CC BY
38
феномен.
Соответственно этому двойному, стереоскопическому рассмотрению культуры Ю. М. Л. объединяет две традиции в толковании творчества — инспиративную и миметическую. И тот, и другой вид креативности совместно участвуют в производстве культурного целого. Об этом со всей определенностью написано в «Культуре и взрыве», где Ю. М. Л. обсуждает теорию искусства как отражения (названную «позитивистской») и теорию искусства как отклонения от фактической действительности (названную «неоромантической»). Обе теории «ни истинны, ни ложны», ибо и та, и другая тенденции одинаково значимы для искусства в частности и для культуры в целом. Акт творчества состоит с этой — синтезирующей — точки зрения в переводе из одной подсистемы в другую, в переходе от подражания к условности или — в обратном порядке — от условности к подражанию. Такого рода события креативности совершаются на границе двух подсистем, из которых образована культура, и являют собой ее имплозию, катастрофу, которая на парадоксальный манер обогащает ее новым смыслом. Культура принципиально экстатична, выходит из себя.
Шестидесятники на Западе надеялись очутиться в постисторическом времени. Поэтому они всячески отрицали его линейность: в интересе к recycling'^ в том числе и эстетическому (к remake'ам, к ready-made и т. п.), в размывании эпохальных границ, в наивном представлении Фрэнсиса Фукуямы об уже наступившем конце истории и во многом подобном. Для Ю. М. Л., напротив, время линейно (что он неоднократно подчеркивал в «Культуре и взрыве»), и оно направлено в открытое непредсказуемое будущее. Наличие двух взаимодополнительных подсистем в системе культуры делает возможным для автора свободный выбор между ними. Креативность эмансипирует от однозначности и входит в текст как его двойное кодирование. Текст предоставляет тем самым свободу и своему читателю-толкователю. Семиотика творчества была неразрывно слита у Ю. М. Л. с политикой — с оптимистической политикой открытых возможностей.
А. В. Крейцер
«ОСЕРДЕЧЕННЫЙ» УМ АЛЕКСАНДРА ГЕРЦЕНА (К 200-летию со дня рождения А. И. Герцена)
6 апреля 1812 г., 200 лет назад, в Москве родился А. И. Герцен, имя которого в 1920 г. в связи с 50-летием со дня его смерти было присвоено 3-му Петроградскому государственному педагогическому институту, а в 1925 г. объединенному Петроградскому государственному педагогическому институту — Российскому государственному педагогическому университету им. А. И. Герцена.
Тему для написания данной статьи подсказали те материалы, которые хранятся в музее нашего университета. Среди них есть и ряд редких изданий, переданных женой внука А. И. Герцена Неллей Юльевной Герцен в 1962 г. при посещении в то время еще института: специальный номер газеты, посвященный 50-летию со дня смерти писателя (1920), журнал «Творчество» (1920), книги, документы.
Наше внимание привлек автограф на брошюре «А. И. Герцен. К семидесятипятилетию со дня смерти», изданную в Москве в 1945 г. Его автором является Николай Анциферов, великий петербуржец, автор «Души Петербурга»: «Глубокоуважаемому Петру Александровичу Герцену от автора в знак признательности и уважения. Москва. 5/III46 г.» В этой дарственной надписи Анциферов обращался к внуку Герцена П. А. Герцену (1871—1947), известному московскому хирургу, заведующему госпитальной хирургической клиникой
I Московского медицинского института имени И. М. Сеченова.
В своей «герценовской» работе Н. П. Анциферов пишет: «Друг Герцена, "неистовый Виссарион", дал прекрасное определение его ума: осердеченный. Известно выражение: "ум с сердцем не в ладу". К Герцену оно непреложимо. Его ум ладил с сердцем. Чутко прислушиваясь к внутреннему опыту души, мысль Герцена шла своим бесстрашным путем, и сердце его подчинялось неотвратимым выводам ума, хотя бы оно и содрогалось от скорби... сочетание горячего сердца со смелым критическим умом — та особенность Герцена, которую так высоко оценили и его современники, и его потомки»1. Гоголь, столь далекий от Герцена в своем миросозерцании, писал П. Анненкову из Остенде 7 сентября 1847 г.: «В письме Вашем Вы упоминаете, что в Париже находится Герцен. Я слышал о нем много хорошего. О нем люди всех партий (курсив Н. В. Гоголя. — А. К) отзываются, как о благороднейшем человеке». Историк Мишле утверждал по поводу одной из брошюр Герцена: «Автор — русский по рождению. пишет на нашем языке с поразительной силой. и обнаруживает всюду пламенного патриота. Пока в Европе есть такие люди, еще нельзя отчаиваться»2. Виктор Гюго писал Герцену: «Я называю Вас согражданином, потому что у Вас и у меня одна лишь мысль — будущее, и под ногами одна почва — единение человечества»3. Герцен был знаком с великими людьми разных партий. Они были и его читателями. И все высоко ценили русского демократа. Н. П. Анциферов, оценивая значимость «осердеченного» ума Герцена, опирался на высказывание В. Г. Белинского, писавшего А. И. Герцену 6 апреля 1846 г.: «У тебя. талант и фантазии ушли в ум, оживленный и согретый, так сказать, осердеченный гуманистическим направлением, не привитым и не вычитанным, а присущим твоей натуре»4. Интересно, что именно Белинский уже в раннем творчестве Герцена опознал его будущий «жанр» как «соединенный», синтетический: автобиография и публицистика, бытовые картины и лирические раздумья, мысль ученого и воображение художника, спаянные в нерасчлененном синтезе. Такие особенности творчества Герцена характеризуют и личность великого русского демократа, говоря о ее цельности на основе «осердеченного» ума. Этому уму в 1920 г., когда нашему вузу в связи с 50-летием со дня смерти А. И. Герцена, было присвоено его имя, известный ученый-филолог С. Венгеров посвятил статью в изданном в Петрограде сборнике «А. И. Герцен» под редакцией Р. В. Иванова-Разумника. Статья так и называлась — «Осердеченный ум»5.
Его творческая личность, особенно если забыть об «осердеченности» ума Герцена, полна противоречий, соединяет в себе разные полюсы. Одни стороны мысли и личности Александра Ивановича использовали нигилисты и заострил Ленин. Другие — стали оружием либералов. Герцен отдал свою дань и коммунизму, и либерализму. И ныне, говоря о Герцене, встаем перед необходимостью искать третью «точку отсчета». Не указывает ли на нее Герцен некоторыми особенностями своей личности, и, в первую очередь, «осерде-ченностью» ума? С. Я. Маршак призывал: «Пусть будет добрым ум у вас, а сердце умным будет». Преображение ума и сердца видимо и есть высшая цель человека и человечества. И это преображение было заложено в душе Александра Ивановича Герцена. Не оно ли
1 Анциферов Н. П. А. И. Герцен. К семидесятипятилетию со дня смерти. Под редакцией И. Клабуновско-го / Государственный литературный музей. М., 1945. С. 4.
2 Цит. по: Анциферов Н. П. Указ. соч. С. 56.
3 Цит. по: Указ. соч.
4 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во АН СССР, 1953—1959. Т. 12. С. 271.
5 Венгеров С. «Осердеченный ум» / А. И. Герцен: Сб. статей; Под ред. Р. В. Иванова-Разумника. Пг., 1920. С. 14—18.
может быть симпатичным для нас, российских граждан, петербуржцев XXI в.? Справедливо желаем человеческого тепла, любви и сердечности. Парадоксально, что о сердечности говорит и фамилия Герцен, являющая собой производное от ласкового имени, данного ребенку матерью-немкой, ибо «герц» в переводе с немецкого — «сердце».
Именно сердечность способна объединить и примирить противостоящие друг другу политические партии и течения. Но не столько их, сколько противоположные полюсы как в душе отдельного человека, так и в мировой душе, а в равной степени душе конкретного места и — душе Петербурга, о которой когда-то, в период революции и разрухи, т. е. во время распада, столь проникновенно писал Н. П. Анциферов. В брошюре о Герцене он утверждает: «Огромные, однообразные дома —"ноевы ковчеги", образующие коридоры улиц, "мокро-холодный ветер" — все это отталкивало Герцена. Но он сумел увидеть в Петербурге и другое. Стоя перед Медным всадником, он понял, что у этого "города иная основа, иная закваска", что Петербург — "это любимое дитя северного великана, гиганта, в котором сосредоточена была энергия и жестокость Конвента 93-го г. и революционная сила его". Линия развития Петербурга ведет от Петра I к декабристам, а не к Николаю I. Приехав в город Петра, Герцен первым делом посетил Сенатскую площадь; с нее он хотел начать знакомство с северной столицей. "Все было покрыто глубоким снегом, только Петр I на коне мрачно и грозно вырезывался средь ночной темноты на сером фоне. Отчего битва 14 декабря была именно на этой площади? Отчего именно с пьедестала этой площади раздался первый крик русского освобождения? Зачем каре жалось к Петру I — награда ли это ему. или наказание?"»1. На самом деле, «петербургская линия», раздваиваясь, ведет от Петра как к декабристам, так и к Николаю. Ибо основатель Петербурга соединял в своей душе революционность и монархический деспотизм. Двуликость Петербурга разрывает город на части, оставляет трещину на его теле.
Кроме того, известно, что в очерке «Москва и Петербург» Герцен утверждал: Петербург — город неисторический, без придания, у него «нет веками освященных воспоминаний, нет сердечных связей со страной». Александр Иванович называет Петербург городом без истории и будущего, противопоставляет две столицы. Но в более позднем рассказе «Станция Едрово» Герцен мыслит уже иначе: «.Весь образ современной жизни, все удобства цивилизации: и великий Московский университет, и знаменитый Английский клуб, и дворянское собрание, и Тверской бульвар, и Кузнецкий мост — все это принадлежит. влиянию петербургской эпохи»2. Герцена, как и любого настоящего петербуржца, с одной стороны, раздирало мучительное чувство некоей силы, разъединяющей наш город и отрывающей его от России, а с другой — направляло стремление сделать петербургской всю Россию.
Характерное для жителя северного Рима в самых разных ситуациях «противоречивое» восприятие города дает ощущение некоей делящей Петербург трещины и рождает желание ее убрать. Трещина неизбежно проходит и через души самих горожан, в числе которых был Александр Иванович Герцен, несмотря на всего лишь год, прожитый в северной столице, и близкородственную связь с Москвой. Но чтобы убрать эту трещину, обеспечив цельность Петербурга, «осердеченный», по выражению В. Г. Белинского, ум Герцена приложил очень много оказавшихся небесплодными усилий. Ведь «гуманистическое направление» было «не привитым и не вычитанным», а присущим натуре самобытного писателя, философа, ученого и демократа. Такие люди, как он, являют собой пример «десанта из будущего» — того будущего, в котором не будет разницы между умом и сердцем,
1 Анциферов Н. П. Указ. соч. С. 19—20.
2 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М.: Изд-во АН СССР, 1954—1965. Т. 2. С. 187.
а будет цельный и гармоничный человек.
Известно, что в 1861 г. двоюродный брат Герцена «даровитейший фотограф» и «добрый приятель едва ли не всего Олимпа русской литературы» С. Л. Левицкий сделал в Париже фотографию, очень понравившуюся опальному писателю и философу. Левицкий хорошо знал Герцена. Они целый год жили в одной квартире во время пребывания Александра Ивановича в Петербурге. В работе Левицкого знаменитый эмигрант показан как погруженный в свои думы, отрешившийся на мгновения от мира, но отнюдь не порвавший с ним могучий и добрый мыслитель. Писатель раскинулся в вольной позе на кресле, охватив рукой лоб и опершись локтем на стол с листами рукописи (рис. 1). Ху -дожник Н. Ге в картине «Тайная вечеря» 1863 г. (рис. 2) изобразил Христа, повторив «близко к тексту» образ дагерротипа С. Л. Левицкого. Тогда еще Ге не был лично знаком с Герценом. И напишет его портрет позже. Тем не менее портретное сходство было столь сильно, что многие усмотрели в картине Ге «торжество материализма и нигилизма», а цензура запретила воспроизводить ее. Но если попытаться взглянуть на это полотно усталыми глазами ищущего примирения ума и сердца россий-
ского человека начала XXI в. сумевший «осердечить» свой ум Герцен в образе Спасителя не покажется таким уж бессмысленным и кощунственным. Ведь, как и Христос, один из отцов-основателей русского нигилизма имел «осердеченный» ум.
И острие этого ума Александр Герцен направлял против Империи с громадной армией, с отменно организованной жандармской службой и сыском. Силой «осердеченного» ума Герцен хотел уничтожить Империю, созданную царем-революционером, и спасти тем самым Россию от распада, избавить родину от трещины, проходящей через ее тело.
Христианство справедливо считается религией сердца. Врач и святитель Лука (Войно-Ясенецкий) в труде «Дух, душа, тело» убедительно говорит о том, что и с медицинской, и с христианской точки зрения нормой является то, когда именно сердце дает импульс деятельности мозга. Таким образом, выбор Ге Герцена с его «осердеченным» умом как прототипа образа Христа представляется отнюдь не случайным.
Герцен имел все данные для того, чтобы воплощать своей личностью христианские ценности, но при этом был атеистом.
Но И. И. Евлампиев в разделе «Персонализм Герцена» своей книги по истории русской метафизики полагал, что «безрелигиозный персонализм Герцена оказался важнейшим идеологическим элементом, без которого процесс окончательного складывания целостного философского мировоззрения в России не мог быть завершен. В нем выразилась важнейшая духовная интенция, которую в менее резкой форме можно обнаружить уже у Пушкина и Одоевского (приоритет личной свободы над ценностями коллективизма и авторитета) и которую необходимо было каким-то образом соединить с интенцией, заданной Чаадаевым и славянофилами (приоритет общинного, социального над «негативной» свободой индивидуума). На первый взгляд, совместить эти интенции очень трудно: признание в качестве Абсолюта мистической реальности Церкви, охватывающей человека, превосходящей его личное бытие, и признание Абсолютом самого человека, бездны его свободы — это два подхода к метафизическим основаниям реальности, полностью противоположные друг другу. Более того, второй из них содержит в себе внутреннее противоречие: даже по чисто логическому определению Абсолют должен исключать из себя все конечное, в том числе человека с его свободой. Однако в этом пункте, в столкновении двух этих направлений со всей силой проявилась специфика русской философии, не боящейся крайних противоречий и парадоксов. Обе эти тенденции были сведены воедино в творчестве двух главных представителей русской философии конца ХЕХ—начала ХХ в. — Ф. Достоевского и Вл. Соловьева — и синтетическое единство этих тенденций и стало общей основой для философских построений всех последующих русских мыслителей»1.
На картине Ге группа с Христом и учениками дана в освещении: свет во тьме. Она показана так, как обычно изображают Рождество во тьме Вифлеемской пещеры — то Рождество, которому на Западе поклоняются больше, чем на Востоке, где главным христианским праздником считается Пасха.
Полотно показывает Герцена, хотя художник изобразил его не таким, каким он был, а каким мог бы быть и каким будет в жизни «будущего века» — после того, как исчезнет трещина, разделяющая мир и отделяющая Восток от Запада. И атеизм Герцена был следствием этой трещины. Ге показал или, во всяком случае, стремился показать Герцена преображенным человеком — нового мира. Можно предположить, что свет, освещающий Христа и его учеников на картине Н. Н. Ге, есть образ Фаворского света Преображения, увиденного русским художником, или проявление его желания дать этот образ.
1 Евлампиев И. И. История русской метафизики в XIX—XX веках: русская философия в поисках абсолюта. СПб.: Алетейя, 2000. Ч 1. С. 91—92. agnuz. info>tl_files/library/books/metaphisic.
Н. Н. Ге писал в своих воспоминаниях: «Святое Писание не есть для меня только история. Когда я прочел главу о "Тайной вечери", я увидел тут присутствие драмы... Я увидел там горе Спасителя, теряющего навсегда ученика — человека. Близ него лежал Иоанн: он все понял, но не верит возможности такого разрыва; я увидел Петра, вскочившего, потому что он тоже понял все и пришел в негодование — он горячий человек; увидел я, наконец, и Иуду: он непременно уйдет. Вот, понял я, что мне дороже моей жизни, вот тот, в слове которого не я, а все народы потонут. Что же! Вот она картина!»1.
А когда Герцен увидел картину Ге «Тайная вечеря», то, хотя и не узнал себя в Христе, в присутствии автора сказал: ««Да, да, это глубоко, вечно, правда»»2.
А. В. Бондарев
ЛИЧНОСТЬ И ИДЕЙНОЕ НАСЛЕДИЕ Л. Н. ГУМИЛЕВА: МИФОЛОГЕМЫ ВОСПРИЯТИЯ И ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ
...Нас всех прядет судьбы веретено В один узор, но разговор столетий Звучит, как сердце в сердце у меня, Так я, двусердый, я не встречу смерти, Живя в чужих словах чужого дня.
Л. Н. Гумилев. «История» (1936 г.)
Одним из знаменательных юбилеев 2012 г. является 100-летие со дня рождения Льва Николаевича Гумилева (1912—1992) — выдающегося отечественного ученого и мыслителя, историко-географа, востоковеда, этнолога, создателя пассионарной теории этногенеза, объясняющей причины рождения и смены целых народов.
Судьба не единожды связывала Льва Николаевича Гумилева с нашим университетом. В 1930 г. Лев Гумилев в выпускном классе полгода вечерами исправно занимался немецким языком на специальных курсах при нашем вузе (тогда — ЛГПИ им. А. И. Герцена). Вскоре, закончив 67-ю школу на 1-й Красноармейской улице, Гумилев пытался поступить на немецкое отделение Педагогического института, однако... его за отсутствием трудовой биографии и как дворянского сына даже не допустили к экзаменам. И в результате спустя несколько лет, в 1934 г., он поступил не к нам, а на возрожденный исторический факультет ЛГУ (теперь — СПбГУ). По свидетельству Л. М. Мосоловой, непродолжительное время Лев Николаевич имел возможность в Герценовском институте читать свой знаменитый курс по теории этногенеза и этнической истории народов Евразии. Наконец, в 1993—1995 гг. именно сотрудники Экспериментальной лаборатории учебного телевидения при нашем университете принимали участие в реставрации всех сохранившихся видеозаписей лекций Гумилева, прочитанных ученым в 1989 г. на Ленинградском телевидении. Результатом работы этого творческого коллектива стал замечательный цикл телевизионных передач «Этносы Земли» (реж. — Л. Н. Болтрик).
В Герценовском университете традиционно значительное внимание уделяется этнологической проблематике и изучению научного наследия Л. Н. Гумилева. Гордостью вуза является Институт народов Севера, на базе которого регулярно проходят конфе-
1 Николай Николаевич Ге. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников / Вступительная статья, составление и примечания Н. Ю. Зограф. М.: Искусство, 1978. С. 49.
2 Николай Николаевич Ге. Указ. соч. С. 235—236.
