CC BY
41
РЕЦЕНЗИИ
ОПЫТ ПРОБЛЕМНОГО КУРСА (О книге профессора А.Л. Шарандина «Проблемный курс современного русского языка. Фонетика и графика». Тамбов, 1999)
B.T. PyaejieB
Rudelev V.G. Experimenting with a problem-solving course. A review of Professor A.L.Sharandin’s ‘A Problem-solving Course of Modem Russian. Phonetics and Orthography,’ Tambov, 1999.
Выход учебной книги А.Л. Шарандина «Проблемный курс современного русского языка» - знаменательное и важное событие. Оно знаменательно и важно потому, что в очередной раз заявляет о себе Тамбовская лингвистическая школа [1-2]; печать названной школы лежит на стиле книги, на способе подачи материала, на методе построения действующих моделей; и, хотя А.Л. Шарандин давно уже провозгласил свое собственное направление (свою лингвистическую школу) [3], вырвать его из пространства, где он возник как ученый, вырос, научился методу исследования, невозможно.
Выход упомянутой книги знаменателен еще и тем, что это не просто собрание ординарных лекций по курсу русского языка, кои каждый мог бы издать. Это собрание рассуждений и осмыслений, пропущенных через авторское «я», отвергнутых и принятых материалов, взглядов, концепций. Это достаточно зрелый курс ученого-исследователя, проверяющего свои рассуждения в студенческой аудитории и школьной практике, в университетских научных кружках и учительских семинарах.
Я решил после долгих колебаний высказаться по поводу книги А.Л. Шарандина в надежде, что мои к ней дополнения, поправки, возражения помогут автору и его теперь уже многочисленным ученикам и последователям в работе, в деле преподавания русского языка и осмысления его вечных тайн. Я
расцениваю свою рецензию на книгу Шарандина как самостоятельное исследование, совершенно не претендующее на роль похвалы или порицания, как и детального пересказа книги. Это, скорее всего, совокупность ассоциаций и попытка привести сказанное мастером в соответствие с имеющимися в моем собственном багаже знаний и рассуждений. Тем, кто привык создавать «ударные группы» в науке с целью убить в этой отрасли человеческого бытия самое чистое и подлинно научное, главное, моих устремлений не понять. А.Л. Шарандин к этой компании «хозяев жизни» не относится: ему понять своего учителя будет совсем не сложно.
I. язык
А.Л. Шарандин не дает своего определения языка, он лишь цитирует энциклопедии, где это уже сделано и где подчеркнута коммуникативная роль языка (способность быть средством общения). Для тоталитарного общества, в котором жил и А.Л. Шарандин и автор рецензии на его книгу, в котором нам еще предстоит, видимо, пожить достаточно, это - в самый раз! Живи себе, общайся и помни, что только в этом общении ты что-либо значишь. Но в том-то и дело, что язык предусмотрел и такое положение дел, когда на первое место выдвигается не общество (нация, народность, государство - вообще популяция), а личность, человек, в коем
отражена Вселенная. Луи Ельмслев, мыслитель-гуманист, отвергнутый веком исследователь, это понял; А.Л. Шарандин цитирует Ельмслева (без анализа его рассуждения): «Но он [язык] также конечная и необходимая опора человеческой личности, прибежище человека в часы одиночества, когда разум вступает в борьбу с жизнью и конфликт разряжается монологом поэта и мыслителя...». Конечно, наши энциклопедические словари до таких тонкостей дойти не могли: личность в нашей стране до сих пор еще ничего не значит, и самые тонкие речевые материи (монологи) пока что рассматриваются как составные части диалогов!
Точно так же у современных русистов нет никакого желания вникнуть в содержание термина «литературный язык». А Л. Шарандин за пределы того круга, где литературность связывают с «обработанностью», «над-диалектностью», «письменной фиксацией», «нормированностью» и т. п., не выходит, хотя он мог бы найти нужные штрихи для определения литературного языка у младограмматика Энгельса или социолога Ф. де Соссюра: и тот и другой связывают начало литературного языка с возникновением государства (Энгельс довольно прямолинейно «прокладывает путь» к цивилизации, государственности и тому подобное через плавку железной руды и изобретение буквенного письма); непонятно, впрочем, как достигли цивилизации древние народы Северной Америки, которые железа не знали; впрочем, у них был обсидиан. Итак, литературный язык - это язык государственный, цивилизованный, культурный; все остальное в нем производно, вторично; определять литературный язык через понятие «обработанная форма» все равно, что человека называть многоклеточным организмом или млекопитающим, создающим орудия труда и так далее.
Еще больше запутанности, неясности, неопределенности в термине «русский язык». Без уточнения, ныне уже не делаемого, - «великорусский», - термин «русский язык» бессмыслен, ибо он - русский (великорусский; точнее было бы - великорос-ский) в отличие от украинского (малорусского) и белорусского (здесь второго имени нет!). Термины «Русь», «русский» первоначально (1Х-ХН века) были применимы только к праводнепровскому восточнославянскому населению, более всего - к Киеву (белорусам понадобилась тавтология «Белая» и
«Русь», что одно и то же, чтобы подчеркнуть свое не «черное» (не окраинное = не северское) расположение или происхождение; леводнепровское («черное») население называло себя Русью лишь в те почти ирреальные времена, когда и Чернигов, и Азовская Тьмутаракань, и Рязань, и Муром находились под властью Киева и почитали этот град «матерью городов русских»; во все иные (реальные) времена они были Украиной, Вятичами, Севером, Росью (Россией). Положение изменилось с образованием в XV веке великорусского государства с центром в городе Москве - бывшей колонии Киева; на Московской земле слились воедино два этнических понятия «Русь» и «Россия»; понятие «Украина», имевшее законное бытование на Слободской («Черной») земле, распространилось и на праводнепровские районы [4]; при этом Белая Русь сохранила свое старое имя. Господин Великий Новгород, как, впрочем, Тверь, Рязань и иные «русские» города, попали под власть Московии.
Называть говоры Ближнего Подмосковья, ставшие диалектной базой великорусского литературного языка, переходными -значит сказать о них очень мало или даже ничего не сказать. Исторически они - южновеликорусские (московско-рязанское акающее, южновеликорусское наречие), но они креолизованы продвинувшимся на юг средневеликорусским ростово-суздальским диалектом [5]. Вряд ли можно говорить о том, что московский говор «не есть изначально данный говор», что он объединил в себе «элементы разных диалектов». Закономерно как раз противоположное - то, что московский говор, ставший базой литературного языка, уступает свою роль в Санкт-Петербурге и Самаре, в Тамбове и Твери; литературный русский язык, как убедительно доказал P.P. Гельгардт, имеет диалекты [6], своего рода отдельные литературные языки, возникшие, конечно, не без влияния московского литературного языка, но на своей народ-но-диалектной базе.
II. ФОНЕТИКА И ФОНОЛОГИЯ
Судя по всему, для А.Л. Шарандина фонетика является основной, фундаментальной наукой о звуковой материи языка; фонология - лишь особый аспект исследования, некое преобразование фонетических данных, приложение, так сказать, к основной науке. В этом нет ничего принципиально нового. Мо-
сковская фонологическая школа всегда дистанцировалась от санкт-петербургской «фонетики», а последователи щербианской теории отождествляли фонетику и фонологию; для них, впрочем, термин «фонология» был излишним. Пражская аналитическая фонология дистанцировалась от московской (коррективной), именуя последнюю «морфонологий», и, конечно, от щербианской, именуя ее «фонетикой». Только в рамках Тамбовской лингвистической школы всем трем направлениям (Санкт-Петербург, Прага, Москва) был определен статус фонологических, однако каждый раз подчеркивался особый род фонологической модели (синтез, анализ, коррекция) [7]. А.Л. Шарандин оставляет без внимания тамбовскую трехаспектную фонологическую теорию, отдавая предпочтение эмпирической классификации, включающей «традиционную» и «структурную» фонетику, фонологию («функциональную фонетику») и даже «поэтическую фонетику» («эстетико-стилистическую»). Такая классификация не дает возможности представить развитие фонетической науки, превращение ее из эмпирической, примитивной фонетики в теоретико-информационную фонологию
Н.С. Трубецкого [8]. Столь же важно определение границ фонологии на общем поле дис-тинктивных механизмов слова и высказывания, не говоря уж о таких тонких языковых сферах, как поэтика и стилистика. К сожалению, эти актуальные задачи в книге А.Л. Ша-рандина не решаются, как не решаются они в традиционном языкознании вообще.
Противопоставление «фонетики» и фонологии не только архаично, но и надуманно. Столь же надуманно противопоставление «звука» и фонемы. Перебирая давно устаревшие цитаты из Бодуэна и Трубецкого,
А.Л. Шарандин приходит к выводу о том, что звук и фонема - не только не одно и то же, но еще и некоторое бинарное противопоставление, в котором маркировано понятие «фонема»: это не просто «звук», это «звук, функционально нагруженный». Вот уж поис-тине нестандартное решение! Вся беда только в том, что звуки, «функционально не нагруженные», человеческому восприятию не подвластны: единственно, что дано человеку, так сказать, в ощущениях, это фонемы; ум ученого-языковеда шел не от «звука» к фонеме, а от фонемы к ее функциональным вариантам, разновидностям, которые носители языка, как правило, не замечают: затем уже
понадобилось представление множества «конкретных фонем» как вариантов одной, абстрактной. Разновидности фонемы - те же фонемы, только иного уровня - фенотипического, как говорил теперь уже совершенно позабытый С.К. Шаумян [9] (на его интересные работы А.Л. Шарандин не ссылается). Видимо, чувствуя шаткость критериев противопоставления звука и фонемы, А.Л. Шарандин приходит к совершенно неожиданному выводу - «о том, что для разграничения понятий «фонема» и «звук» может служить и разграничение понятий «парадигматика» и «синтагматика», которые также в определенном смысле коррелируют с понятиями «язык» и «речь». Такое рассуждение было бы своевременным в конце 50-х - начале 60-х годов, когда языковеды никак не могли приспособить к делу постулат Соссюра о языке и речи, хотя и тогда подвести под индивидуальное конкретную (фенотипическую) фонему, то есть «звук», и, тем более, синтагматику было непросто. Теперь же, когда с речью связывают творчество, нестандартное говорение, говорение не по шаблону, надобность в устранении из языка синтагматики отпала, тем более, что в синтагматике стали находить смысл, который раньше исследователю был недоступен. Отмечу еще и то, что в те же 50-е - 60-е годы вся мировая лингвистика, особенно фонетика, была парадигматической, дедуктивной, схоластической; одни и те же модели использовались для описания совершенно непохожих друг на друга языков, напротив, один и тот же язык разными исследователями описывался по-разному. Наша попытка построить синтагматическую модель [10] для описания русских говоров не получила фронтальной поддержки. Между тем никакая парадигматика без синтагматических подтверждений невозможна. Только синтагматическая фонология может объяснить тот факт, что при одних и тех же фонемах в разных диалектах одного языка существует разное произношение слов; дело, оказывается, вовсе не в самих фонемах, а в том, как они соотносятся друг с другом, какое место занимают в системе. Последнее же выявляется в нейтрализациях фонологических противопоставлений, которые и составляют суть синтагматики.
Наиболее значимый аспект противопоставления «звука» фонеме в работе А.Л. Ша-рандина - так называемая «традиционная фонетика», с ее «магическими» треугольни-
ками, в которых, например, [ы] и [у] отличаются не столько отсутствием огубленности и наличием таковой, сколько «рядом»! Эти треугольники, в которых трудно разобраться в силу их, мягко говоря, допотопности, включают еще различные дистрибутивные и позиционные варианты фонем, которые также объявляются «звуками», для того чтобы армия этих фонологических субстратов была достаточно представительной. В конце концов А.Л. Шарандин вынужден решать и фонологические проблемы, представив список «функционально значимых звуков», то есть фонем. Число гласных (применительно к литературному русскому языку) и их обозначение не вызывает возражений. Но вот, что поражает и наводит на печальные размышления, так это полное невнимание А.Л. Шаран-дина к фактам синтагматики и типологии. Выдвигая на первое место признак «огубленности», а на второе - «верхнего подъема», А.Л. Шарандин вводит в число наиболее информационных гласных фонем русского языка [у]; маркированной по отношению к [а] и [э] оказывается бытующая во всех слабых позициях фонема [ы] (вслед за мной
A.Л. Шарандин использует для [ы = и] значок [ы], что вполне резонно, но в его работе не подтверждено достаточным количеством доказательств или хотя бы ссылок).
В книге А.Л. Шарандина - обилие критических замечаний в адрес его учителя
B.Г. Руделева. В принципе это можно было бы оправдать, если бы не следующие обстоятельства: во-первых, критика Шарандиным выводов Руделева идет в основном от результатов исследования, а не того материала, который был его учителем исследован и -выстрадан (Шарандин нового материала к исследованию не привлекает и даже примеры заимствует из чужих работ); во-вторых, Шарандин все равно не преодолевает терминологию, символику и даже способ размышления своего учителя, превращая тщательно доказанное в то, что нужно просто запоминать и принимать как должное; наконец, в-третьих (самое главное!), модель Шарандина лишается динамичности (она только классификация, коих немало) и теоретико-информационной основы; это и приводит к тому, что типологически стойкие и позиционно частые фонемы вроде [у], [ы], [а] объявлены маркированными, а наиболее неустойчивые [о] и [е] - мало что значащими в системе. Чувствуется, впрочем, что в понятии «маркиро-
ванности» Шарандин не нуждается. Но в этом случае ничего не значат и самые изящные классификации. Это не наука, это игра в нее!
Разрушение А.Л. Шарандиным во имя произвольных, разрозненных классификаций лишило исследователя современного теоретико-информационного аппарата исследования. Шарандин так и не обратил внимание на то, что разделение фонем на «гласные» и «согласные» нуждается в серьезном обосновании: для того, чтобы констатировать и то и другое, нужно определить позицию, где «гласные» и «согласные» встречаются одновременно. Без открытия «вокалического нуля» и его участия в эксплозивных и имплозивных положениях вообще о фонемном строе русского языка было можно говорить только условно [11]. В работе Шарандина не оказалось общей модели русских фонем, но только модели гласных, соноров и консонантов (еще, впрочем, модель «глайдов»). Все это значительный шаг назад в русской фонологии, вообще даже отказ от фонологии (здесь А.Л. Шарандин не одинок: на XI Международном Конгрессе Фонетических Наук в Таллине в 1987 году устами Л.В. Бондарко и ее ленинградских коллег была объявлена несостоятельность русской фонологии, ее ненужность; такое чудовищное предприятие было, как ни странно, поддержано участниками Конгресса; работы Бондарко и других антифонологов Шарандин использует обильно).
Без использования в описании понятия «вокалический нуль», без констатации его участия в абсолютно сильной эксплозивной позиции, без осмысления нейтрализации У : ъ] в имплозивной позиции невозможна современная теория слога применительно к русскому языку. Шарандин ее не излагает и проблемно не разбирает; его силлабические модели типа [а1] или [аґ] не точны, так как не включают, во-первых, ненаблюдаемые конструкты (тот же «вокалический нуль»), а во-вторых, - вторичное силлабическое членение, подробно описанное нами в ряде работ, видимо, оставшихся Шарандину неизвестными [12, 13]. Столь же бесполезно вне рамок динамической теории и без констатации нейтрализаций решать сложнейший вопрос о корреляции по «мягкости - твердости». То, что данная категория была изъята из фонологии и передана просодии, в наших работах [14] связано исключительно с теоретико-инфор-мационными моментами; однако объявление корреляции диезных и недиезных силлабем
(в том числе и микросиллабем, то есть таких единиц, которые, соединяясь, образуют одну макросиллабему), оказалось продуктивным решением и упростило общее фонологическое описание русского языка, увеличив, однако, число объясненных фактов. Вообще-то в лингвистике существует упорное желание взвалить на плечи фонемы весь тяжелый груз дистинктивных средств. И что такое подаренная фонемам корреляция по «мягкости -твердости», если в работах Р.О. Якобсона и его коллег даже такая вещь, как «ударность -безударность» гласных, считается фонологическим признаком [15].
III. ПИСЬМЕННОСТЬ
Разделы, посвященные русскому письму и его истории, я прочитал с особым интересом. А.Л. Шарандин - не историк языка, и у него нет исследований, посвященных письму. И тем не менее в книге Шарандина содержится несколько продуктивных рассуждений.
Преодолевая рутинные представления о язычестве славян и их «звериной» дикости, долгой (до X века) безграмотности, Шарандин делает вывод, что письменность у славян («чертами» и «резами») была во II веке. Я думаю, что она была и раньше, в I веке, после миссии в Скифию апостола Андрея Первозванного [4], но «черты» и «резы» были двумя совершенно разными азбуками, а славяне в I веке еще не стали самостоятельным народом, соединяясь с будущими балтами в одной популяции («гольтескифы» = «Голядь» и тому подобное) и проживая на территории Поочья. Конечно, старое славянское (протославянское) письмо (и чертами и резами) не было «пиктографическим» или каким-то еще примитивным, «полузвериным». Это было фонемное письмо, отличное от письма, изобретенного Константином. Некоторые такие отличия отражены в языковой памяти. Так, первая буква алфавита «чертами» представляла четырехконечный крест (он сохранился на современных церковных хоругвях) - «писаный крест»; эта буква имела цифровое значение <1>, а обозначала она фонему [а] в двух ее вариантах - кратком и долгом. Словесное название «писаного креста» совпадало с именем «отець» (начальная форма этого слова в протославянском звучала как [*а1уу]. Помимо всего прочего, буква «писаный крест» имела символическое значение -<Бог Отец> [16-18].
Взяв за образец для своей азбуки (ее называли позже «азбукой чурами», или «чури-лицей» = «курилицей» = «кириллицей»), Константин-Кирилл произвел немало усовершенствований [19], в частности букву «писаный крест» (+) он оставил только для долгой фонемы [аа] и назвал ее словом «азъ»; краткая фонема [а] в его солунском диалекте давно уже звучала как [о], и для нее потребовались отдельная буква и отдельное словесное ее название.
Я не имею здесь возможности перечислять все известные с недавних пор «черты», то есть буквы древнеславянского (протосла-вянского) алфавита, который А.Л. Шарандин назвал совершенно правильно «протоглаго-личсским письмом», и отсылаю к своим работам [16-20]. Азбука, созданная Кириллом, теперь называется «глаголицей», а «кириллицей» называют письмо, созданное Гораздом. Это письмо легло в основу современного русского письма, а также болгарского и сербского. Новую «кириллицу» напрасно считают более совершенной, чем старая «кириллица», то есть «глаголица». И, конечно, утверждать, что старая «кириллица» («глаголица») и новая похожи друг на друга, можно только не зная ни одной старокириллической («глаголической») буквы. Они, кстати, сохраняются в качестве символов на полотенцах и старых церковных хоругвях, напоминая о том печальном времени (125 лет в VIII и IX веке), когда иконы (образы Спасителя и Пресвятой Богородицы) были запрещены, когда буквы заменяли собой лики.
Описывая систему графем современного русского языка, А.Л. Шарандин добросовестно пересказывает текст моей лекции «Графика и структурная теория орфографии» (1984). Думается, было бы лучше, если бы он сослался на мою статью, посвященную русской графемике, опубликованную в Волгограде в 1988 году [21].
У меня нет возможности разобрать книгу А.Л. Шарандина более подробно и ответить на все его критические замечания. Я рад, однако, что книга Шарандина увидела свет и пользуется большим спросом. Она отражает определенный уровень фонологических знаний и размышлений, причем не самый элементарный.
1. Слово I: Сборник научных работ, посвященных 20-летию Тамбовской лингвистической школы. Тамбов, 1996. С. 3-21.
2. Руделев В.Г. Тамбовская лингвистическая школа // Вестник гуманитарной науки. 1996. №5(31). С. 41-44.
3. Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина. Научные направления и школы. (Тамбов): Научная часть ТГУ им. Г.Р. Державина, 1999. С. [20].
4. Руделев В.Г. Воспоминания о Черной земле: Истории слов, имен и народов. Тамбов, 1994.
5. Руделев В.Г. Современные диалекты русского языка: Учеб. пособие. Тамбов, 1978. С. 44-52.
6. -Гельгардт P.P. Русский литературный язык в
географической проекции: Избранные статьи. Калинин, 1967.
7. Фонология. Тамбов, 1982. С. 3-12.
8. Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М., 1960.
9. Шаумян С.К. Проблемы теоретической синологии. М., 1962.
10. Руделев В.Г. Типология и история русских вокалнческ!1Х систем. Дне. ... д-ра филол. наук. Оренбург, 1970.
11. Журавлев В.К. Фонема и коммуникация. Фонология и лингвистика XX века // Исследования по русской фонологии. Тамбов, 1987.
С. 11 и сл.
12. Rudelyov. Phonological Conception of a Syllable (Applied to the Languages with Phonic System) // Proceedings Xlth ICPhS. Tallinn, 1987. V. 2. S. 303-305.
13. Руделев В.Г. Фонологическое обоснование слогораздела в русском языке // Исследования по русской фонологии. Тамбов, 1987. С. 32-48.
14. Руделев В.Г., Пискунова С.В. Русские консонанты // Фонология. Тамбов, 1982. С. 166-170.
15. Якобсон Р., Фант Г, Халле И. Введение в анализ речи // Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962.
16. Руделев В.Г. «Аты-баты, шли солдаты» И Филология и культура. Ч. II (Il-я международ. конф.). Тамбов, 1999.
17. Руделев В.Г. Символический характер славянских раннекириллических букв // Сборник материалов конф., поев, празднованию памяти первых учителей славянских Кирилла и Мсфодня. Тамбов, 1999. С. 8-10.
18. Руделев В.Г. Почему на свадьбе молодым кричат «Горько»? // Голос Притамбовья. 1999. 26 мая.
19. Руделев В.Г. Какую азбуку создал для славян Константнн-Фнлософ // Кредо. Тамбов, 1995. № 5-6. С. 67-73.
20. Руделев В.Г. Прощай, масленица // Всстн. Тамбов, гос. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 1999. Вып. 3. С. 48-55.
21. Руделев В.Г. Морфонологический характер русских орфографических правил // Язык и письмо. Волгоград, 1988. С. 22-31.
НАШИ АВТОРЫ
Уральский государственный университет им. А.М. Горького, г. Екатеринбург Кардапольцева Валентина Николаевна кандвдат филологических наук, преподаватель
Елецкий государственный педагогический институт
Комлик Надежд* Николаевна кандидат филологических наук, доце!ГГ, зав. кафедрой
истории русской литературы XX века
Ивановский государственный энергетический университет
Мягков Александр Юрьевич кандидат философских наук, доцент кафедры социологии
и политологии
Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского Руднев Сергей Львович '* аспирант кафедры истории, философии и методологии науки
