CC BY
40
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 4 (2), с. 82-84
УДК 82.09
ОНЕГИНСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ПОЭМЕ Н.А. КЛЮЕВА «КРЕМЛЬ»
© 2013 г. И.В. Кудряшов, О.А. Клевачкина
Арзамасский филиал Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского
kiv.arz@yandex.ru
Поступила в редакцию 23.03.2013
Анализируются онегинские реминисценции в итоговой поэме Н.А. Клюева «Кремль» как в контексте авторского замысла произведения, так и в контексте наследуемой новокрестьянским поэтом пушкинской литературной традиции.
Ключевые слова: Клюев, Пушкин, пушкинская традиция, онегинские реминисценции, этикоэстетические принципы, поэтическое мастерство, «Кремль», новокрестьянская поэзия.
Лиро-эпическую поэму Н.А. Клюева «Кремль» (1934), бесспорно, можно отнести к итоговым произведениям поэта, которые в полной мере вобрали в себя как опыт нескольких десятилетий религиозно-философских и этикоэстетических исканий самого «олонецкого поэта», так и богатейший опыт, накопленный предшествующей отечественной словесностью, в частности, литературный опыт Пушкина, следование традициям которого декларируется поэтом с особым, неослабевающим постоянством на протяжении всего творческого пути.
В поэме «Кремль», написанной в нарымской ссылке, нашло закономерное отражение восприятие Клюевым пушкинской традиции, являющейся важнейшей этико-эстетической составляющей оригинальной художественной концепции новокрестьянского поэта. Тяжелейшие условия, в которых находился сосланный в Нарым поэт, сказались в том числе и на характере поэтического декларирования следования пушкинской традиции.
Текст «Кремля» соединяет в себе и присущий Клюеву сложный, насыщенный метафорами язык и, наравне с ним, пушкинскую простоту и ясность. Образная система поэмы также органично включает в свой состав образы поэтического мира Пушкина. Причем обратим внимание на то, что в «Кремле» воссоздаются преимущественно образы и мотивы не столько пушкинской лирики, сколько его крупных сочинений: поэм «Руслан и Людмила», «Медный всадник», «Домик в Коломне» и романа в стихах «Евгений Онегин». Это вполне объяснимо: большие произведения Пушкина художественно воспроизводят национальную русскую жизнь и, что не менее важно, на её фоне раскрывают перед читателем образ автора-
стихотворца. Аналогичную задачу ставит перед собой Клюев в поэме «Кремль»: на фоне постреволюционной советской действительности показать трагическую судьбу отверженного «советовластием» поэта, обвиненного в преступном деянии и сосланного отбывать наказание за антисоветские настроения и творчество.
В июне 1934 года в письме к С.А. Клычкову из посёлка Колпашево Нарымского края, куда Клюев был отправлен отбывать пятилетнюю ссылку, поэт писал: «Я сгорел на своей «Пого-рельщине», как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей или неволей связует две эпохи: озарённую смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу такую юную и поэтому много не знающую» [1, с. 313]. Эти строки из письма Клюева не только дают представление о причинах заточения в ссылку поэта, но и ярко характеризуют его восприятие новой, советской, действительности как «юной», оторванной от жизненного опыта предыдущих поколений, «и поэтому много не знающей». В «Кремле» данная особенность восприятия Клюевым устоев новой жизни выразилась в нарочитом противопоставлении её традиционному укладу жизни дореволюционной России посредством контраста в тексте поэмы образов и картин русской жизни, запечатлённых в творчестве Пушкина, и окружающих поэта реалий «юной» советской республики. Пушкинский текст в «Кремле», таким образом, выполняет важную идейно-художественную функцию: помогает Клюеву художественно
воссоздать в подтексте поэмы жизнь прежней, традиционной России и сопоставить её с Россией новой, советской. Так, центральные образы
поэмы - Москва и Кремль - несомненно, восходят к Пушкину, являясь реминисценциями знакомых читателю с детства онегинских строк. Сопоставим тексты поэтов.
Но вот уж близко. Перед ними Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми Горят старинные главы.
Ах, братцы! Как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг!
(Пушкин, «Евгений Онегин» [2, с. 154])
Как радостно увидеть дол Московских улиц и бульваров В румянце бархатных стожаров,
Когда посняв башлык ненастный,
В разливы молодости ясной Шлет солнце рдяные фрегаты...
(Клюев, «Кремль» [3, с. 136])
Обращение Клюева к пушкинским образам из «Евгения Онегина» пробуждает читательскую память, заставляя воскресить и сопоставить картины столицы и Кремля прежней, традиционной России и ещё молодой советской страны, стремящейся всячески порвать связь со своим прошлым, в том числе отречься от собственной истории и культурного наследия. Картины пушкинской России, всплывающие в читательском сознании, безусловно, ближе и роднее как самому автору, Клюеву, так и его лирическому герою - отверженному новой властью ссыльному поэту.
Лирический герой в своём отречении от прошлого, отрешении от себя, сопоставимом с самоумерщвлением «я» поэта, доходит в поэме до крайней степени: на первый, невнимательноповерхностный читательский взгляд, он готов даже отречься от милых его сердцу пушкинских образов. Но узнаваемые в тексте образы-инварианты поэзии Пушкина, такие, как «Красна украинская ночь», при воспевании «совето-властия» воспринимаются не иначе как шутовская саркастическая насмешка обречённого поэта над реалиями советского времени. В контексте темы отречения поэта от прошлого обращение Клюева к пушкинскому наследию свидетельствует не о том, «что поэма создавалась в тяжелейших для поэта условиях» и поэтому «не представляет собой вершинного достижения» (к тому же значительно подпорчена «обилием реминисценций и автоцитат» [4, с. 133]), а о невозможности для русского поэта порвать связь с богатейшим наследием отечественной словесности. Олонецкий поэт отнюдь не порывает со своим этико-эстетическим идеалом, он просто
переводит его в сферу «скрытого» и «потаённого».
Идеал поэта в «Кремле» большей частью проступает через антиидеал. На этом принципе Клюев выстраивает текстовый и подтекстовый («потаённый») уровни поэмы. Так, в тексте клюевского описания Москвы как антитеза проступает пушкинский текст романа «Евгений Онегин», открывая иное (подтекстовое) смысловое содержание картины. Сравним пушкинское описание Москвы с текстом Клюева.
Прощай, свидетель падшей славы, Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! <...>
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари <...>
Балконы, львы на воротах И стаи галок на крестах.
(Пушкин, «Евгений Онегин» [2, о. 155-156])
Как радостно увидеть дол Московских улиц и бульваров <...>
Без хриплых галок на крестах И барских львов на воротах!
(Клюев, «Кремль» [3, с. 136-137])
Посредством пушкинских образов Клюев всячески стремится придать верное направление читательской рецепции. Москва «без хриплых галок на крестах и барских львов на воротах» у Клюева - не столько символ новой, «советской» эры, сколько своеобразная отсылка читателя (читательской памяти) к пушкинской ипостаси этого образа, Москве «купецкой и калачной». Тем самым герой-поэт выражает мнимую радость от обновления столицы.
Тот же эффект наблюдается, когда в поэме звучат строки: «Москва! Как много в этом звуке / За революцию поруки - / Живого трепета знамен...» [3, о. 137]. Сравним их со знаменитыми пушкинскими строками из седьмой главы «Евгения Онегина»:
Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось! [2, с. 155].
По сравнению с пушкинским текстом у Клюева заметно меняется интонация. Она становится наигранно пафосной, ораторско-бутафорской. В ней нет того трепета, того сокровенного чувства привязанности, что выражены в строках Пушкина: образ Москвы в поэме «Кремль» перестаёт быть подлинно близким для «сердца русского» и становится казённо-канцелярским символом революции, «порукой» (т.е. поручительством) за её необходимость.
Образ «избы под елью» - один из запоминающихся, ключевых образов «избяного рая» Клюева - вновь воссоздаётся в «Кремле» как символ этико-эстетического идеала «прежней» жизни героя-поэта. Родственную близость этого клюевского идеала пушкинским ценностям подтверждает сопоставление следующих строк поэтов:
Иные мне нужны картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь - хозяйка,
Мои желания - покой,
Да щей горшок, да сам большой.
(Пушкин, «Евгений Онегин» [2, с. 200-201])
Я разлюбил избу под елью,
Тысячелетний храп полатей.
Матерым дубом на закате,
Багрян, из пламени броня,
Скалу родимую обняв Неистощимыми корнями,
Горю, как сполохом, стихами И листопадными руками Тянусь к тебе - великий брат,
Чей лоб в лазури Арарат Сверкает мысленными льдами!
(Клюев, «Кремль» [3, с. 136])
Вышеприведённые тексты поэтов выступают своеобразными эстетическими антиномиями.
Однако, учитывая «игровую» специфику образа героя-поэта и авторский акцент на подтекст (по выражению Клюеву, «потаённый смысл») в поэме «Кремль», можно с уверенностью констатировать, что приведённые выше цитаты свидетельствуют о соответствии этикоэстетического идеала Клюева пушкинскому.
Таким образом, онегинские реминисценции в поэме Клюева «Кремль» выступают в качестве своеобразного «ключа» к пониманию истинного, «потаённого» смысла произведения крестьянского поэта. Нарочитое, бросающееся в глаза искажение известных пушкинских строк приводит к тому, что читатель вольно или невольно воскрешает в памяти исходный текст, сопоставляет предлагаемую Клюевым картину России советской, отрёкшейся от своего исторического наследия, и России пушкинской -дореволюционной, традиционной. Выявленные онегинские реминисценции в «Кремле» подчёркивают значимость пушкинского творчества для олонецкого поэта и его стремление, несмотря на тяжелейшие условия ссылки, до конца сохранить живую духовно-творческую связь с пушкинским наследием.
Список литературы
1. Клюев Н.А. Словесное древо. Проза. СПб.: Росток, 2003. 684 с.
2. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений, 1837-1937: В 16 т. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 19371959. Т. 6. 1937. 700 с.
3. Клюев Н.А. Кремль // Наш современник. 2008. № 1. С. 135-153.
4. Михайлов А., Кравченко Т. Задержанная веком встреча // Наш современник. 2008. № 1. С. 129135.
ONEGIN REMINISCENCES IN THE POEM «KREMLIN» BY N.A. KLYUEV
I.V. Kudryashov, O.A. Klevachkina
This article presents an analysis of Onegin reminiscences in the text of N.A. Klyuev's final poem «Kremlin». The analysis was made both in the context of the author's idea of the poem, and in the context of Pushkin’s literary tradition inherited by this poet, a representative of the «new peasant poetry».
Keywords: Klyuev, Pushkin, Pushkin's tradition, Onegin reminiscences, ethical and aesthetic principles, poetic mastery, Kremlin, new peasant poetry.
