деятельности. Фактически современная дискуссия основывается на так называемой дихотомии «рациональных» и «традиционных» обществ, которую М. Вебер применил для констатации капитализма как высшей формы исторического развития.
В рамках веберовской концепции были выделены два типа рациональности - целевая и ценностная. Такое деление для М. Вебера связано с различиями и со спецификой определения рациональности в различных типах общественных систем, что давало ему возможность выстроить некоторую иерархию рациональностей на основе различных социокультурных моментов в рамках деятельностного подхода к социуму.
Ряд ученых гипертрофируют значение целевой и ценностной рациональности именно в рамках их значения исключительно для рассмотрения социокультурных и общественно-политических аспектов, связанных с веберовской концепцией. На наш взгляд, следует целерацио-нальность и ценностную рациональность рассматривать шире, так как веберовская позиция вполне предполагает и ее расширенную трактовку, которая может вполне нормально работать, пусть в локальных сферах развития обществознания, но тем не менее может быть весьма полезной особенно для того этапа развития рациональности, который, например, В.С. Степин определил как постнеклассический этап [4, 41]. В этой связи обратим внимание на то, что фактически представление о целерациональной деятельности остается неполным ввиду того, что, во-первых, результаты деятельности, особенно в плане перспектив, остаются, тем не менее, непрогнозируемыми, а, во-вторых, сам субъект обладает такой системой ценностей и целей, которые между собой часто находятся в противоречии. Кстати, это и является одним из аспектов, связанных с развитием веберовской концепции ценностной рациональности, то есть учет ее концептуальных особенностей и вывод их за пределы веберского контекста с переведением в ту систему, которая для исследователей является противоречивой.
Е.М. Сергейчик справедливо отмечает, что «целерациональная деятельность есть деятельность ценностноориентирующая, ибо все элементы культуры, на фоне которых она разворачивается, всегда имеют то или иное значение для человека, то есть выступают в качестве ценностей. Ценности не есть свойства предметов и не коренятся в сознании человека, но являются результатом и условием коммуникативной человеческой деятельности, в ходе которой устанавливаются значения всего существующего для человека. Поэтому ценность есть значимость любых объектов окружающего мира, направляющих, мотивирующих человеческую деятельность» [5, 454-455].
И в современной западной философской литературе идет также весьма интенсивная дискуссия относительно того, что же на настоящем этапе развития науки следует вкладывать в определение рациональности. В этом смысле весьма интересна работа Л. Бергстрема, предлагающая фактически пять определений, точнее, на наш взгляд, осуществляющая пять попыток подхода к такому определению рациональности.
Прежде всего следует отметить, что рациональность нередко понимается как определенное следование некоторым методологическим правилам. Но эта трактовка, на что обратили внимание Л. Бергстрем, Т. Кун, И. Лакатос, противоречит самому факту научного прогресса, который пред-
ставляет собой рациональный процесс, несмотря на неизбежное нарушение некоторых методологических стандартов. В этой связи сами нормы должны быть приняты и поняты как определение цели науки, и тогда рациональность будет определена как деятельность на основе мотивов и целей. Но, с одной стороны, понятие «рациональность» требует учета элемента рефлексивности, и в связи с этим его следует определять как выражение некоторого убеждения в том, что сама деятельность имеет под собой вполне достаточное основание. С другой стороны, нельзя не обратить внимания на то, что приоритетную роль в этой связи играет характер получаемого результата; и тогда речь идет о таком понимании рациональности, при котором она связана с сознательным и обоснованным выбором наилучшего из альтернативных вариантов. Сам результат в таком случае направлен на достижение некоторых целей и стремлений познающего субъекта. Этот факт будет зафиксирован в определении рациональности как максимальной полезности, что нередко используется в теории принятия решений, в теории игр и т.д. Так, Л. Бергстрем фактически рассматривает рациональность как особенность человеческой деятельности в целом и обращает внимание на несостоятельность более узкого понимания рациональности. Заметим, что приведенные пять вариантов понимания рациональности отражают в схематическом виде развитие и становление понятия рациональности в современной западной философии.
Подобные варианты, с точки зрения Л. Бергстрема, в принципе реализуют традиционные для европейской культуры, в частности для европейской философии, концепции, анализирующие рациональность с точки зрения таких понятий, как рационально-эмпирическое. Однако обратим внимание на то, что в западной литературе есть некоторые отклонения от этой традиции и эти отклонения в основном связаны с тем, что при рассмотрении рациональности выделяются ее аспекты, которые отражают современную общественно-политическую, социально-культурную, познавательную ситуации. Конечно, в этом случае увеличивается объем того, что вкладывается в понятие рациональности. Реальной позицией авторов, пытающихся выявить свою собственную идею, хотя она и не укладывается в рамки традиций, является то, что такие концепции обращают внимание на несостоятельность сложившейся в настоящее время в западной мысли в целом, на попытки применения научного познания ко всем сторонам социума.
Одной из таких концепций является концепция Ю. Хабермаса, которая действительно связана с так называемой «новой волной» понимания рациональности, в рамках которой Ю. Хабермас представляет свою собственную модель рациональности, которую называет «коммуникативной рациональностью» [6, 25].
Мы не будем рассматривать непосредственно позицию Ю. Хабермаса в более или менее развернутом виде, ибо это не является целью нашего исследования. Заметим лишь то, что, на наш взгляд, кажется важным. В рамках данной теории коммуникативные действия рассматриваются фактически как три взаимосвязанные, взаимодополняемые друг другом исследовательские схемы. Во-первых, когда речь идет о понятии «коммуникативная рациональность», то имеется в виду, что она направлена против редуцирования человеческого разума до роли регулятора контроля за общением. Во-вторых, представляется модель общества, в рамках которой концепция внутреннего мира отдельной личности и социум связаны не просто какими-то лингвистическими связками, а в широком смысле являются объектом анализа с точки зрения коммуникативной рациональности. В-третьих, в данном случае это понимается как теория познания и теория действия на современном этапе.
Возвращаясь к истокам, следует заметить, что в настоящее время неясными становятся те основные параметры, по которым должно происходить уточнение самого понятия «рациональность». По мнению ряда авторов, возникла проблема, связанная с множественностью вариантов рациональности или, как их часто называют, типами рациональности, но эти типы на данном этапе скорее создают множественность в ее интерпретации, чем указывают на какой-то единый компромисс.
Имеется достаточно много сторонников данного подхода, которые говорят о признании того факта, что своеобразное равноправие альтернативных трактовок рациональности, которые основаны на сосуществовании исследовательских программ, фактически создает поле для релятивизма в отношении научного познания. В этом смысле одна из центральных проблем познания -
проблема истины - с позиции подобного равноправия фактически перестает быть проблемой, так как приобретает какие-то локальные моменты и зависит от того фрагмента реальности, в рамках которого она будет определяться.
На наш взгляд, данный подход имеет право на существование, однако его сторонникам следует более четко обозначить свою позицию по этому вопросу, так как буквальное его восприятие может привести к резонному вопросу относительно того, что принятие их позиций как позиций, альтернативных указанной выше, ведет к тому, что речь идет об установлении какой-то универсальной рациональности, а, как известно, универсализм в науке - это далеко не та характеристика, по которой можно говорить о дифференциации и интеграции научного знания. И в этом смысле можно даже сказать, что в таком случае универсализм становится похожим на тот самый классический рационализм, против которого выступает неклассическая и постнеклассическая концепции.
Речь идет о роли рациональности как уникального принципа культуры и способа отношения к миру. Однако понятая таким образом уникальность рациональности вполне допускает, что в рамках ее постнеклассического понимания на данном этапе развития научного знания существуют различные типы рациональности, которые позволяют человеку более свободно подходить к ее характеристике, так как, действительно, кризис научной рациональности возник не случайно и, видимо, как раз настоящий этап научного познания и требует по возможности максимального рассмотрения различных оттенков рациональности, а не только ее типов, которые позволили бы создать определенную типологию рациональности, выявить в рамках этой типологии иерархию различных видов рациональности, установить между ними какие-то субординационно-координационные связи. И только на основании всего этого в дальнейшем можно было бы говорить о том, что возможно отойти от того параметра уникальности рациональности, о котором говорят сторонники данного подхода.
Именно то, что мы сейчас отметили, является вполне реальным, вполне закономерным для сферы научного исследования, без чего разделение постнеклассической рациональности и классической, попытки создания между ними определенной связи фактически будут разговорами ни о чем, так как работа в данном направлении идет, но пока, видимо, не достигла того этапа, когда она подлежит более или менее четкой систематизации. Поэтому достаточно приемлемой и вполне адекватной представляется позиция А.Н. Ракитова, согласно которой «рациональность следует рассматривать не как абстрактно-логический, но как социально-культурный, развивающийся структурно сложный феномен. Концепция рациональности должна быть применимой к формам и способам мышления, поведения и деятельности. Она должна также фиксировать, отражать и оценивать существование и существующие формы социальной организации» [7, 75].
Концепция, развиваемая на основе такого подхода, кстати, преодолевает те критические замечания, которые были адресованы веберовской концепции и которые фактически связаны с це-лерациональностью и ценностной рациональностью. Дело в том, что такого рода концепция рациональности фактически представляет в качестве исходной установки определенную совокупность правил, норм, принципов, которые приняты в рамках социума, общезначимы для его членов и которые, в конечном счете, являются социально значимыми для определенных целей. А.Н. Ракитов обращает внимание на самодостаточность и замкнутость подобной системы правил и норм, но в этом случае это означает не что иное, как то, что члены данного социума считают, что обеспечивается реализация тех или иных целей без привлечения других норм. Это, конечно, опять же подтверждает осмысленность поведения людей, что не исключает, с другой стороны, того, что в процессе развития осуществляется своеобразная корректировка подобного понимания рациональности. На наш взгляд, такие подходы четко выражают идею о признании того, что современная ситуация в отношении установления различных типов рациональности, определения самих понятий рациональности в рамках соответствующих систем является процессом достаточно длительным и представляет собой ту сферу деятельности, которая является одной из приоритетных в сфере гуманитарного знания.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Автономова Н.С. Новый рационализм // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 10-8.
2. Башляр Г. Научный рационализм. М. - СПб., 2000. 395 с.
3. Ракитов А.Н. Рациональность и теоретическое познание // Вопросы Философии. 1993. № 11. С. 68-81.
4. Степин В.С. Деятельностная концепция знания (дискуссия с Игорем Алексеевым) // Вопросы философии. 1997. № 8. С. 42-51.
5. Сергейчик Е.М. Философия истории. СПб., 2002. 520 с.
6. Хабермас Ю. Понятие индивидуальности // Вопросы философии. 1989. № 2. С.35-40.
7. Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры. М., 2003. 160 с.
И.В. Яковенко
К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ МОДАЛЬНЫХ ФИЛОСОФСКИХ КАТЕГОРИЙ В КОНТЕКСТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТНОГО СУБЪЕКТА
Рассмотрение проблемы объяснения рационального выбора субъекта невозможно без анализа основных категорий, таких, как необходимое, случайное, возможное, действительное. Через эти категории и их взаимосвязь может быть раскрыто исследуемое событие или цепь событий и явлений, а главное - возможен анализ их причин и следствий. Однако сам подход к указанным категориям в философской науке неоднозначен. Неоднозначность связана с различными точками зрения относительно причинности происходящих явлений.
Как известно, детерминизм - это методологический принцип, согласно которому из факта, что в мире все взаимосвязано и причинно обусловлено, следует возможность познания и предсказания событий, имеющих как однозначно определенную, так и вероятностную природу. В противоположность, индетерминизм приписывает человеческой воле полную автономность, рассматривает ее как силу, абсолютно свободную в своих проявлениях от причинности и необходимости. Индетерминизм основывается на принципе объективной необходимости, принимая последнюю за фатализм.
Еще Декарт в своих трудах отмечал, что «следствие отстает во времени от причины из-за ограниченности чувственных восприятий человека» [2]. Тогда как для Бога все явления и события находятся в одной (математической) модели, для субъекта по причине ограниченных возможностей чувств явления распознаются в некоторой последовательности. Следовательно, то, что субъект одни явления воспринимает следствиями или причинами других явлений, может быть ошибочным представлением.
Исходя из этих рассуждений, математика представлялась практически единственной наукой, которая способна предсказывать будущее, предсказывать благодаря полученным ранее соотношениям. Такие соотношения зачастую наиболее ясно и достаточно полно объясняли и объясняют реальность. Вследствие этого, реальный мир отождествлялся как совокупность объектов, движения которых в пространстве и времени описываются математическими формулами, а «Вселенная в целом - как огромная гармоническая машина, построенная и существующая на основе математических законов» [11]. Эти математические законы заданы однажды и навсегда, заданы самим Богом, и ничто и никто не в силах их изменить. Такой подход очень долгое время воспринимался как единственно правильный. Практически до тех пор, пока развитие естественных наук не вышло на принципиально новый уровень.
В точных науках детерминизм был представлен следующим рассуждением. Пусть состояние некоторого множества объектов в произвольно выбранный момент времени известно. Тогда состояние этого же множества в любой другой момент времени в будущем может быть определено путем вычислений. Такие вычисления имеют вид конкретных функциональных соотношений.
Однако не всегда какое-либо функциональное соотношение выражает действительно реальную причинно-следственную связь. Например, Дж. Максвелл указывал на существование ситуа-
