CC BY
143
УДК 821.161.1.09-31Куваев
И. С. Емельянов
Особенности хронотопа и образ человека в романе Олега Куваева «Территория»
СВФУ им. М.К. Аммосова, г. Якутск, Россия
Аннотация. Рассматриваются художественные особенности романа Олега Михайловича Куваева «Территория». Актуальность исследования связана с тем, что проблема хронотопа романа до настоящего времени является недостаточно изученной. В статье выделяются те особенности произведения, которые позволяют отнести его к числу романов с «хронотопом порога». Анализируются особенности пространственной организации текста, сочетание отдельных локусов в едином всеобъемлющем пространстве «государства», приобретающем черты универсального макрокосма. Рассматриваются особенности времени в романе. Анализ данной стороны произведения позволяет выделить несколько временных «пластов» в повествовании: легендарное, мифологическое время Территории и историческое время, к которому относятся описанные в романе события. Временная и пространственная организация произведения значительно усложняется сочетанием разных темпоральностей, «личных хронотопов» героев романа. Таким образом, автор романа придает Территории черты конкретного, узнаваемого пространства и наделяет описанные в романе события и его героев признаками вполне определенной исторической эпохи, ив то же время творчески преображает их, добиваясь впечатления универсальности, обобщенности пространственно-временных характеристик. В связи с этим в статье оспаривается утверждение об «утопическом хронотопе» произведения. В основе созданного в романе и связанного с его хронотопическими характеристиками образа человека, как убеждает исследование текста, лежат нормативные требования, свойственные советской эпохе: коллективизм, преданность идее, осознанное отношение к общественно значимым, сверхличным целям. Важнейшей характеристикой героев Куваева становится преданность делу. Труд является необходимым условием формирования полноценной человеческой личности. В романе эти качества присущи многим героям, в наибольшей степени Чинкову и Баклакову. Однако выявленные особенности хронотопа романа дают писателю возможность показать эти качества не только как воплощение советского идеала, но и как вневременные, непреходящие человеческие ценности. Таким образом, роман Куваева «Территория» стал не только документом эпохи, но и запечатлел размышления писателя о времени и человеке.
Ключевые слова: Куваев, роман «Территория», хронотоп, темпоральность, «личный хронотоп», образ человека в литературе, соцреализм, советская литература, жанр, философский роман.
ЕМЕЛьяНОВ Игорь Степанович - к. филол. н., доц. каф. русской и зарубежной литературы ФЛФ СВФУ им. М.К. Аммосова. E-mail: krzl@inbox.ru
EMELIANOVIgor Stepanovich - Candidate of Philological Sciences, Associate Professor of the Russian and Foreign Literature Department, Faculty of Philology, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
I. S. Emelianov
Chronotope Features and the Human Image in Oleg Kukaev's Novel "The Territory"
M.K. Ammosov North-Eastern Federal University, Yakutsk, Russia
Abstract. The article examines the artistic features of the novel by Oleg Mikhailovich Kuvaev "The territory". The relevance of the research is related to the fact that the problem of the novel's chronotope has not been sufficiently studied to the present. The article highlights those features of the work, which allow attributing it to the number of novels with the "chronotope of threshold." The features of the spatial organization of the text, the combination of individual loci in a single all-encompassing "state" space that acquires the features of a universal macrocosm are analyzed. We consider the features of time in the novel. Analysis of this side of the work allows us to identify several temporary "layers" in the narrative: the legendary, mythological time of the Territory and the historical time to which the events described in the novel belong. The temporal and spatial organization of the work is greatly complicated by a combination of different temporalities, "personal chronotopes" of the novel's heroes. Thus, the author of the novel gives the Territory the features of a concrete, recognizable space and endows the events described in the novel and its heroes with signs of a very definite historical epoch, and at the same time creatively transforms them, seeking an impression of universality and generalization of space-time characteristics. In this regard, the article disputes the claim about the "utopian chronotope" of the work. At the heart of the image of man created in the novel and associated with its chronotopic characteristics, as convinces the study of the text, lie the normative requirements inherent in the Soviet era: collectivism, devotion to the idea, conscious attitude to socially significant, superpersonal goals. The most important characteristic of Kuvaev's heroes is devotion to the cause. Labor is a prerequisite for the formation of a full-fledged human person. In the novel, these qualities are inherent in many heroes, most of all Chinkov and Baklakov. However, the revealed features of the chronotope of the novel give the writer an opportunity to show these qualities not only as an embodiment of the Soviet ideal, but also as timeless, enduring human values. Thus, Kuvaev's novel "The territory" became not only a document of the era, but also captured the writer's reflections on time and man.
Keywords: Kuvaev, novel "The territory", chronotope, temporality, "personal chronotope", man's image in literature, socialist realism, Soviet literature, genre, philosophical novel.
Введение
Творчество Олега Михайловича Куваева (1934-1975) представляет собой интересный феномен русской литературы второй половины ХХ века. Появление его произведений в 1960-е гг. было явлением закономерным, подготовленным как личной биографией автора, так и самим развитием советской литературы. Особое внимание привлек опубликованный в 1974 году роман «Территория», признанный практически сразу лучшим произведением Куваева. Он не только прославил писателя на родине и стал самой читаемой его книгой, но также обеспечил ему широкую известность за рубежами СССР, был переведен на ряд языков, среди которых английский, немецкий, арабский, японский и другие. В нашей стране уже к концу 70-х гг. ХХ века роман стал в ряд таких произведений, которые сейчас именуют «культовыми», он был высоко оценен читателями и критикой. Во второй половине 1980-х гг., во времена перестройки и далее на рубеже ХХ-ХХ1 столетий интерес к творчеству Куваева и его роману заметно упал. Ушедшая в прошлое советская эпоха обрекла на забвение многие произведения художественной литературы, рожденные этой эпохой. Казалось, что такая судьба будет и у романа «Территория». Однако интерес к О. М. Куваеву и его произведениям не исчез безвозвратно. В начале XXI века появляются новые научные исследования его творчества - монография В. Иванова [1], статьи
Р. Епанчинцева [2, 3], работы А. Бурыкина [4], В. Курбатова [5] и других. Возобновляется публикация произведений писателя. Заметным событием в культурной жизни страны стала новая экранизация романа «Территория», появившаяся в 2014 г. и подхлестнувшая внимание к писателю как среди читателей, так и среди исследователей. У романа Куваева оказалась счастливая судьба, он явно имеет шанс обрести «вторую» жизнь в изменившихся условиях современной постсоветской России.
В данной статье роман «Территория» анализируется как произведение, обладающее мировоззренческими и художественными особенностями, которые отражают определенный этап в развитии советского общества и литературы. В центре анализа находится хронотоп произведения, который «определяет художественное единство литературного произведения в его отношении к реальной действительности» [6, с. 489], позволяет прояснить некоторые жанровые характеристики текста, а также концепцию человека, связанную с этим хронотопом.
С самого своего появления главный текст Куваева оценивался противоречиво, в том числе по-разному определялась жанровая принадлежность произведения. В советское время «Территорию» относили и к романам приключенческим, и к историческим, и к философским, и к социально-психологическим. Встречались такие определения, как «роман-баллада» и даже «героическое предание в форме романа-монолога с психологическими законами» [7, с. 11]. Наиболее часто книга проходила по разряду так называемых «производственных» романов, которые были широко представлены в советской жанровой номенклатуре.
Анализ художественных особенностей романа «Территория» дает возможность выявить те «вневременные» качества куваевского шедевра, которые позволяют ему оставаться актуальным литературным текстом в сознании читателя через сорок лет после появления, а также показать, что в нем запечатлены специфические черты исторической эпохи, во время которой роман был создан.
Художественное пространство в романе
В некоторых новых работах о «Территории» выделяются те особенности книги, которые позволяют по-новому трактовать жанр произведения. В частности, И. Н. Сухих отмечает в романе черты утопии: «Олег Куваев написал романтическую утопию о найденном смысле» [8, с. 643]. Аналогичной позиции придерживается Т. О. Серова, которая убеждена «в несомненной принадлежности романа О. Куваева к жанру утопического романа» [9, с. 144]. Утопия - литературный жанр, описывающий модель идеального общества. Само слово «утопия» можно перевести как «место, которого нет». Утопия подразумевает особый утопический хронотоп, традиция которого восходит к классическим текстам Т. Мора, Т. Кампанеллы и других авторов. Хронотоп утопии вынесен за пределы универсального хронотопа, он замкнут в самом себе. В каких отношениях находится «Территория» с этим утопическим хронотопом, можно ли утверждать, что именно он воплощен в романе? Для ответа на этот вопрос необходимо проанализировать особенности пространства и времени в романе.
На первый взгляд, черты утопического хронотопа в романе действительно присутствуют. Куваев описывает Территорию как особое пространство, «место, которого нет», где вместо реальных Певека, Магадана имеются условные Поселок, Город, Река. Советский Союз, то есть «универсальный хронотоп», не назван ни разу, его заменило некое условное «государство». Автор процитированной выше работы утверждает: «Территория - созданный, сконструированный автором иной мир, даже другая планета» [8, с. 642]. В начале романа это качество Территории подчеркнуто так: «Рейс ваш окончится не на той планете, с которой начался» [10, с. 89], «Вскоре вы заметите, что люди здесь отличаются от тех, что остались в семнадцати летных часах» [10, с. 90]. Однако исследование романа убеждает, что в утверждении о принадлежности «Территории» к жанру утопии содержится значительное преувеличение. При всей условности Поселок,
Город и сама Территория вполне четко локализованы в пространстве — это Северо-Восток СССР, территория, известная как Чукотка. Слова «Чукотка», «чукча» не встречаются в романе, но в его тексте достаточно лексических «отсылок» к географической реальности - «север», «тундра», «якутский» и т. д. В самом начале книги Территория описывается как «страна унтов, меховых костюмов, пург, собачьих упряжек, морозов, бешеных заработков, героизма» [10, с. 89], сопки и тундра контрастно противопоставляются «мягким пейзажам европейской России» [10, с. 90], поэтому у читателя не возникает сомнений в том, где происходят события. Очевидно, что автор руководствовался не стремлением показать условный «инопланетный» мир, а стремился создать такой образ Севера, который был бы одновременно и предельно конкретен, в том числе в подробностях быта, и максимально обобщен. В романе Куваева Север связан с вполне узнаваемыми северными «атрибутами»: тундрой, оленями, «туземцами», пургой, унтами. Северную локализацию Территории подчеркивает даже название переименованного реального «Дальстроя» - «Северстрой», с которым связаны судьбы героев книги.
Сама Территория является частью большего пространства, в романе нейтрально называемого «государством». Это условное государство условно лишь отчасти, потому что в нем расположены реальные Москва, Рига, Ташкент, Хива. Наконец, в этом большом пространстве расположена малая родина одного из главных героев книги, потомка вятских плотников Сергея Баклакова, у которого все вятское, что постоянно подчеркивает автор: и фамилия, и лицо, и речь и даже его упрямство и хитрость - «вятские». Баклаков осознает свою принадлежность вятской земле: «А насчет родины, так вы поставьте меня какой-нибудь латиноамериканской страной заведовать - я все равно вятским останусь. От этого не уйти» [10, с. 194]. В романе контрастно сопоставлена северная Территория, ее сопки и тундра с Русской равниной с ее полесьями и таежными лесами. Таким образом, условное «государство» приобретает конкретные черты реального государства - Советского Союза. Как и в случае с Территорией, черты этого государства обобщены: у него как будто нет четких границ, но есть свои Север, Юг, Запад и Восток. Пространство в романе, таким образом, не замкнуто пределами Территории, а широко развернуто, раздвинуто. Обширность пространства «государства» демонстрирует и сама отдаленность Территории: «Чтобы попасть на Территорию, вы должны сесть в самолет. Правда, летом вы можете добраться сюда и на пароходе - месячное плавание среди льда и тумана, когда кажется, что мир исчез и существуют лишь железная палуба, перекличка сирен каравана и ваша каюта» [10, с. 89], «...сейчас вы долетите без приключений. Когда же вам надоест почти сутки сидеть в самолетном кресле и продувать себе уши после посадок на забытых богом аэродромах...» [10, с. 89], «до Москвы он летел четверо суток» [10, с. 191].
Топос «государства» складывается из отдельных элементов - Территории, Москвы, вятского края, Хивы. В хронотопе романа особенно важны два последних, потому что связаны с развитием образа Сергея Баклакова. Вятские леса, родной дом, железная дорога, «старичок-лесовик» - мир его детства. Возмужавший герой покидает этот мир, но «эти молчаливые ночные сосны, облетевшие березняки, сумрак сжатых полей навсегда останутся с ним, и где бы он ни был, чем бы ни занимался в жизни, за спиной его всегда есть вятская земля и могилы предков на ней» [10, с. 196]. Описание поездки в Хиву важно потому, что здесь Баклаков открывает в себе новые качества, переживает первую влюбленность, впервые задумывается о времени. Во время посещения древнего мавзолея Пахлаван-Махмуда, глядя на «текущие вверх» по стенам и куполу линии, он приходит к мысли, что «нет никаких пределов и никаких границ. Идет нормальная вечная жизнь» [10, с. 203].
Пространство романа, таким образом, не ограничено пространством Территории и «государства», а расширяется почти до универсального, всеобъемлющего макромира. Сам топос Территории не столько противопоставлен топосу «государства», сколько является его продолжением, но с другими, новыми, «добавленными» качествами. Таким образом, условность пространства Территории в романе имеет свои пределы.
Характер времени в романе
Вопрос о том, какие исторические события и насколько достоверно изображены в книге, тоже вызывает споры. Если исходить из точки зрения, согласно которой Куваев создал утопию, то вопрос о времени в романе почти лишается смысла, потому что время утопии как бы не имеет отношения к ходу реального исторического времени. Однако всякий читатель «Территории» осознает в процессе чтения не только то, где происходят события романа (осознает топос), но и то, когда примерно они происходят, то есть на основе имеющихся в тексте указаний воссоздает в сознании особенности времени (хронос), помещает события не только в определенное место, но и соотносит их с определенной исторической эпохой.
И. Н. Сухих отмечает, что «реальная история поисков промышленного золота на Чукотке растянулась на десятилетие (1949-1959). Автор сжимает его в один геологический сезон, превращает историческое время в календарное, даже во время мифа» [8, с. 642]. Действительно, одна из особенностей романа заключается в значительной временной сконцентрированности, сюжет романа ограничен событиями одного года, что красноречиво выражено в названии трех его частей «Лето», «Осень. Зима», «Весна». Это задает не только временные границы разворачивающихся событий, но и связывает события и героев с естественным, циклическим, универсальным ходом земного времени.
Время в романе многослойно, можно выделить как минимум два временных «пласта»: мифологический и исторический. Герои «Территории» живут не только во времени историческом, но и во времени мифа Территории. У этого мифа есть свои безжалостные боги, «те самые боги, что двадцать лет назад открыли знаменитый золотоносный пояс Реки. Тогда они были действительно боги» [10, с. 110]. К богам Территории относится Илья Николаевич Чинков по прозвищу «Будда». Есть свои легендарные герои, одним из них которых станет Сергей Баклаков, о его будущей славе сказано в книге: «...спустя многие годы, во времена баклаковской славы...» [10, с. 164]. Миф Территории знает своего Адама - Марка Пугина. «Вначале был Марк Пугин. Потом оловянщики. Потом Поселок» [10, с. 231] - как будто цитирует слова из священного писания Баклаков. Легендарный Марк Пугин - «первочеловек» Территории, «своеобразный святой ХХ века, умевший стрелять, принимать роды, изучать неизвестные языки, ходить по памирским оврингам, гонять собачьи упряжки, есть мышей и вселять веру в грядущий свет» [10, с. 236], первый человек того особого типа, к которому принадлежат Чинков и Баклаков. Пугин задал человеческий архетип, воспроизводимый Территорией и востребованный ею: «В Пугине жила яростная потребность мечты» [10, с. 236]. Время мифа в романе находится на пороге своего существования, на смену мифу приходит история, боги уступают место героям. Показательна в этом отношении встреча Чинкова в Риге с Отто Яновичем Калдинем. Умирающий Калдин просит вывести «на дорогу мальчиков... Жору Апрятина и Сережу Баклакова» [10, с. 218], а сам он напоминает Чинкову вымершее доисторическое животное: «Череп быка-примигениуса. Вот!» Он понял, что ему напоминал лежавший на койке главный геолог управления Поселка» [10, с. 219].
Историческое время в романе лишено четкой определенности, календарный год обозначен, но сам этот год не указан. Однако эта условность, как и условность пространства, имеет свои границы. Одним из важных событий, которое прямо влияет на судьбы героев, является ликвидация могущественного «Северстроя». Герои романа осознают, что время для них разделилось на то, которое было до, и на то, которое будет после: «Может быть, это было последнее лето по старой методике «Северстроя» - «делай или умри» [10, с. 329]. Одним из прообразов вымышленного «Северстроя» являлся реальный «Дальстрой», упраздненный в 1957 году. Таким образом, историческое время романа - конец «сталинской» эпохи, черты именно этого времени вполне убедительно показал писатель. Важной временной приметой является неоднократное упоминание недавно закончившейся войны. Геолог Монголов - ее участник. Во время войны погиб
сын «ангела-хранителя молодых инженеров» Лидии Макаровны. Поколение Чинкова обеспечивало «ураганную добычу» золота, ибо золота требовала война. Маленький Сережа Баклаков снимал детали с немецких трофейных танков. Характерной приметой времени является употребляемая лексика, например, часто используемое слово «кадры», заставляющее вспомнить известную сталинскую фразу «Кадры решают все». Наконец, сами порядки и нормы поведения людей «Северстроя», железная, даже жестокая дисциплина в этой организации («прямота применяемых методов»), аскетизм и суровость - все это характерные приметы вполне определенной исторической эпохи, а именно 1940-1950-х гг.
Временные границы романа расширяются ретроспективными эпизодами, воспоминаниями героев, которые включают в повествование их «внетерриториальный» опыт и задают тем самым еще одно временное измерение текста. Такие ретроспекции могут быть краткими, если речь идет о второстепенном персонаже, в качестве примера можно назвать ретроспекции «Исповедь Малыша», «Вторая ошибка Салахова», ретроспектива применяется при создании образов Монголова, Куценко. Ретроспекции могут быть развернутыми, подробными. Наиболее развит в этом отношении образ Баклакова, формирование личности которого описывается как раз ретроспективно с его вятских детских лет. Также используется ретардация, например, в описании болезни Баклакова, когда время для него как будто останавливается, становится неосязамым. Однако именно это словно бы «остановившееся» время болезни становится порогом взросления героя, когда «жизнь приобретала объем, запах, цвет и теряла однозначность твердых решений» [10, с. 163]. Таким образом, кроме мифологического и исторического в романе можно выделить и время «личное», время того или иного героя. Следовательно, в романе сложно сочетаются несколько временных темпоральностей, в которых объективное время преломляется в субъективном восприятии.
В современных исследованиях отмечается, что темпоральность «позволяет проследить динамику изображаемого бытия, выявить отличия одного момента времени от другого, определить особенности душевного состояния героев» [11, с. 429]. Темпораль-ность, таким образом, «является качественным показателем времени: скорости его переживания, наполненности, плотности, направленности и т. д.» [12, с. 65]. Анализируя текст, можно выделить «частные хронотопы» героев, которые привносят в мир романа различные ценностные коннотации, так как переживаемый «момент времени» «имеет глубокий философский смысл, отражая возможные направления развития всего сущего, наличие альтернативных вариантов выбора, предполагающих оценочное действие и служащих побуждающим стимулом к движению» [13, с. 258]. Таких темпоральностей в романе несколько, субъективные времена героев, их личный ритм движения в потоке времени индивидуальны, они не совпадают. Чинков стремится как можно быстрее завершить начатое им дело, найти золото Территории, потому что для него приближается «время инфарктов»: «Когда меня хватит третий инфаркт, - сказал Чинков, - я хочу в этот миг перед смертью знать, что выполнил все, к чему был предназначен» [10, с. 216]. Молодой Баклаков ни на минуту не сомневается в том, что он бессмертен, и только опыт Территории побуждает героя иначе оценить свои «шансы» на бессмертие, но все равно он ощущает время как «нормальную вечную жизнь».
Отмеченная сложность временной организации текста оказывает влияние на читательское восприятие всего романа. Во-первых, осознается соотнесенность событий и героев с реальным историческим временем, во-вторых, создается ощущение непрерывного потока времени, в котором сливаются время историческое и время мифа, сложно сочетаются различные темпоральные ритмы. Наглядно эта концепция времени выражена в размышлениях Кьяе, потомка поколений, которые жили на Территории тысячелетиями. Образ Кьяе важен именно в связи с категорией времени, не случайно с ним тема времени и вневременных, вечных ценностей выходит в романе на первый план. Кьяе думает о времени как о веренице холмов в тундре. Холмы - события, без которых нет времени, «холмы
составляют тундру. Тундру можно сравнить с жизнью, с безбрежным ее пространством» [10, с. 135]. На взгляд Кьяе, события разных времен могут как бы существовать одновременно, как звук выстрела, который «наверное, пришел из-за дальних холмов Времени, может быть, он прозвучал пять или десять лет назад, а теперь вернулся. Наверное, так. Или пришел из будущего» [10, с. 137].
Таким образом, размышления Кьяе ярко характеризуют время Территории. Оно обладает качествами, которыми наделено в романе пространство: может быть и конкретизировано, и максимально обобщено, оно простирается от времени древнего мифа (Марк Пугин, предки Кьяе) до не вполне определенного будущего (будущая слава Баклакова), и оно же сконцентрировано, сжато в пределах календарного года (лето, осень, зима, весна). Разные времена как бы одномоментно присутствуют в пространстве Территории, сливаясь в потоке вечного Времени.
Человек в хронотопе «Территории»
М. Бахтин утверждал, что «хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен» [6, с. 342]. Образ человека в романе Куваева связан с хронотопическими характеристиками Территории и «государства». В исследованиях «Территории» была поставлена проблема главного героя романа: «по мнению Ф. Кузнецова, это Чинков, И. Дедков утверждает, что это Баклаков, Д. Мурин считает, что в романе два героя - Баклаков и Апрятин, Ю. Андреев полагает, что три - Чинков, Баклаков и Гурин» [7, с. 11]. Не ставя задачу решить проблему главного героя, выделим черты, характеризующие куваевскую концепцию человека. Очевидно, что близость к этой концепции или отдаленность от нее, большая или меньшая ее воплощенность в герое определяют его роль и значение в романе.
И самого автора, и его героев принято относить к романтикам: «О. Куваев - романтик-идеалист в широком смысле этого понятия, с одной стороны, с другой - наследник романтической традиции литературы» [2, с. 37]. Героев Куваева сравнивают с золотоискателями Д. Лондона. Казалось бы, почва для сравнений более чем очевидна - и тема, и место действия, и металл, в процессе поисков которого раскрываются характеры героев обоих писателей. Но можно отметить и существенные отличия. Территория создает особый тип людей, качества которых воплощают Чинков, авторское alter ego Баклаков и другие герои. Каждый из них индивидуален, многие наделены чертами исключительности, но они в отличие от героев Лондона не индивидуалисты. Для Куваева важна человеческая солидарность, чувство причастности к совместному делу, принадлежности к коллективу. Коллектив не ограничивается геологической партией или коллективом «Северстроя». Такие, как Чинков, мыслят масштабами страны, «государства». Причастность к «сверхобщности» делает работу героев осмысленной - она нужна не сама по себе, она имеет высокое, важное значение. Без вовлеченности в общее дело, без принадлежности к коллективу герои Куваева ощущают неполноценность жизни. Так, напри-мер, думает Салахов: «И вдруг Салахов остановился. Ответ, найденный им, был прост, очевиден. Среди множества человеческих коллективов есть, наверное, только один, который твой. Как в армии своя рота. Если ты нашел его - держись за него зубами. Пусть все видят, что ты свой, ты до конца с ними. И что у тебя все на виду. Одна крыша, одна судьба, а об остальном пусть думает государство» [10, с. 144]. И когда Салахов обретает это искомое единство со «своим» коллективом, он оказывается словно бы «ввинчен в сей коллектив, как наглухо загнанный крепежный болт в металлическую конструкцию» [10, с. 296].
В хронотопе Территории неважно прошлое человека, здесь он получает шанс на новую жизнь, начинающуюся словно с чистого листа. О прошлом говорить не принято, оно не имеет значения, важно только настоящее, а оно определяется выполняемой человеком работой. Работа создает человека - императив куваевской Территории.
Именно по отношению к делу оценивают людей в романе. Следует подчеркнуть, что в «Территории» автор запечатлел советскую «духовную» реальность, отразил те ценности, которые были приняты как нормативные в советской идеологии и которые формировали сознание человека. Цель куваевских героев - нормативная советская цель, она не столько индивидуальна, сколько коллективна. Высшей целью и добродетелью является не золото, а работа, та сила, «которая заставляет их рисковать, тревожиться, лезть на рожон» [10, с. 216]. Характерно, что к самому золоту и к высоким заработкам чинковские «кадры» относятся демонстративно несколько небрежно. Таким образом, в системе ценностей, созданной Территорией, проявляются черты, постулируемые советской идеологией: коллективизм, осознание общественной важности решаемых задач, ключевая роль отводится трудовой деятельности. Поэтому герои романа вполне могли трактоваться литературной критикой как «строители новой жизни» или даже как «герои коммунистического труда». Характерно, что Гурин называет Баклакова «простой советский фанатик» [10, с. 220].
Показателен в связи с этим образ самого Андрея Гурина, инженера-геолога. В Гурине выделены как раз те качества, которые указывают на его «внетерриториальность», он не принадлежит хронотопу Территории. В новой, свежей одежде, белых кедах с непачкающей подошвой или в роскошном костюме он в обществе геологов «выглядел кощунственно» [10, с. 158]. Гурин читает журналы и книги на иностранных языках. Он мотогонщик и горнолыжник. В маршруты он ходит в персональной пуховке с персональной палаткой. При этом он высокий профессионал. Себя Гурин определяет так: «Я единичный философ. Следовательно, во всех случаях я за себя» [10, с. 161]. Чинков, оценив профессиональные качества Гурина, в то же время не доверяет ему, потому что Гурин не относится к «постоянному контингенту», он работает по контракту, и ему все равно, где работать. Неприятие у Баклакова вызывает не столько пижонство и «трепачество» Гурина, даже не известный цинизм, сколько индифферентность к тем ценностям, которые являются общими для людей Территории. Если Баклаков «советский фанатик», то Гурин в сравнении с ним не вполне советский человек. Как социальный тип Гурин не вполне принадлежит той исторической эпохе, которая показана в романе, то есть концу 1940-х и первой половине 1950-х гг. Очевидно, что в этом герое, который несет в себе некоторые черты персонажей «исповедальной» прозы «измученных соцреализмом» В. Аксенова, А. Гладилина и других авторов, Куваев запечатлел социальные признаки более позднего времени, когда советская система ценностей стала подвергаться коррозии, стала безразличной. Таким образом, Куваев не только ярко выразил идеал человека советской эпохи, но и увидел, что происходит с этим идеалом в конце 1960-х-начале 1970-х гг., в то время, когда создавался роман.
Отмеченные хронотопические характеристики романа выводят общие для героев этические ценности за социально-исторические, связанные с советской эпохой, границы. В романе они представлены как ценности вневременные, вечные и единственно правильные. Они как бы освящены чередой человеческих поколений. Ключевой для такого понимания аксиологии романа не случайно становится точка зрения Кьяе. Именно он, носитель традиционной и древней культуры, фактически высказывает краткую авторскую оценку: «За долгие годы жизни мимо Кьяе прошло много людей. Ему нравилось думать о них, о сказанных ими словах. От одних людей пахло потом. Даже мысли их, так Кьяе казалось, пахли работой. Он уважал их. От других пахло деньгами. Их Кьяе жалел» [10, с. 169]. Эту аксиологическую систему разделяют все основные герои романа, она лежит в основе концепции человека, выраженной в нем, она связывает таких разных героев, как Чинков, человек уходящего в прошлое «Северстроя», и молодой Баклаков, перед которым будущее Территории. Человек, осознающий важность сверхличных, коллективных целей, человек напряженного и осмысленного труда - вот идеальный образ человека, представленный в романе Куваева.
Действительно, в центре книги Куваева прежде всего трудовая деятельность героев, та работа, которую они выполняют, дело, преданность которому формирует их личность. Все остальное так или иначе подчиненно этому главному делу. «Любовные» линии в сюжете романа скорее намечены пунктирно, не развиты, как, например, вся линия отношений Гурина и Сергушовой. Создание семьи Копковым и Людой Голливуд оказывается на периферии сюжета. В данном отношении роман не вписывался в осознаваемый жанровый канон «производственного» типа, каким он сложился к 1960-м гг., то есть прежде всего «семейной хроники», представленной, например, в «Журбиных» и «Братьях Ершовых» В. Кочетова, черты которой можно отметить в «Битве в пути» Г. Николаевой. Роман Куваева в новых исторических условиях продолжил подзабытые традиции «производственного» романа 1920-1930-х гг., таких заметных произведений советской литературы, как «Танкер «Дербент» Ю. Крымова, «Время, вперед!» В. Катаева, «Цемент» Ф. Гладкова. С ними его объединяет сосредоточенность именно на процессе «делания», труда, работы, выдвинутой в центр мировоззренческой системы автора и его героев.
Следует подчеркнуть и коренное отличие куваевского «производственного» текста от советских шедевров времен индустриализации. Оно заключается в качественно ином, гораздо более глубоком и неодномерном понимании человеческой личности, ее роли в технологическом и социальном процессе, именуемом «работой». Именно это во многом и сделало «Территорию» таким значимым произведением в момент появления, так как в советском обществе конца 1960-х и начала 1970-х гг. существовал запрос на недекларативное, внутренне гармоничное изображение современного человека, его отношения к трудовой деятельности и взаимоотношений в процессе этой деятельности, лишенное как казарменного производственного коллективизма, нивелирующего человека, что было характерно для прозы 1920-1930-х гг., так и схематического, безжизненного изображения «передовика производства» в труде и в быту, в которое выродился «производственный» роман в худших образцах жанра в 1950-1960-е гг. Исследователь литературы соцреализма Е. Добренко отмечает, что в советском искусстве дискурс о труде прошел четыре этапа: от отвращения к труду к его эстетизации, затем труд стал поэтизироваться, «и, наконец, труд стал рассматриваться с точки зрения морали» [14, с. 219], и приводит в качестве примера пьесы А. Гельмана «Заседание парткома» («Протокол одного заседания») (1975), «Мы, нижеподписавшиеся» (1978), в которых наглядно проявилась злободневная нравственно-этическая проблематика. В данном отношении роман «Территория» оказывается в одном ряду с другими произведениями соцреализма 1970-х гг., в которых дискурс о труде смещается в сферу этики и ставятся вопросы о смысле жизни и назначении человека.
Заключение
Таким образом, роман О. Куваева «Территория» уже не вполне «производственный» роман классического соцреалистического типа, но и не совсем утопия. Он является образцом тех мутаций, которые происходили в литературе соцреализма во второй половине ХХ века, когда в стремлении запечатлеть черты «реального социализма» художник соединял вполне утопический идеал и черты реальной советской практики. В результате появилось сочинение, жанровая принадлежность которого едва ли может быть однозначно определена, в нем действительно сплетаются реалистический «производственный» роман и роман философский с пафосом советской утопической романтики.
Из всех выделенных М. Бахтиным «хронотопических ценностей» в романе Куваева заметны черты хронотопа порога, как «хронотопа кризиса и жизненного перелома» [6, с. 494]. Кризис переживают многие герои романа: Чинков, Баклаков, Монголов, Жора Апрятин, Салахов. Чинков должен принять решение в сложных условиях ликвидации «Северстроя», что существенно меняет жизнь всего коллектива: это переломный год, последний год «работы по-старому». Для Баклакова описанный в романе год является переломным в жизни, потому что в течение его происходят такие важные события, как смерть отца,
прощание с малой родиной. Баклаков оказывается буквально на грани жизни и смерти. Ему, как и другим участникам событий, необходимо принять важное для себя решение.
Хронотоп порога сочетается с мотивом встречи. Собственно, такие встречи в романе, где герои разбросаны на большом пространстве государства и Территории, происходят постоянно: встреча Чинкова и Баклакова, представителей разных поколений одного дела, одной работы; Чинкова и Калдиня; встреча Баклакова и Кьяе; встреча Баклакова и Катинского; встреча антиподов Баклакова и Гурина и т. д. Это перелом времен, когда циклическое время мифа сменяется линейным временем истории, это встреча прошлого и настоящего Территории с будущим. Хронотоп порога, как отмечет Бахтин, отличается «высокой эмоционально-ценностной интенсивностью» [6, с. 494], время в этом хронотопе «в сущности, является мгновением, как бы не имеющим длительности и выпадающим из нормального течения биографического времени» [6, с. 494]. Отмеченные выше особенности проявляются в хронотопе романа «Территория»: внутренняя эмоциональная напряженность в поисках верного решения, сжатость поисков золота в пределах календарного года, наконец, своеобразное «соседство, пересечение и переплетение» [6, с. 494] разных времен, существенно усложняющих хронотопические характеристики текста. Результатом этого усложнения становится созданный писателем образ человека, размышляющего о своей сущности и предназначении, живущего в определенное историческое время, но дела и поступки свои оценивающего пред лицом Вечности.
Таким образом, Куваев запечатлел в своей книге советскую реальность, отразил ценности, которые были приняты в советском обществе как нормативные. Романтизм писателя несет отпечаток советской романтики, и в этом отношении он не только наследник романтических традиций мировой литературы, но и советской литературы эпохи индустриализации и в целом литературы соцреализма. Падение интереса к роману в годы перестройки и последующее почти забвение в 1990-е гг. можно объяснить полным несовпадением, даже конфликтом тех идеалов, которые постулирует писатель, с реальностью позднесоветской и постперестроечной эпохи. Вернувшийся интерес к роману Куваева объясняется прежде всего его высокими художественными достоинствами, в числе которых отмеченные выше особенности хронотопа произведения. Они дают возможность увидеть в нем одновременно и своеобразный документ эпохи, и философский роман, ставший итогом размышлений писателя о человеке и вечных, непреходящих ценностях.
Л и т е р а т у р а
1. Иванов В. В. Куваевская романистика. Романы О. Куваева «Территория» и «Правила бегства»: История создания, духовное и художественное своеобразие: Опыт исследования. - Магадан: Кордис, 2001. - 148 с.
2. Епанчинцев Р. В. Этические и эстетические воззрения писателя Олега Куваева // Вестник СевероВосточного государственного университета. - Выпуск 10. - Магадан: Изд-во СВГУ, 2008. - С. 33-37.
3. Епанчинцев Р. В. Модели организации системы персонажей в рассказах и повестях О. Куваева // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. Аспирантские тетради. - Выпуск №24(55). - СПб., 2008. - С. 110-113.
4. Бурыкин А. А. Проза Олега Куваева в контексте современной русской литературы последней четверти ХХ века // Творческая индивидуальность писателя: традиции и новаторство. Межвуз. сб. науч. ст. — Элиста: КалмГУ, 2003. - С. 14-24.
5. Курбатов В. С. Из памяти не вычеркнуть... (за строками писем и книг Олега Куваева). - Магадан: ОАО «МАОБТИ», 2000. - 287 с.
6. Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т. 3: Теория романа (1930-1961 гг.). - М.: Языки славянских культур, 2012. - 880 с.
7. Иванов В. В. Романы Олега Куваева «Территория» и «Правила бегства» (история создания, духовное и художественное своеобразие): автореф. дис. ... канд. филол. наук. МПГУ. - Москва, 2000. - 16 с.
8. Сухих И. Н. «Территория» Олега Куваева: поэтика жанра // Русский язык и литература
в пространстве мировой культуры: Материалы XIII Kонгресса МАПРЯЛ (г. Гранада, Испания, 13-20 сентября 2015 года) / Ред. кол.: Л. А. Вербицкая, K. А. Рогова, Т. И. Попова и др. - В 15 т. - Т. 14. — СПб.: МАПРЯЛ, 2015. - 741 с.
9. Серова Т. О. Жанровые особенности романа О. ^ваева «Территория» // Инновационные и приоритетные направления в преподавании гуманитарных дисциплин в техническом вузе. Сборник трудов по материалам III Международной научно-практической конференции 21 апреля 2016 г. / Kоллектив авторов - «Издательские решения», 2016. - 241 с.
10. ^ваев О. М. Избранные произведения. - В 2 т. - Т. 2. - М.: Мол. Гвардия, 1988. - 494 с.
11. Темирболат А. Б. Kатегории хронотопа и темпорального ритма в литературе. - Алматы: Ценные бумаги, 2009. - 504 с.
12. Муха О. Я. Значение темпоральности в процессе реализации эстетической перцепции // Mixtura verborum 2013: время, история, память: философский ежегодник / под общ. ред. С. А. Лишаева. -Самара: Самар. гуманит. акад., 2014. - 178 с.
13. Трунова Н. В. Аксиологическая составляющая темпоральной картины мира // Языковые процессы в эпоху глобализации: Материалы Международного научного семинара (Москва, 22 декабря 2016 г.) / Под общ. ред. М. Н. Николаевой. - М.: МГПУ, 2016. - 316 с.
14. Добренко Е. Политэкономия соцреализма. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 592 с.
R e f e r e n c e s
1. Ivanov V. V. Kuvaevskaia romanistika. Romany O. Kuvaeva «Territoriia» i «Pravila begstva»: Istoriia sozdaniia, dukhovnoe i khudozhestvennoe svoeobrazie: Opyt issledovaniia. - Magadan: Kordis, 2001. - 148 s.
2. Epanchintsev R. V. Eticheskie i esteticheskie vozzreniia pisatelia Olega Kuvaeva // Vestnik Severo-Vostochnogo gosudarstvennogo universiteta. - Vypusk 10. - Magadan: Izd-vo SVGU, 2008. - S. 33-37.
3. Epanchintsev R. V. Modeli organizatsii sistemy personazhei v rasskazakh i povestiakh O. Kuvaeva // Izvestiia Rossiiskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A. I. Gertsena. Aspirantskie tetradi. - Vypusk №24(55). - SPb., 2008. - S. 110-113.
4. Burykin A. A. Proza Olega Kuvaeva v kontekste sovremennoi russkoi literatury poslednei chetverti KhKh veka // Tvorcheskaia individual'nost' pisatelia: traditsii i novatorstvo. Mezhvuz. sb. nauch. st. — Elista: KalmGU, 2003. - S. 14-24.
5. Kurbatov V. S. Iz pamiati ne vycherknut'... (za strokami pisem i knig Olega Kuvaeva). - Magadan: OAO «MAOBTI», 2000. - 287 c.
6. Bakhtin M. M. Sobranie sochinenii. T. 3: Teoriia romana (1930-1961 gg.). - M.: Iazyki slavianskikh kul'tur, 2012. - 880 c.
7. Ivanov V. V. Romany Olega Kuvaeva «Territoriia» i «Pravila begstva» (istoriia sozdaniia, dukhovnoe i khudozhestvennoe svoeobrazie): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. MPGU. - Moskva, 2000. - 16 c.
8. Sukhikh I. N. «Territoriia» Olega Kuvaeva: poetika zhanra // Russkii iazyk i literatura v prostranstve mirovoi kul'tury: Materialy XIII Kongressa MAPRIaL (g. Granada, Ispaniia, 13-20 sentiabria 2015 goda) / Red. kol.: L. A. Verbitskaia, K. A. Rogova, T. I. Popova i dr. - V 15 t. - T. 14. — SPb.: MAPRIaL, 2015. - 741 c.
9. Serova T. O. Zhanrovye osobennosti romana O. Kuvaeva «Territoriia» // Innovatsionnye i prioritetnye napravleniia v prepodavanii gumanitarnykh distsiplin v tekhnicheskom vuze. Sbornik trudov po materialam III Mezhdunarodnoi nauchno-prakticheskoi konferentsii 21 aprelia 2016 g. / Kollektiv avtorov - «Izdatel'skie resheniia», 2016. - 241 s.
10. Kuvaev O. M. Izbrannye proizvedeniia. - V 2 t. - T. 2. - M.: Mol. Gvardiia, 1988. - 494 c.
11. Temirbolat A. B. Kategorii khronotopa i temporal'nogo ritma v literature. - Almaty: Tsennye bumagi, 2009. - 504 s.
12. Mukha O. Ia. Znachenie temporal'nosti v protsesse realizatsii esteticheskoi pertseptsii // Mixtura verborum 2013: vremia, istoriia, pamiat': filosofskii ezhegodnik / pod obshch. red. S. A. Lishaeva. - Samara: Samar. gumanit. akad., 2014. - 178 s.
13. Trunova N. V. Aksiologicheskaia sostavliaiushchaia temporal'noi kartiny mira // Iazykovye protsessy v epokhu globalizatsii: Materialy Mezhdunarodnogo nauchnogo seminara (Moskva, 22 dekabria 2016 g.) / Pod obshch. red. M. N. Nikolaevoi. - M.: MGPU, 2016. - 316 s.
14. Dobrenko E. Politekonomiia sotsrealizma. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2007. - 592 s.
