CC BY
35
УДК 821.161.1
В. Н. Яранцев
Редакция журнала «Сибирские огни», Новосибирск
Особенности поэтики романа Г. Д. Гребенщикова «Былина о Микуле Буяновиче»: структурный и жанровый аспекты
Симметричность композиции «Былины о Микуле Буяновиче», указывающая на особую организацию текста как ряда ценностно значимых локусов, тесно связана с жанровой природой произведения как сложного сплава эпоса, фольклора и драматургии. Немалую роль в генезисе романа сыграл и «эмигрантский» текст, особенно И. Бунина и А. Ремизова, вступивший с «сибирским» дореволюционным текстом Г. Гребенщикова в своеобразный творческий контакт, диалог. «Строительная» метафора, вскрывающая суть и функции ло-кутивности в «Былине...», обнаруживает жизнестроительный аспект в произведении писателя, реализовавшего главную метафору своей книги в постройке Чураевки - особого «идеологического» поселения, «скита» в американской глубинке. Таким образом, роман Г. Гребенщикова является подлинным феноменом, артефактом, рожденным сломом эпох и мировоззрений.
Ключевые слова: локус, топос, композиция, «областничество», храм, былина, пьеса, притча.
В творческом наследии писателя Георгия Дмитриевича Гребенщикова роман «Былина о Микуле Буяновиче» (1924) стоит, как отмечалось исследователями, особняком. Исключая немногие современные работы, в основном О. С. Сироты \ их внимание сосредоточено на главном создании писателя, деле всей его жизни -многотомной эпопее «Чураевы». В то же время именно в процессе создания «Былины о Микуле Буяновиче» (далее - «Былина») Г. Гребенщиков пришел к идее продолжить сюжетные, «персонажные» и идейные линии своего первого романа «Братья Чураевы», развернуть ее в 12-томную эпопею. Так, в первом, парижском издании «Былины» писатель поместил список, план будущих романов 2.
1 См., например: Сирота О. С. Проблемы сохранения развития русской культуры в условиях эмиграции первой волны: культурно-просветительная деятельность и литературное творчество писателя-эмигранта Г. Д. Гребенщикова: Дисс. ... канд. филол. наук / Моск. гос. ун-т. М., 2007.
2 «1. Спуск в долину. 2. Веления земли. 3. Трубный глас. 4. Сто племен с единым. 5. Ощетиненная Русь. 6. Океан багряный. 7. Лобзания змия. 8. Пляска во пламени. 9. В раб-
Яранцев Владимир Николаевич - заведующий отделом критики журнала «Сибирские огни» (ул. Вертковская, 10, офис 315, Новосибирск, 630048, Россия; yarantsewn@mail.ru)
Сибирский филологический журнал. 2014. № 4 © В. Н. Яранцев, 2014
Можно предположить, что «головокружительный успех» «Братьев Чураевых» при его первом издании за границей в 1921 г. предопределил намерение Г. Гребенщикова писать его продолжение. Однако необходимо отметить, что писатель не столько пытается таким образом развить успех, в том числе коммерческий, сколько осуществляет замысел, где каждый роман выступает «кирпичиком» будущего грандиозного строения. Замысел при этом, сам по себе духовно максималистский, космически масштабный, апеллирующий к «светлому грядущему всего человечества, «в муках прошлого постигающего тайну новых радостей» [Гребенщиков, 2006б, с. 216], имеет отчетливо архитектонический, «строительный» характер. Не зря в предисловии «От автора» к американскому изданию «Братьев Чураевых» Г. Гребенщиков использует образ «храма радостей жизни» [Гребенщиков, 2006а, с. 22], который «строится» многими поколениями людей в ожидании этого светлого грядущего.
То, что это не просто метафора, а содержательно и концептуально значимый принцип поэтики в творчестве Г. Гребенщикова, и свидетельствует «Былина», на наш взгляд, являющаяся художественным осуществлением «строительной» метафоры, и материализуется, в первую очередь, композиционно. «Былина» в этом аспекте предстает своеобразной моделью для будущих 12-томных «Чурае-вых», своеобразным алгоритмом для «строительства» более значимого и объемного произведения, настолько математически правильно расположены части и главы этого произведения, количественно совпадающие с гипотетическим 12-томником. Так, «Былина» состоит из 3-х частей-«сказаний», каждая из которых содержит по 4 главы-«рассказа: итого 12 сегментов текста (если не считать эпилога-«Послесказания»). Подобная конструкция оставалась бы чисто математической, искусственной, тенденциозно заданной, если бы не отсутствие усложненности, установка на устную речь («былина», «сказание»!), пафос русскости, что позволяет автору без особых усилий сочетать поэзию и прозу, лирику и публицистику.
Ощутимая архитектоничность произведения, поддерживаемая «строительной» метафорой, реализуется и в поэтике хронотопов-локусов единства места, времени и действия, как правило, в виде конкретного объекта, строения: изба (крестьянская, купеческая, чиновничья, кержацкая), тюрьма, усадьба, монастырь, замок, церковь. Сюжетная и идейно-тематическая линия «Былины» строится как последовательная смена главным героем этих локусов, завершающаяся Храмом гипотетически сбывшейся утопии человеческого единения, «светлой радости» как выражения чаяний героев произведения и самого автора. Данные локусы выполняют не только функцию места действия, «сцены», где разыгрываются драматические, на грани трагических, события «Былины», но и обладают особым качеством в связи с идеологическим заданием автора. Пользуясь тем, что термин «локус» как сравнительно недавно введенный в научный оборот, в первую очередь, Ю. Лотманом не имеет окончательной дефиниции, мы обозначим параметры этого необходимого для данной статьи термина в соотнесении с близким ему термином «топос».
В статье «Проблема художественного пространства в прозе Гоголя» Ю. Лот-ман оперирует понятием «тип пространства» на основе закрытого («отграниченного») и открытого («место», где «пересекаются волшебный и обыденный миры») пространств, подчеркивая условность понятия границы, которое существует, «чтобы его нарушить... актом воли» [1992, с. 421, 434]. С этой точки зрения, т. е. степени «закрытости», и следует различать локусы (большая степень) и топосы
стве у раба последнего. 10. Суд Божий. 11. Идите львами. 12. Построение храма». См.: Ца-регородцева С. С. Роман Г. Д. Гребенщикова «Чураевы»: от замысла к воплощению // Сибирский текст в русской культуре: Сб. ст. Томск: Сибирика, 2003. С. 57.
(минимальная степень), так как в «Былине» задачей Г. Гребенщикова является сюжетное и смысловое движение от локусов избы, тюрьмы, замка, церкви и топо-сов Сибири и России к главному пространственно-временному концепту - Храму будущего, т. е. в конце концов к утопии 3. Тем не менее для писателя «почвенного», крестьянского по происхождению и характеру его творчества, локусы ценностно и реально не менее значимы, чем топосы, так что вряд ли можно говорить об иерархичности данного ряда локусов и топосов. Не менее важно для обоснования локутивно-топосной структуры этого произведения и его драматургическое происхождение: оно создавалось на основе двух ранее написанных пьес, тогда как именно в пьесах локутивность, т. е. обусловленность сценическим оформлением художественного материала в жестких границах сцены, и является основным «видовым» признаком.
Необходимо также рассмотреть локусы «Былины» в соотнесении с близким понятием хронотопа в интерпретации М. Бахтина, который также писал о хронотопах «разных степеней и объемов», открытости / закрытости и «хронотопиче-ских ценностях». Так, смежность хронотопа «порог» с хронотопами лестницы, передней и коридора у Достоевского предполагает выход за границы дома в хронотоп улицы и площади с преодолением жанровых границ романа и выходом «в большой хронотоп мистериального и карнавального времени» [Бахтин, 2012, с. 489, 494]. Эта интенсивность хронотопической организации произведения с явно выраженной локутивно-топосной структурой оказалась свойственна только творчеству Достоевского, в прозе которого ученый открыл также полифонизм, диалогичность, карнавальность как хронотопически значимые моменты. При всей значимости Достоевского для творчества Г. Гребенщикова, наиболее очевидной в «Братьях Чураевых», локусы в «Былине» хронотопически мотивированы иначе. Если у Достоевского, особенно в «Преступлении и наказании», хронотопичность инициируется и поддерживается одержимостью идеей его героев, а типы хронотопов исключительно городские, то у Г. Гребенщикова локутивность обоснована регионально-сибирским, «областническим» характером его произведений.
В раннем периоде творчества писателя это выражалось в рассказах, наследующих традиции сибирских бытописателей, в первую очередь Н. Наумова. Однако Г. Потанин в статье «Роман и рассказ в Сибири» (1876), утверждая, что именно «рассказами Наумова началась сибирская беллетристика» [Литературное наследство Сибири, 1986, с. 236], подчеркивал социологичность писателя, его умение правдиво и добросовестно создавать типы крестьян и кулаков-«миро-едов», имущественные отношения между ними. Ученик Г. Потанина, главного сибирского «областника», Г. Гребенщиков, однако, шел по пути преодоления очеркового бытописательства и социологизма через усложнение идейно-художественной структуры своих рассказов и повестей. В том числе и путем использования пейзажа как «изображения природы через быт и знакомство с укладом жизни сибиряков посредством пейзажных описаний» [Барбашова, 2012, с. 18].
3 «В "Былине" утопия "Храма мира и любви" как локус только обозначен, находясь в неком идеальном пространстве за рамками данного текста и потому рассматривать утопический дискурс здесь, видимо, нужно в других аспектах, например, аксиологическом. Сложный генезис "Былины", восходящий и к "сибирскому тексту", и к "эмигрантскому", заставляет актуализированную здесь проблематику исследовать в основном в формальном плане, с общекультурологическими коннотациями. Как, например, у В. Ю. Прокофьевой: "Все многообразие исследованных и подлежащих исследованию художественных локусов сводятся к трем ключевым для русской культуры: - СТРАНА, ГОРОД, ДОМ (выделено автором. - В. Я.), которые представлены в тексте как словесно-образная фиксация геополитических и бытовых пространств"». См.: Прокофьева В. Ю. Категория «пространство» в художественном преломлении: локусы и топосы // Вестн. Оренбург. гос. ун-та. 2005. № 11. С. 90-91.
Немалую роль при этом играет ярко выраженный географический, «ландшафтный» принцип изображения, как например, в зачине рассказа «Свора». С другой стороны, дореволюционные рассказы Г. Гребенщикова совмещают в себе такие виды пейзажей, как реалистический «пейзаж правды видения» и символический «пейзаж настроения», как у И. Бунина, о чьем влиянии будет сказано ниже.
В произведениях Г. Гребенщикова, даже при отсутствии акцентированного описания локусов (произведения «с исключенной пейзажной формой», по Е. Бар-башовой), сама локутивность, несомненно, присутствует. Прежде всего, благодаря общей «установке на областничество», исходившей от его главы. Локусы тут мотивировались в бинарных оппозициях: Сибирь - Россия, деревня - город, крестьянская изба - изба богатея. Варианты локутивности у писателя могли быть самыми разнообразными, как, например, в рассказе «Пришельцы», где переселенец из России, разбогатев, разорил приютившего его поначалу старожила Зотея. Ведущую роль здесь играет «строительная» метафора: «новые, глиняные, крытые соломой избы» новоселов и старый дом Зотея, который «покосился, врос в землю, почернел» [Гребенщиков, 2004а, с. 44, 46]. Смысл рассказа принято толковать как разрушение «гармонического уклада сибирских «пейзан», которым неведомо буржуазное хищничество, вторгающееся извне», крах крестьянской идиллии, прямолинейная реализация «областнической доктрины», неубедительное в эстетическом отношении» [Анисимов, 2005, с. 260]. Однако частота использования этого сюжета разрушения «идиллического хронотопа», говоря словами М. Бахтина, в пользу свойственных романам Достоевского указывает не на единичный «эксперимент, а на характерную черту в мировоззрении Г. Гребенщикова. Ее можно назвать амбивалентностью изображения сибирского мира, мотивированного «областнической» идеей уникального и самодостаточного топоса Сибири и ее локусов, но и дисгармоничностью, внутренней противоречивостью. Так, в рассказе «Змей Горыныч» виной гибели ее главных героев является не только приезжий из России железнодорожный механик, но и сами герои, местные - удалой ямщик Спиридон и своенравная красавица Маремьяна.
Эта же коллизия, основанная на амбивалентности изображения предельно отграниченного от остального мира крестьянского социума, положена в основу первого романа эпопеи «Братья Чураевы». В романе эта амбивалентность, по сравнению с рассказами, усилена перенесением локусов деревни и избы в старообрядческие скиты, т. е. самые отдаленные даже для Сибири места. Как пишет К. Анисимов, это изоляция от мира в романе не только «в топографическом отношении», но и в символическом: «На этой, конечно же, символической - пространственной детали автор делает ожидаемый акцент» [Там же, с. 270]. Тем драматичней распад, а затем гибель общины Фирса Чураева, предопределенная вторжением в этот идиллический хронотоп его сына Василия, после жизни в Москве ставшего чужаком. Драма переходит в трагедию, когда Г. Гребенщиков вводит свой роман в пространство романа Достоевского «Братья Карамазовы» (см. знаковое сходство заглавий романов), идеологическое и «персонажное».
Первую часть «Былины» Г. Гребенщиков задумал еще в Сибири, до революции, и в ней можно найти все приметы данного алгоритма: топос Сибири, локус избы бедного крестьянина Петрована, вторжение Проезжего, разрушающего устоявшуюся жизнь, ревность соседа Ильи, влюбленного в дочь Петрована Дуню. С тем отличием, что действие здесь предельно локализовано, подчеркнуто автором композиционно - делением этой и других частей на 4 «рассказа». Изба Пет-рована, где разыгрывается трагедия Дуни - жертвы зависти и ревности односельчан, обвинивших ее в «разврате» (связи с Проезжим), и последующий распад семьи (исчезновение Дуни, уход главы семьи с сыном Микулкой «в народ»), приобретает свойство семантического поля, где социальная проблематика (бедность семьи, нещадная эксплуатация их местными богатеями) сочетается с нравственно-
философской и религиозной - перелом в душе Дуни, отразившийся на судьбе Микулы: «Из огромных глаз ее впервые глянул на толпу бесстрашный, огненно-глазый, не знающий ни о каких законах, ни о каком стыде, ни о каком Боге, дьявол» [Гребенщиков, 2004б, с. 342]. В это поле входит также и региональная, «областническая» (действие происходит в Сибири) проблематика, маркером которой служит сюжетная линия с Проезжим, чье появление и приводит к трагедии. Характерно, что этот так и не названный по имени персонаж является ссыльно-политическим, обозначая важный для «сибирского текста» контекст беспочвенного, враждебного сибирскому миру «народника»-россиянина. Семантическое поле всего указанного ряда локусов расширяют также мотивы встречи героя (с изменившей свой облик сестрой, с Анисьей Ивановной, роковой зазнобой, из-за которой он идет на каторгу, с ее слугой, «юродивым» Яшей, с княжной, вернувшей ему веру в Бога и людей) и судьбы, которая в каждом «рассказе» и локусе имеет непредсказуемые повороты. Их объединяет мотив пути как долгого и мучительного восхождения Микулы к правде и истине жизни не только своей, но и общечеловеческой. Это восхождение к вечным истинам сквозь многочисленные грехи разбойника и каторжника, ставшего атаманом шайки «царем Буяном», в предпоследнем локусе княжеского замка превращается в настоящую мистерию, когда бывшие подельники поджигают замок. Обнявшись с княжной, Микула восклицает: «Вижу, Господи, Твой лик пречистый, огненный! Вижу суд Твой праведный!» [Там же, с. 572].
Однако автор на этом не ставит точку: воскрешая своих сожженных героев в эпилоге-«послесказании», он возводит свое произведение в ранг апокрифа о жизни святого, чье разбойничье прошлое было наваждением, но все-таки необходимым. История о храме, который никак не могли достроить без «пятачка за-цвелого», лежащего за иконой «Милостивого Николы», возвращает к началу романа, так как икона эта находится в избе Петрована и нашел этот пятачок Микулка, положив его за икону. Таким образом, ряд локусов замыкается, и можно говорить о тождестве избы Микулки и его отца и церковного, «чудно завершенного» храма, за которым стоит мифологема «Храма мира и любви бессмертной» [Там же, с. 573], а также тождество Микулки и святого Николая. Учитывая сибирский контекст книги, можно предположить, что здесь есть отзвук исконно сибирской легенды о Беловодье - крестьянском рае, находящемся где-то на Алтае. Однако творчество писателя, как мы уже видели, не было «чисто» сибирским, если понимать под этим этнографическое бытописательство и очерковый реализм как отражение социально-экономических отношений. По словам Л. Якимовой, «традиция предельного социологизирования творчества писателей», наложившая «свой отпечаток на понимание творческой сути Г. Гребенщикова», не должна заслонять главное в писателе - видеть в его произведениях «не столько классовые столкновения, противоречия между бедностью и богатством или имущественные отношения. сколько нравственную оценку поведения человека, то, как соотносит он свои поступки с Совестью, Истиной, Душой» [1993]. Не случайно его рассказы 1910-х гг. воспринимались столичной критикой как общероссийские: «Не будь книга Г. Гребенщикова озаглавлена "В просторах Сибири", - писал рецензент журнала «Современник», - читатель едва ли скоро догадался бы, что все эти Архипы, Игнаты, Даниловны - сибиряки: так же мало специфически сибирского в попах, урядниках, писарях» [Анисимов, 2005, с. 256]. Роман «Братья Чу-раевы» эту тенденцию к преодолению сибирской локальности закрепил, сделав главной чертой поэтики Г. Гребенщикова. «Областническая идея, являясь порождением политизированной публицистики 60-х гг. XIX в.», тяготевшая «к построению четких ценностных антитез, важнейшей из которых являлась коллизия Сибири и "центра", в гребенщиковском романе, - считает К. Анисимов, - преодолевалась и трансформировалась». «Областническая локальность в романе Г. Гре-
бенщикова словно пытается открыться миру, влиться в него», - пишет далее исследователь [Анисимов, 2005, с. 286-287].
Это «вливание» происходило в последующих романах эпопеи, а также непосредственно в жизни самого Г. Гребенщикова, преодолевшего свою сибирскую локальность эмпирически, оказавшись сначала на юге «белой» России, а затем в эмиграции. Факт всеобщего признания романа «Братья Чураевы» и последовавший «головокружительный успех» говорят об этом достаточно ясно. Можно даже говорить о переломе в жизни и творчестве Г. Гребенщикова, когда он попадает в новую для него среду, в том числе и творческую, что не могло не сказаться на произведениях писателя, на которых видны следы влияния двух важных для него писателей - И. Бунина и А. Ремизова. В. Росов даже утверждает, что «пропуск» в мир «большой литературы», «подлинное признание» Г. Гребенщиков получил «именно благодаря Бунину» [С двух берегов, 2002, с. 220] 4. В письмах И. Бунину 1918-1922 гг. Г. Гребенщиков называет его «Чародеем Великого Русского Слова», «одним из тех святых, ради которых будет прощена и спасена Господом Богом многогрешная русская литература. В письме 18 ноября 1921 г. он восторженно писал: «Я давнишний Ваш восхищенный почитатель. А вчера какой взрыв восторга, вернее, радости вызвали Вы Вашими новыми вещами, что я танцевал на месте, точно меня электричеством зарядили Вы» [Там же, с. 239].
Этот «заряд», очевидно, помог Г. Гребенщикову скорректировать при написании «Былины» свое отношение к народу в сторону резко отрицательного. И если в 1-й части «Былины», начатой в Сибири, автор еще дает возможность Дуне покаяться перед отцом в своем неверии и испытать «острую боль» воспоминаний о прежней, полной «благодати Божией», жизни, то во 2-й части ее брат Микула предстает отпетым разбойником «с волчьим пачпортом, без имени родного, как последний сукин сын» на свете» [Гребенщиков, 2004а, с. 419], собирающийся либо убить Вавилу и найти его клад, «либо подломить церковь» [Там же, с. 423]. А в первом же «рассказе» 3-й части Микула только и делает, что убивает: «Убивал из ненависти и для забавы, убивал из доблести и из мести, убивал по приказанию власти и из страха. И много убивал он, не считая» [Там же, с. 503]. В характеристике освобожденного революцией народа Г. Гребенщиков во многом совпадает с И. Буниным, его публицистикой тех лет: «Изнасиловали волю и убили понятие о справедливости - да здравствует! Потеряли сердце, душу, совесть -да здравствует! Изнасиловали чужих жен и дочерей, прокляли отцов и матерей, предали друзей, растлили детей - да здравствует! Пошли войной и лютой казнью брат на брата - да здравствует! Водворился голод и мор и людоедство - да здравствует!» [Там же, с. 502]. Однако, как и И. Бунин, Г. Гребенщиков помнил о лучших сторонах народа - трудолюбии, доброте и религиозности. В самые решительные моменты своих преступлений Микула вдруг теряет весь свой пыл, вспоминая детство, дом, семью. А в конце 3-й части, как уже было сказано, решив покончить со своим кровавым «ремеслом», гибнет в пожаре, чтобы восстать обновленным и уверовавшим. Воскресший в «Послесказании» Микула уже человек вне времени - характерны в этом смысле безвозрастность («молодые вовсе, а седые!» - [Там же, с. 581]) и физическая слепота при зоркости духовной.
Здесь очевидны параллели с рассказами И. Бунина тех лет, когда создавалась «Былина» (1921-1923). Тот «заряд», о котором уже говорилось, Г. Гребенщиков получил, слушая чтение И. Буниным своих рассказов в парижском салоне
4 Личное знакомство писателей состоялось в июне 1918 г. Г. Гребенщиков сотрудничал в газете И. Бунина «Южное слово», в Париже был введен им в круг ведущих писателей -Д. Мережковский, З. Гиппиус, А. Куприн, И. Шмелев. После отъезда Г. Гребенщикова в США в октябре1923 г. их личные отношения прекратились. В 1933 г. выдвигался одновременно с И. Буниным и Д. Мережковским на Нобелевскую премию.
М. О. и М. С. Цетлиных 17 ноября 1921 г. В одном из них «О дураке Емеле, какой вышел всех умнее» звучала горькая насмешка над символизировавшем русский народ Емелей, у которого «думка одна - себя не трудить, а на свете послаще пожить», а с «государством-то» «и без меня управятся» [Бунин, 2001, с. 203]. Другой, «Косцы», наоборот, звучал подлинным гимном русскому народу-труженику. Но тот народ оказался далеко в прошлом: «Это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже вовеки» [Там же, с. 190]. Неслучайно произведения И. Бунина-эмигранта в основном создавались на дореволюционном материале, побудив, видимо, и Г. Гребенщикова сделать определенную уступку архаике в содержании и форме произведения. Отсюда в «Былине» и склонность к сказовой манере, обращение к святочному и песенному фольклору, диалектная лексика, что уже имело место в «Братьях Чураевых». Отсюда и жанровая модификация в заглавии - «Былина», хотя по масштабу поднятых проблем это, безусловно, роман с ярко выраженным эпическим началом.
Однако генезис «Былины», предыстория его создания весьма непросты, так как в ней не менее очевидна и драматургическая основа. Известно, что еще в 1911 г. Г. Гребенщиков работал над пьесой «Микула Селянинович», сообщая своим сибирским корреспондентам о намерении показать им уже готовое произведение на материале «быта далекой сибирской деревни» [Сирота, 2004]. Но очевидно, замысел тогда не был завершен. И только в 1921 г. Гребенщиков не только закончил пьесу «Из слова песни не выкинешь», посвященную той же теме, но и представил ее для артистов МХТ, гастролировавших в Европе в конце ноября 1921 -мае 1922 г. [Росов, 2008, с. 174]. Вторая часть «Былины» также имела драматургический аналог: пьесу «Сказка о кладах», что совпадает с названием 2-й части романа. Она оказалась более востребованной артистами МХТ, имела «наибольший успех» среди других, написанных писателем «по заказу» театра «нескольких пьес». Именно ее, а точнее ее 1-е действие, МХТ сыграл на творческом вечере Г. Гребенщикова 30 октября 1923 г.: роли исполнили Н. Литовцева, А. Тарасова, П. Бакшеев [Хроника., 2008, с. 186]. В 1923 г. Гребенщиков, как можно предположить, переработал пьесы в роман в 3-х частях и 4-х «рассказах», дописав 3-ю часть, где и обозначил главную идею своего произведения о судьбах русского народа. «По признанию самого Гребенщикова, эта "поэма" была написана в 1923 г. на парижском чердаке в течение шести недель и была ответом на вопрос: почему случилась такая крутая перемена в душе русского народа, который, в самом деле, частью осатанел и из мирного, воспитанного русскими писателями богоискателя превратился в убийцу боевых офицеров, в вешателя ни в чем не повинных священнослужителей» [Гребенщиков, 2004б, с. 597].
Жанровый аспект этого сложно организованного произведения предусматривает также близость апокрифам и притчам. И здесь опыт А. Ремизова, творчество которого было известно автору «Чураевых», оказало свое влияние. Тем более что А. Ремизов в своих взглядах на природу зла и «крестовых мук» русского народа испытал сходную с И. Буниным и Г. Гребенщиковым эволюцию. Об этом можно судить по «Слову о погибели русской земли», явившемуся «сложным сплавом риторических вопросов о судьбе России и разноголосья откликов из разных времен: плачей, приговоров, притч и пророчеств» [Грачева, 2000, с. 136]. Отзвуки «Слова» можно найти в 3-й, самой апокалиптической, части «Былины» под названием «Царь Буян». Цикл «Николины притчи», впервые изданный в Петрограде в 1917 г., о самом популярном русском святом, помогавшем беднякам и наказывавшем корыстных и несправедливых в гуще самой жизни, в основном крестьянской, оказался писателю еще ближе. Герой «Былины» Микула обретает святость Николая только в финале. Больше напоминает ремизовского Николая старичок Яша, появляющийся во 2-й части «Былины» как слуга Анисьи Ивановны в избе пристава: его считают юродивым и безобидным, для гостей он «старичонко без-
ответный», но внешне похожий на известный образ: «голова лысая, только на висках да на затылке бахрома», лицо «чистое, румяное, нос вздернутый» и «всегда без шапки». Незадолго до смерти Яша рассказывает каторжникам про свой давний сон о пире преображенных верой каторжников в «храмине», а затем самому Микуле приходит видение этого же пира, где сияет «никогда не виданный легкий и призрачный храм нерукотворный, бело-облачный» [Гребенщиков, 2004б, с. 404, 409].
Можно предположить, что образ святого из народа, близкий Николаю Угоднику «Милостивому», в образе Яши был подвергнут Г. Гребенщиковым значительной трансформации под влиянием «строительной» метафоры на основе локусов-хро-нотопов, восходящей к главному «Храму мира и любви бессмертной». Со своей стороны, Г. Гребенщиков, уже переехав в США, в возглавляемом им издательстве «Алатас» в один год с «Былиной» переиздает «Николины притчи» А. Ремизова, в соответствии с идеологией своего полигенетического произведения, максимально приближенного к идеям Н. Рериха. Издание «Николиных притчей» (Париж; Нью-Йорк; Рига; Харбин, 1924) получило дополнительный заголовок «Звенигород окликанный», и в рецензии на эту книгу Г. Гребенщиков объяснял это так: Звенигород - это идеальный город счастливого будущего, где вечно раздается «как будто отдаленный колокольный звон, трезвон празднично пасхальной заутрени», в нем отражаются мечты «о солнечной радости голубых небес и Руси великой, какой-то по-живому прекрасной» [Гребенщиков, 2004б, с. 469]. Николай Угодник здесь не просто «русский Бог», а воплощение лучших черт русского народа, главная из которых «русская незлобивость». Этот новый смысл в традиционном толковании ремизовской книги как «умение» автора говорить от имени народа, а не описывать и, «как бы изнутри, находясь в нем» (З. Гиппиус), не «народничать», а принимать из рук народа нить рассказа», «творимой легенды, начало которой в XI в.» (К. Мочульский) [Ремизов, 2001, с. 717-718], связан с Н. Рерихом и его идеями новой общности людей на иных основах жизни. Этим духом новой «радостной» веры проникся здесь и А. Ремизов, который, как пишет Г. Гребенщиков, «в свои притчи и сказания о святом Николае Угоднике включил свои подписи к картинам Рериха, этого живого русского Николая, подвижника в искусстве и скорбях духовных». И здесь же апофеозом, словно в унисон, звучат голоса А. Ремизова, Н. Рериха, Николая Угодника и Г. Гребенщикова в подписи к одной из миниатюр художника: «Новый город вы выстроите, и будет он краше и правдивее всех городов, новый город, окликанный» [Гребенщиков, 2004б, с. 469].
Г. Гребенщиков воплотил этот завет в созданном им поселке в США с русско-сибирским названием «Чураевка», мечтая построить ее и в Сибири, и по всему миру. Главным же в его «Былине», таким образом, действительно оказалась «строительная» метафора, ставшая эмпирическим фактом, хоть и не столь масштабным, как в книге. В этом и заключается своеобразие и оригинальность этого произведения, которое можно назвать литературно-жизнестроительным феноменом, созданным на перекрестке региональной сибирской, общероссийской и эмигрантской литературы, на стыке жанров и мировоззрений, эпох и континентов.
Список литературы
Анисимов К. В. Проблемы поэтики и литературы Сибири XIX - начала XX в. Особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005.
Барбашова Е. Н. Традиции пейзажного бытописания и стиль рассказа начала XX века (Г. Д. Гребенщиков, А. Е. Новоселов, С. И. Исаков). Красноярск, 2012.
Бахтин М. М. Собр. соч. М.: Языки славянских культур, 2012. Т. 3: Теория романа (1930-1961).
Бунин И. А. Сочинения: «Ночь отреченная». М.: Лаком-книга, 2001. (Серия «Литература русского зарубежья о А до Я»)
Грачева А. М. Алексей Ремизов и древнерусская культура. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2000.
Гребенщиков Г. Д. Избранные произведения: В 2 т. Томск: Сибирика, 2004а. Т. 1: Повести и рассказы. Былина о Микуле Буяновиче.
Гребенщиков Г. Д. Избранные произведения: В 2 т. Томск: Сибирика, 2004б. Т. 2: Егоркина жизнь. Публицистика Гонец: письма с Помперага.
Гребенщиков Г. Д. Чураевы: Братья Чураевы. Роман в трех частях. Спуск в долину. Роман. Барнаул, 2006а. Т. 1. (Библиотека журнала «Алтай»)
Гребенщиков Г. Д. Чураевы: Веления земли. Роман. Трубный глас. Роман. Барнаул, 2006б. Т. 2. (Библиотека журнала «Алтай»)
Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1986. Т. 7.
Лотман Ю. М. Избранные произведения: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1.
Ремизов А. М. Собр. соч. М.: Русская книга, 2001. Т. 6: Лимонарь.
Росов В. Георгий Гребенщиков: письма из Ля-Фавьера // Алтайский текст в русской культуре: Материалы IV Межрегион. конф. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2008. Вып. 4.
С двух берегов / ИМЛИ РАН. М., 2002.
Сирота О. С. Духовные искания русского народа в романе Г. Д. Гребенщикова «Былина о Микуле Буяновиче» // Алтайский текст в русской культуре. Барнаул, 2004. Вып. 2. С. 41-42.
Хроника жизни и творчества Г. Д. Гребенщикова. // Г. Д. Гребенщиков и Г. Н. Потанин: диалог поколений (письма, статьи, воспоминания, рецензии). Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2008.
Якимова Л. П. Творчество Г. Гребенщикова в новом социально-историческом контексте // Изв. СО РАН. История, филология и философия. Новосибирск, 1993. С. 57-58.
V. N. Yarantsev
Particularities of the poetics of the novel «Bylina about Mikula Buyanovich» by G. D. Grebenshchikov: the structural and genre aspect
The symmetry of the composition of «Bylina about Mikula Buyanovich», pointing to a special organization of the text as a number of loci significant from the value standpoint, is closely connected with the genre nature of work as a complicated alloy of epos, folklore and dramatic art. A considerable role in the genesis of the novel was also played by the «emigrant» text, especially that of I. Bunin and A. Remizov, that made a peculiar creative contact, dialogue, with the «Siberian» pre-revolutionary text of G. Grebenshchikov. The «construction» metaphor revealing the essence and functions of locutivnost in «the Bylina.» finds a life-building aspect in the work of the writer who realized the main metaphor of the book in constructing Churayevka - a special «ideological» settlement, «monastery» in an American remote place. Thus, G. Grebenshchikov's novel is a genuine phenomenon, an artifact born by the demolition of eras and outlooks.
Keywords: locus, top wasps, composition, localistic tendencies, temple, bylina, play, parable.
