CC BY
213
УДК 821.161.1
И. Г. Трегубова 1
ОСИП И НАДЕЖДА МАНДЕЛЬШТАМ. ИСТОРИЯ
ОДНОЙ ЛЮБВИ
«И блаженных жен родные руки легкий пепел соберут...»
О.Мандельштам
«Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д. по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же...»
Это строки из письма Осипа Мандельштама брату. Последние слова письма обращены к верной спутнице его жизни — жене Надежде, разделявшей с ним и ссылку, и тяготы ареста, спасшей и сохранившей для нас рукописи поэта.
Надежда Яковлевна Мандельштам (Хазина) родилась 30 (18) октября 1899 года в самом конце XIX века. Отец ее был присяжным поверенным, мать — врачом. Жили в Киеве, Надя училась в гимназии. Она считала себя художницей и какое-то время работала в мастерской Александры Экстер. В 19-м году в Киеве появился Мандельштам. Встреча произошла в поэтическом подвальчике «Хлам» (Художники, Литера- торы, Артисты, Музыканты). Это была любовь с первого взгляда. Но, увы, очень скоро им пришлось расстаться: Мандельштаму опасно было оставаться в Киеве после ухода большевиков. Уезжая на юг, он обещал Наде Хазиной, что вернется и заберет ее. Действительно, через полтора года, в марте 1921-го, он разыскал ее. С тех пор они не расставались до 1 мая 1938 года — дня его последнего ареста.
Годы, прожитые с поэтом, было, конечно, самыми счастливыми для Надежды Яковлевны, но и самыми трудными.
1 © Ирина Геннадьевна Трегубова, преподаватель Академического колледжа
Владивостокского государственного университета экономики и сервиса, ул.Гоголя, 41, г.Владивосток, Приморский край, 690014, Россия, Е-mail: tr.ira@inbox.ru.
Сейчас об Осипе Мандельштаме написано больше, чем написал он сам. Самоуверенный и растерянный. Неприступно-настороженный и легковерный. Эгоистичный и отзывчивый. Агрессивно-злой и кроткий. В высшей степени обаятельный, совершенно невыносимый для окружающих. И почти всегда — беспомощный.
«...Он немножко бестолковый, ...какой-то бездомный. К нему бы нужно приставить хорошую русскую няню, которая бы мыла его и кормила манной кашей». (Э.Голлербах).
А как же Наденька?
«Русской няней» она ему не стала. Такая же безбытная. Осип Эмильевич даже называл ее «моя нищенка».
Надежда Яковлевна была на 8 лет младше поэта, и сама признается, что пришла к Мандельштаму легкомысленной девчонкой, дикаркой и разрушительницей, желающей продолжения праздника. Мандельштам огорошил ее вопросом: «А кто тебе сказал, что ты должна быть счастливой?» — и усадил за работу, которая ей и не снилась, приучая к нищете и «совместному дегтю труда». Он заставлял жену записывать его стихи, «Путешествие в Армению», «Разговор о Данте», учить наизусть «Четвертую прозу». Как будто предвидел, какая судьба ждет его и ее, и рыл одну из своих «барсучьих нор».
И вот — год 1934-й. Из «Воспоминаний» Надежды Мандельштам: «Внезапно около часа ночи раздался отчетливый, невыносимо выразительный стук. «Это за Осей»,- сказала я и пошла открывать». Первый арест. Главным поводом, разумеется, были стихи.
...Мандельштам содержался в двухместной камере, после изнуренных допросов по ночам ему казалось, что он слышит за стеной голос, похожий на голос жены. Но, может быть, это уже были галлюцинации?
Результатом следствия стал приговор: «Мандельштама... выслать в г. Чердынь сроком на три года».
28 мая состоялось свидание с женой. Первое, что бросилось в глаза Надежде Яковлевне, — обе руки мужа забинтованы. Оказалось, он перерезал себе вены лезвием бритвы...
На свидании разрешилась причин столь мягкого приговора. На то была высочайшая «милость» — «изолировать, но сохранить». Вторым чудом было то, что Надежде Яковлевне предложили сопровождать мужа в ссылку.
«Твой мир, болезненный
и странный, Я принимаю, пустота!»
До Чердыни ехали в вагоне под охраной трех солдат. Здесь Осип Мандельштам вновь подумал о самоубийстве, и это было началом
психического расстройства. По приезде Надежда Яковлевна приложила все усилия, чтобы добиться госпитализации. Получилось. Им отвели огромную пустую палату, где поставили две койки. «Я не спала пять ночей, — вспоминает жена поэта, — и сторожила безумного изгоя. Истомившись бесконечной белой ночью, под утро забывалась каким-то тревожным, как бы прозрачным сном». И все-таки не доглядела. Мандельштам выбросился из окна второго этажа земской больницы. Обошлось: вывих правого плеча.
Дальнейшая жизнь в Чердыни протекала относительно спокойно. Надежда Яковлевна тратила последние деньги на телеграммы с просьбой о помощи. Благодаря хлопотам брата Мандельштама — Александра Эмильевича — им разрешили провести оставшийся срок в другом городе. Прилагался список «запрещенных» населенных пунктов и областей. Мандельштам выбрал Воронеж.
«И страстно стучит рок
в запретную дверь к нам...»
После воронежской ссылки Мандельштам пытался зацепиться в Москве. Он пришел к секретарю Союза Владимиру Ставскому, тот был занят и не встретился с поэтом. Из Союза Мандельштам отправился в Литфонд, и там, на лестнице, с ним случился приступ стенокардии. Вызвали «скорую».
В марте Ставский все же принял Осипа Эмильевича. Был очень внимателен, пожелал хорошего отдыха (Мандельштаму накануне была предложена путевка в санаторий), обещал после возвращения помочь с работой. Хотя знал, что возвращения не будет: сам отправил Ежову письмо-приговор.
Дни, проведенные Мандельштамами в санатории, были едва ли не лучшими в их жизни. Они сами выбрали время отъезда. На станции Черусти, за Шатурой, их, как господ, ждали розвальни с овчиной, лошадки отправились по скрипучему снегу в двадцатипятиверстный путь. Оказалось, что главврача предупредили о приезде, ему было велено создать все условия для отдыха поэта. «Март стоял холодный, и мы слышали, как в лесу трещат сосны. Лежал глубокий снег, и мы ходили на лыжах»,- вспоминает Надежда Яковлевна.
Наступил май. Дали отпраздновать Международный праздник трудящихся. И нагрянули под утро.
«Мы сошлись с О.М. первого мая 19-го года, — (вновь возвращается к прошлому в своих «Воспоминаниях» Надежда Яковлевна). — Мы расстались первого мая 38-го ягода, когда его увели, подталкивая в спину, два солдата. Мы не успели ничего сказать друг другу — нас оборвали на полуслове и нам не дали проститься».
Вот так, седой, слепой, безрукий (правая рука так и не двигалась после перелома), с трудом передвигающийся (в то время он ни на шаг не отпускал от себя жену, боясь припадка), ни с кем не простившись, он отбыл в неизвестность. Таким, если не хуже, его погружали в эшелон. Смерть еще подождет четыре месяца, но для всех он уже как бы растворился, растаял и стал воспоминанием — добрым, дурным, печальным.
«Душно,-
и все-таки до смерти хочется жить...»
Почему-то за высокими примерами женской верности мы обращаемся к античным временам. Самые близкие к нам образцы, ставшие хрестоматийными, жены декабристов. Но вот же, наша современница, лицом к лицу: Надежда Мандельштам. Она и во Владивосток, на гибельную Вторую Речку кинулась бы за ним, только бы позволили.
Вот строки чрезвычайной силы и достоинства, обращенные к самому Берии: «Мне не ясно, каким образом велось следствие о контрреволюционной деятельности Мандельштама, если я — вследствие его болезни в течение ряда лет не отходившая от него ни на шаг — не была привлечена к следствию в качестве соучастницы или хотя бы свидетельницы».
Безумные слова: жена осужденного просит — кого, Берию! — считать ее соучастницей...
Да, она не была для поэта «русской нянькой», скорее, как сама определила себя, — «товарищем черных дней». А еще было в ней что-то от Булгаковской Маргариты. Она также «сливалась» с творениями своего Мастера, также спасала его рукописи, также бережно хранила о нем память.
Увы, помочь мужу Надежда Яковлевна ничем не могла. Адская карательная машина уже завертелась. В сентябре Мандельштам вместе с другими осужденными по 58-й статье в вагоне товарного поезда двигался по направлению к пересыльному лагерю во Владивостоке. На краю земли эшелон остановился. Утро 12 октября 1938 года. Последний тупик под названием «19-й километр».
Больной, задыхающийся Мандельштам переступал едва-едва, на него орали и заключенные, и лагерное начальство. Старшие бараков объявили свободные места. Осип Эмильевич оказался в 11-м. Что говорить, было страшно и жутко, тяжело и невозможно. И даже здесь он думал о ней, о Наденьке. Был уверен, что она тоже арестована. Сохранилось свидетельство Казарновского, отбывавшего срок вместе с Осипом Эмильевичем, что поэт умолял его, Казарновского, если
выживет, непременно отыскать жену: «Попросите Литфонд, чтобы ей помогли».
«Есть женщины, сырой земле родные,
И каждый шаг их-гулкое рыданье.
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших-их призванье».
После гибели Мандельштама Надежда Яковлевна вела жизнь затравленного зверя. Вернуться в Москву она не могла. Дома не было. Из Калинина она уехала накануне той ночи, когда за нею пришли. В Струнине ее не арестовали из-за молчаливой демонстрации ткачих, с которыми она работала на фабрике, и той же ночью она вновь уехала. Потом жила в Малоярославце, еще где-то, опять в Калинине.
Во время войны Ахматова спасла ее, перетащив в Ташкент. Там Надежда Яковлевна успела окончить — вероятно, заочно — университет и получить диплом
преподавательницы английского языка. Уже после войны она жила в Ульяновске, Чите, Чебоксарах, Пскове, пока не
вышла на пенсию. Но все это время хотела одного: затеряться, чтобы о ней забыли. А еще — выжить для того, чтобы сохранить наследие Мандельштама — Поэта, Мастера, чтобы узнать правду о его смерти и рассказать о ней потомкам.
Надежда Яковлевна умерла 29 декабря 1980 года, пережив мужа на 43 года. В ограде ее могилы на Старокунцевском кладбище Москвы, как бы под сенью ее дубового креста с вырезанной на нем молитвой, стоит небольшой серый камень — своеобразный эллинский кенотаф. «Светлой памяти Осипа Эмильевича Мандельштама».
