CC BY
112
ОБРАЗ ЕЛИ В БЕЛОРУССКОЙ ФОЛЬКЛОРНОЙ КАРТИНЕ МИРА (В ОБЩЕСЛАВЯНСКОМ КОНТЕКСТЕ)
Предметом рассмотрения в настоящей статье служит один из распространенных в славянском фольклоре дендрологических образов, обладающий широкими символическими возможностями,
- образ ели. Для формирования научного подхода к исследованию фольклорных образов имеет принципиальное значение представление об интегральности, самодостаточности народной культуры, системной природе фольклорных явлений, а также о том, что генезис символики образов деревьев - важная составляющая общего процесса семиотизации мира в рамках народной культуры. Как показывает анализ белорусских (шире - славянских) обрядовых и необрядовых песен, легенд, загадок, заговоров, запретов и т.п., с елью связан ряд народных стереотипов, касающихся ее внешнего вида, строения, локализации, восприятия дерева как локуса и т.д.
Внешний вид ели
Природные свойства ели как вечнозеленого, бесплодного и колючего дерева (*ed[h]lo- этимологизируется как ‘колючий’ (Гамкрелидзе, Иванов 1998: 633)) стали одними из важнейших составляющих мотивационной основы фольклорной символики этого дерева. Анализ белорусских диалектных номинаций разных видов ели выявляет также следующие аспекты в восприятии ее: значимость для носителей культуры среды, где растет ель (ёлка белая ‘ель, которая растет на высоком сухом месте’), цветовых, качественных характеристик и других физических черт: белая ель ‘белокорая ель’, ёлка чырвоная ‘ель с древесиной красноватого цвета, растет на сырых местах’, ялосціч ‘еловое дерево, заросли мелких елок с густыми ветвями’, астрова, астроука ‘нетолстая ель с сучками по 10-15 см’, карняваха ‘огромная старая ель’, цяліца ‘сухая ель’ (РС 2001: 20).
В загадках, обрядовых песнях, песнях на семейно-бытовую, любовную тематику, частушках ель в большинстве случаев -зеленая: «Я іду, а мне насустрач // Рад зялёных ёлачак. // Людзі брэшуць, а ты верыш //Дарагой мтёначак» (Вичин Лунинецкого р-на, зап. автора); «Зялёная елка, белая бярозка...» (ПП 1978: 177). Это может иметь оценочную коннотацию. Иногда ель характеризуется как высокая, стройная, тонкая. Ср.: «Дару ялінку,
кабмаладая была стройная, як бьілінка» (Даніловіч и др. 2000: 44). Это дерево описывается как кудрявое, кучерявое, густое: «Прятався Ёаф із Ісусом Хрістом под ёлкэю, як ёго погоня нагоняла. Вона густа. Погоня прогналася і туды, і назад, і іх ныхто нэ зобачыв. Потому ставляют Деда Мороза под ёлкэю. Я гэто од старых людэй чула, а в “Бібліі ” ныдэ нэ чытала» (Горелки Жабинковского р-на Брестской обл., зап. автора). Ель также сухая, колючая (ср.: «И на елку бы лез, и ног бы не ободрал» (Даль 1991: 519)), иногда согнутая, что придает образу этого дерева отрицательную коннотацию. В ряде контекстов принципиальное значение для се-мантизации ели имеет представление о ее бесплодности, отсутствии съедобных плодов. Ср.: «Нерасти яблочку на елке» (Там же).
Строение ели
В устно-поэтических текстах разных славянских традиций у ели выделяются сучья, ветви (у белорусов - веццейка, вецце, зёлка), обычно зеленые (могут быть буйныя), корни, кора, шишки (у русских существует клишированный ответ на вопрос «куда?»: «За море, по еловы шишки» (Даль 1991: 519)). В обрядовых песнях подчеркивается трехъярусная структура ели: «...У корань мяне ёлушки // Быстра речунька цячэць. // Сярод мяне ёлушки жарко соунушко пячэць // Зверху мяне елушки дробный дожжик сячэць...» (Романов 1885: 11). У ели, которая возникла в результате метаморфозы человека, течет кровь, руда (Балады 1977: 212).
Происхождение ели
Для мифологии ели в славянской народной культуре, как и для ряда других сакрализированных «женских» деревьев, характерно представление о возникновении от погибшей, возможно во время жертвоприношения, девушки. В белорусских балладах ель - это заклятая свекровью невестка: «Ты ідзі даліною, стань яліною!» (Балады 1977: 212). Причем такая ель сохраняет антропоморфные черты: «Пайду я, маменька, яліну зрублю, // Тонкую, высокую, кучаравую. // Я першы раз рублю - руда пацякла, // Я другі раз рублю - кроу руччом пайшла, //Я трэц раз рублю - слова сказала: //- Не сячы, мой міленькі, я твая жана, //Здалёка прывезена, тута узрасла» (Там же: 213). В русской балладе елки-сосонки возникают в группе других природных и культурных объектов из частей девушки, которая не изжила полный век (Баллады 2001: 51).
Состояния и процессы, характерные для ели
Как и все деревья, ель растет и вырастает большой, она стоит в бору или в чистом поле. Нередко ель шумит и усяму лесу загуду дае (ПВ 1984: 417), разговаривает, распускает ветви, зёлка, не загорается от солнца и не пригибается от ветра, «не так гарыць, як зелянее» (ПБЗК 1992: 339). Падая, дерево заваливает дорогу (Раго-
віч 2002: 178). В белорусских свадебных песнях, где ель выступает в роли свадебного деревца, она, как и другие деревья с таким значением, идет дорогой, звенит, входит в дом, сверкает. Дерево может наделяться психическими предикатами. Согласно польским легендам, ель вместе с лиственными деревьями хочет пойти и поклониться рожденному Исусу Христу, но деревья отговаривают ель, так как она своими колючками может испугать новорожденного; тогда затосковавшую ель ангел украшает звездами с неба, и маленький Исус только к ней тянет ручки (Niebrzegowska 2000: 87). Когда Богородица определяла характеристики разных деревьев (туя, например, все время будет зеленой, осина будет все время трястись и шуметь), ели назначено было всегда стоять тихо (Там же: 84). В белорусском заговоре «ад звіху» сухая ель, которая не поддается изменениям, является примером неподверженности человека болезням: «Як сухой елі атростку не пушчаць, так етаму чалавеку злому звіху не бываць, буйной касьці не ламіць, рацівага сэрца не знабіць» (Замовы 2000: 176).
Ель как объект воздействия
Согласно устно-поэтическим произведениям разных жанров, ель часто подвергается разрушительному воздействию, хотя в Белоруссии верили, что в ель как в святое дерево никогда не бьет молния (Сержпутоускі 1998: 57). В песнях, заговорах ее рубят, сякуць-рубаюць (Замовы 2000: 44), срубленную ель используют для изготовления вечного дома - гроба. Ср. также: «Раньшэ коровай украшалы елыною. Елкы ломалы веткі, делалі самы цветы з бумагі, настромляют у коровай гэтых ветак. А потом сталы конфеты купляты, як появылыся. А як іхалы вінчатыся молодые, то дугы вкрашалы ёлкэю. Прывязвалы ёлку до дугов. І цвты з бумагі туда. Так красіво шдэм убраны...» (Горелки Жабинковского р-на Брестской обл., зап. автора).
В заговорах ель выступает объектом, на который направлено деструктивное воздействие материализованного зла - например, в белорусском заговоре ель трясет костолом (БФ 1995: 234). В весенних песнях корни ели топчут, а зеленые (буйные) ветви ломают и разбрасывают по битой дорожке (ВП 1979: 311), по причине чего дерево не может быть зеленым (= живым) (СБП 1984: 257). В белорусской свадебной песне водная стихия уничтожает ель
- несчастное дерево - «з кораня да верху» (Вяселле 1980: 219); в шуточной песне еловую кору грызут (ЖП 1974: 204). На ель залезают и сваливаются с нее (БФ 1995: 64).
Локализация ели
В заговорах, песнях на семейно-бытовую, любовную тему ель локализуеся чаще всего среди других деревьев: в бору, лесу,
который нередко характетизуется как темный, а также на «мхах-балотах»; на Тамбовщине елки - это ‘сырое, болотистое место, заросшее мелким ельником’ (Даль 1989: 519). В заговорах ель однозначно связывается с «иным» миром и соответственно находится в чужом краю, на (в) синем море, на острове Буяне, у камня Алатыря, «на выспе». Ель может стоять в пустых пространствах, прилегающих к освоенной человеком территории и наделяющихся чертами как «своего», так и «чужого» миров: за огородом, на лугу, в чистом поле. В белорусских песнях это же пространство может выступать местом могилы женщины. Ель (ельник) располагается также под дубом, на «сцежках-дарожках», на краю дороги или полоске, где женщина в молодости пасла гусей (СБП 1984: 185).
В сооветствии с верованиями разных славянских народов, запрещалось сажать или вообще иметь ель около домов, что связано с представлениями об этом дереве как диком, бесплодном и наделенном женской символикой. Так, в Белоруссии ель не сажали около дома, потому что боялись, что в доме и в хлеву ничего не будет родить и вестись, хозяев покинет счастье: «...А топіраякась онде до племянніка прыихала і кажэ так: “Тётя Маня, шчэ втэ тых ёлок нэ зрубалы? Мама казала, шчо як нэ зрубалы, хай зрубають. Бо в нас пріезжые ондэ прыихалы, позрубалы, у кого ёлкы булы, бо вона, кажуть, прыность нэшчасце”. Але мы не зрубаем пока. Як цвітів нэма, в вазочку встромлю ту веточку, пахтыть на всю хату» (Гарэлю Жабінкаускага р-на, зап. автора). Особенно избегали держать ель (в стереотипе которой вычленялся такой аспект, как бесплодность) около домов молодоженов, чтобы те не остались бездетными. Считали, что ель («женское» дерево) «выживает» из дома мужчин (Агапкина 1999: 184). Эти представления не совпадают со стереотипом ели в свадебных песнях, где это дерево функционирует как свадебное деревце или дерево рода, точнее - семейное дерево.
Ель как локус
Ель в фольклоре разных славянских традиций - место локализации группы объектов различной природы. Семантика этих объектов, с одной стороны, определяется связью с елью, которая выступает в качестве их функциональной координаты. С другой стороны, они сами являются ее идентифицирующими признаками. Особенно обращает на себя внимание тесная связь ели с мифологическими существами, чаще демонической, чем божественной, природы. По восточно- и западнославянским верованиям, черт (нечистая сила) сидит под елью или прячется под нею во время грозы и притягивает к себе молнию. Этим объясняется запрет находиться под елью во время грозы.
В восточнославянских заговорах ель может выступать в качестве «негативного» варианта Мирового древа, а точнее - дерева-маркера «иного» мира. Под таким деревом сидит черт, «сатанинская сила», демоны болезней, хтонические животные. Согласно белорусским заговорам, под елью размещаются антропоморфные существа, принадлежащие «иному» миру: «У лесе стащь елачка, пад той елачкай сядзщь дзевачка. Яна неумее Hi шыць, Hi мыць, Hi ткаць, Hi бялщь, толью 3eix да удар гаварыць, сустауку да сустаую састауляць» (Замовы 2000: 163).
Непосредственно на ели находятся души умерших, их можно увидеть при определенных обстоятельствах. В польской легенде между четырех елей на четырех цепях вешают гроб с заколдованной королевой (Grajnert 1863: 182). В песне о разбойнике, который убивал девушек и вешал на ель, он ведет в лес свою девятую жертву и говорит ей обернуться к дому: «Ona si% obejrzaia, // Cosis tu ujrzala. // - A co to takiego // Na jodle biaiego? // Jest-ci ich tam osiem // Ту dziewiqtq b^dziesz, // U ojca i matki // Juz nigdy nie b^dziesz» (Там же: 183).
В белорусских свадебных песнях сватам, которые отправляются в дорогу, запрещается становиться под елью, которая осмысляется как несчастное дерево: «Не станавiся пад ядлiнаю, // Бо ядлта -дзерава нешча^вае, //Нешча^вае i неурадлiвае... //Стань сабе, сватухна, пад сасонкаю, // Састна - дзерава шча^вае, // Та шча^вае, та урадлiвае» (Вяселле 1980: 219).
Ель может связываться с представителями высшей небесной иерархии, что положительно воздействует на последующую жизнь дерева: «ЯкБожаяМатка хавала маленькагаХрыста ат... жыдоу, калi яны хацелi яго забщь, та ялта сама апускала свае галье, каб закрыць Хрыста. Затое Бог благаславiу i асвящу гэтае дзераво» (Сержпутоусю 1998: 57). В заговорах возле (на) ели, которая стоит на море, на острове Буяне, около камня Алатыря - мифологического центра мира - сидят Христос, Богородица. Они же охраняют ель от уничтожения демонами: «На сШм моры выспа, на выспе зеляная ель, на той елi шауковая плець, на той плец залатое чарасло, на том чарасле Прэсвятая матар Божая стаяла, Суса Хрыста на руках дзяржала. Прыляцелi к ёй трыдзевяць пагра-батых, а трыдзевяць пашкрабатых, тую ель хацелi сеч-рубаць, а Хрыста у вочы павiдаць. Адказуя iм Гасподзь Сус Хрыстос: «Адкаснщеся вы, трыдзевяць iдалы!Як вам етага дрэва i не сеч, не рубаць... » (Замовы 2000: 44). С культовой функцией ели связаны верования о появлении наиболее сакрализованных, духовно насыщенных реалий - чудотворных икон - на этих деревьях. Согласно русским преданиям, такие случаи становились причиной
построения часовен и церквей в местах, где росли ели (Агапкина 1999: 184).
Часто под елью располагаются люди, которые переживают «переходное» состояние. В белорусских песнях под елью девушки брачного возраста собирают цветы на венок, полют лён: «У полі, полі падялінаю, каліна. //Там дзевачкілянок палолі... » (ПБЗК 1992: 335); находится «кветка-дзяучына», которую покидает милый: «Падялінаю, падзяляною... //Расла кветачкаусё баравая. //Вышла дзеучына чэрнабровая //Вывяла каня да й асядлала...» (БФ 1995: 356). Под елью долго стоит замужняя женщина, спит жена «Цярэшю» (Там же: 136). На ель лезет «шалёная» свекровь (ЖП 1974: 204), баба (Там же: 424). В контексте медиативной семантики ели характерна локализация под ней людей, умерших неестественной смертью, не изживших свой век, не прошедших через похоронный ритуал - например, под деревом умирает раненый солдат. Нередко ель - пристанище странников, купцов.
Ель является локализатором некоторых птиц. В свадебной песне жених едет стрелять перепелок, а «перапёлт на ёлю, а з ёлк далоукі» (Вяселле 1980: 442). На ели (или под ней) может находиться ряд предметов. Кроме подарков Иисусу Христу, икон, часовен, с елью связано размещение прялок, свечей и т.п.: «Ой, в полю, полю по край дорогы, // Стоіть елына тунка, высока. //На тэй елыны свэчкы горыы, // 1скрынка впала -річэнька стала, //А в туй річэньцы човнычок плывэ, // В тому човныку молойчык сэдыть, // Молойчык сэдыть, стружэчкы стружэ... » (Раговіч 2002: 437). В белорусском свадебном пожелании формализи-рованный образ ели связан с материальным богатством: «Дару грошы з-пад ялінкі, штоб сват начавау у свінкі» (Даніловіч и др. 2000: 73).
Поэтическая символика ели
В народнопоэтической символике ель часто связана с женщиной, а части дерева могут соответствовать анатомическому строению ее: «[Васілька] Пайшоу у лес, на ель узлез... // Залез на елку - думау, на дзеуку... // Узяуся за сукі - думау, за рукі... // Узяуся за шышк -думау, за цыцю... //Зваліуся з елкі - думау, што з дзеукі» (БФ 1995: 64). В обрядовых песнях ель символизирует девушку, которая находится в переходном состоянии. С мотивом свадьбы-смерти, ритуалом перехода коррелирует ель в белорусских купальских песнях: «А у бару, бару ель гарэла, //Божа мой! //Не так гарэла, як зелянела. // А там дзевачкі краскі збіралі, // Краскі збіралі, вяночкі вілі, // Вяночкі вілі, у Дунай кідалі. // Палез Ванечка вянкі даставаць. // Ён разок ступіу - па калена увяз, // Другі раз ступіу - па пояс увяз, // Трэц раз ступіу - і сам паплыу. //- Вузкі беражкі - вы мае
дружкі, // Рыба-плацща - мая сваціца, // Светла вадзіца - мая дзявіца» (ПБЗК 1992: 339-340). Срубание ели обозначает сватовство к девушке (ВТ 1981: 244). Высокая ель ассоциируется с «харошай» девушкой: «Высокае у лесе дрэва яліна была, // Яліна была, // Усяму лугу зялёнаму загуду дала, // Загуду дала. // Харошая дзяучына у таткі была... » (ПБЗК 1992: 417). В болгарском фольклоре девушку, невесту называют «тънка елха». В белорусских свадебных песнях зеленая «ёлка-сасонка» - это мать жениха, которая «всю недельку весела» (Мажэйка, Варфаламеева 1999: 265).
Вместе с тем в большинстве лирических песен через символику колючей, бесплодной ели - несчастного дерева, связанного с загробным миром, - передается душевное состояние лирического героя (героини) в тяжелые минуты его жизни. Шум ели соответствует плачу несчастной женщины, представляет ее безграничную печаль и неутешность по причине смерти мужа: «Зашумела яленчанка зеляная, // Заплакала удованька маладая... » (ВТ 1981: 278). Ель с потоптанными корнями и поломанными ветвями -глубоко поэтический художественный образ печальной молодой женщины, жизнь которой отравлена замужеством (СБП 1984: 257). На такую тяжелую судьбу женщина приходит жаловаться к ели (Мажэйка, Варфаламеева 1999: 101). Образом трагического наполнения является и сухая ель, которая ассоциируется с девушкой-сиротой (ВТ 1981: 244). Неполноценная ель (семейное дерево без макушачкі) обозначает неполноту семьи.
Шум ели соответствует беспричинному гневу мужа: «Зашумела ялушачка у зялёным бару, // Пагневауся мой міленькі - не знаю чаму» (СБП 1984: 221). Муки нелюбимой свекрови, которая в песнях сама часто ассоциируется с елью и изображается в виде ведьмы («А ель мая зялёная, божа наш, // Свякроука мая шалёная... » (ПБЗК 1992: 342)), связаны также с этим деревом: «А ель мая зялёная, // Свякроу мая шалёная. // На ель лезла - // Кару грызла. // А з елі звалілася, // Крэпка пабілася. // Аб пень бокам, // На сук вокам» (ЖП 1974: 204). Знаком переходности, неопределенности состояния ель выступает в песнях с брачноэротическими мотивами: «Ты ж, мая матанька, // Выражай хуценька, //Бо мне прыйдзецца // У бары начаваці, //З зялёнае елі... пасцельку слаці» (ПВ 1984: 142), «УЦярэшк біда стала - //З кім яго жана спала? // - А у полі пад елкаю... » (БФ 1995: 136). Под елью, которая разграничивает два мира и состояния - родительский дом, где прошла девичья жизнь, и мужнину сторону, куда отдали замуж, - молодица ждет отца: «Ель мая, ель зялёная, // Ой, лёшанькі-люлі, зялёная! // Ці не пад табою я стаяла, //Ножанькі
прыстаяла, // Ручаньк прымахала, // Глазачк прым1ргала, // Бацюшку у госц дажыдала» (ВП 1979: 273).
Ельничек вместе с березничком - это и непреодолимая граница, которая возникает между дочерью и матерью после смерти второй: «А як мамачка памрэ, // Дарожачка зарасце // Ельмчкам, бя-рэзшчкам, // Зялёным чупчынткам. // - Я ельшчак пасяку, // Бярэзшчак паламаю, // Чупчыншчак патапчу // Да й у госцейк схаджу» (СБП 1984: 280). «Дробны ельшчак» вместе с другими растениями отделяет женскую жизнь от былой девичьей в осенних песнях: «Зарасла мая палосачка // Дробным ельмчкам, бярэз-шчкам... // Горкгм дзерауцам, асттчкам, // Дзе я молада пахажывала, //Шэрых гусачак папасывала» (Там же: 185-186). В весенних песнях ельничек и березничек обозначают пространство, по которому святой Илья разгоняет «дзевак» после троицких празднеств (ВП 1979: 183).
Таким образом, ель наделяется женской символикой, выполняет медиативную функцию, символически соотносится с идеями жертвенности, наказания, переходности, смерти. В ряде текстов - в частности, свадебных и тех, что включают христианские мотивы, -ель символизирует жизнь, возрождение, богатство, хотя в свадебных песнях ее символика неоднозначна - она может осмысляться и как семейное дерево, дерево рода, и как дерево, приносящее несчастье. В обрядовой лирике дерево персонифицирует лирического героя, в необрядовой лирике, символизируя духовную субстанцию, актуализирует внутреннее состояние лирического героя, чаще выступает обобщенным символом печали, горя.
Литература
Агапкина 1999 - Агапкина Т.А. Ель // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 183-186.
Балады 1977 - Балады / Уклад. Л.М. Салавей, Т.А. Дубкова. Кн. 1. Мн.,
1977.
Баллады 2001 - Баллады / Сост. Б.К. Кирдана. М., 2001.
БФ 1995 - Беларуси фальклор у сучасных затсах. Традыцыйныя жанры.
Мшская вобласць / Уклад. В.Д. Лщвшка, Г.Р. Кутырова. Мн., 1995. ВП 1979 - Веснавыя песш / Склад. Г.А. Барташэв1ч, Л.М. Салавей, В.1. Ялатау. Мн., 1979.
ВТ 1981 - Восеньсшя 1 талочныя песш / Склад. А.С. Л1с, С.Т. Асташэв1ч, В.1. Ялатау. Мн., 1981.
Вяселле 1980 - Вяселле. Песш / Склад. Л.А. Малаш, З.Я. Мажэйка. Мн., 1980. Кн. 1.
Гамкрелидзе, Иванов 1998 - Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-
типологический анализ праязыка и протокультуры. Ч. 2. P. 1. Благовещенск, 1998.
Даль - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. 1; 1991. Т. 4.
Данiловiч и др. 2000 - Данiловiч М.А., Памецька Н.К., Піваварчьік І.В. Беларускае вяселле. Абрад. Зычэнш. Тосты. Прьїказкі. Фразеалапзмы (на матэрыяле Гродзеншчыны). Гродна, 2000.
ЖП 1974 - Жартоÿныя пєсні I Склад. І.К. Цішчанкі, С.Г. Ніснєвіч. Мн., 1974.
Замовы 2000 - Замовы I Уклад. Г.А. Барташэвiч. Мн., 2000.
Мажэйка, Варфаламеева 1999 - Мажэйка З.Я., Варфаламеева Т.Б. Песні Беларускага Падняпроÿя. Мн., 1999.
ПБЗК 1992 - Паэзiя беларускага земляробчага календара I Уклад. А.С. Лі-са. Мн., 1992.
ПВ 1984 - Палескае вяселле I Уклад. i рэд. В.А. Захаравай. Мн., 1984.
ПП 1978 - Песні пра каханне I Склад. І.К. Цішчанкі, С.Г. Нісневіч. Мн.,
1978.
Pаговiч 2002 - Pаговiч У.А. Песенны фальклор Палесся. Т. 2. Мн., 2002.
Pоманов 1885 - Pоманов Е.P. Белорусский сборник. Вып. 1-2. Киев-Витебск-Могилёв-Вильна, 1885.
PC 2001 - Pаслiнны свет: Тэматычны слоÿнiк I Склад. В.Дз. Астрэйка i інш. Мн., 2001.
Cержпутоÿскi 1998 - Сержпуі^скі А.К. Прымхi i забабоны беларусаÿ-палешукоÿ. Мн., 1998.
Grajnert 1863 - Grajnert J. Drzewa podaniowe II Tygodnik illustrowany. 1863. T. 8. № 242. S. 182-183.
Niebrzegowska 2000 - Niebrzegowska S. Przestrach od przestrachu. Rosliny w ludowych przekazach ustnych. Lublin, 2000.
Ключевые слова: символика, семантизация, образ, стереотип.
