CC BY
79
160
2015. Т. 25, вып. 2
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
УДК 821.511.131 А.А. Арзамазов
ОБРАЗЫ ДВЕРИ И ОКНА В ПОЭЗИИ РАФИТА МИНА
В статье рассматриваются образные константы дверь и окно в поэзии Рафита Мина, представителя удмуртского этнофутуризма. Выявляются основные художественно-семантические функции двух образов, устанавливается их корреспонденция с удмуртской традиционной культурой, мифологическими представлениями. Суммируя проинтерпретированные тексты, можно сделать вывод о том, что априорные мифологические представления удмуртского поэта регулярно срабатывают в моделировании художественной семантики рассматриваемых образно-символических констант. Однако поэтическое сознание не стремится к точной передаче первичных этнокультурных, фольклорных смысловых инвариантов. Дверь-окно в поэтическом восприятии Рафита Мина являются многомерными экзистенциальными символами, характеризующими бытие лирического субъекта, его внутренние переживания, индивидуальное ощущение времени, пространства. Исследовательская сопряженность двух символов мотивирована: они являются важными пространственными маркерами, их символические функции могут совпадать, они востребованы авторским сознанием как значимые компоненты метафоризации, образно-ассоциативной компарации. Дверь и окно в аспекте смысловой реализации обнаруживают релевантную общую черту: речь идет о выражении концептуального значения границы (пространственной, временной, экзистенциальной). Рассмотрение семантических граней образов двери и окна в творчестве Рафита Мина является частью исследования образной системы современной удмуртской литературы.
Ключевые слова: современная удмуртская поэзия, этнофутуризм, художественный мир, образная система, удмуртская традиционная культура, хронотоп.
Одним из приоритетных, универсальных направлений исследования литературы, произведений поэтического искусства является многоаспектная интерпретация образной системы, так называемых мотивно-образных кластеров. Особое место в рамках данной стратегии занимает обращение к предметному миру, вещевому коду. Предмет, вещь в «текстах» культуры могут быть как поверхностной, так и глубинной структурой, связанной и с профанным, и с сакральным измерением бытия. В младописьменных литературах, к которым относится и удмуртская, те или иные вещи, предметы нередко семантически коррелируют с мифологическими представлениями, нюансами ритуально-обрядовой практики. Вместе с тем в поэтическом мире, наверное, любой предмет может превращаться в релевантный эстетический знак, быть частью художественного целого. Именно в контексте такой амбивалентности можно рассматривать образные константы дверь и окно в современной удмуртской поэзии.
Дверь и окно в широком понимании - вещи, «атомы» вещно-предметного мира: «вещь, будучи элементом «низкого» творения, становится существенным, а в какой-то мере и основным индексом истории и культуры» [4. С. 122]. Два интерпретируемых символа как образно-изобразительные элементы достаточно широко представлены в удмуртском фольклоре. Они являются сакральными границами, отделяющих пространство дома, избы от внешнего мира: «пространство за дверями-окнами считалось первой враждебной человеку средой. Если человек выходил из дома, он как бы лишался покровительства очага и предков и мог быть подвергнут влиянию злых сил» [1. С. 249].
Очевидно, что символы двери и окна в образной системе творчества современных удмуртских поэтов - сквозные, регулярно привлекаемые категории. Изначально являясь материальными атрибутами повседневности, в художественном преломлении они раскрываются как семантически многогранные слагаемые авторской миросистемы (И. Валлерстайн). На фоне разнородных индивидуально-авторских частностей дверь и окно в аспекте смысловой реализации обнаруживают важную общую черту: речь идет о выражении концептуального значения границы (пространственной, временной, экзистенциальной). Двери, окна - постоянные образные составляющие удмуртских поэтических миров - нередко маркируют глубинную связанность лирического субъекта с мифологическим контекстом: высшие потусторонние силы, явления словно ожидают выхода человека на нейтральную территорию, напоминают ему, что многое в жизни предопределено, подчинено воле рока. Там - за дверью / окном обретается вдохновение, отыскиваются сюжеты для творческого осмысления, там встречаются реальное и мифологическое, фантазийное.
В образном словаре поэзии Рафита Мина (Рафита Миннекузина), одного из ярких представителей современной удмуртской литературы, константы дверь и окно занимают видное место. Речь идет о по-
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2015. Т. 25, вып. 2
этическом сборнике «Берпуметй пыдйылчи» («Последний странник»), единственной на сегодняшний день книге поэта. Стихотворения Рафита Мина прозвучали в середине 1990-х, гармонично вписались в контекст этнофутуризма, обратили на себя внимание удмуртских литературоведов, критиков, писателей. Его творческий метод соединяет в себе исконно удмуртские представления о мире, природе, человеке, генетически сопряженные с традиционной культурой, фольклором, и актуализирует новые, неизвестные национальной художественной системе символические компоненты, образные сочетания. Сам поэт, проживающий в Башкортостане, находится как бы вне активных культурно-литературных процессов, представленных в Удмуртии. Но такое положение, кажется, лишь обостряет интерес к его творческим высказываниям. Нельзя не заметить, что стихи Рафита Мина так или иначе попали в «резонансное поле» удмуртской литературы: П. Захаров, В. Шибанов, С. Матвеев, Л. Орехова обращались к имени / поэзии Миннекузина, вступали и вступают с ним в творческий диалог, полемику.
Первое упоминание двери происходит в первом же стихотворении книги «Берпуметй пыдйыл-чи» [3. С. 7-8], состоящим из восьми строф и, соответственно, представляющим значительное «поле событийности». Образ двери в тексте лишен какой-либо существенной конкретизации: известно, что дверь принадлежит «Я»-субъекту и является выходом в его мир, в его мыслительно-экзистенциальный универсум. Подчеркивается, что дверь остается в темноте, поскольку ее больше не освещает исчезнувший космос. Между тем, в этом странном метафорическом сочетании, по всей вероятности, аккумулируется чувство этнического одиночества - лирический субъект ощущает себя отрезанным, оторванным от культурного материка удмуртов. Ему тяжело жить здесь и сейчас - душа, ум стремятся в удмуртский «золотой век», в прошедшие столетия большой удмуртской истории. В целой серии стихотворений Рафита Мина обычную дверь «замещает» небесная дверь иное. За небесной дверью может скрываться пустота [3. С. 13], с которой лирическому «Я» приходится иметь дело. Пустота - как заразная болезнь, опухоль, она порабощает мозг, сердце, разрушает нервную систему. Эквивалентом такой пустоты в понимании Рафита Мина становится правда - на ее поиски отправляются лишь глупцы.
Субъект в книге «Берпуметй пыдйылчи» ассоциирует себя со странником, он - ведомый, его ведет дорога. Неизвестно, где и когда закончится этот путь - то ли в райском саду, который расположен за небесной дверью, то ли в стране мертвых, на священных удмуртских курганах-городищах, где гуляет ветер: «Сюрес - куасьмем ошмес пытьы. Отысь векчи кольы вазе чиль-дон. / Вуттоз-а со иное сьорысь шудэн-берекетлы садэ /Яке отчы, кытын ноку но чалмисьтэм удмурт кисьтон /Вунэм кар-гурезьёс вадьсын тол вуэмъя, шыпыт бордэ... » (Дорога - высохшие следы родника. Там галька позвякивает-скрипит. / Приведет ли она в космический сад счастья, [который] за небесной дверью / Или туда, где никогда не смолкают удмуртские поминки, / тихо плачут над забытыми городищами, когда прилетает ветер...)» [3. С. 16]. В стихотворении «Ыштэм садэ» («Мой потерянный сад») [3. С. 44] небесные двери навсегда закрыты - поэтому уже невозможно летать, искать дороги надежды. Рафит Мин регулярно актуализирует категорию невозможности, нереализуемости. Человек в его поэтическом описании - слаб, жалок, потерян в настоящем, несчастен, неспособен сам отвечать за свою жизнь. Все эти характеристики коррелируют с индивидуально-авторским восприятием текущей реальности: раньше всё было иначе, люди были добрее, сильнее, разумнее. Закрытые двери (уже не небесные) в тексте «Уто пуныос» («Лают собаки») сигнализируют о крайней подавленности «Я»-субъекта, о его страхе перед потусторонним, инобытийным, получающим звуковое представление: «Весь уто на уто пуныос, / Шайтанэз-а ветлэ на колись урамтй? / Сильтолъя жугиське чогам ос. / Вось луись сю-лэмы уйвотсэ вунэтйз. / Сильтолъя йыгаське чогам ос. /Пуныос нош сого учылэсь кырзанзэ, / Дугды-тэк тэргашо бакаос. / Уй бине сюлэме аслэсьтыз сямъёссэ... » (Всё время лают и лают собаки, / Что за шайтан бродит по спящей улице? / Во время бури бьется запертая дверь. / Страдающее сердце свой сон забыло. / Во время бури стучится запертая дверь. / А собаки заглушают трель соловья, / Не переставая ссорятся лягушки. / Ночь навязывает сердцу свои обыкновения.)» [3. С. 21]. За стучащей, бьющейся закрытой дверью творится что-то жуткое: ночная природа словно сходит с ума, вместо соловьиных трелей - оглушающий собачий лай и кваканье обезумевших лягушек.
Образ окна в сборнике «Берпуметй пыдйылчи» имеет достаточно репрезентативный спектр семантических функций, указывающих на ярко выраженную индивидуальность художественного мировосприятия. Открывается «галерея» окнами сумасшедшего дома, под которыми собираются бездомные животные - кошки и собаки, чтобы пообщаться, разделить трапезу с самыми понимающими, искренними из людей: <Лымшоран вакытэ / кузётэм кочышъёс но пуныос / дугдо керетэмысь, /
162
2015. Т. 25, вып. 2
А.А. Арзамазов
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Эдем дыръёсты тодазы вайыса /люкасько огазе - / тодьы юртлэн укно улаз. / Отын шузиос, / сани-таръёслэсь пегзыса, /лушкем витё ни эшъёссэс / жукен но нянь юдэсэн... » (В полдень / бездомные коты и псы / перестают ругаться, / Вспоминая времена Эдема, / собираются вместе - / под окнами белого дома. / Там сумасшедшие, / сбегая от санитаров, / тайно ожидают своих друзей / с кашей и куском хлеба...)» [3. С. 15]. Признак анормальности кажется поэту качеством избранных, достойным прославления, библейских сопоставлений.
В более реалистичном контексте фигурирует образ окна в произведении «Буш чукна» («Пустое утро»). Окно здесь употребляется с колористическим глаголом лызэктыны «синеть» и прежде всего оповещает о наступлении нового дня, являет собой некий визуальный сигнал. Главные психологические доминанты стихотворения - подавленность, пессимизм, апатия, экзистенциальная «ведомость», изнуряющая бессонница определяют бытие лирического «Я». Наступившее утро, наступающий день для него пустые, лишенные концептуального смысла, «погруженные» в быт, окрашенные в цвета грязного снега, немытого неба: «Мон ой колы, соин ик ой сайка таяз но чукна. / Жок вылам жыныя юэм чай но чындйсь сигарет. /Выль нунал вуэмез вераса лызэктэ ни укно... / Кырсь лымы вылтй нош ик асме валтоно нуналэ, /Горд шунды виясь вир кадь волске миськымтэ инбаме...» (Я не спал, поэтому и не проснулся этим утром. / На моем столе наполовину выпитый чай и дымящаяся сигарета. / О наступлении нового дня оповещая, синеет окно... / По грязному снегу нужно снова втаскивать себя в день, / Красное солнце, как сочащаяся кровь, распространяется по немытому небу.)» [3. С. 19] . Нельзя не заметить, что образы, серия сравнений, привлекаемые в тексте, в целом характерны для удмуртской поэзии первой половины 1990-х гг: многие тропы в творчестве Рафита Мина «накладываются» на символико-образный язык М. Федотова и В. Шибанова, описывающих эпоху визуально, панорамно, создавая картины времени на перекрестье документальности и мифологии, воображения. В рассмотренном сюжете посредством окна осуществляется контакт персонажа с внешним миром, это один из инвариантных сценариев функционирования окон в поэзии, литературе (см: [2]).
В поэтическом универсуме Рафита Миннекузина окна могут выступать как важная часть своего дома. Соответственно, они обычно не появляются в пространстве текста случайно, они реализуют определенную семантическую функцию. В стихотворении «Куке лулы сяламын но лёгамын дэрие» («Когда в душу наплевали и втоптали в грязь») ночь брызжет грязной водой в «родные» окна дома. Подобная визуальная деталь семантически пересекается с психологическим состоянием «Я», описывает его переживания: «Куке лулы сяламын но лёгамын дэрие, / куке нимы пормытэмын тышкаськон кыллы. / куке атай юртэлэн вань укноосаз / пож вузэ палькке уй - / валасько, / вань янгышъёсме учо-гын жуатыса, / кылемзэ улонме / выльысен кутсконо лэсьтыны» (Когда моя душа оплевана и втоптана в грязь, / когда мое имя превращено в ругательное слово, / когда во все окна отцовского дома / грязную воду разбрызгивает ночь - / понимаю, / сжигая все свои ошибки в очаге, / оставшуюся жизнь / снова нужно начинать)» [3. С. 43]. Обращает на себя внимание тот факт, что грязь «выливается» на все окна - это отчетливо выраженная поэтическая абсолютизация недовольства своей жизнью, несправедливости судьбы по отношению к лирическому субъекту.
Окна в стихотворении «Чуж уй» («Желтая ночь») - один из визуальных штрихов городского ландшафта. Рафита Мина сложно назвать «урбанизированным» поэтом, однако в раскрытии сквозных мотивов потерянности, одиночества пространство города оказывается искомым измерением, топосом, подходящим для решения данной художественной задачи. Светящиеся желтоватыми огоньками окна -глаза многоэтажек, однообразных, надсмехающихся над чужаком, сбивающих с пути, заключающих в плен. Ночью город превращается в мифологический хронотоп: высотки сравниваются с великанами-зэрпалами, повсюду бродят призраки-тени. Лирический герой не знает, куда идти. Всё здесь не так, всё наоборот, и даже облик любимой показывается в чужом окне: «Толэзьлэн югытэз чуж бусэн волдйське ураме. /Зор улын кодэктэм ялонъёс шыпырто ыр толэн. / Ог вамыш кыльыса, мон ыштй коркадэ. Йы-роми. / Юрттыны вамыштэм из юртъёс серекто чуж тылэн. / Зэрпалъёс кадь соос котырто но уг лэзё монэ. / Чуж тылын югдыло укноос - соослэн синъёссы. / Нош отын вужеръёс тэтчало, отьыса сюанэ. /Но уг мыно отчы эктыны дышымтэ пыдъёсы.../ Зус вылэ пуксьыса шодйсько: кемалась кы-дырам. / Тодмотэм укноысь шедьтйсько тынэсьтыд тусбуйдэ... » (Свет луны желтым туманом расстилается на улице. / Под дождем промокшие объявления шепчут на ветру. / На расстоянии одного шага я потерял твой дом. Заблудился. / Шагнувшие помочь каменные дома смеются желтым огнем. / Они, как богатыри-зэрпалы, окружают и не отпускают меня. / Желтым огоньком святятся окна - их глаза. / А там тени прыгают, приглашая на свадьбу./ Но не идут туда не привыкшие плясать ноги мои. / На ла-
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2015. Т. 25, вып. 2
вочку присев, чувствую: моросил дождь. / В незнакомом окне нахожу твой образ.)» [3. С. 57]. В стихотворении «Возь выл» («Луг») [3. С. 40-41] окно обозначено как место, где не должны стоять искусственные - мертвые цветы. Для лирического «Я» цветы эквивалентны людям, их нельзя срывать, использовать как предмет декора, приносить безжизненными в дом.
Суммируя рассмотренные поэтические сюжеты, можно сделать вывод о том, что априорные мифологические представления удмуртского поэта регулярно «срабатывают» в моделировании художественной семантики рассматриваемых образно-символических констант. Однако поэтическое сознание не стремится к точной передаче первичных этнокультурных, фольклорных смысловых инвариантов, текстуальных моделей. «Маршруты» поэтического восприятия символики разные, как и сама удмуртская поэзия. Выявление семантических граней образов двери и окна в творчестве Рафита Мина является частью исследования образной системы современной удмуртской литературы, кроме прочего примечательной повышенным художественным вниманием к мифологии, фольклорному тезаурусу, этнопоэтической символике.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Владыкина Т.Г. Удмуртский фольклор: проблемы жанров эволюции и систематики. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1998. 356 с.
2. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Место окна в поэтическом мире Пастернака // Работы по поэтике выразительности: Инварианты - Тема - Приемы - Текст. М.: Прогресс-Универс, 1996. С. 209-239.
3. Мин Рафит Берпуметй пыдйылчи: Кылбуръёсын сборник. Ижевск: Удмуртия, 1995. 64 с.
4. Цивьян Т.В. К семантике и поэтике вещи. Несколько примеров из русской прозы ХХ века // Семиотические путешествия. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. С. 121-137.
Поступила в редакцию 03.03.15
A.A. Arzamazov
DOOR AND WINDOW IMAGES IN THE POETRY OF RAFIT MIN
The article deals with the images of doors and windows in the poetry of Rafit Min, who is a representative of the Udmurt ethnofuturism. The main artistic and semantic functions of the two images are identified, their correspondence with the Udmurt traditional culture and mythological beliefs is established. Summarizing the interpreted texts, one can conclude that mythological a priori ideas of the Udmurt poet regularly come into action in modeling the artistic semantics of the given figurative and symbolic constants. However, the poetic consciousness does not tend to accurate presentation of primary ethno-cultural, folklore semantic invariants. Doors-windows in the poetic perception of Rafit Min are multidimensional existential symbols characterizing the subsistence of a lyrical subject, his inner experiences, personal sensing of time and space. The investigative conjugation of the two images is motivated: they are important spatial markers, their symbolic functions may overlap, they are required by the author's consciousness as significant components of metaphor, imagery and associative comparisons. Door and window in the aspect of meaningful implementation have one relevant thing in common: we are talking about the expression of the conceptual value of the boundary (spatial, temporal, existential). Consideration of semantic facets of images of doors and windows in the works of Rafit Min is a part of the investigation of contemporary imagery of Udmurt literature.
Keywords: Udmurt modern poetry, ethnofuturism, art world, imaging system, Udmurt traditional culture, chronotope.
Арзамазов Алексей Андреевич,
кандидат филологических наук, научный сотрудник
Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН
426004, Россия, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4 E-mail: arzami@rambler.ru
Arzamazov A.A.,
Candidate of Philology, Research associate
Udmurt Institute of History, Language and Literature, Udmurt branch of the RAS 426004, Russia, Izhevsk, Lomonosova st., 4 E-mail: arzami@rambler.ru
