CC BY
124
УДК 821.161.1.0 ББК 83.3(2Рос=Рус)1
Трофимова Нина Владимировна,
доктор филологических наук, профессор, ФГБОУВПО «Московский педагогический государственный университет», ул. Малая Пироговская, д. 1, стр. 1, 119435 г. Москва, Российская Федерация
E-mail: [email protected]
ОСОБЕННОСТИ ФОРМЫ И СТИЛИСТИКИ ПЛАЧЕЙ В ЛЕТОПИСНЫХ ВОИНСКИХ ПОВЕСТЯХ
Аннотация: Плачи в древнерусской литературе—литературная форма, изученная недостаточно. Не решён вопрос о родовой принадлежности этого явления, мало исследованы конкретные образцы жанра. Задача данной статьи — рассмотреть типы, формы и стилистику плачей, включённых в летописные воинские повести XI-XVI вв. как один из самых распространённых жанров, и решить вопрос об их родовой принадлежности. Материал работы составляют плачи, вошедшие в воинские повести наиболее значительных русских летописей. На основе наблюдения над ними выделены три основных формы: упоминание, описание с передачей содержания и введение текста плача. Первые две формы характерны для изображения плачей групп персонажей, а третья появляется в тех случаях, когда нужно передать плач отдельных лиц, в том числе автора. Все формы плачей эмоциональны, что отражается в их стилистической системе, включающей лексические повторы, риторические и синтаксические средства, библейские цитаты. Эти особенности свидетельствуют о лирическом характере рассматриваемого жанра. Ключевые слова: воинская повесть, летопись, лирический жанр, плач.
Н. И. Прокофьев, размышляя над системой жанров в древнерусской литературе, указывал на то, что одни «имели самостоятельное распространение, другие и самостоятельное, и в качестве вставного мотива или формы включались в другие жанры» [8, с. 31]. Среди последних исследователь назвал плачи, считая их лирическими произведениями и отмечая их возможное бытование внутри житий, повестей, сказаний [8, с. 34].
Плачи привлекали к себе внимание небольшого круга исследователей. Важнейшей в изучении этого жанра работой остаётся глава «Лиро-эпические плачи в древнерусской литературе» в монографии В. П. Адриановой-Перетц «Очерки поэтического стиля Древней Руси». Исследовательница указала на основные темы плачей: «скорбь по умершем..., горестная судьба, разлука, военное поражение,... бедствия
© Трофимова Н. В., 2014
разорённого войной города или государства» [1, с. 135] и рассмотрела на обширном материале влияние народных причетей и библейско-византийских плачей на древнерусские тексты. Этот жанр она считала лиро-эпическим.
Задача данной работы — проследить особенности плачей в летописных воинских повестях (поскольку из текстов летописей В. П. Адрианова-Перетц обратила внимание главным образом на плачи по умершим князьям), а также вернуться к вопросу о родовой принадлежности жанра.
Прежде всего, воинские повести могли содержать упоминание плачей, т. е. плач как мотив. Одним из ранних в «Повести временных лет» был плач киевлян
о погибшем в битве на Нежатиной Ниве киевском князе Изяславе: «...и не б^ лз^ слышати 1гёнья в плач^ велиц^ и вопггё, плакася о немь весь городъ Киевъ» [2, стб. 193]. Обратим внимание на то, что уже в кратком сообщении используются средства усиления эмоциональности: синонимы (плач и вопль), повтор однокоренных слов (плач, плакася), эпитет «велик».
В Киевской летописи подобным образом упоминается плач всей Руси о поражении войска Игоря от половцев, причём используется неточная цитата из Библии, придающая эмоциональность тексту: «И тако во день святаго воскресения наведе на ня Господь гн^въ свои, в радости м^сто наведе на ны плачь и во веселье м^сто желю на р^ц^ Каялы» [2, стб. 642-643] (ср.: «и превращу праздники ваши въ жалость и вся п^сни ваша въ плачь» Ам. 8: 10).
В повести о приходе татар во Владимирскую землю в Лаврентьевской летописи дважды появляются упоминания плачей: сначала князей и горожан — «Всеволодъ и Мстиславъ с дружиною своею и вси гражане плакахуся зряще Володимера», взятого в плен татарами, а в то время, когда начался приступ к городу, упоминается плач всех жителей: «И бысть плачь великъ в град^, а не радость, гр^хъ ради нашихъ и неправды» [3, стб. 462], снова с антитезой, напоминающей библейский текст, и эпитетом «велик».
В аналогичном тексте по Никоновской летописи плачи упоминаются ещё дважды: узнав о взятии Москвы и гибели людей, собираясь на битву, «князь велики же Юрьи Всеволодичь слышевъ то, и плакавъ много со владыкою Митрофаномъ, и со княгинею своею, и з д^тми и з боаря своими, слезы многи пролиаша, и вниде въ церьковь <...> и бысть плачь велий во град^, и не б^ слышати другъ ко другу шаголюща въ слезахъ и въ рыдании» [4, т. 10, с. 106-107]. Когда стало ясно, что Владимир будет взят татарами, князья, владыка и воевода, бояре и люди «возплака-шеся плачемъ велиимъ, и внидоша вси въ церковь пречистыя Богородици соборную <...> и бысть кричяние, и вопль и плачь велий во град^» [4, т. 10, с. 108]. В летописи XVI в. заметно усиление эмоциональности мотива за счёт использования слов с корнем «плач», синонимов, тавтологии и повторяющегося эпитета «велий».
Дважды упоминаются плачи в повести о междоусобной битве на Липице, рассказывающей о победе новгородцев с князем Мстиславом над владимирскими князьями, захватившими новгородские земли и пленных, по большинству списков Никоновской летописи: когда Юрий с Ярославом прибежали с поля боя, «бысть плачь велий» [4, т. 10, с. 74, стб. 1], а затем говорится о том, что в битве погибло
много славных новгородцев «и плакася о нихъ намного князь Мстиславъ Мстисла-вичь» [4, т. 10, с. 75, стб. 1].
Упоминание плача Дмитрия после нашествия Тохтамыша на Москву есть в краткой повести об этом событии в Тверском сборнике: «...князь великий Дми-трей поиха на Москву, и вид^ изгыбель нача плачь великъ и горко стогнание» [10, стб. 442]. Несмотря на краткость всей повести, автор подчёркивает печаль князя использованием синонимических сочетаний.
Таким образом, упоминания плачей князей и горожан встречаются в воинских повестях, написанных в разных землях и в разное время. Темы их — военные поражения и судьба разорённых русских земель и жителей, взятых в плен. Они могут быть краткими и пространными, но в них изначально заложено эмоциональное начало. Можно отметить и некоторые устойчивые приёмы в упоминаниях плачей: эпитет «велик (велий)», отсылку к цитате из книги пророка Амоса, а также тавтологию, нагнетание однокоренных слов, синонимию.
Вторая форма — описание плача с передачей его содержания, при этом отрывок не облечён в форму прямой речи персонажей. Таков, например, фрагмент повести о Сендомирском взятии под 1261 г. в Галицко-Волынской летописи, в котором речь идёт об изгнании жителей, которым предстояло погибнуть, из взятого татарами города: «...и бысть плачь великъ и рыдание, мужи плакахуся св^рьстьниць своихъ, матери же плакахуся чадъ своихъ, брать брата, и не бысть кто помилуя ихъ» [2, стб. 854].
В более поздних повестях, написанных в конце XIV—начале XV вв., эта форма становится пространнее и эмоциональнее. Так, повесть о нашествии Тохтамыша в редакции Рогожской и Симеоновской летописей содержит пространное описание плача с помощью ряда из 28 существительных, передающих проявления чувств и называющих сами чувства: «И бяше въ град^ вид^ти тогда плачь и рыдание и вопль многъ, слезы, крикъ великъ, стенание, охание, сетование, печаль горкаа, скорбь, б^да, нужа, горесть смертнаа, страхъ, трепеть, ужасъ, дряхлование, шцезнование, попрание, бещестие, поругание, поносъ, см^хание врагомъ, укоръ, студъ, срамота, поношение, уничижение» [9, стб. 145].
Распространённое описание плача находится и в повести о нашествии Едигея по Московскому летописному своду конца XV в.: «Отци и матери плакаху, зряще чад своих разбиваемых и умерыцвляемых, тако же и чада рыдаху разлучениа от родитель своих, и не бысть помилующаго, ниже избавляющаго, ни помогающего. И бысть тогда въ всей Рускои земли всемъ христьяномъ туга велика и плачь неуте-шим и рыдание и кричанье, вся бо земля пленена бысть наченъ от земли Рязань-скые и до Галича и до Белаозера, вси бо подвизашася и вси смутишася, многы бо напасти и убыткы всем человекомъ здеяшася и болшим и меншим и ближним и далним, и не бысть такова, иже бы без убытка былъ, но вси в тузе и скорби мнозе и печалью одержими» [5, с. 326]. Здесь подробное описание автором положения русских городов раскрывает содержание плача жителей. Средства, использованные в этом описании, сходны с теми, что использовались в упоминаниях плачей, но более насыщены: это цепочки синонимов и однородных членов, анафоры, пост-
позиция прилагательных, синтаксически параллельные конструкции. Появляется новый эпитет к слову «плач» — «неутешим».
Хотя плачи рано начинают упоминаться в летописях, они нечасто приводятся в воинских повестях в речах персонажей, т. е. становятся собственно литературными формами. Одним из первых можно считать плач Ярополка об убитом отце Изяславе, который следует за уже упоминавшимся плачем киевлян о князе после битвы на Нежатиной Ниве: «Ярополкъ же идяше по немь плачася съ дружиною своею: “Отче, отче мои, что еси бес печали пожил на св^т^ семь. Многи напасти приемъ отъ люд^и и от братья своея. Се же погибе не от брата, но за брата своего положи главу свою”» [2, стб. 193]. Вероятно, в последней фразе плача слышится отзвук библейского текста: «.. .болши сея любве никто же имать, да кто душу свою положить за други своя» (Лк 15: 13).
Яркий пространный образец жанра — плач Игоря, взятого в плен во время неудачного похода 1185 г. против половцев, помещённый вслед за упоминанием общего плача русских земель. Этот плач отличается тем, что передаёт чувства и мысли героя, оценивающего причины поражения своего войска. Первая часть посвящена покаянию в грехах: Игорь оплакивает своё участие в междоусобных войнах, рисуя картину бед, принесённых им мирным жителям Переяславской земли, и считая своё поражение карой за них. Вторая часть описывает его собственное положение — полководца, лишившегося ближайших родных и войска, оказавшегося в плену у врагов. Последняя фраза речи Игоря превращает плач в молитву, ибо он обращается к Господу с просьбой о милости. В плаче использованы эмоциональнориторические и поэтические средства: метафорические образы («и все смятено шгёномъ и скорбью тогда бывшюю», «лютыя и немилостивыя раны подъяша» [2, стб. 643], «се нын^ вижю другая мучения в^ньца приемлюще» [2, стб. 644], риторические вопросы, дополненные анафорой («Гд^ нын^ возлюбленыи мой брать? Гд^ ньпгё брата моего сынъ? Гд^ чадо рожешія моего? Гд^ бояре думающей? Гд^ мужи храборьствующеи? Гд^ рядъ полъчныи? Гд^ кони и оружья многоц^ньная?» [2, стб. 643]), ряды однородных членов («Тогда бо не мало зло подъяша безвиньнии хрестьани, отлучаеми отець от рожении своих, брать отъ брата, другъ от друга своего и жены отъ подружии своихъ и дщери от материи своихь и подруга от подругы своеа» [2, стб. 643]). Ритмический характер текста создаётся с помощью синтаксического параллелизма, парных сочетаний, постпозиции прилагательных.
В повести о приходе Батыя на Рязань по Новгородской I летописи текст завершается эмоциональным авторским отступлением-плачем: «И кто, братъе, о семь не поплачется, кто ся нас осталъ живыхъ, како они нужную и горкую смерть подъяша. Да и мы то видавше устрашилися быхомъ и гр^ховъ своихъ плакалися съ въздыханиемъ день и нощь; мы же въздыхаемъ день и нощь, пекущеся о имении и о ненависти братьи» [6, с. 75].
В пространной повести о Куликовской битве по Новгородской IV летописи в эпизоде выступления московского войска в поход упоминается плач мирных жителей, проводивших своих близких: «...и бысть в град^ Москві туга велика, и по
вс^мъ его приделомъ плачь горкъ, и гласъ и ридание, и слышано быстъ, сиречь высокыихъ, Рахиль же есть дыхание крепко, плачющися чадъ своихь и великимъ рыданиемь, въздыханиемь, не хотя утишитися, зане пошли с великимъ княземъ за всю землю Русскую на остраа копьа. Да кто уже не плачется женъ он^хъ рыда-ниа и горкаго ихъ плача?» [7, с. 315-316]. Четырежды использованные однокоренные слова с корнем «плач», причём один раз с новым эпитетом «горкъ», и дважды синоним к ним «рыдание» эмоционально нагнетают настроение перед появлением краткого плача женщин, «каяждо к соб^ глаголаше: “Увы мне, убогаа наша чада! Уне бы намъ было, аще бы ся есте не родили, за сиа злострастныя и горкиа печали вашего убийства не подняли быхомъ; по что быхомъ повинні пагубі вашей?”» [7, с. 316]. В тексте использованы мотивы, характерные для плачей по убитым, но этот плач произносится в то время, когда воины только отправились в поход, исход которого неизвестен, однако матери уже оплакивают сыновей как погибших.
В повести о нашествии Тохгамыша на Москву в той же Новгородской IV летописи помещён пространный плач о погибших, который произносит церковь: «...плачется церкви о чад^хъ церковныхъ, паче же о изьбьеныхъ, яко матере о чад^хъ плачющеся» [7, с. 336]. В плаче отчётливо просматривается ритм однородных членов, выдерживается принцип синтаксического параллелизма с анафорой («О, чада церковнаа! О страстотрыщи избьении, иже нужную кончину подъ-ясте, иже нужную смерть притрыгёст^ от огня и меча, от поганыхъ насильства!»; «Вси лежать, вси уснуша и почиша, вси пос^чени быша и избьени быша...» [7, с. 336]). Широко используются риторические вопросы, восклицания, обращения, парные сочетания синонимов, гомеотелевты на основе именных сочетаний («Церкви стоящи не имуще л^п^і ни красоты... Гд^ четци и п^вци? где клиросници, церковници? <...> іЛста зовущаго ни т^кущаго <...> ни слышати славословиа и хвалословления, не бысть въ церквахъ стихословиа и благодарениа» [7, с. 336]). Примечательно, что, хотя говорится о плаче церкви, в середине него слышится авторский голос: «Увы мн^! страшное се слышати, страшнее же тогда было видута; гр^си же наши то намъ сътворили» [7, с. 336]. Текст этой редакции повести не случайно некоторые исследователи связывают с деятельностью Епифа-ния Премудрого, поскольку структура и стилистика текста напоминают написанные им жития, в частности, плач церкви есть в «Житии Стефана Пермского».
В повести о битве на Липице в редакции Тверского сборника в авторское отступление о величии победы, содержавшееся в ранних редакциях повести, добавлена после первого восклицания реплика, смещающая акценты в оценке событий, а затем присоединено описание поля битвы, что превращает это отступление в плач: «О многыа победы, братиа! Кто не въсплачется слышавъ сию горкую победу надъ своею братиею, вытие прободеныхъ и гласъ протинаемыхъ, и еще живыхъ сущихь и кричащихъ отъ болезни? Многое бо множество избытихъ, яко ни умь человеческий не можетъ смыслити; не токмо па боищи костры мертвыхъ, но и по многымъ м^стомъ лежаше трупне, овии мертви, а друзии еще дышуще; много же отъ нихъ и переимани и повязани, плачущеся гръкымъ плачемъ, видяще своихь мертвыхъ не погребеныхъ» [10, стб. 322—323]. Этот авторский
плач, соединённый с упоминанием плача потерпевших поражение, подчёркивает ужас междоусобных битв.
Эмоциональный настрой плача автора поддерживается описанием плача горожан. После рассказа о бегстве князя Юрия с поля битвы во Владимир летописец привёл картину народного плача во Владимире и Суздале, подчёркивающую горе простых жителей: «Быстъ же плачь неут^шимъ въ Володимер^ и въ Суждаггё, плачуще стари немощей д^тей своихъ, а жены мужей своихъ, а малии отцевъ своихъ и братий; не б^ бо такого двора, ид^же бы кричаниа и въпля не было, и странно б^ видати челов^^ изъопухша отъ слезъ» [10, стб. 323]. Это описание плача передаёт его содержание, эмоциональность подчёркивается ритмизацией текста с помощью синтаксически параллельных элементов, использования повторов и синонимов.
Редкий для летописей индивидуальный женский плач, продолжающийся молитвой, встречается в рассказе Никоновской летописи о сборах Ивана IV в поход на Казань. Царь произносит наставление царице Анастасии, утверждая мысль
о том, что гибель за православную веру не есть смерть, но жизнь вечная, и прося жену пребывать во время похода в подвигах духовных и молитвах. Летописец эмоционально рисует состояние царицы в этот момент: «...уязвися нестерпимою скорбию и не можаше отъ великие печали стояти, аще не бы благочестивый царь свою супружницу своима рукама удръжалъ, хотяше бо пастися на землю, и на многъ часъ безгласна бывши и плакася горко; и егда возможе отъ великыхъ слезъ удръжатися и проглаголати государю благочестивому царю», Анастасия произносит плач: «Ты убо, благочестивый государю мой, заповеди хранишь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, еже ти хотящу душу свою положити за православную в^ру и за православныя христиане, азъ же како стерплю отшествие своего государя? Или кто ми утолить горкую сию печаль? Или кто ми принесетъ и пов^лаета великую сию милость ота Бога на благочестивомъ моемъ государе, яко благочестивый царь всея Руси самодръжецъ отъ всемилостиваго и вседръжителя Бога милость получи и съ вс^мъ своимъ христолюбивымъ воиньствомъ брався съ нечестивыми и одол^ти и на свое царство здравъ възвратися?..» [4, т. 13, с. 185]. Дальше плач переходит в молитву, обращённую сначала ко Господу, а затем к Богородице с просьбой о милости и победе. Плач этот интересен тем, что он адресован собирающемуся в поход супругу и содержит горестные размышления о будущей разлуке и надежду на благополучное окончание похода благодаря милости Божьей. Эмоциональное его наполнение разнообразнее, чем в предшествующих образцах летописных плачей. В тексте использованы анафорические конструкции, подчёркивающие печаль царицы, повторы однокоренных слов, одного и того же слова, синонимов, отражающих мысль о том, что поход находится под покровительством Божьим, так как предпринят против неверных православными христианами.
Рассмотрев примеры плачей в летописных воинских повестях ХІ-ХУІ вв., можно отметить следующие их особенности. Плачи имеют три основных формы: упоминание, описание с передачей содержания и введение текста плача. Чаще всего упоминаются и описываются плачи групп персонажей, а приводятся плачи отдельных лиц, в том числе авторские. Все формы плачей эмоциональны, что подчёрки-
вается системой лексических повторов, синтаксических средств, использованием библейских реминисценций. Устойчивым эпитетом, вводящим данную жанровую форму, можно считать плач «велик (велий)», позднее появляются и повторяются эпитеты «неутешим» и «горек».
Приведённый материал, на наш взгляд, свидетельствует о том, что большинство плачей в воинских повестях представляют собой лирические элементы, лишь отдельные содержат эпические включения. Таким образом, можно считать плач в летописной воинской повести по преимуществу лирическим.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1 Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 185 с.
2 Ипатьевская летопись / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 1998. Т. 2. 648 с.
3 Лаврентьевская летопись / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 1997. Т. 1. 496 с.
4 Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 2000. 264 с.
5 Московский летописный свод конца XV века / Русские летописи. Рязань: Узорочье, 2000. Т. 8. 656 с.
6 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 3. 720 с.
7 Новгородская четвертая летопись / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 4, ч. 1. 728 с.
8 Прокофьев Н. И. О мировоззрении русского средневековья и системе жанров русской литературы Х1-ХУ1 веков // Литература Древней Руси: межвузовский сб. науч. тр. М.: МГПИ им. В. И. Ленина, 1975. Вып. 1. С. 5-39.
9 Рогожский летописец / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 15. 576 с.
10 Тверской сборник / Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 15. 432 с.
Trofimova, Nina Vladimirovna,
DSc of Philology, Professor, Moscow State Pedagogical University, M. Pirogovskaya str., 1/1, 119435 Moscow, Russian Federation
E-mail: [email protected]
Abstract: In the article the types, the forms and the stylistic features of the lamentations included into chronicle military narrations are considered. Lamentations in medieval Russian literature are the literary form, studied insufficiently. The question of their literary kind is not determined, specific examples of the genre are poorly learned. The purpose of this article is to consider the types, forms and style of the lamentations included in the chronicle military narrations of XI-XYI centuries as one of the most popular genres, and determine their literary genre. The Material of the work is composed by lamentations included in the most significant chronicle military narrations. On the basis of observations on them, three main forms are distinguished: the mention, the description of the content, and the introduction of the text of lamentation. The first two forms are typical to the lamentations of groups of characters, and the third appears in those cases when it’s necessary to picture the lamentations of a separate character, including the author. All forms of lamentations are emotional and this feature is reflected in then-stylistic system including lexical repetitions, rhetorical and syntactic means, biblical quotes. These features indicate the lyrical nature of the considered genre.
Keywords: military narration, chronic, lamentation, lyrical genre.
REFERENCES
1 Adrianova-Peretts V. P. Ocherki poeticheskogo stilia Drevnei Rusi [Essays on Old Russia Poetic Style]. Moscow; Leningrad, Izd-vo AN SSSRPubl., 1947, 185 p.
2 Ipat’evskaia letopis’ [Ipat’evskaia chronicle]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 1998. Vol. 2. 648 p.
3 Lavrent’evskaia letopis’ [Lavrent’evskaia chronicle]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 1997. Vol. 1.496 p.
4 Letopisnyi sbomik, imenuemyi Patriarshei ili Nikonovskoi letopis’iu [Chronicle collection named Patriarch or Nikon’s chronicle]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2000. 264 p.
5 Moskovskii letopisnyi svod kontsa XV veka [Moscow chronicle corpus of the end of the XV century]. Russkie letopisi [Russian chronicles]. Ryazan, Uzoroch’e Publ., 2000. Vol. 8, 656 p.
6 Novgorodskaia pervaia letopis’ starshego i mladshego izvodov [Novgorod first chronicle: junior and senior versions]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2000. Vol. 3. 720 p.
7 Novgorodskaia chetvertaia letopis’ [Novgorod fourth chronicle]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2000. Vol. 4, part 1. 728 p.
8 Prokof’ ev N. I. O mirovozzrenii russkogo srednevekov’ ia i sisteme zhanrov russkoi litera-tury XI-XVI vekov [On world outlook in Russian medieval ages and genre system in Russian literature of XI-XVI centuries]. Literatura Drevnei Rusi: mezhvuzovskii sb. nauch. tr. [Literature of Old Russia: Interuniversity collection of scientific papers]. Moscow, MGPI im. V. I. Lenina Publ., 1975. Vol. 1, pp. 5-39.
9 Rogozhskii letopisets [Rogozhskii chronicle]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2000. Vol. 15.576 p.
10 Tverskoi sbomik [Tver collection]. Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete Collection of Russian chronicles]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2000. Vol. 15. 432 p.
