CC BY
39
ОБ УСИЛЕНИИ РЕПРЕССИВНОГО ПОТЕНЦИАЛА УГОЛОВНО-ПРАВОВОГО ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ КОРРУПЦИИ
СЕРГЕИ ВАЛЕРЬЕВИЧ ИВАНОВ
Кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права Уральского государственного юридического университета, заместитель председателя Октябрьского районного суда г. Екатеринбурга, е-mail: uglaw@yandex.ru
Раскрывается авторское видение решения вопроса об усилении уголовной ответственности за преступления коррупционного характера с позиции теории уголовной политики. Автор предлагает внести в Уголовный кодекс РФ изменения, направленные на усиление репрессивной составляющей уголовных наказаний за коррупционные преступления.
The article reveals the author's vision of strengthening criminal liability for offences of corruption in terms of the theory of criminal policy. The author proposes certain amendments to the Russian Criminal Code to strengthen the repressive component of criminal penalties for corruption.
Ключевые слова: коррупция, уголовная политика, уголовная ответственность, уголовный закон, уголовное наказание
Key words: corruption, criminal policy, criminal responsibility, criminal law, criminal penalty
Реальное понимание уголовной политики конкретного государства, в том числе (и прежде всего) ее системообразующей уголовно-правовой компоненты, должно быть основано на модельном подходе, методологически базирующемся на анализе закономерностей взаимосвязи преступности и политического режима, при которой проблема коррупции является одной из знаковых.
Думается, что коррупция при всей ширине семантики данного слова, по сути, сводится к тому, что лицо, наделенное полномочиями, извлекает из этого незаконные выгоды и преимущества. Такого рода деяния в зависимости от политического уклада общества и господствующих в нем воззрений на природу и пределы власти, на сущность справедливости могут быть криминализированы.
Безотносительно включенности тех или иных форм проявления коррупционного поведения в сферу закона в широком круге дефиниций коррупции она выступает системным элементом (и даже признаком) политического режима1, одним из источников его трансформации, его производным в том же смысле, в каком преступность есть продукт общества в «ано-мичном» смысле по Э. Дюркгейму и Р. Мерто-ну. Любая социальная власть, как показывает исторический опыт2, по своей природе влечет риск злоупотребления ею.
При построении моделей тоталитарно-репрессивной и либерально-демократической уголовной политики с выделением промежуточной авторитарной можно увидеть, что форматы коррупции при их содержательном единстве до некоторой степени антагонистичны в формах проявления и их отражения в уголовном законе.
При тоталитаризме имеет место «некрими-нализированная преступность властей против своего народа»3 с подавлением любых форм политической конкуренции и массовыми априорно «неподсудными» злоупотреблениями властью. Последние, однако, влекут и низкий уровень общеуголовной преступности, а также установление особо суровых наказаний за деяния, которые направлены против власти, порядка управления и экономической безопасности государства и попали под правовую или неправовую репрессию.
У авторитаризма как формы политического режима, преимущественно рассматривающейся в качестве переходной, есть значимая черта, точно подмеченная Е. Мачкувом: «Авторитарное господство заполучает себе госаппарат и общественную элиту, позволяя им безнаказанно вести себя коррупционным путем. При тоталитаризме все выглядит иначе. Здесь власть подкупает государство и элиту тем, что включает их в систему привилегий, регулирующую распределение благ, недоступных для простого подданного... Коррумпированному лицу, как
российское право
ОБРАЗОВАНИЕ ПРАКТИКА НАУКА
это ни парадоксально, совершенно нет нужды вести себя коррумпировано... в этом случае действует только одно правило: что разрешено и считается законным (незаконным) на данный момент, решает только правитель»4.
В исследованиях общего характера принято неразрывно связывать уровень развития демократических традиций и масштаб злоупотребления властью. Этот постулат возводится до идеологического абсолюта, позволяя оправдывать «борьбой» с коррупцией все - от лицемерной нетерпимости к коррупции до смены неугодных политических режимов извне.
Наивно полагать, памятуя опыт начала 1990-х гг., что рынок, идеология либерализма и демократия - панацея от преступного злоупотребления властью, поскольку демократизация вызвала ожидаемый эффект лишь в тех сферах, где сохранялся правопорядок, а там, где он отсутствовал, вела лишь к спаду экономики, ее уходу «в тень», росту государственных расходов, увеличению бюрократии, т. е. стала идеальной «питательной средой» для коррупции.
Вопрос ужесточения уголовной репрессии - это в широком смысле вопрос доверия общества к власти
При демократии коррупция - это своего рода рынок, на котором чиновник, не имеющий «мандата безнаказанности», «продает и правосудие, и право» там, где эта безнаказанность существует de facto или ощущается им в силу невозможности всеобъемлющего контроля, каковой существует при тоталитаризме.
Строгая уголовная ответственность за коррупцию не абсолютное лекарство от нее в отрыве от иных мер, но в то же время именно демократические режимы, установившие, помимо прочего, суровое наказание за коррупцию, достигли наибольших успехов в ее подавлении.
Не вдаваясь в полемику о типологии политического режима в России в новейшей истории, скажу, что современная уголовная политика остается переходной5: уровень преступности в нашей стране примерно такой же, как в демократических странах6. Пока используются преимущественно тоталитарно-репрессивные методы борьбы с коррупцией.
Несмотря на некоторые успехи в противодействии коррупции, связанные с развитием институтов гражданского общества и усилением их контрольных функций, она продолжает вызывать озабоченность на самом высоком
уровне7. Отрадно появление в связи с этим серьезных работ, чьи авторы рассматривают противодействие коррупции как важнейшее направление именно уголовной политики8.
Я глубоко убежден, что общая либерализация уголовной политики и поиск альтернатив уголовному преследованию есть объективная и неизбежная тенденция для подлинно демократического режима, последовательно реализуемая в Российской Федерации с 2003 г., и что к установлению ответственности за коррупционные преступления нужно подходить с ультраконсервативных позиций. В России есть ряд общих и специфических предпосылок к этому.
Нетерпимость населения к коррупции неразрывно связана со строгостью репрессии, которая в обыденном сознании воспринимается как концентрированное проявление публичной власти при индивидуальном контроле личности. Глубоко разочарованный тон обсуждения в сети Интернет и средствах массовой информации «громких коррупционных скандалов», а также особенностей уголовного преследования высокопоставленных и близко связанных с ними лиц вредит делу противодействия коррупции куда сильнее, нежели сами доказанные или предполагаемые преступления подобных лиц, давая поводы говорить об имитации борьбы с коррупцией, авторитаризме, коррупции как системе современного управления и т. п. Таким образом, вопрос ужесточения уголовной репрессии - это в широком смысле вопрос доверия общества к власти.
В уголовно-правовой литературе много критикуются положения законодательства об уголовной ответственности за преступления, связанные с предпринимательством, с позиции соблюдения принципа равенства всех перед законом: законодательный запрет на заключение предпринимателей под стражу, расширение возможностей прекращения уголовного преследования по делам о преступлениях в сфере экономической деятельности, искусственное снижение степени опасности ряда специальных видов мошенничества путем увеличения крупного и особо крупного размеров и т. п. Как ни странно, они вполне объяснимы не столько «заботой» власти о наиболее состоятельных членах общества, сколько желанием оздоровить экономическую жизнь (хотя бы и путем таких формально нелогичных гарантий) именно для той категории лиц, которая чаще всего сталкивается с коррупцией.
Думается, что степень общественной опасности коррупционных преступлений должна определяться с учетом их гиперлатентности и повышенной сложности раскрытия, а также
заметно более высокой фактической нагрузки на следователей и судей при расследовании и рассмотрении соответствующих уголовных дел, качественно иного уровня процессуальных гарантий защиты.
Статистика МВД России и Верховного Суда РФ свидетельствует о ежегодном росте коррупционной преступности, хотя не секрет, что в подавляющем большинстве случаев речь идет о «бытовом» взяточничестве. Но даже такие уголовные дела, как правило, более трудоемки, чем дела об общеуголовных преступлениях, за совершение которых предусмотрены сопоставимые наказания. Поэтому увеличение степени репрессивности также должно обеспечить восстановление ресурсов, затраченных при осуществлении уголовного преследования.
И наконец, оценить вред от коррупционных преступлений гораздо сложнее, нежели вред от общеуголовных деяний, в то время как в массовом сознании бытует мысль о том, что степень ответственности должна быть тем выше, чем значимее властный статус виновного. Думается, что на уровне уголовного закона подобная установка должна означать усиление противодействия коррупции и концентрацию уголовно-правового запрета на признаках субъекта, а не объективной стороны состава преступления.
В связи с этим интересно сопоставить подходы, закрепленные в Конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции 2003 г. и Федеральном законе от 25 декабря 2008 г. № 273-Ф3 «О противодействии коррупции». Несложно заметить, что в Конвенции, а также сопряженных с ней международных договорах самого понятия коррупции не дается, но существенное значение имеет понятие должностного лица и такого его признака, как публичность в связи с выполнением одноименных функций или предоставлением услуги. В Федеральном же законе определение коррупции есть, но сводится к злоупотреблению служебным положением, даче или получению взятки, злоупотреблению полномочиями, коммерческому подкупу, а также незаконному использованию физическим лицом своего должностного положения вопреки законным интересам общества и государства в целях получения имущественной выгоды для себя или иных лиц.
Вряд ли такой подход можно признать удачным9 хотя бы потому, что понятие коррупции при нем в уголовном смысле сводится к деянию, а не к лицу.
Собственно сам комплекс мер по усилению репрессии с позиций юридической техники достаточно прост, в рамках действующей уголовно-правовой модели он был частично «апро-
бирован» в отношении сотрудников органов внутренних дел, а также лиц, совершивших половые преступления против малолетних.
Думается, что, во-первых, все предусмотренные в примечаниях к ст. 201 и 285 Уголовного кодекса РФ признаки субъекта преступления (в том числе государственных и муниципальных служащих, не являющихся должностными лицами) должны быть включены в ст. 63 УК РФ с указанием на совершение данными лицами умышленного преступления как на обстоятельство, отягчающее наказание. В конце концов, если такая норма действует для сотрудников органов внутренних дел, то почему выделяется только эта категория потенциально коррупци-огенных или особо опасных лиц? Более того,
Степень общественной опасности коррупционных преступлений должна определяться с учетом их гиперлатентности и повышенной сложности раскрытия
добавление перечисленных признаков в ч. 1 ст. 56 УК РФ позволит разрешить широко обсуждаемую проблему мнимой строгости ч. 1 ст. 290 УК РФ, которая в Интернете получила меткое описание: «Украсть или взять 25 000 рублей - почувствуйте разницу».
Во-вторых, нужно дополнить ч. 6 ст. 15,
ч. 1 ст. 62 УК РФ положениями о невозможности применения закрепленных в них норм к указанным лицам, вне зависимости от того, охватывается ли этот признак квалификацией содеянного или учитывается при назначении наказания. С учетом предлагаемого дополнения к ст. 63 УК РФ в ином случае лица, совершившие непосредственно «должностные» преступления, попросту окажутся в более выгодном положении.
Необходимо установить законодательный запрет на применение положений ч. 5 ст. 62 УК РФ, а вернее, гл. 40 УПК РФ к данным лицам. Дело в том, что так называемый особый порядок судебного разбирательства как форма «сделки с правосудием» при всех ее достоинствах в парадигме «ускорения уголовного судопроизводства» автоматически - в силу закона - означает отказ от углубленного исследования причин и условий совершения преступлений, а на практике может выступать и способом сокрытия более тяжких преступлений.
В-третьих, надо дополнить ч. 1 ст. 73 УК РФ указанием на невозможность признания осуждения условным в отношении названных лиц, совершивших преступления, которые отнесены к категории тяжких и особо тяжких.
российское право
ОБРАЗОВАНИЕ ПРАКТИКА НАУКА
В-четвертых, чтобы решить больной вопрос об амнистии и условно-досрочном освобождении коррупционеров, следует установить для них порог в 4/5 срока наказания, как для лиц, осуждаемых за преступления против половой неприкосновенности малолетних. Что касается амнистии, то и здесь не исключена возможность уголовно-правового запрета ее применения, равно как и запрета условного осуждения.
В-пятых, большинство коррупционных преступлений в массовом сознании справедливо связаны отнюдь не только со взяточничеством, но и прежде всего с хищениями. Думается, нет смысла вспоминать не раз критиковавшееся разъяснение Верховного Суда РФ по данному вопросу. Полагаю, что введение квалифицирующего признака - совершения хищения лицом, указанным в примечаниях к ст. 201 и 285 УК РФ (перечисление признаков, повторю, -вопрос юридической техники), причем с приравниванием его к хищению в особо крупном размере, данную проблему разрешит не на уровне разграничения составов преступлений, но на уровне дифференциации ответственности совершивших их лиц.
В-шестых, почти двенадцатилетняя критика отказа от наказания за коррупцию в виде конфискации имущества в настоящее время сопровождается и критикой системы определения штрафов за получение взяток. Вряд ли конфискация вернется в уголовный закон вне зависимости от причин такого отношения к данному виду наказания. За недостатком объема статьи нет возможности ни привести практику его назначения, ни описать проблемы его замены. Отмечу, что несмотря на последние изменения санкций ст. 290 УК РФ соответствующая практика остается несколько гротескной. На мой взгляд, лучший выход - переход к «пропорциональной» системе замены штрафа лишением свободы. Условно говоря, предлагается уравнивание, к примеру, миллиона рублей и года лишения свободы. Но действенным подобный метод будет лишь в одном случае: при возможности и даже необходимости применения заключения виновного под стражу до исполнения наказания. Да, это некий аналог «долговой ямы», но как иначе разрешить вечную проблему «строго-
сти российских законов и необязательности их исполнения»?
Подытоживая изложенное, еще раз скажу, что усиление репрессии не панацея от коррупции, но оно, как показывает опыт некоторых «кризисных демократий», может стать основой эффективной идеологии противодействия ей в условиях отсутствия других основ, способных консолидировать общество и власть.
1 См. подробнее: Политический режим и преступность / под ред. В. Н. Бурлакова, Ю. Н. Волкова, В. П. Сальникова. СПб., 2001. С. 297-307.
2 Как неоднократно отмечалось в различных предметных исследованиях, проблема коррупции, судя по сохранившимся писаным источникам, остается нерешенной как минимум со времен Древнего Вавилона.
3 Лунеев В. В. Политическая преступность // Государство и право. 1994. № 4. С. 108.
4 Мачкув Е. Демократия, авторитаризм, тоталитаризм - устарела ли эта триада в учении о формах правления? // Информационно-аналитический бюллетень фонда Сороса «Открытое общество». М., 2000. С. 17.
5 Приведем хотя бы статистические данные: законы, вносящие изменения в Уголовный кодекс Российской Федерации, с момента его вступления в силу принимаются примерно каждые 35 дней, общее же количество поправок стремительно приближается к масштабу «одна поправка в день».
6 В таких странах уровень латентной и регистрируемой преступности значительно выше, чем в тоталитарных и авторитарных государствах, что большинство криминологов в принципе не оспаривает.
7 Достаточно проанализировать ежегодные Послания Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации за последние 10 лет, не считая даже программных документов антикоррупционного законодательства.
8 См., например: Мусаелян М. Ф. Совершенствование уголовной политики в сфере противодействия коррупции в Российской Федерации // Журн. рос. права. 2014. № 5. С. 56-66.
9 Например, Пленум Верховного Суда Российской Федерации разъяснения относительно практики по уголовным делам о коррупции дает в двух постановлениях от 16 октября 2009 г. № 19 «О судебной практике по делам о злоупотреблении должностными полномочиями и о превышении должностных полномочий» и от 9 июля 2013 г. № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях», фактически «разделяя» понятие коррупции в уголовно-правовом смысле.
