CC BY
329
жило факультативную значимость для эстетической оценки параметров пола (модель 1), рода занятий (модель 2). Критерии оценки человеческой красоты сегодня традиционным лишь отчасти (модель 2, модель 4). Творимая красота женщины (модель 2) успешно конкурирует с естественной. Следствием этого явилось отсутствие дискурсивного образования, аналогичного рассмотренному в модели 4.
Примечания
1. Новая Философская Энциклопедия [Текст]: в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 2001. С. 456.
2. Там же. С. 64.
3. См. Арутюнова, Н. Д. Оценка. Событие. Факт [Текст] / Н. Д. Арутюнова. М.: Наука, 1988. 341 с.; Карасик, В. И. Язык социального статуса [Текст] / В. И. Карасик. М.: Ин-т языкознания РАН: Волгогр. гос. пед. ин-т, 1992. 330 с.; Трипольская, Т. А. Эмо-тивно-оценочный дискурс: когнитивный и прагматический аспекты [Текст] / Т. А. Трипольская. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 1999. 166 с.
4. Арутюнова, Н. Д. Указ. соч. С. 76.
5. В данном случае речь должна идти о наследовании современным социумом древних представлений о красоте мужчины. Атлетизм, здоровье, физическая сила в национальном сознании всегда были непосредственно связаны с образом красивого мужчины, с древности они восхвалялись не меньше, чем воинские подвиги. Например, образ богатыря в русских былинах сопровождается эпитетами: могучий (толков. в словаре Ожегова - мощный, сильный), дородный (толков. в словаре Ожегова - рослый, крупный, плотный во косу сажень, великий, сильный, удалой, силушка у него великая, он «бросает палицу булатную выше лесушку стоячего...») (был. Святогор и Илья Муромец).
6. Иную оценку такие женщины получали в древности. Ср. дохристианский идеал женской красоты -не уступающие по силе мужчинам-богатырям женщи-ны-богатырши, «поляницы удалые». Наиболее полно описан образ воительницы в былине «Илья Муромец и дочь его»: Едет поляничища удалая, Ай удала по-ляничища великая, Конь под нею как сильня гора, Поляница на кони будто сенна копна...Спереду-то не видать личка румянаго, И сзаду не видать шеи белоей. Она настолько сильна, что ни Добрыня Никитич, ни Алеша Попович не рискнули вступить с ней в бой. Только Илья Муромец сошелся с ней в поединке. С принятием христианства плоть была противопоставлена духу, и этот идеал сменился другим
7. Сопоставление внешнего и внутреннего, души и тела является традиционным для русского национального самосознания. По данным пословиц, красота душевная более значима для русского человека. Поэтому при положительной оценке внешности и отрицательной оценке внутреннего мира общая оценка - отрицательная: Бела, румяна, да нравом упряма; Лицом красавица, а нравом только черту нравится; Лицом хорош, да душою не пригож; Личиком бел, да душою черен; Личиком гладок, а делами гадок, Молодец красив, да на душу крив и др., а при отрицательной оценке внешности, но положительной оценке внутренних качеств общая оценка - положительная: Лицом не красив, да сердцем не спесив; Ногами хром, а душою красив; Рожа кривая, да совесть прямая; Рожа негожа, да душа пригожа и др. Идею духовной красоты развивала и древнерусская эстетика.
Е. Ю. Раскина
ОБРАЗЫ КИТАЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Н. С. ГУМИЛЕВА
Культура Древнего Китая, китайская поэзия эпохи Тан оказали огромное влияние на творчество великого поэта «серебряного века» русской культуры Н. С. Гумилева. Образ «священного Китая» присутствует в стихотворении «Путешествие в Китай» (1910), незавершенной поэме «Два сна» (1918) и «сборнике китайских стихов» - «Фарфоровый павильон». Для Гумилева Китай - это страна поэзии, мудрости и веры, оказавшая несомненное влияние на историко-культурное развитие России.
The culture of Ancient China, Chinese poetry of epoch Tan influenced on the creativity of N. S. Gumilev. The image of «sacred China» is present at the poem of Gumilev «Travel in China» (1910) and in the unfinished poem «Two dreams» (1918) and in the book of poems «Porcelain Pavilion». For Gumilev China is a country of poetry, wisdom and belief which influenced on the historical and cultural development of Russia.
«Священный Китай» занимал Гумилева на протяжении всей его жизни, но можно проследить определенные вспышки этого интереса, связанные с созданием стихотворения «Путешествие в Китай» (1910), незавершенной китайской поэмой «Два сна» (1918) и «сборником китайских стихов» под названием «Фарфоровый павильон» (1917). М. Баскер справедливо считает, что стихотворение «Путешествие в Китай» в творчестве Гумилева является символом «поисков рая» -в духе Пушкина и Бодлера. «Китай, как конечное место назначения, должен, естественно, восприниматься как достижение совершенного понимания...» [1], - утверждает М. Баскер.
Сборник «китайских стихов» «Фарфоровый павильон» был создан во время последнего пребывания Н. С. Гумилева в Париже, куда поэт прибыл из Петрограда через Лондон 1 июля 1917 г. В Париже Гумилев поступил в распоряжение представителя Временного правительства во Франции генерала М. И. Занкевича, затем был назначен офицером для поручений при военном комиссаре Временного правительства Е. И. Раппе и тщетно ожидал отправки сначала на Салоник-ский, а затем на Персидский фронт. «Сборник китайских стихов» представляет собой сборник вольных стихотворных переводов китайских поэтов эпохи Тан: Ли Бо, Ли Вэя, Чжан Цзи, Юань Цзе, Тзе Тие, Цзяо Жаня, Ду Фу и др. В работе над переводами Гумилев, по собственному признанию, пользовался «Яшмовой книгой» Юдифь Готье, представлявшей собой вольные переводы китайской поэзии, работами маркиза Сен-Дени, Юара, Уэлея (Уили) и др.
© Раскина Е. Ю., 2008
Сборник «Фарфоровый павильон» с подзаголовком «Китайские стихи» был выпущен издательством «Гиперборей» в 1918 г. и состоял из двух частей: «Китай» и «Индокитай» («Аннам»). Иллюстрациями к «Фарфоровому павильону» послужили графические работы китайского художника У-цзин-ту из собрания ксилографов библиотеки Петербургского университета. В 1922 г. «Фарфоровый павильон» был переиздан с добавлением стихотворения «Сердце радостно, сердце крылато».
Наиболее важным источником стихотворений, вошедших в «Фарфоровый павильон», является «Яшмовая книга» Юдифь Готье (1845-1917), опубликованная в 1867 г. Личность и творчество дочери Теофиля Готье были особенно близки Гумилеву в связи с тем, что именно Юдифь Готье, по словам Реми де Гурмона, вместе с Пьером Лоти открыла для французской поэзии «вкус экзотики» («Judith Gautier semble, avec Pierre Loti, représenter, dans la littérature française contemporaine, le goût de l'exotisme» [2]). Действительно, в своих романах, поэтических сборниках и пьесах Юдифь Готье была скорее китаянкой, чем француженкой: и не только китаянкой, но и японкой, персиянкой, египтянкой. Ее лучший роман «Императорский дракон» (1869, опубликован под именем Юдифь Мендес) является доказательством глубокого знакомства писательницы с литературой, традициями и обычаями Поднебесной империи. Ж. Готье не только писала и читала по-китайски, но и говорила на этом языке. В «Стихотворениях стрекозы» Ю. Готье представила читателям изысканную антологию японской поэзии.
Юдифь Готье была хозяйкой литературного салона, который среди поэтов назывался «Отелем Синего Дракона». Название этого салона глубоко символично: синий (лазурный) дракон в китайской мифологии - один из четырех духов-защитников человечества, символ Востока, познания, мудрости и стабильности. Китайский дракон «лунь» относится к четырем волшебным животным, так называемой «четверке совершенных», остальные - это единорог, феникс и черепаха. «Лунь китайских мифов наделен божественным достоинством и подобен ангелу, который вместе с тем лев (...) Некогда дракон, или лошадь-дракон, вышел из Желтой реки, дабы показать императору знаменитую схему круга, в котором отражена взаимосвязь Ян и Инь» [3].
В «Отеле Синего Дракона» проводили свои вечера Малларме, Вилье де л'Иль-Адан, Блемонт, редакторы журнала «Литературный и Художественный Ренессанс». Особый интерес в связи с творчеством Гумилева представляет тот факт, что дочь Теофиля Готье была поклонницей и ученицей Элиафаса Леви (Альфонса-Луи Константа),
чьи книги «Учение и ритуал высшей магии», «История магий», «Ключ к тайнам» и другие пользовались успехом в парижских литературных кругах. Книга Э. Леви «Учение и ритуал высшей магии» в 1910 г. была переведена на русский язык.
В ноябре 1873 г. Ю. Готье нуждалась в консультации на тему халдейской Каббалы для своих восточных романов и получила эту консультацию у Элиафаса Леви, который, согласно литературной легенде, некогда предсказал успех дочери Теофиля Готье, посмотрев на ее ладонь. В дальнейшем Юдифь Готье устраивала встречи Э. Леви с поэтической молодежью. Сам Леви описывал одну из таких встреч следующим образом: «...я оказался у месье Катулла Мендеса (мужа Ж. Готье. - Е. Р.) в кругу юных (таких юных, что многие из них еще не родились), которые печатают свои произведения у Лемерра (Сюл-ли-Прюдомма не было, его уже относят к старикам). Эта молодежь приняла меня с любезностью и даже с уважением. Катулл Мендес мне сказал, что мои произведения содержат удивительную науку и литературные достоинства первого ранга. Короче, меня чествовали и пригласили зайти еще. В следующий четверг за мной должны зайти и доставить меня к Виктору Гюго, который в это время находится в Париже» [4].
В 1906-1908 гг. Н. С. Гумилев обращался к работам Э. Леви и даже называл себя «адептом оккультизма», что зафиксировано в письмах к В. Брюсову («Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстух или удачно написанное стихотворение могут дать душе тот же трепет, как и вызыванье мертвецов, о котором так не красноречиво трактует Элифас Леви» (8, 23); «И если бы я не был адептом оккультизма, я вечно удивлялся бы случаю, который заставил Вас заинтересоваться моими стихами» (12 (25) III. 1907 г.) (8, 23). Поэтому Юдифь Готье интересовала Гумилева не только как писательница, подарившая французской литературе начала XX столетия «вкус экзотики», но и как ученица и последовательница Элиафаса Леви. В 19071908 гг., во время пребывания Н. С. Гумилева в Париже, салон Юдифь Готье («Отель Синего Дракона») по-прежнему оставался одним из центров литературного Парижа.
В 1917-1918 гг. Гумилев подвел итоги своего первого парижского периода (1907-1908 гг.) и продолжил многие начатые замыслы, в том числе и связанные с интересом к творчеству Юдифь Готье. Во многом этому способствовало желание поэта отдать последние почести дочери Тео-филя Готье, умершей в 1917 г.
Для образно-символической интерпретации названия «сборника китайских стихов» важна символика фарфора как «императорского» ма-
териала (слово «фарфор» на фарси обозначает «императорский»), заключающего в себе величие Поднебесной империи. Изделия из китайского фарфора считались королевским подарком и символизировали величие императорской власти. Беседка или павильон, наряду с башней, колодцем и дверью, являются символическим обозначением Вечной Женственности. В Китае павильон символизировал женское начало и в то же время «приют мудреца», место для медитации и молитвы.
Интересно, что в стихотворении «Китайская девушка» (1914) фигурирует голубая беседка «посредине реки», ставшая «темницей» для лирической героини стихотворения («Голубая беседка / Посредине реки, / Как плетеная клетка, / Где живут мотыльки (...) У меня же в темнице / Куст фарфоровых роз, / Металлической птицы / Блещет золотом хвост»» [5]). Образ беседки «посредине реки» из стихотворения «Китайская девушка» соотносится с образом-символом фарфорового павильона, поднявшегося «среди искусственного озера» (см. стихотворение «Фарфоровый павильон», которое открывает сборник «китайских стихов»). Беседка и павильон символизируют убежище, некое огражденное пространство, подобное райскому саду, где находят приют избранные души.
Косвенное, опосредованное знакомство Гумилева с китайской культурой началось в ранний царскосельский период, поскольку в Екатерининском дворце, Китайской деревне и Китайском театре было сосредоточено немало китайских «диковин». Наличие в Петербурге и его пригородах (Петергофе, Ораниенбауме) большого количества предметов искусства, привезенных из Китая, являлось бесспорным свидетельством плодотворных китайско-русских экономических и культурных связей, характерных для XVIII столетия Первая русская миссия прибыла в Пекин в январе 1716 г. и вплоть до открытия российского посольства в Китае (1860 г.) играла важную представительскую роль в отношениях между двумя странами.
Поистине громадную роль в ознакомлении российского общества в целом и петербургского в частности с культурой древнего Китая сыграл начальник 9-й миссии архимандрит отец Иакинф (в миру Никита Яковлевич Бичурин), пробывший в Китае с 1807 по 1821 г. «Слышавший в салонах города его полные живых зарисовок воспоминания А. С. Пушкин предполагал поехать в Китай, чтобы удовлетворить свое желание лично познакомиться с историей и культурой этого древнего государства, его современной жизнью» [6], -пишет А. М. Решетов. Переводы средневековых китайских манускриптов, выполненные отцом Иакинфом (Бичуриным) оказали огромное влияние и на Л. Н. Гумилева, который и в заключе-
нии не расставался с книгами отца Иакинфа. «Само собой разумеется, в лагере никакой библиотеки, тем более научной, не было и в помине, - вспоминал А. Ф. Савченко. - И все-таки в распоряжении Л. Н. Гумилева имелись, по крайней мере, две книги, помогавшие ему в работе. В частности, в создании книги «Хунну». Одна из них - книга нашего ученого-монаха начала XIX века Иакинфа Бичурина, многие годы возглавлявшего русскую духовную миссию в Китае» [7].
В Париже Гумилев имел возможность познакомиться с обширной коллекцией китайского искусства из Музея Восточного искусства имени Гимэ (Musée Guimet des arts asiatiques). В 1910 г. Гумилев и Ахматова посетили музей Гюстава Моро, музей Гимэ, аббатство Клюни, Зоологический сад. Китайская коллекция музея Гимэ насчитывает 20 000 произведений китайского искусства, от искусства эпохи неолита и искусства средневекового Китая до XVIII в. В скульптурном отделе китайской коллекции собраны памятники буддистского искусства Центральной Азии, в отделе декоративного искусства - китайская керамика, в том числе предметы из фарфора, относящиеся к эпохе Тан. Хранится в музее Гимэ и богатая коллекция живописи, привезенная из Тибета Жаке Бако.
Среди петербургских коллекций китайского искусства Гумилеву, бесспорно, была знакома коллекция Кунсткамеры (музея Антропологии и этнографии имени Петра Великого). В 18801910-е гг. происходило интенсивное пополнение фондов музея, в том числе и китайской коллекции. Академик В. В. Радлов, возглавлявший музей с 1894 по 1918 гг., в 1903 г. возглавил Русский комитет по изучению Средней и Восточной Азии, направлял в азиатские страны, в том числе и в Китай, исследователей. При непосредственной помощи академика В. В. Радлова была осуществлена и гумилевская абиссинская экспедиция 1913 г. За тот период, когда В. В. Радлов руководил Музеем антропологии и этнографии имени Петра Великого, китайскую коллекцию музея существенно пополнили такие исследователи-китаисты, как В. М. Алексеев (1881-1951), А. И. Иванов, Н. М. Пржевальский, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин, М. М. Березовский. Крупную коллекцию привез из Западного Китая индолог С. Ф. Ольденбург. Значительная коллекция тибетской живописи и бронзы принадлежала кн. Э. Э. Ухтомскому, расстрелянному вместе с Гумилевым за участие в «таганцевском заговоре». После расстрела Ухтомского коллекция поступила в Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого.
Рассмотрим образно-символические ряды Гу-милевского «сборника китайских стихов» «Фар-
форовый павильон». В открывающем сборник китайских стихов «Фарфоровый павильон» одноименном стихотворении присутствует образ павильона «среди искусственного озера», в котором собрались друзья-поэты («Среди искусственного озера / Поднялся павильон фарфоровый, / Тигриною спиною выгнутый / Мост яшмовый к нему ведет» [8]). Символика «искусственного озера» в данном случае соотносится с озером как «зеркалом духа», неподвижная поверхность которого подобна зеркальной глади.
О символике фарфорового павильона мы писали выше, интерпретируя название сборника «китайских стихов», тогда как о символике «яшмового моста» следует сказать особо. Образно-символическое значение «яшмового моста» связано со значением яшмы в средневековом Китае. В Китае яшма - самый почитаемый из всех драгоценных и полудрагоценных камней. Этот камень считается воплощением творческой силы Неба. Ему придавали круглую форму, символизирующую Небо, или квадратную, символизирующую Землю. Яшмовые диски и пластины использовались в религиозных церемониях.
Образ «яшмового моста», ведущего к фарфоровому павильону посреди искусственного озера, связан также с «Яшмовой книгой» Юдифь Готье и сборником рассказов Анри де Ренье «Яшмовая трость» («La canne de jaspe»). В рассказе Анри де Ренье «Шестая женитьба Синей Бороды» из книги «Яшмовая трость», проанализированном Максимилианом Волошиным на страницах альманаха «Северные цветы» за 1911 г., упоминаются аллегорические дамы Мудрости и Добродетели, перед которыми склоняются единороги с хрустальными копытами. По Анри де Ренье, одна из жен Синей Бороды - та, что погибла первой, носила белое платье - «белое, как снег, попираемое хрустальными копытами Единорогов, что ходят на тканых коврах по садам, пьют в яшмовых водометах и преклоняют колена перед прекрасными аллегорическими дамами Мудростью и Добродетелью» [9]. Хрустальные копыта единорогов символизируют чистоту и безгрешность («чист, как горный хрусталь...»), тогда как яшмовые водометы (фонтаны) связаны с символикой яшмы как камня, дарующего мудрость, силу предвидения, твердость в час беды.
Яшма как символ неба и духовного преображения человека фигурирует в «Откровении» Иоанна Богослова. В «Откровении» сказано, что «яспис» («яшма») является первой ступенью пирамиды, ведущей к небесному граду Иерусалиму. Из ясписа построена и стена небесного Иерусалима: «Стена его построена из яписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, вто-
рое сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд» (21: 19, 20).
В китайской мифологии существовал образ «яшмового пруда» или «яшмового озера»: так называлось озеро в райских садах богини фей Сиванму, расположенных на отрогах гор Куэнь-лунь. В летнем дворце императора Сюаньцзуна, находившемся на горе Лишань, к западу от Чанъ-аня, тоже был пруд, называвшийся Яшмовым. В нем любила купаться императорская фаворитка Ян Гуй-фэй, которую поэты часто именовали «богиней фей».
Следует учитывать также, что в китайской поэзии эпохи Тан прилагательное «яшмовый» традиционно употреблялось как синоним прилагательных «красивый» и «прекрасный» (например, «яшмовый лик девушки»). В китайской мифологии существовал образ «яшмовых персиков», произраставших в садах мифического Небесного Императора: всякий, кто их отведал, получал бессмертие.
В данном аспекте необходимо обратить внимание и на то, что яшмовый мост в стихотворении «Фарфоровый павильон» подобен выгнутой тигриной спине. Известно, что тигр в средневековом Китае символизировал силу и доблесть на службе правого дела. Пять мифологических тигров защищали Поднебесную империю от сил хаоса.
В гумилевском стихотворении фарфоровый павильон посреди искусственного озера - это приют поэтического вдохновения («И в этом павильоне несколько, / Друзей, одетых в платья светлые, / Из чаш, расписанных драконами, / Пьют подогретое вино...») [10]. Чаши, расписанные драконами, символизируют императорскую власть и сакральность Поднебесной империи. В Китае дракон с пятью когтями был среди орнаментов и украшений императора, тогда как придворные имели право носить изображение дракона с четырьмя когтями.
Друзья-поэты одеты в желтые шляпы. Желтый цвет шляп подчеркивается здесь не случайно. В средневековом Китае центральной пространственной зоне соответствовал желтый цвет (символ Китая, верховной власти и государя, цвет богатства и невинности). Желтые шляпы были головным убором лхасских монахов (известны так называемые «желтошапочные» монастыри в окрестностях Лхасы). Таким образом Гумилев подчеркивает избранность, святость друзей-поэтов, собравшихся в фарфоровом павильоне «посреди искусственного озера». Образ поэтов-мистиков, сочиняющих стихи в лунную ночь в фарфоровом павильоне посреди искусственного озера, достаточно символичен. Фарфоровый павильон выполняет в произведениях Гумилева ту же функцию, что и сад поэта-пророка Гафиза в пьесе «Дитя Аллаха»: перед нами некое огражденное сакраль-
M. В. Власкова. Онимический аспект языковой личности бывшего сельского жителя
ное пространство, «рай земной», представляющий собой отражение рая небесного.
Примечания
1. Баскер, М. Гумилев, Рабле и «Путешествие в Китай». К прочтению одного прото-акмеистического мифа [Текст] / М. Баскер // Н. Гумилев и русский Парнас: м-лы науч. конф. 17-19 сентября 1991 г. СПб.: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, 1992. С. 15.
2. Les Célébrités d'aujourd'hui: Judith Gautier, par Remy de Gourmont (Bibliothèque internationale d'edition) [Text]. Paris, 1903. С. 10.
3. Борхес, X, Л, Книга вымышленных существ [Текст] / X. Л. Борхес. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 100.
4. Chacomac, P. Eliphas Levy [Text] / P. Chacomac. Paris: Ed. Traditionnelles, 1929. С. 15.
5. Гумилев, Н. Стихотворения и поэмы [Текст] / Н. Гумилев. Изд. 3-е. Л., 1988. (Библиотека поэта. Большая серия). С. 50.
6. Санкт-Петербург - Китай: Три века контактов [Текст]. СПб.: Европейский дом, 2006. С. 13.
7. «Живя в чужих словах». Воспоминания о Л. Н. Гумилеве [Текст]. СПб.: Росток, 2006. С. 160.
8. Гумилев, Н. Указ. соч. С. 273.
9. Волошин, М. Аполлон и мышь [Текст] / М. Волошин // Северные цветы за 1911 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». М., 1911. С. 95.
10. Гумилев, Н. Указ. соч. С. 273.
М. В. Власкова
ОНИМИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ БЫВШЕГО СЕЛЬСКОГО ЖИТЕЛЯ
В статье рассматриваются особенности антропо-нимического и микротопонимического аспектов языковой личности бывшего сельского жителя, диалек-тоносителя. В частности, автор анализирует уличные фамилии, прозвища и микротопонимы, сохранившиеся в памяти информанта.
In the article some peculiarities of anthroponimic and microthoponimic aspects of former country dweller's language personality. In particular, the author analyses street surnames, nicknames and microthoponyms that still exist in informer's memory.
В современной России наблюдается отток населения из сельской местности в города. Полного исчезновения диалектов не происходит, так как их элементы сохраняются в речи жителей, переехавших в города. Таким образом, они демонстрируют определённый консерватизм структуры, присущий живому языку. Тем самым важную роль приобретает фиксация языкового материала и в условиях функционирования диалекта, и в городской среде, имея в виду речь быв-
© Власкова М. В., 2008
ших сельских жителей. Значимым фрагментом языкового материала является онимия, так как она сохраняет фонетические, морфологические, лексические особенности, утраченные нарицательными именами.
В пределах онимического пространства среднерусской деревни существенным компонентом онимии является антропонимия, представленная неофициальными именованиями людей, в том числе так называемыми уличными фамилиями, функционирующими, в частности, в речи жителей нижегородской деревни [1]. Это свойственно и уличным фамилиям села Лапша Первомайского района Нижегородской области. Усвоенные в детстве и юности, они сохраняются в памяти бывшего диалектоносителя, каким является наш информант, Александра Александровна Бубнова, 1935 г. р., жившая в данном населенном пункте с рождения до 1954 г. Она не только сохранила в памяти уличные фамилии, но и воспроизводит их, при необходимости в большей части мотивируя.
В условиях существования многопоколенной крестьянской семьи уличные фамилии служили средством выделения из фамильного ряда родственников. В пределах одного населённого пункта часто встречались семьи с одинаковой официальной фамилией. В этом случае уличные фамилии наряду с номинативной и выделительной функциями ярко иллюстрировали дифференцирующую роль собственных имен [2].
Так, в речи нашего информанта зафиксировано 6 уличных фамилий семей Галкиных (Гор-дюхины, Картошкины, Пендюковы, Сгобуровы, Филюновы, Яшкины), 4 - семей Сенковых (Ак-с новы, Горявины, Парахины, Скоблиновы), 3 -семей Киреевых (Гормодоновы, Серафймовы, Хромовы), 2 - Антоновых (Парашкины, Шелеп нковы). А. А. Бубнова особо подчеркивает, что каждая семья села Лапша наделялась уличной фамилией, которая была известна всем (в том числе и ее обладателям). Всего в речи нашего информанта, бывшего диалектоносителя, были зафиксированы 24 уличных фамилии. С точки зрения мотивации данные онимы представляют собой несколько групп.
- Уличные фамилии, мотивированные полными или трансформированными именами родителей и прародителей (реже - других членов семьи): Парахины Параха, уличная фамилия семьи Сенковых: [мат' у-н'йх парахъй звал'и / вот и пашло //]; Тйтовы Тит, уличная фамилия семьи Поздиных: [у-н'йх д'ет был т'ит // вот и празвал'и //] и др.
- Уличные фамилии, мотивированные прозвищами предков: Блохановы Блохан, уличная фамилия семьи Хабаровых: [ат'ец у-н'йх х'йтрый был / изваротл'ивый / блъханом )иво за-этъ празва-
