Об обремененности историографии современными социальными контекстами: примеры из «Влаховедения» Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 94(497.5); ББК 63.3 (0=хорватия) М. Пийович

ОБ ОБРЕМЕНЕННОСТИ ИСТОРИОГРАФИИ СОВРЕМЕННЫМИ СОЦИАЛЬНЫМИ КОНТЕКСТАМИ: ПРИМЕРЫ ИЗ «ВЛАХОВЕДЕНИЯ»

Данная работа задумана как попытка рассмотреть несколько вопросов, относящихся к сфере «влаховедения». Под этим условным названием мы понимаем все, что относится к исследованию влахов, а применительно к теме данной работы, прежде всего, изучение влашской истории. Наша работа состоит из трех разделов, в первом из которых на примере влахов будет рассмотрен вопрос о социальных группах, представляемых в историографии в качестве этнических, во второй речь пойдет о феномене двуязычия, а в третьей будут затронуты связанные с изучением влахов проблемы исторической ономастики и общего терминологического аппарата «влаховедческих» исследований.

Буква заглавная или строчная? о написании названия «влах» в исторических работах

Проблема выбора заглавной или строчной буквы для написания тех или иных слов на первый взгляд весьма проста и всецело относится к сфере правописания. Однако, как и в случае со многими другими явлениями, которыми занимаются общественные и гуманитарные науки, данный вопрос по своей сути носит идеологический характер. В конце концов, и сам язык, точнее — его стандартизированная версия, включая нормы правописания, относится к сфере политики и идеологии. Именно по этой причине мы выскажем несколько соображений, касающихся выбора заглавной или строчной буквы в научной работе в той ситуации, когда ее автор оперирует категориальным аппаратом

и схемами классификации, в которых переплетены наука и идеология1, то есть когда у ученого возникает потребность классифицировать те или иные явления, сделав это в соответствии с преобладающими идеологическими установками. В данной части работы мы зададимся вопросом относительно природы некоторых конвенций, которые, хотя и существуют (по крайней мере, для ученых) прежде всего как вспомогательное средство и своего рода творческие рамки, все же нуждаются в постоянном пересмотре, чтобы не стать тормозом в развитии науки.

В справочниках по правописанию принято находить ясное руководство по тому, как писать слова, являющиеся названиями различных групп людей. Если речь идет об именах собственных, например, о названиях народов, то есть этнических общностей, то их принято писать с большой буквы2. Если же речь идет, скажем, о некой профессиональной категории, то есть названии специальности, или социально-экономической группе, классе, слое, сословии, политико-идеологическом движении, даже конфессиональной общности, то их названия пишутся с маленькой буквы3. Было бы интересно ответить на вопрос, почему это так. Хотя правила правописания, несомненно, имели свою длительную эволюцию, во внимание здесь следует принять, прежде всего, последние 150-200 лет, так как, кажется, именно этот период является ключевым для поиска ответа на наш вопрос.

Человек, как известно, есть «мера всех вещей», причем не только отдельных вещей, но и всего «вещного мира» — реальности. Для историка важно то, что данное определение применимо и по отношению к обществу. Каждое общество определенным образом есть мерило реальности, причем — и это для историка самое важное — реальности не только настоящей, но и давно прошедшей. И каждое общество, осознанно или нет, воспринимает, оценивает, замечает то, что происходило (точнее говоря — то, что, как оно полагает, происходило) в прошлом, сквозь призму своей реальности и своих ценностей, то есть всецело через посредство своего опыта. Говоря об исторической науке, мы могли бы несколько упрощенно назвать это социальным контекстом исторического восприятия, то есть социальной обусловленностью взгляда на прошлое. Таким образом, исследователь прошедших эпох сталкивается с тем, что на взгляд сегодняшних людей на прошлое огромное влияние оказывает их настоящее, их современный социальный контекст, и что все, что связано с прошлым, (даже бессознательно) оценивается в соответствии с критериями настоящего. Подобно тому, как с позиций сегодняшнего дня осмысливаются людьми политические и экономические сюжеты или проблемы войны и мира в далеком прошлом, так же осмысливаются и разные другие явления далекого прошлого, в том числе и все то, что касается идентичности или языка.

Не секрет, что за последние 150-200 лет одной из самых важных (если не наиважнейшей) социальной парадигмой в Европе, первейшим образцом и главным контуром

1 При этом мы, однако, не будем углубляться в философские споры, в ходе которых и сама наука как таковая нередко определяется как своего рода идеология.

2 Речь идет о ряде европейских языков, в которых, в отличие от русского языка, этнонимы принято писать с большой буквы. — примеч. переводчика.

3 См., например: Jonke Lj., Stevanovic M. Pravopis srpskohrvatskog jezika: skolsko izdanje. Novi Sad; Zagreb, 1966. S. 11-17.

Commentarii / Статьи

__________________ БЫсНа Б1ау1са е( Ва1сатса Ре(гороН(апа ____________________

коллективной идентификации стала нация. Ее нередко воспринимают как главную ценность, наивысшую и наиважнейшую стадию в социальном развитии человечества и т. д., и т. п. Разумеется, сейчас уже нет нужды особо подчеркивать то, что речь в данном случае идет о заблуждении, как и то, что каждый период прошлого и каждый социальный контекст имели свои собственные «первейшие образцы», «наивысшие ценности» и т. п. Для нас важно то, что именно этот, национальный, контур идентификации был господствующим в нашей части Европы в течение жизни последних шести или семи поколений. Правда, социалисты или так называемые марксисты попытались внести некоторые другие образцы и ценностные ориентиры для идентификации, но эти попытки либо оставались безуспешными, либо имели лишь временный эффект, вследствие чего национальная принадлежность, а точнее этничность, тесно связанная с происхождением, так и осталась главным или, по крайней мере, одним из главнейших средств для образования групп, их консолидации и гомогенизации, как и вообще для обеспечения коммуникационного пространства. Итак, рассматриваемый нами социальный контекст — это одержимость нашей эпохи национальным дискурсом. Как же это отражается на литературном языке, а именно — на правописании?

Начальная буква в слове «почетна». Ей принадлежит символическая роль. Заглавная начальная буква появляется, следовательно, лишь в тех словах, которые важны, серьезны или имеют индивидуализирующий характер. На индивидуальном уровне это, естественно, имя человека. На коллективном же уровне это название коллектива, но не любого, а самого значительного, того, который будто бы представляет «сущностный» тип общности, более всего превозносится, воспринимается как главная характеристика общества или его связующая ткань. Речь идет о таком типе коллективной идентификации, которому общество в данный момент, на данной стадии своего развития, придает наибольшее, решающее значение. В рассматриваемом нами случае речь, следовательно, идет о таких словах, как «нация», «национальность», «этничность».

В соответствии с этим, языковые правила должны укладываться в социальную реальность тех, кто эти правила вырабатывает и определяет. Неудивительно поэтому, что сегодня совершенно естественным считается писать названия этносов с большой буквы, подобно тому, как это обстоит с личными именами4. Считается, что, подобно антропониму, название этноса является «личным» именем социальной общности — народа. При этом, конечно, не учитывается тот факт, что далеко не всегда в истории национальный или этнический тип идентичности был самым важным и доминирующим образцом для коллективной идентификации. Сегодня, когда мы ясно видим, что нашу сегодняшнюю одержимость происхождением и национальностью другие люди разделяли далеко не всегда и далеко не везде, мы должны четко обозначить границы наших сегодняшних конвенций и задаться вопросом: имеют ли они вообще смысл или нас тормозят? В рассматриваемом нами конкретном случае речь идет о конвенциях, касающихся правописания начальной буквы в названиях социальных общностей, о которых часто априорно судят на основе действующих кодифицированных практик без учета исторического контекста.

4 См. примеч. 2. — примеч. переводчика.

Чтобы не рассуждать слишком широко, обратимся к конкретному примеру названия «влах», собственно и ставшему для нас первичной мотивацией для рефлексии по данному вопросу. Многие авторы полагают, что применительно к Средневековью это название имело социально-экономический характер, обозначая профессию, образ жизни и хозяйствования. В соответствии с этим часто считается, что это название следует писать с маленькой буквы. Другие же, напротив, полагают, что речь идет о народе, этнической общности и, следовательно, считают нужным писать слово «влах» с большой буквы. Когда в свое время мы начинали заниматься «влашской» проблематикой, нам казалось возможным применить своего рода «соломоново решение». Наше намерение состояло в том, чтобы, цитируя или ссылаясь на авторов, писавших о влахах, сохранять авторское написание, а во всех остальных случаях использовать условную форму «Vlah/vlah», дабы избежать априорных суждений относительно того, о каком типе идентичности идет речь. Между тем, каким бы логичным такое решение ни казалось, остается вопрос о том, является ли оно, действительно, наилучшим. Так как мы сами не были в этом вполне уверены, то и решили, что было бы неплохо специально заняться данным вопросом.

Во-первых, невозможно говорить о том, что в отдаленные периоды прошлого, а именно — в Средневековье, четко и последовательно выдерживались некие «стандарты» правописания5, вроде тех, что касались написания большой и малой букв, когда речь шла о групповых названиях, да даже и тех, когда записывались личные имена6. Таких стандартов, в сущности, и не было, и нередко бывало, что написание слова варьировалось от случая к случаю, от канцелярии к канцелярии или от региона к региону7. В эпоху Средневековья не существовало ни систематизированного «правописания», ни устроенной пунктуации, и не существовало никаких законом прописанных практик использования заглавных и строчных букв во время производства документов в канцеляриях. Другими словами, в ту эпоху вообще не существовало таких четких категоризаций в языке и письме, к которым привык современный мир. Такие явления, как правописание и вообще нормирование языка, эволюционировали через опыт и время, и лишь постепенно доросли до тех форм, которые мы знаем сейчас8.

Во-вторых, существует большое количество идентичностей и их типов, вследствие чего подчас и современные исследователи не уверены в том, как рассматривать те или иные из них. Часто бывает и так, что некий историк считает известную историческую идентичность, точнее тип идентичности, существенным для какого-то периода, в то время как сам носитель этой идентичности считал эту свою идентичность,

5 См., например: Ивик П., Jерковик В. 1) Правопис српскохрватских Йирилских повела и писама XII и XIII века. Нови Сад, 1981; 2) Палеографски опис и правопис дечанских хрисовула. Нови Сад, 1982.

6 Вместе с литературой, приведенной в предыдущей сноске, полезно обратиться и к следующим изданиям, в которых приводятся тексты хрисовулов: Ивик П., Грковик М. Дечанске хрисовуле. Нови Сад, 1976; Карано-Твртковик П. Србски споменици. Београд, 1840.

7 Примеры см. в работе: Ивик П., Jepme^ В. Правопис српскохрватских Йирилских повела и писама XII и XIII века. С. 209-217.

8 См. также: Krasic S. Pocelo je u Rimu. Katolicka obnova i normiranje hrvatskoga jezika u XVII stoljecu. Dubrovnik, 2009.

Commentarii / Статьи

находящуюся в центре внимания историка, менее значимой, чем некий другой тип идентичности, на который упомянутый историк, возможно, вовсе не обращает внимания. В исторической науке определенно существует насущная необходимость принимать в расчет разницу между тем, что считает важным современный историк, и тем, что считал таковым сам «объект» его исследования.

Вот и получается, что современный автор, который считает, что влахи были этнической группой, будет записывать их название с большой буквы. Тот же, кто считает, что они были социальной (профессиональной) общностью, будет писать это название с маленькой буквы. Однако, в обоих случаях для той реальности, которая существовала в прошлом, такая практика, по сути, не имеет значения. Допустим, например, что некая группа влахов в XIV в., действительно, происходила от некой этнической общности неславянского происхождения и, возможно, даже была романоязычной или происходившей от романоязычных предков. Ведь она все равно существовала в рамках сословно разделенного, то есть социально-экономически дифференцированного, общества. Следовательно, профессия скотовода, то есть хозяйственная деятельность, и для самих этих влахов, и для элит тех пространств, где они обитали, как, в сущности, и для всего тогдашнего общества, играла гораздо более значимую роль, чем их вероятная этническая или языковая принадлежность (то есть происхождение).

Таким образом, становится понятным, что проблема гораздо глубже, чем вопрос о написании заглавной или строчной буквы. Этот вопрос есть лишь внешний симптом одной более глубокой проблемы — проблемы понимания или непонимания того, чем мы, в сущности, занимаемся. Иными словами, нам стоит задаться вопросом: понимаем ли мы то, чем мы занимаемся, хотим ли мы это понять или мы желаем лишь (по тем или иным мотивам) создать впечатление, что кому-то пятьсот или тысячу лет назад было важно то же самое, что и для нас сегодня? В этом смысле от нас требуется попытаться максимально отстраниться (насколько, разумеется, это для нас вообще возможно) от своих современных представлений о некой прошлой реальности, порождаемых ее восприятием из перспективы сегодняшнего дня. Одно дело — то, что занимает и волнует сегодня нас, и (очень часто) совсем другое — то, что занимало тех, кого мы изучаем.

Что касается вопроса о том, с какой — строчной или заглавной — буквы следует писать название «влах», ясно, что он имеет смысл лишь постольку, поскольку этого от нас требуют современные социальные и сложившиеся под их влиянием языковые конвенции. Между тем, в контексте всего ранее изложенного вопрос о том, почему бы не писать заглавную букву даже в тех случаях, когда считается, что речь идет о профессиональной идентичности (то есть о занятии), уже не представляется столь необычным. Другими словами, важной может быть всякая идентичность: какая-то меньше, какая-то больше — в зависимости от контекста. А если так, то название « У1аН» (в смысле этнической принадлежности) в сущности ничуть не более важно, чем название «у!ак» (в социально-экономическом смысле) и наоборот — особенно если речь идет об эпохе, когда сословный статус был гораздо более значимым параметром идентичности, нежели происхождение, язык и т. п.

Каждый период прошлого и каждое общество имели свой «доминирующий» тип идентичности. В наше время это национальность, тогда как каких-нибудь сто лет назад

роль, которую сегодня в качестве «доминирующего» образца идентификации играет национальная принадлежность, играла принадлежность религиозная, то есть конфессиональная идентичность, особенно в тех районах Балкан, которые находились в составе Османской империи. За несколько веков до этого эту же роль играла сословная принадлежность и т. д. Многим сегодня кажется, что национальность должна была быть основным параметром идентичности для всех периодов истории, но рассуждать подобным образом — то есть из нашей, сегодняшними «идентификационными параметрами» заданной перспективы — о людях, живших столетия назад, совершенно ошибочно. Эта наша заглавная или строчная буква в названии группы представляет собой градацию, иерархизацию, то есть оценку некого явления, идентичности и т. п. в соответствии с некими сегодняшними «критериями». Но уже беглого взгляда на прошлое достаточно, чтобы понять, что наше сегодняшнее оценивание чего-либо в соответствии с нашими сегодняшними «договоренностями» совсем не обязательно должно было соответствовать тому, как оценивали себя и свою идентичность люди прошедших эпох. Невозможно говорить и о том, что на всех территориях нашей планеты существовала некая общая «конвенция» и единая социальная «мораль» для всех. Более того, такого единства на протяжении многих веков не удается обнаружить даже на территории одной лишь Европы или, скажем, отдельного региона Средиземноморья — что уж говорить в таком случае о более широком географическом пространстве.

Что касается названия влахов, как и ряда других социальных групп, а также профессиональных сообществ прошлого, то, наверное, лучше всего (или, по крайней мере, наименее худо) было бы писать их названия с маленькой или большой буквы в зависимости от контекста, то есть в зависимости от того, насколько для них самих была важна функция и роль некого определенного типа идентичности, который был представлен этим названием9. То есть, если некое идентифицирующее обозначение и функция, с ним связанная, имели наиболее важную, доминирующую роль в жизни определенной группы людей в прошлом, то тогда, если говорить предельно просто, эта идентичность была для них тем же самым, чем сейчас для нас является этническая принадлежность.

Похожим образом обстояло дело и в раннее Новое время. На территории Османской империи, как и на Военной границе монархии Г абсбургов, «влашскость» того или иного человека не была связана с его происхождением в этническом или языковом смысле, но проистекала из его влашского статуса и влашских привилегий10. Казалось бы, если это так, то, согласно современным критериям, «естественным»

9 Но поскольку наши сегодняшние языковые правила и конвенции такой — контекстуальный — подход в принципе не признают, автору, который с этими конвенциями не согласен или имеет к ним известные претензии, по сути и не остается ничего иного, как путем подобного текста высказать свои замечания, осознавая при этом, что они не в состоянии повлиять на общепринятые социальные (а следовательно, и языковые) конвенции.

10 См., например: Skok P Ceska knjiga o vlaskom pravu // GZM. 1918. Knj. XXX. S. 300-304. — До некоторой степени похожим было положение юрюков в Османской империи. О юрюкском «статусе», «юрюклуке», см. подробно: Truhelka C. Studije o podrijetlu. Zagreb, 1992. S. 17-28.

Commentarii / Статьи

___________________ БЫсИа Б1ау1са е( Ва1сатса Ре(гороН(апа ________________________

было бы писать слово «влах» применительно, скажем, к Военной границе с маленькой буквы. Но тогда получается, что наши современные конвенции совершают своего рода насилие над прошлым и над тогдашним социальным контекстом. Ведь обладание влашским статусом для людей той эпохи было гораздо более существенным, чем их языковая принадлежность или этническое происхождение. Другими словами, «влахами» их делали их «влашские» права и обязанности, а не язык или вера в тех или иных предков.

Сегодня для многих людей именно происхождение и связанная с ним этническая идентичность являются отправной точкой. Однако, если бы люди Средневековья судили о нас таким же способом, каким мы судим о них, то есть через призму доминирующей идентификационной парадигмы, то, вероятно, они писали бы с большой буквы слова «крестьянин» и «племич». И если нам сегодня не приходит в голову это делать, то причиной тому является не некая «общая и вневременная» неважность данных статусов, а их недостаточная важность для современных людей. В иные же времена зачастую только эти статусы и были существенны или, по крайней мере, были гораздо более существенны, чем то, на каком языке говорил и к какой этнической группе принадлежал тот или иной человек.

Вместо того, чтобы пытаться навязывать людям прошлого свое о них представление, нам следовало бы скорее попытаться понять, какое представление они имели о себе сами. Понятно, что при этом заглавная или строчная буква в названии не будут играть никакой решающей роли. Рассуждая подобным образом, мы не пытаемся призвать к какому-либо бойкоту строчных и заглавных букв и правил правописания, но лишь обращаем внимание на свойственную им временами абсурдность и неисторич-ность, что, на наш взгляд, побуждает к необходимости проявлять большую осторожность при классификации и квалификации исторических феноменов. Говоря проще, нам никоим образом не следует требовать от людей прошлого того, чтобы они записывались в наши современные «клубы».

о двуязычии

Занимаясь проблемами балканского Средневековья, например, темами, связанными с историей городов на восточном побережье Адриатики, мы нередко будем встречаться с термином «двуязычие». «Двуязычие» присутствует как в исторических нарративах, описывающих быт горожан или жителей хинтерланда, так и среди актуальных исследовательских вопросов, когда, например, историки пытаются выяснить, в какой мере в том или ином месте было распространено «двуязычие». Так что же такое «двуязычие»?

Речь идет о феномене, который чаще всего определяется как способность индивидуума использовать два языка, а иногда и как параллельное употребление двух языков в рамках одной социальной группы11. Попытки выяснить природу двуязычия привели

11 Подробнее о попытках определения «двуязычия» и о проблемах, которые при этом возникают, см.: Chin Ng Bee, Wigglesworth G. Bilingualism: An Advanced Resource Book. Routledge, 2007. S. 3-5. См. также: Skiljan D. Pogled u lingvistiku. Rijeka, 1994. S. 127-128.

среди прочего к появлению концепции раннего двуязычия, подразумевающей ситуацию, когда два языка усваиваются в раннем детстве (приблизительно до четырехлетнего возраста), то есть когда человек более или менее одновременно заговаривает на обоих языках; и позднего двуязычия, предполагающего усвоение второго языка в более зрелом возрасте (например, через обучение в школе). Также говорят о симметричном двуязычии, то есть одинаковом знании обоих языков, и асимметричном, предполагающем более слабое знание второго языка12. Наконец, различают также социальное и индивидуальное двуязычие: первое подразумевает двуязычие целого коллектива (на определенной территории), а второе обозначает индивидуальный (и изолированный) случай двуязычия13.

Можно ли попытаться применить какую-либо из современных дефиниций двуязычия к далекому прошлому и, если можно, то в какой мере? Представляется, что не будет слишком большой пользы от того, если мы станем называть двуязычием ситуацию, когда некто умеет пользоваться, например, всего несколькими словами какого-либо другого языка, ибо в такой ситуации почти все, по совести говоря, были бы двуязычными14. Но была бы для нас «двуязычием» ситуация, в которой кто-то говорит на двух языках так, словно они для него родные языки? Когда мы сталкиваемся с такой ситуацией, то что тогда есть «родной язык»? Говоря иными словами, даже концепт «родного языка» не настолько ясен, как может показаться на первый взгляд. Может ли кто-либо иметь несколько «родных языков»? Является ли родной язык в то же время и так называемым «первым» языком, или это язык матери, или просто язык, которому ребенок научился от матери, или это язык, которым чаще всего пользуются в доме? Все перечисленные возможности следовало бы учитывать, особенно когда речь идет о зонах культурной и языковой интерференции15. В реальности нелегко бывает определить, какой язык кто-то считает «родным», так как это может зависеть от нескольких различных вопросов, например, от того, какой язык человек выучил первым, какой язык он лучше всего знает или с каким языком он себя идентифицирует. Ситуации, представленные в этих вопросах, совершенно необязательно тождественны друг другу.

Но даже если мы оставим в стороне вопрос, как кто-либо понимает «родной язык», и будем отталкиваться от того, как определяет это понятие современный исследователь (языковая система, являющаяся для говорящего первой освоенной языковой системой и чаще всего основным средством коммуникации16), то снова возникает проблема. Ключевой вопрос заключается в том, откуда историк знает, какой именно

12 Асимметричное двуязычие в отношении степени знания языка подразделяется на пассивное, нерецептивное, письменное и техническое. Подробнее см.: Skiljan D. Pogled u lingvistiku. S. 127.

13 Skiljan D. Pogled u lingvistiku. S. 127.

14 Edwards J. R. Multilingualism. Routledge, 1994. P. 55.

15 Такие, на первый взгляд (и только на первый взгляд), излишние вопросы необходимо принимать во внимание, когда речь идет о языковых идентичностях. Ср.: Abrahamian L. Hm. Mother Tongue: Linguistic Nationalism and the Cult of Translation in Postcommunist Armenia // Berkeley Program in Soviet and Post-Soviet Studies. University of California - Berkeley, 1998 (http://iseees. berkeley.edu/bps/publications/1998 01-abra.pdf (дата посещения — 07.11.2013)).

16 Skiljan D. Pogled u lingvistiku. S. 125.

Commentarii / Статьи

___________________ Шийіа Біауіса еґ Ваісапіса Реґгороііґапа ______________________

язык был первым для человека, жившего много веков назад, какой язык он чаще всего использовал и с каким языком он себя идентифицировал, если вообще идентифицировал себя только с одним языком? Исключая редкие, к счастью для исследователей зафиксированные случаи17, для большинства ситуаций можно только высказывать догадки или строить предположения.

Может быть, стоит удовлетвориться тем, что считать двуязычием ситуацию, когда кто-то «одинаково хорошо» или «почти одинаково хорошо» говорит на двух языках? Если мы говорим о прошлом, особенно отдаленном прошлом, то настаивать на таком понимании двуязычия было бы проблематично. Ибо как определить, насколько хорошо кто-либо в отдаленном прошлом разговаривал на двух языках, чтобы его можно было назвать «двуязычным»? Вопрос этот, как правило, становится тем сложнее, чем глубже мы погружаемся в прошлое, и ответить на него оказывается, в конце концов, совершенно невозможным. Таким образом, появляются сомнения, есть ли место для этих современных научных категорий при изучении отдаленного прошлого.

На первый взгляд, наименее проблематичным представляется понимание двуязычия как способности использовать два языка в мере, достаточной для успешной коммуникации на обоих языках, то есть для того чтобы можно было удовлетворить некоторые элементарные жизненные потребности, договариваясь со своими собеседниками. Конечно, и такое понимание отнюдь не лишено недостатков, так как «относительно успешная коммуникация» и «основные жизненные потребности» могут осуществляться и со знанием всего пары сотен (если даже не пары десятков) ключевых слов и выражений какого-либо языка.

Однако, погружаясь в прошлое, о языке мы часто можем судить (причем такие суждения почти всегда условны) лишь на основании того, какова «поверхностная» картина того или иного социума, то есть та картина, которая проступает через источники, которыми мы располагаем. Все, что скрывается под этой «поверхностью», совершенно недостижимо для исследователя. Остается, таким образом, констатировать, что на некоторые вопросы из тех, что были поставлены нами в связи с «двуязычием», в действительности, и нет «правильного» ответа. Однако нас интересует еще один важный аспект истории с «двуязычием», разговор о котором мы бы также хотели начать в этом кратком очерке.

Распространение концепта «двуязычия» на отдаленное прошлое, в частности, на Средние века, как будто имеет некую политико-идеологическую подоплеку, или, по крайней мере, просто не учитывает исторический контекст. Подчеркиванием будто бы присущего кому-то «двуязычия» (что, заметим, часто происходит в случае с влахами) пытаются указать на его «особенность», увязываемую с «особенным» происхождением, чаще всего этническим. Между тем, языковая принадлежность и этничность, как известно, не связаны между собой непосредственно. Хотя вера в общее происхождение является одним из решающих элементов для формирования этнической общности, сама по себе языковая принадлежность еще ничего не говорит о возможной этнической принадлежности той или иной группы людей, то есть о том ощущении

17 Вроде, например, практики Цезаря использовать латинский язык в официальном общении, а в приватной беседе говорить по-гречески.

«общности», которое можно было бы обозначить как этническую идентичность18. Достаточно в этой связи привести пару цитат современных медиевистов. Так, по словам Н. Будака, «каждый индивид, несмотря на свое происхождение и язык, мог быть включен добровольно или насильно в состав некой общности, мог принять вместе с правами и обязанностями реальное или вымышленное прошлое этой общности как свое, и должен был либо отречься от своего прошлого, либо — если речь шла о присоединении одной группы к другой — мог его инкорпорировать в origo gentis своего нового сообщества»19. Х. Вольфрам, говоря о традициях, которые делают возможными трансформацию и появление этнических групп, отмечает: «Тот, кто эту традицию принимал как свою, будучи в ней рожденным или присоединившись к ней после проверки, становился частью племени — сообщества, связанного не биологическим происхождением, но общим преданием»20.

Эти цитаты о характере средневековой этничности мы привели по простой причине. Например, если мы исходим из того, что влахов в Средние века считали особой группой из-за того, что они говорили на другом (романском) языке, то это делало их не отдельным народом, а лишь отдельной языковой общностью. Могла ли из этой особой языковой общности развиться и развилась ли особая этническая группа, то есть общность, обладавшая представлением о единстве своего (кровного) происхождения — это уже другой вопрос. Так могло быть, но совсем необязательно было на самом деле, причем в разные периоды времени и в разных регионах ситуация могла существенно разниться. В некоторых регионах процесс складывания этнической группы на основе языковой общности мог осуществиться, в некоторых — нет. В некоторые периоды он мог осуществляться в одном направлении, а позднее пойти в другом; в то время как на каких-нибудь других территориях развитие могло быть диаметрально противоположным. Социальные процессы нельзя рассматривать как однонаправленные, из чего следует, что единственным правильным подходом к проблемам, о которых мы говорим, является подход микроконтекстуальный, микрорегиональный и микроисторический, а отнюдь не синтетический. Самое же важное — то, что этничность и языковую принадлежность не следует отождествлять a priori, что, к сожалению, беспрестанно делают многие авторы, тем самым усложняя и без того сложные проблемы.

Возвратимся теперь к «двуязычию» и зададимся вопросом, возможно ли было в зонах культурной и языковой интерференции, то есть культурно-цивилизационного взаимовлияния, не быть (хотя бы в некоторой степени) «двуязычным», то есть не уметь пользоваться каким-либо другим языком (хотя бы это и был лишь фонд в несколько десятков слов) кроме своего «родного языка»? Можем ли мы применительно к таким территориям самоуверенно заявлять о каком-либо «моноязычии» или же языковой

18 По вопросу о связи языка и «нации» см., например: Kordic S. Ideologija nacionalnog identiteta i nacionalne kullture // U cast Pera Jakobsena. Zbornik radova / Ur. D. Ajdacic, P. Lazarevic Di Bakomo. Beograd, 2010. S. 227.

19 Budak N. Etnicnost i povijest // Etnicnost i povijest / Ur. E. Hersak. Zagreb, 1999. S. 12.

20 Wolfram H. Razmatranja o «origo gentis» // Etnogeneza Hrvata / Ur. N. Budak. Zagreb, 1995. S. 50.

Commentarii / Статьи

«чистоте»21? А ведь кажется, что именно такие представления скрываются за всем дискурсом о «двуязычии». Дело в том, что во многих работах, в которых подчеркивается чье-то возможное «двуязычие», имплицитно присутствует концепт некой «монокультурности», «моноязычия», «моноэтничности», то есть «чистоты» и «уникальности», которой собственно и противопоставляется некое «смешение», «двуязычие», «плюрализм» и т. п. Все это позволяет говорить о том, что либо авторы, представляющие подобным образом историческую реальность, достаточно слабо знакомы с материей, которой они занимаются, либо они проецируют на средневековое прошлое образы современных обществ и наций.

Действительно, если «двуязычие» есть нечто, что заслуживает особого упоминания и подчеркивания, то тогда должны существовать и моноязычие и культурно-языковая однородность, по отношению к которым это «двуязычие» отмечалось бы как нечто исключительное или редкое. Между тем, такая языковая однородность не только не существовала на Балканах в прошлом, но не существует даже сегодня. О подобной же однородности в Средние века и вовсе не может быть речи, особенно когда мы говорим о таком регионе как Балканы, где не прекращались завоевания, где смешение языков, культур, диалектов, вероисповеданий и связанных с ним практик идентификации ощущалось почти постоянно. Говорить в таком контексте о «двуязычии» как

о неком «необычном», «уникальном» или какого-либо особого внимания заслуживающем феномене выглядит как минимум странно. К этому следует добавить и то, что при этом совершенно оставляются без внимания такие феномены как lingua franca, «профессиональные»22 и «тайные» языки23, словно они не были частью той же самой «многоязычности» в процессе истории.

Придание двуязычию на Балканах характера исключительного явления, очевидно, отвечало стремлениям некоторых авторов, так как на основании признания двуязычия «исключением» легче создавать свои конструкты чьей бы то ни было «уникальности», «самобытности» и т. д. Но разве соответствуют подобные представления о прошлом тому, как обстояло дело в действительности? Думается, что здесь мы сталкиваемся с тем, что современные концепции о «чистоте» и «уникальности» культуры, нации, языка искусственно переносятся туда, где их никогда не было: из современности — в Средневековье, из мира унифицированных национальных государств, стандартизированных языков и идентичностей — в мир, представлявший собой настоящую мозаику этнических, языковых и культурных общностей, судя по всему, совершенно не желавших равняться на унифицированные культурные стандарты, присущие нам сегодня.

21 «Мы могли бы сказать, что в античности на берегах Средиземноморья одноязычные страны были почти исключением» (De Saussure F. Tecaj opee lingvistike. Zagreb, 2000. S. 283). Из этого замечания де Соссюра следовало бы даже убрать слово «почти», так как одноязы-чие определенно было исключением, а не правилом, примеры чему приводит и сам автор в цитируемой работе. Это подтверждается всем, что наука сумела узнать о средиземноморском пространстве в античности. Следует добавить также и то, что слова де Соссюра справедливы не только для античности, но и для Средневековья.

22 Skiljan D. Pogled u lingvistiku. S. 131-132.

23 JupeneK К. Конвенционални таjни jезици на Балканском полуострву // Зборник Константина Jиречека. Ка. I. Београд, 1959. С. 315-320.

Таким образом, мы снова имеем дело с оцениванием отдаленного прошлого в соответствии с современными контекстами, конвенциями и образцами — одного языка, одной идентичности, одной нации. Эти образцы, как некий «идеал», к которому следует стремиться, были утверждены на Балканах гораздо позднее, главным образом, только в XIX столетии. До этого времени такие концепты, особенно в связи с языком и так называемой национальной принадлежностью, не только не существовали, но и просто не могли быть осуществимы на практике. Ведь для того, чтобы достичь такой унифицированности в социальной практике, были необходимы СМИ, то есть средства, с помощью которых постоянно бы утверждалась потребность в унификации и поддерживался соответствующий «идеал». Такие средства не существовали не только до появления и распространения печатного станка, но и до развития многих других социально-экономических тенденций, характерных для последних нескольких веков. Следовательно, сами материальные предпосылки для деятельности по унификации общества были еще весьма слабы. Хороший пример невозможности достичь желаемой унификации, вопреки многовековой упорной работе в этом направлении, показывает история Церкви в средневековой Европе. Достаточно при этом остановиться на примере Римской церкви. Несмотря на приложенные ею усилия, единообразие было достигнуто только на самом высоком уровне, уровне христианской элиты, притом, что, конечно, сохранились региональные и другие различия. Сами же христианские массы никогда не были и в сущности не могли быть подвергнуты такой степени унифицированности собственного поведения и мышления: среди них удержались многочисленные суеверия, «языческие» культы и т. п. При этом необходимо принять во внимание, что Римская церковь была богатейшей организацией средневековой Европы, а потому единственной, которая могла рассчитывать хоть на какой-то успех. Все прочие политические и иные инстанции, даже когда они действовали на гораздо меньшем пространстве и имели дело с гораздо меньшими массами людей, стремясь привести их к включению в некие образцы, неизменно имели огромные проблемы.

Теперь, оставив на время в стороне проблему переплетения контекстов и представлений о функционировании современных и средневековых обществ, зададимся конкретным вопросом: действительно ли в Средние века, особенно на восточном побережье Адриатики, так называемое двуязычие было относительно редким явлением? Следует признать, что источники о таких вещах дают крайне мало сведений, причем сами сведения зачастую являются опосредованными, так сказать, «невольными». Другими словами, источники по большей части не фиксируют феноменов двуязычия, «мультикультурности» и переплетений в идентичности, а если фиксируют, то крайне редко24. Важно, однако, то, что источники «отказывают» нам в информации о случаях двуязычия не потому, чтобы они сами по себе были редки, а потому, что они, наоборот, были самым обычным явлением. Следует помнить, что исторические источники и

24 Как в знаменитом примере из позднесредневекового Эпира, где упоминается «серво-арванито-булгаро-влах»; или, например, когда болгарского царя Симеона называют «полу-греком». Вспомним также свидетельства отдельных византийских источников о неких соседствующих с ними общностях, как о «миксо-варварах», то есть полуцивилизованных, а точнее — «полуварварских» людях.

СоттеЫати / Статьи

вообще редко раскрывают перед нами обычные явления, обычные конвенции поведения, то есть повседневные феномены, воспринимавшиеся тогдашними наблюдателями как нечто само собой разумеющееся.

Как уже отмечалось выше, при разговоре о двуязычии как о чем-то впечатляющем и заслуживающем особого внимания, очевидно, исходят из того, что двуязычие есть некое необычное явление, обнаружение случаев которого в прошлом воспринимается современными учеными иногда с таким восхищением, словно речь идет об открытии нового континента. Это кажется особенно парадоксальным на фоне того, что даже сегодня, вопреки всем настойчивым попыткам унификации речи, мышления, идентичности и т. п., моноязычная среда на Балканах является скорее редкостью. Даже народы, воображающие себя гомогенными, и государства, пытающиеся изобразить, что внутри их границ проживает только один народ, говорящий на одном языке, в действительности таковыми не являются. Получается, таким образом, что некоторые наши историки создают виртуальное прошлое, исходя при этом из такой же виртуальной реальности современного мира.

В основе подобных представлений лежат два заблуждения. Первое состоит в том, что на прошлое смотрят из перспективы современности. Поскольку в современную эпоху почти каждое государство и народ имеют свой язык или пытаются его образовать, то сквозь призму этой реальности прежде смотрели и на ситуацию в отдаленном прошлом. Однако, когда мало-помалу на поверхность выходили сведения, указывавшие на то, что дела в прошлом обстояли гораздо сложнее, что тогда не существовало неких культурных «стандартов», «канонов», «национальных языков» и т. п., то некоторые авторы стали «открывать Америку», всячески подчеркивая будто бы существовавшее тогда «двуязычие». Однако нельзя не заметить, что во всей этой истории с «двуязычием» — а в этом как раз и сокрыто второе заблуждение — заложено представление о связи языков с предполагаемыми народами или этническими группами, словно двуязычие — это феномен, неразрывно связанный с ситуациями взаимодействия неких «этносов», их происхождения, господства одного этноса над другим или, наоборот, подчиненности одного этноса другому и т. п. Представление это, вероятно, порождено следующей логикой: независимый народ имеет свой язык, а подчиненный народ его постепенно теряет, становится двуязычным и в конце концов ассимилируется. Согласно подобным представлениям, некоторые этнические группы в прошлом были некоторое время двуязычны — например, романцы в приморских городах восточного побережья Адриатики, влахи во внутренних областях Балкан и др. — чтобы постепенно полностью ассимилироваться. Таким образом, актуализируется именно связь между этничностью и языком, хотя, как мы уже упоминали выше, эту связь в действительности нельзя установить a priori. Получается, что в такого рода рассуждениях о двуязычии все так или иначе вращается вокруг народа, языка, крови, то есть вокруг сугубо примордиалистских категорий.

Очевидно, что такая логика пагубна для серьезного научного исследования. Эссенциалистский подход к идентичностям и народам на Балканах, который вплоть до недавнего времени был преобладающим в этом регионе, привел к тому, что исторические общности сплошь и рядом рассматривались как статичные, неизменные,

раз и навсегда заданные и т. п. Подразумевалось, например, что современные славяне искони были славянами, албанцы — албанцами, румыны —румынами и т. п. Если же некая общность, говорившая на одном языке, проживала бок о бок с группой, говорившей на другом языке, то тогда одну из них считали своего рода «помехой», смотрели на нее как на «пришельца» (чуть ли не незваного гостя). Историк описывал такие ситуации так, словно находился в позиции спортивного болельщика, болеющего за то, чтобы группа, которую он считает своими предками и с которой себя идентифицирует, ассимилировала ту чуждую группу «пришельцев». Когда же, наконец, вещи стали рассматриваться с других позиций, то стало очевидным, что прежний подход и вовсе не имеет связи с исторической реальностью. Последствием этой «революции» в восприятии стала вполне понятная релятивизация прежних положений исторической науки, однако, к несчастью, к этому добавились мыслительные «дефекты» нашего времени. Под этими «дефектами» мы имеем в виду то, о чем говорили в первой части работы — обусловленность наших взглядов на прошлое тем, что находят и чего требуют от нас наши сегодняшние мыслительные и социальные рамки. Если сегодня наибольшую ценность представляет национальность и «происхождение», то так «должно было быть» и в прошлом. И точно так же, как в случае с написанием большой или маленькой букв в названии, определяемым сквозь призму современных ценностей, то есть господствующих сегодня образцов идентичности, обстояло дело и с проблемой двуязычия.

Интересно, что разговор о двуязычии ведется главным образом именно в связи с предполагаемыми этническими общностями, например, с влахами, или романскими жителями далматинских городов-коммун (романцами)25. При этом крайне редко актуализируется возможное двуязычие многих других социальных общностей. Между тем, двуязычие, то есть использование более чем одной языковой системы, совершенно необязательно должно быть характеристикой именно этнической группы. Люди необязательно были двуязычны только потому, что принадлежали к какому-то особому народу, вследствие чего должны были иметь язык этого народа в качестве «родного». Мы уже упоминали такие феномены как lingua franca или «тайный язык», которые были весьма распространены в прошлом, но при этом редко были связаны с какой-либо конкретной «этнической» основой (то есть не использовались представителями только одного определенного «народа»). Как раз наоборот, очень часто этими языками пользовались определенные социальные, сословные или профессиональные группы, отнюдь не имевшие этнического характера (например, портовые рабочие, моряки, каменщики и вообще ремесленники). И разве такие случаи нельзя считать «двуязы-

25 В настоящей работе понятие «романец» (Roman) используется для обозначения людей, говоривших на романском языке, точнее — на каком-либо из романских языков. Под этим названием мы не подразумеваем a priori никакой «национальности», так как языковая принадлежность и этничность, о чем уже неоднократно говорилось, необязательно совпадают. Подробнее о «романизации» и «романцах» см., например: Dzino D. 1) Illyricum in Roman politics 229 BC - 68 AD. Cambridge, 2010; 2) Becoming Slav, Becoming Croat: Identity transformations in post-Roman and early medieval Dalmatia. Leiden; Boston, 2010; 3) Novi pristupi izucavanju ranog hrvatskog identiteta // RZHP. 2009. Vol. 41. S. 33-54.

Commentarii / Статьи

чием»? Конечно, можно. Но при этом нам не придет на ум какой-нибудь «тайный язык» македонских каменотесов XVII в. провозгласить отличительной чертой их «этнично-сти». И тенденцию русской аристократии XVIII в. использовать в своей коммуникации французский язык мы также не назовем их «национальной» чертой. Это была их сословная характеристика, своеобразный знак принадлежности к элите, не имевший связи с их языковой принадлежностью и этническим происхождением.

Хорватская политическая элита в эпоху Средневековья была тоже до некоторой степени (то есть — хотя бы отчасти) двуязычна. Обычно образованные люди знали помимо своего «родного» языка и латынь. Ошибемся ли мы тогда, если скажем, что многие средневековые правители в Хорватии, да и в целом в Европе, были двуязычны? Конечно, нет. А были ли эти средневековые правители, такие, например, как Звонимир или Бела III, двуязычными, то есть знавшими помимо родного языка также латынь, по той причине, что тогда имело место взаимодействие с некими «латинянами»? Ответ снова «нет». Они знали латынь просто потому что это был вопрос престижа, культуры и социальных конвенций Средневековья. Латинский язык был своего рода «lingua franca» по крайней мере для образованных людей того времени. Похожим образом обстояло дело уже в более позднюю эпоху и с членами Хорватского сабора, ведь вплоть до середины XIX в. в саборе использовался латинский язык. Очевидно, что и здесь мы сталкиваемся с пресловутым двуязычием. И здесь снова двуязычие не имеет никакой связи с этничностью. Хорваты знали латынь не потому, что они были хорватами или славянами, и не потому они учили латинский язык, что над ними господствовали какие-то «латиняне». Вообще же в прошлом имеется бесчисленное множество примеров того, как отдельные люди или определенные социальные группы, будь то этнические, профессиональные, религиозные или связанные какой-то другой формой солидарности, использовали в своей коммуникации не одну, а несколько языковых систем26.

Несмотря на все сказанное, многих историков почему-то занимает именно двуязычие далматинских романцев, интерпретируемое в том смысле, что по причине своего двуязычия они не могли являться «чистыми» славянами. Это было особенно популярной точкой зрения некоторых итальянских историков, которые, оспаривая «чистое» славянское происхождение далматинских городских жителей пытались создать пространство для политических манипуляций, поскольку, к сожалению, историческая наука всегда была удобным орудием в руках политики. А именно — если славяне далматинских городов признавались людьми «смешанного» происхождения, то есть не «чистыми» славянами, то тогда автор такого утверждения уже находился в одном или двух шагах от заявления о том, что они в сущности и вовсе не славяне. Похожие рассуждения наблюдаются и в некоторых работах о влахах. Поскольку среди влахов находятся и предки современных хорватских и боснийско-герцеговинских сербов, то некоторым авторам представляется желательным указать на то, что эти сербы не имеют «чистого» сербского происхождения, из чего в такой ситуации может следовать политически мотивированный вывод о том, что эти сербы в сущности

26 Skiljan D. Pogled u lingvistiku. S. 131-132.

и не сербы, но те, кто сербами себя «вообразили». Понятно, что таким авторам то обстоятельство, что, скажем, хорватские политические элиты были вплоть до середины XIX в. двуязычны, неинтересно. Им мало интересен и тот факт, что еще каких-то сто лет назад представитель социальной элиты с территории современной Хорватии нередко говорил на трех-четырех языках — немецком, венгерском, латинском и хорватском. Ведь для них это не представляет собой «доказательства» этнической «смешанности», то есть того, что представители хорватской элиты не являлись «чистыми» славянами или «чистыми» хорватами. Подобным же образом южнославянские историки редко придают большое значение тому факту, что после переселения славянских групп на Балканы здесь и далее большинство населения продолжали составлять не-славяне, из чего по описанной выше логике может последовать вывод, что большинство всех современных славянских народов на Балканах своим дальним «происхождением» не являются славянскими. Южнославянские историки это обстоятельство, конечно, обойдут, но зато за него с удовольствием ухватятся многие албанские и румынские авторы в своем стремлении «доказать», что южные славяне «первоначально» в действительности «вообще не славяне». Делается это так, словно понятие «первоначальности» само по себе имеет некое неизменное, раз и навсегда установленное, независимое от контекста значение. Между тем, в гуманитарных науках это понятие вообще не может иметь какое-либо релевантное значение, так как оно слишком эссенциалистски окрашено и подразумевает социальную статику, каковая на практике нигде не существует и никогда не существовала.

Итак, согласно обрисованной нами ошибочной точке зрения, если кто-либо говорил более чем на одном языке, то он не был «чистым». Если кто-либо не унаследовал только одну идентичность, то, получается, и тогда нельзя говорить о «чистоте». А если этот кто-то не был «чистым», то это следует всячески подчеркивать, так как из перспективы сегодняшних «чистых» идентичностей, к которым все стремятся, все «нечистые» идентичности воспринимаются как странные. При этом, естественно, совершенно упускается из виду, что такое отношение к идентичности не является характерным для рассматриваемого периода прошлого, а всецело является признаком современной реальности, одержимой «чистотой» идентичности. Такой пуризм — этнический, национальный, языковой, расовый и пр., какой существует сегодня в национальной политике многих государств (а опосредованно проявляется и в исторической науке), — не существовал почти никогда и нигде в человеческой истории, а уж тем более в Средние века на Балканах.

Никогда в истории тенденция к унификации идентичности не была более сильной и всеохватной, чем сегодня. В прошлом же смешение и переплетение разных идентичностей было гораздо более сложным и запутанным. В связи с этим говорить применительно к отдаленному прошлому о «двуязычии» представляется даже несколько неуместным. «Многоязычие», «мультикультурность» — все это суть современные концепты, а не характеристики обществ прошлого. Именно современный мир придумал понятия с приставкой «мульти», чтобы подчеркнуть различия, которые бросались ему в глаза и выглядели столь необычно, несмотря на все старания придать единообразие мышлению, поведению и процессам идентификации. Наш современный способ

Соттєпіагіі / Статьи

мышления настолько обременен потребностью в единообразии, что нам приходится искренне удивляться, когда мы видим, что культурный, языковой и этнический пуризм не всегда был «высшей социальной ценностью».

о «вллшском» суффиксе «-ul» и предполагаемых румынах/аромунах на Адриатике в средние века

Хотя уже во второй половине XI в. упоминается villa Vlassichi на острове Паг27, а в конце XIII в. и название Vlasic28, да еще один источник упоминает в 1321 г. «влашские земли» на острове Крк29, как обозначение некой группы людей на территории средневековой Хорватии название «влахи» (Vlasi) впервые появляется в хронике сплитского автора Михи Мадиева середины XIV в.30 Влахи упоминаются в ней в связи со столкновением хорватского бана Младена II Брибирского с восставшей хорватской знатью, далматинскими городами и боснийцами, произошедшем в 1322 г.31

Однако некоторые авторы в стремлении доказать более раннее присутствие влахов на восточном берегу Адриатики ссылаются на присутствие в антропонимии жителей далматинских городов ряда имен, оканчивающихся на «-ul», так как имена, содержащие данный суффикс, были будто бы «характерны для влахов»32. Так, например, З. Мирдита ссылается в своей книге на П. Скока, полагавшего, по его словам, что название «влах» на территории Хорватии впервые появляется в завещании Петра Черного, где сообщается, что влах Дракул (Vlah Draculus) был приобретен у жителей Котора в 1089 г.33 Между тем, в данном источнике «влах Дракул» как таковой не упоминается. А именно в помещенной в «Энциклопедии Югославии» статье

27 SkokP Vlah // Enciklopedija Jugoslavije. T. VIII (Srbija - Z). Zagreb, 1971. S. 515.

28 Mirdita Z. Vlasi u historiografiji. Zagreb, 2004. S. 295.

29 Skok P. Vlah // Etimologijski rijecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Knj. III. Zagreb, 1973. S. 606.

30 De Barbazanis Miha Madijev. De Gestis Romanorum Imperatorum et Summorum Pontificum // Legende i kronike / Ur. N. Disopra, C. Fiskovic, J. Franicevic Plocar, V. Gligo, Z. Jelicic, H. Morovic, V. Rismondo. Split, 1977. S. 159-183; Klaic N. Izvori za hrvatsku povijest do 1526. godine. Zagreb, 1972. S. 182.

31 «Когда, наконец, бан Младен увидел, что он был сбит с толку и без войны побежден, он послал своего брата, князя Юрия, к венгерскому королю с просьбой, чтобы он ему оказал помощь... он всегда опирался на дружбу и помощь влахов и поличан» (Klaic N. Izvori za hrvatsku povijest... S. 183). Чуть дальше в этом же тексте упоминается и битва с влахами славонского бана Ивана Бабонича, который столкнулся с ними, преследуя Младена, под Близной в Полице (Sisic F. Povijest Hrvata: Pregled povijesti hrvatskog naroda. D. I. (600.1526.). Split, 2004. S. 213, bilj. 55). Бан победил влахов в «жестокой битве», пленив много людей и забрав много скота (KlaicN. Izvori za hrvatsku povijest... S. 184; Sidak J. Historijska citanka za hrvatsku povijest. D. I. Do ukidanja feudalnih odnosa u Hrvatskoj g. 1848. Zagreb, 1952. S. 62-63).

32 Так, например, думаел Й. Смодлака, а на него ссылается и З. Мирдита (Mirdita Z. Vlasi u historiografiji. S. 270), тогда как К. Иречек писал, что «в далматинских документах появляются... уже в IX-XI вв. румынские личные имена (как, например, Negulus или Dracculus)» (JupeneK К. Исторща Срба. Ка. I. Политичка исторща до 1537. године. Фототипско издаае из 1952. Пирот, 2010. C. 87).

33 Mirdita Z. Vlasi u historiografiji. S. 301.

«Влах» П. Скок лишь отмечает, что в картулярии Петра Черного «есть информация о купленных рабах с румынским именем». Очевидно, З. Мирдита используемый П. Скоком термин «румын» по собственной инициативе перевел как «влах». Подобный шаг З. Мирдиты, как и упомянутая цитата самого П. Скока о рабах с будто бы «румынским» именем, требуют известного комментария, в связи с чем мы вкратце остановимся на этом вопросе.

Для начала необходимо сделать замечание принципиального характера. Распространенный во «влаховедении» подход, согласно которому a priori считается, что понятие «влах» означало либо этническую принадлежность, либо хозяйственную деятельность и более ничего другого, уже в самом начале ограничивает когнитивные возможности исследования. Ложным противопоставлением влахов как этнической группы — влахам как профессиональной общности, этот подход уже заранее пытается определить значение феномена без того, чтобы сначала из самих источников установить, какое значение придается этому понятию, исчерпав при этом все возможные варианты34.

Во-вторых, точно так же как фамилия, заканчивающаяся на «-ic» или «-vic», сама по себе еще не говорит, является ли ее носитель по «происхождению» славянином или нет, так же обстоит дело и с «влашскими» именами. Возьмем, к примеру, имя Радул. В этом имени «-ul» — это суффикс, а не часть корня. А языковое «происхождение» некого слова или имени выводится все же на основе корня. В упомянутом имени корень — rad («труд»), а это славянское, а не латинское слово. Следовательно, данное имя имеет славянский корень и латинский суффикс. Оно свидетельствует скорее не о романской принадлежности его носителя, а о вероятном влиянии приморских роман-цев и романского языка на славян, расселившихся поблизости от приморской зоны и потому находившихся под сильным романским влиянием (вероятно, в большей степени, чем славяне, жившие в глубине хинтерланда). Другими словами, вполне вероятно, что речь здесь шла о неком романско-славянском (языковом) «симбиозе», как это иногда любят говорить35. Поэтому следовало бы со вниманием относиться к этим «деталям» и стараться не делать скоропалительных выводов36.

Таким образом, даже если бы мы и старались судить о чьем-либо происхождении лишь на основании имен — как это делают некоторые авторы — то и тогда нам стало бы ясно, что эти романские, а также славянские (с романскими суффиксами) имена свидетельствуют об одной ощутимо более сложной ситуации — ситуации, для которой характерна своего рода языковая интерференция романоязычного и славяноязычного населения. Объявить столь сложную и еще далеко не достаточно нам

34 Подробнее о значениях понятия «влах» см.: PijovicM. Nekoliko misli o mogucem podrijetlu naziva «Vlah» // SMS. 2010. Vol. 13. S. 199-210; BoticaI. Vlah i vlah — nekoc i danas // Jezik

i identiteti / Ur. J. Granic. Zagreb; Split, 2007. S. 61-69.

35 То есть о своего рода взаимовлиянии, где суффикс «-ul» свидетельствовал бы и о возможной ограниченной «романизации» славянских имен.

36 В этом смысле лишним выглядит комментарий К. Иречека об этих «влашских» именах: «...одна часть совершенно румынская, как то: Бун, Урсул, Фечор, Барбат или Букор, в то время как другая — славянская (курсив наш. — М. П.) с румынским суффиксом на конце как-то: Градул, Радул или Владул» (Jиречек К. Исторща Срба. Ка. I. S. 87).

Commentarii / Статьи

понятную культурно-лингвистическую интеракцию, чьи очертания мы можем лишь предположительно наметить (не говоря уже о том, чтобы глубже в нее проникнуть), «аргументом» в пользу чьей-то «романскости» или существования каких-то влахов, совершенно несерьезно. Все это, разумеется, мы говорим лишь на тот случай, если мы исходим из посылки, что личные имена сами по себе вообще могут нам что-либо сказать. В реальности это, прежде всего, зависит от контекста: насколько исторический контекст может быть исследован, настолько и возможно судить о некой идентичности или ее элементах на основании материалов ономастики37.

Третье наше замечание тесно связано с предыдущим и относится к употреблению понятий «румын», «румынский» и т. п. применительно к периоду Средневековья в контексте исследования влахов38. Прежде всего, следует констатировать, что на территории Западных Балкан и восточного побережья Адриатики в Средние века «румыны» как таковые не существовали. На вопрос «почему?» наш ответ прост: потому что под таким именем их не знают источники. Название «румын» появляется только в раннемодерную эпоху, причем и тогда оно относится к предкам современных румын в Карпато-Дунайском регионе39. Поэтому мы считаем неправильным использовать это название для обозначения любого, кто на Балканах использовал или мог использовать какой-либо из романских языков. Для этого существует гораздо более подходящее название «романец». Название «румын» не подходит, так как на каком-то уровне оно подразумевает прямую связь с румынами в собственном смысле слова, то есть с современными румынами, словно речь идет об одном и том же народе, что неверно. Кроме того, использование названия «румын» по отношению к балканским романским популяциям подразумевает и то, что все они имеют прямую связь с аромунами, мегле-норумынами, то есть романоязычными группами центральной и южной части Балкан, или даже то, что они от них произошли. Но это также неверно, так как уже на примере романского наречия восточного побережья Адриатики видно, что этот тезис несостоятелен. Романские популяции в приморских городах на Адриатическом побережье не пришли сюда ни из центральной части Балкан, ни со склонов Пинда и не говорили они ни на каком «румынском» языке. В связи с этим возникает вопрос: откуда вообще возникла необходимость называть «румыном» кого-либо, кто жил за века до того, как появилась румынская национальная идентичность? Если это понятие не использова-

37 См., например: JakiC-Cestaric V. Etnicki odnosi u srednjevjekovnom Zadru prema analizi osobnih imena // Radovi Instituta JAZU u Zadru. 1972. Sv. 19. S. 99-170.

38 Так поступали многие авторы. Неоднократно это делали, например, К. Иречек, П. Скок, а также З. Мирдита. Из новейших примеров приведем использование термина «аромун» в работе Зринки Николич: Nikolic Z. Rodaci i bliznji. Dalmatinsko gradsko plemstvo u ranom srednjem vijeku. Zagreb, 2003. S. 193-194.

39 Где, кстати сказать, наряду с романцами также присутствовало и славянское население. По словам Б. Храбака, около 37 % румынской лексики периода до ХХ в. содержит славянские корни. См.:ХрабакБ. Ширеае арбанашких сточара по равницами и словенски ратари средаовековне Албанще // Становништво словенского порекла у Албанщи. Зборник радова са ме^ународног научног скупа одржаног на Цетиау 21, 22. i 23. jуна 1990. године. Ур. J. П. Боjовиh. Титоград, 1991 (http://www.rastko.rs/rastko-al/zbornik1990/bhrabak-sirenje. php (дата посещения — 01.12.2013)).

лось современниками, если не зафиксировано, что его использовали сами романоязычные группы, о которых идет речь, не является ли тогда и для нас более разумным его не использовать? Этим мы, по крайней мере, не будем способствовать терминологической путанице.

Иногда, впрочем, в историографии понятие «румыны» применительно к эпохе Средневековья используют для обозначения тех романоязычных групп, которые отличались от приморских романцев хотя бы с точки зрения географии своего проживания. Иными словами, «румынами» именовали влахов, то есть предположительно романоязычные популяции во внутренней части Балкан, в то время как жителей городов восточного побережья Адриатики называли романцами. Отчасти это было продиктовано тем, что родство с румынским языком аромунско-мегленорумынских наречий более ощутимо, чем родство с ним далматинско-романских диалектов. Однако, на наш взгляд, название «румыны» не только является неприемлемым для романских популяций на восточном берегу Адриатики в Средние века, но и крайне сомнительным, для того чтобы использовать его для обозначения какой бы то ни было вообще балканской романской популяции средневековой эпохи. Румыны — это современная нация, предков которой мы можем условно называть «проторумынами» или — как их иногда называют (оправданно или нет — это другой вопрос) — «дако-румынами», поскольку для эпохи Средневековья почти не зафиксировано упоминаний их самоназвания, в то время как понятие «румын» появляется лишь в раннее Новое время. Другими словами, не следует терминологически смешивать предков современного народа румын с романоязычными или предположительно романоязычными обитателями Балкан (в особенности их западной части) в эпоху Средневековья. И если никому ныне не придет в голову говорить, что в Средние века на территории Горицы, Крайны или Истрии жили словаки, то было бы вполне разумно ожидать, что никому не придет на ум называть румынами далматинских или западнобалканских романцев. Между тем, это все же до сих пор происходит.

Как мы уже отметили выше, знаменитый суффикс «-ul» и подобные ему языковые явления часто приводятся в качестве «доказательства» некой «румынскости» или «влашскости» в средневековых далматинских городах. Но в реальности ни о «румын-скости», ни о «влашскости» здесь не может идти речи. Этот «характерный» суффикс отражает лишь общее романское языковое влияние40, а потому не может представлять собой «румынской» специфики, подобно тому как такие общеславянские имена, как «Радослав» или «Владимир», нельзя a priori объявлять хорватскими или чешскими именами, и лишь в зависимости от контекста содержащихся в источниках сведений

40 См., например: Jakic-Cestaric V Etnicki odnosi u srednjevjekovnom Zadru... S. 125-126. — В этой работе приводится множество примеров использования романских аффиксов «-ul» и «-ulus» для создания уменьшительных форм имен (в именах как с романской, так и со славянской основой). Так, например, в Х в. в Задаре упоминаются имена: Mezulus и Fusculus; в XI в. — Gauzulus и Candulus; в XII в. — Bergullus, Gauzulus, Petriculus, Mirandulla, Pezula, Pettula, Strigula, Bratulinus, Blanculinus, Blasculinus, Maiulinus; и в XIII в. — Blanculinus, Fusculinus, Mazulinus, Ursulinus, Mergule. Какого бы происхождения — далматинско-романского, славянского или же «смешанного» — не были жители Задара, носившие названные имена, совершенно ясно, что они не являлись «румынами».

Commentarii / Статьи

___________________ БЫсНа Б1ау1са е( Ва1сатса Ре(гороН(апа _______________________

можно попытаться поместить их в некий более конкретный ареал. Зачем же тогда настаивать на смешении понятий «романцы» (остатки римского населения вообще, а в более узком смысле — романоязычные жители восточного побережья Адриатики в Средние века) и «румыны» (современная нация или ее предки, проживавшие в Средние века в Карпато-Дунайском регионе), да еще добавлять в эту терминологическую «кашу» понятие «влах», когда такая практика лишь дополнительно усложняет дело, полностью лишая эти сложные исторические феномены их исторического контекста?

В конце концов, откуда мы вообще знаем, что все те романоязычные группы на западе Балкан, кого в средневековых документах называют влахами, были неместного «происхождения», то есть не были связаны с романоязычным населением бывшей римской провинции Далмации? Вопрос географического происхождения значительной части западнобалканских влахов все еще недостаточно разъяснен, хотя в историографии часто и совершенно произвольно настаивают на их южно- и восточно-балканском «происхождении», то есть на том, что они будто бы из этих регионов Балкан переселились на территорию западной части полуострова, появившись и в округе приморских городов Далмации. Посредством истории об этой предполагаемой миграции, западнобалканских влахов напрямую связывали с романоязычным населением центральной и южной части Балканского полуострова, стремясь тем самым усилить тезис о «румынском» характере влахов. Поневоле возникает подозрение, не является ли это стремление всех романцев или предполагаемых романцев с территории Балкан называть «румынами» следствием желания некоторых авторов «навязать» некое политически приятное для них представление, согласно которому все исторические общности, которые когда-либо в прошлом назывались влахами, или хотя бы те, которые когда-либо пользовались романскими наречиями, были ближайшими родственниками или даже «предками» современной румынской нации? Обремененность таким видением румынской национальной историографии была бы еще понятна, но совсем непонятно, что заставляет южнославянских авторов до такой степени извращать факты.

Поэтому, если уж предполагается, что та или иная романская группа на западе Балкан пришла именно из центральной или южной части полуострова, то есть имела общих предков с современными аромунами, мегленорумынами и т. д., то было бы разумнее использовать географические характеристики, чтобы отличать такие группы от романских общностей иного происхождения. Так, например, мы можем использовать термин «восточноадриатические» или «западнобалканские» романцы, если считается, что речь идет о группе или ряде групп, происходящих с территории восточного побережья Адриатики и его хинтерланда, и при этом предполагается, что они говорили наречием, близким к так называемому далматинскому языку романской группы. Равным образом можно было бы использовать и понятие «центральнобалканские» или «южнобалканские» романцы, если считается, что речь идет о группе, происходящей с территории современной Греции или Македонии, и при этом предполагается, что она могла использовать некое «протоаромунское» или «проторумынское» наречие. Хотя мы не считаем, что это решение обязательно является наилучшим, нам кажется, что

оно в любом случае является более подходящим или, по крайней мере, наименее не подходящим, так как предлагаемая терминология не содержит в себе априорных суждений о том, кто кем был или мог быть много веков назад и к какому современному народу или государству он был наиболее близок.

Вместе с этим, если в источниках говорится именно о «влахах», то независимо от того, как мы сами интерпретируем значение этого слова, мы будем читать его именно так, как оно записано, ибо любой априорный «перевод», то есть чтение понятия «влах» как «романец» (или еще хуже — как «румын»), поистине не имеет связи с наукой. К каким ошибкам может привести такое безответственное отношение некоторых авторов к тексту источника, мы покажем на примере из средневековой Фессалии, одной из предполагаемых «колыбелей» аромунов, как и вообще влахов (в значении «романцев»). Речь идет о первом известном случае, когда в историческом источнике приводятся личные имена людей, называемых влахами, а именно — об упоминании влашских имен в так называемом «Стратегиконе» византийского писателя и вельможи XI столетия Кекавмена. Повествуя о восстании в Фессалии во второй половине XI в., Кекавмен кратко упоминает о сборе группы повстанцев в доме некоего Беривоя Влаха (Верфоои тои ВХахои)41, а позднее сообщает об аресте, то есть взятии под стражу, известного вождя влахов Славоты (ап5 тюv BХdхюv тov лp6ктpov аита^ архоута ХХаРют^ тоv КарцаХак^)42.

Первое, что бросается в глаза, это то, что оба этих имени — первые в исторических источниках зафиксированные личные имена влахов — славянские. В связи с этим стоит упомянуть, что славяне обитали в Фессалии уже в VII в. (наиболее известным было племя велегезитов, проживавшее около Волоса)43, и этот факт следовало бы принять во внимание при рассмотрении возможного смешения славянского, романского и прочего населения на этой территории или возможной славянизации романоязычных жителей, следствием которой могло быть и появление славянских имен у упомянутых влахов. При этом следует добавить, что по отношению к упомянутым влахам мы не можем совершенно точно знать, были ли они славяноязычными или романоязычными или, возможно, двуязычными, но из того обстоятельства, что они носили славянские имена, мы можем, по крайней мере, предположить, что уже в то время в Фессалии под именем «влах» «скрывалась» разнородная в этническом и языковом плане популяция, в том числе и славянская, то есть — что уже в то время термин «влах» не представлял собой (по крайней мере, исключительно) этническую или языковую категорию44.

41 ВИИШ. 1966. Т. III. С. 214.

42 ВИИШ. 1966. Т. III. С. 216.

43 Ковачевик J. Доселеае Словена на Балканско полуострво // Исторща српског народа. Ка. I: Од наjстариjих времена до Маричке битке (1371.) / Ур. С. 'ЬирковиЬ. Београд, 1981. С. 123.

44 По словам З. Мирдиты, «поскольку понятие “влах” с XI в. связывается с коллективами, занимающимися скотоводством, это этническое понятие распространилось и на все социальные группы, которые занимались скотоводством, не взирая на то, к какой этнической общности они принадлежали» (Mirdita Z. Vlasi и historiografiji. S. 257). Д. Антониевич, замечая, что «уже почти тысячу лет все скотоводы на территории Юго-Восточной Европы между Истрией и Критом, Албанией и Румынией почти единственно называются влахами»,

СоттеЫати / Статьи

___________________ БЫсИа Б1ау1са е( Ва1сатса Ре(гороН(апа ________________________

В заключение отметим еще одну вещь. А именно — при упорном и непродуктивном отождествлении терминов «влах» и «романец» или «влах» и «румын», а также понятий «румын» и «романец», о чем мы только что говорили, неминуемо рождается представление о том, что влахи, где бы на Балканах они не появлялись в период Средневековья (да и позднее), в той или иной степени все равно являются переселенцами с территории центральной или даже южной части Балкан. Но ведь далеко не все балканские влахи были романцами, и далеко не все балканские влахи, а также далеко не все балканские романцы (не говоря уже о западнобалканских) пришли откуда-то с юга. Выражаясь иначе, при таком подходе совершенно оставляется без внимания тот факт, что в ходе исторического развития неминуемо должны были происходить определенные трансформации, то есть изменения в значении самого понятия «влах». Зададимся, в конце концов, вопросом: насколько частой является ситуация, когда некое понятие возрастом в тысячу или более лет имело значение, которое бы всегда оставалось одним и тем же, и под которым бы всегда подразумевались одни и те же неизменяемые явления? Существует ли вообще какой бы то ни было термин, чей характер, значение и т. д., не зависели бы и от контекста, в котором его используют? Изменения в семантике тех или иных понятий, особенно в процессе истории, являются совершенно нормальной и вполне ожидаемой вещью, что, конечно, справедливо и для понятия «влах».

К сожалению, мы нередко наблюдаем ситуацию, когда некоторые авторы смешивают название, предающее языковую принадлежность, с названием, имеющим отношение к этнической, социальной или какой-либо иной идентичности, и при этом поступают так, словно все это одно и то же. Но ведь известно, что это далеко не так и что преимущественно от контекста зависит, кто или что «скрывается» под неким названием, относящимся к сфере групповой идентификации. Подход, который почти полностью оставляет без внимания контекст, просто-напросто ошибочен. Отсюда следует, что вопрос о значении и распространении термина «влах» в процессе истории нельзя рассматривать с точки зрения некой вневременной «цельности», которая бы имела единый источник и единое значение.

Феномен «появления» влахов можно объяснить отчасти и общественно-экономическими, то есть социальными и хозяйственными переменами, происходившими в Средние века на Балканах. В этом случае речь бы шла о том, что в известные периоды прошлого на некоторых территориях Балкан определенные группы все чаще бывают «узнаваемы» как «влахи» не из-за своего этнического или языкового «происхождения», а из-за своего социального статуса, связанного с их сферой занятий. Учитывая это обстоятельство, легко понять, почему так непродуктивно настаивать на неком отдельном «географическом» происхождении тех или иных влашских групп. Если можно не без оснований полагать, что в известные периоды прошлого «влашскость» некоторых групп проистекала из их образа жизни и способа хозяйствования, то постановка вопроса «откуда эти люди пришли?» вовсе теряет смысл45.

отрицает в связи с этим особое родство влахов и аромунов (см.: Антони]евик Д. Обреди и обичаjи балканских сточара. Београд, 1982. С. 21).

45 Это было бы почти то же самое, как если бы кто-то ставил вопрос о том, откуда переселились и каково «происхождение» каких-нибудь рыбаков, проживающих в каком-нибудь

Общество, занятое вопросами статуса, иерархии и организации межчеловеческих отношений через систему так называемых сословий, будет интересоваться не тем, какого этнического происхождения тот или иной человек, каким наречием он говорит или откуда он переселился, а тем, включается ли он в установленные рамки и, если не включается, то как его можно в них включить или напротив — исключить. Это общество распознает определенные элементы, каковые оно затем категоризирует сообразно критериям, отнюдь не тождественным тем, что руководят нашей жизнью сегодня. Точно так же происходило и с влахами в различные периоды Средневековья на разных территориях Балкан. Поэтому вопрос далеко не всегда должен звучать так: «откуда они пришли?». Он может звучать и иначе: когда и почему этих людей среда стала отмечать, то есть регистрировать, категоризировать и классифицировать как «влахов»? Разумеется, это никоим образом не значит, что «влахи» всегда и везде представляли собой только некую хозяйственную или правовую категорию. Это понятие могло иметь и, несомненно, имело и другие значения. Но, как уже неоднократно говорилось ранее, каждую группу необходимо исследовать в контексте, даже в микроконтексте, избегая любого рода радикальных обобщений.

Перевод с хорватского языка Д. Е. Алимова

Данные о статье

Автор: Пийович, Марко — магистр истории, Загреб, Хорватия, piiovic@vahoo.com Заголовок: Об обремененности историографии современными социальными контекстами: Примеры из «влаховедения»

Резюме: В статье рассматривается несколько вопросов, относящихся к влаховедческим исследованиям. Под «влаховедением» автор понимает общее изучение влахов, историю понятия «влах», народа или народов, именуемых этим понятием, и в целом все темы, относящиеся к феномену влахов. Статья поделена на три части, каждая из которых освещает до некоторой степени разные проблемы, однако все они являются частью более широкой исследовательской проблематики. Первая часть статьи посвящена проблеме использования заглавной и строчной букв в написании названий (предположительно) обладавших идентичностью групп, таких как средневековые влахи. Автор полагает, что вопрос о том, писать ли название группы с большой или маленькой буквы, в сущности, является не столько филологическим, каким он может показаться с первого взгляда, сколько идеологическим, основанным на наших современных ценностях и традициях, которые искажают картину прошлого в нашем восприятии. Во второй части статьи автор обращается к вопросу о двуязычии на Балканах и восточном побережье Адриатики в Средние века. Основное внимание уделяется здесь вопросу о том, может ли «двуязычие» рассматриваться как четко сформулированное понятие, применимое к определенному историческому явлению. Автор заключает, что концепция двуязычия является в большей степени современным конструктом, нежели исторической категорией. Другой аспект использования концепции

приморском селении, словно занятие рыболовством на море настолько редкое явление, что заслуживает особого анализа и исследования.

СоттеЫати / Статьи

двуязычия — это тенденция связывать случаи двуязычия с определенными лингвистическими или этническими группами, как если бы двуязычие в истории было каким-то образом связано с принадлежностью к определенной (к примеру «угнетаемой») этнической группе. Оспаривая данный тезис, автор приводит исторические примеры двуязычия, никоим образом не связанные с (этническим) «происхождением» двуязычного индивида или двуязычной группы. В последней части статьи рассматриваются вопросы общей терминологии и ее использования во влаховедческих исследованиях, а также вопросы ономастики, а именно — проблема романских суффиксов в славянских личных именах и — в связи с этим — тенденция к «романизации», наблюдающаяся в ряде работ о влахах и балканской истории. Автор заключает, что ошибочной тенденцией является не только причислять всех влахов к романцам или людям, говорящим на романских языках, но и отождествлять влахов с одной группой романоязычного населения — румынами.

Ключевые слова: влахи, идентичность, национализм, Средние века, двуязычие

Литература, использованная в статье

Abrahamian, Levon Hm. Mother Tongue: Linguistic Nationalism and the Cult of Translation in Postcommunist Armenia // Berkeley Program in Soviet and Post-Soviet Studies. University of California — Berkeley, 1998 (http://iseees.berkeley.edu/bps/publications/1998 01-abra.pdf (дата посещения — 07.11.2013)).

Botica, Ivan. Vlah i vlah — nekoc i danas // Jezik i identiteti / Ur. Granic, Jagoda. Zagreb; Split: Hrvatsko drustvo za primijenjenu lingvistiku, 2007. S. 61-69.

Budak, Neven. Etnicnost i povijest // Etnicnost i povijest / Ur. Hersak, Emil. Zagreb: Institut za migracije i narodnosti: Naklada Jesenski i Turk: Hrvatsko sociolosko drustvo, 1999. S. 11-24. Chin, Ng Bee; Wigglesworth, Gillian. Bilingualism: An Advanced Resource Book. London: Routledge (Taylor & Francis), 2007. 358 p.

De Saussure, Ferdinand. Tecaj opce lingvistike. Zagreb: ArTresor naklada: Institut za hrvatski jezik i jezikoslovlje, 2000. 578 s.

Dzino, Danijel. Novi pristupi izucavanju ranog hrvatskog identiteta // Radovi Zavoda za hrvatsku povijest. Zagreb, 2009. Knj. 41. S. 33-54.

Dzino, Danijel. Becoming Slav, becoming Croat: Identity transformations in post-Roman and early medieval Dalmatia. Leiden; Boston: Brill, 2010. 271 p.

Dzino, Danijel. Illyricum in Roman politics 229 BC - 68 AD. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. 242 p.

Edwards, John R. Multilingualism. London: Routledge, 1994. 272 p.

Jakic-Cestaric, Vesna. Etnicki odnosi u srednjevjekovnom Zadru prema analizi osobnih imena // Radovi Instituta JAZU u Zadru. 1972. Sv. 19. S. 99-170.

Jonke, Ljudevit; Stevanovic, Mihailo. Pravopis srpskohrvatskog jezika: skolsko izdanje. Zagreb: Matica hrvatska; Novi Sad: Matica srpska, 1966. 273 s.

Kordic, Snjezana. Ideologija nacionalnog identiteta i nacionalne kullture // U cast Pera Jakobsena. Zbornik radova / Ur. Ajdacic, Dejan; Lazarevic Di Bakomo, Persida. Beograd: SlovoSlavija, 2010. S. 225-239.

Krasic, Stjepan. Pocelo je u Rimu. Katolicka obnova i normiranje hrvatskoga jezika u XVII stoljecu. Dubrovnik: Matica hrvatska — Ogranak Dubrovnik, 2009. 575 s.

Mirdita, Zef. Vlasi u Historiografiji. Zagreb: Hrvatski institut za povijest, 2004. 562 s.

Nikolic, Zrinka. Rodaci i bliznji. Dalmatinsko gradsko plemstvo u ranom srednjem vijeku. Zagreb: Matica hrvatska, 2003. 243 s.

Pijovic, Marko. Nekoliko misli o mogucem podrijetlu naziva «Vlah» // Studia Mythologica Slavica. 2010. Vol. 13. S. 199-210.

Skok, Petar. Ceska knjiga o vlaskom pravu // Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu. 1918. Knj. XXX. S. 295-316.

Skok, Petar. Vlah // Enciklopedija Jugoslavije. Sv. VIII. (Srbija - Z). Zagreb: Jugoslavenski lek-sikografski zavod, 1971. S. 514-516.

Skok, Petar. Vlah // Etimologijski rijecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Knj. III. Zagreb: Jugoslavenska akademija znanosti i umjetnosti, 1973. S. 606-609.

Sisic, Ferdo. Povijest Hrvata: Pregled povijesti hrvatskoga naroda. D. I. (600.-1526.). Split: Marjan tisak, 2004. 272 s.

Skiljan, Dubravko. Pogled u lingvistiku. 4. izmijenjeno izd. Rijeka: Naklada Benja, 1994. 241 s. Truhelka Ciro. Studije o podrijetlu: Etnoloska razmatranja iz Bosne i Hercegovine. Pretisak izdanja iz 1941. Zagreb: Hrvatsko drustvo folklorista, 1992. 143 s.

Wolfram, Herwig. Razmatranja o «origo gentis» // Etnogeneza Hrvata / Ur. Budak, Neven. Zagreb, 1995. S. 40-53.

Антонщевик, Драгослав. Обреди и обичаjи балканских сточара (Посебна издааа Балканолошког института САНУ Ка. XVI). Београд: Балканолошки институт САНУ, 1982. 194 с.

Ивик, Павле; Грковик, Милица. Дечанске хрисовуле. Нови Сад: Институт за лингвистику у Новом Саду, 1976. 343 с.

Ивик, Павле; Jерковик, Вера. Правопис српскохрватских Ьирилских повела и писама XII и XIII века. Нови Сад: Филозофски факултет у Новом Саду, 1981. 226 с.

Ивик, Павле; Jерковик, Вера. Палеографски опис и правопис дечанских хрисовула. Нови Сад: Филозофски факултет у Новом Саду: Институт за jужнословенске jезике, 1982. 143 с. Jиречек, Константин. Конвенционални таjни jезици на балканском полуострву // Зборник Константина Jиречека. Ка. I. Београд: Српска академща наука и уметности, 1959. С. 315-320. Jиречек, Константин. Исторща Срба. Ка. I. Политичка исторща до 1537. године. Фототипско издаае из 1952. Пирот: Pi-press, 2010. 512 c.

Ковачевик, Jован. Доселеае Словена на Балканско полуострво // Исторща српског народа. Ка. I: Од наjстариjих времена до Маричке битке (1371) / Ур. 'ЬирковиЬ, Сима. Београд: Српска каижевна задруга, 1981. С. 109-124.

Храбак, Богумил. Ширеае арбанашких сточара по равницами и словенски ратари средаовековне Албанще // Становништво словенского порекла у Албанщи. Зборник радова са ме^ународног научног скупа одржаног на Цетиау 21, 22. i 23. jуна 1990. године. Ур. Боjовиh, Jован П. Титоград: Исторщски институт СР Црне Горе, 1991 (http://www. rastko.rs/rastko-al/zbornik1990/bhrabak-sirenje.php (дата посещения — 07.11.2013)).

Information about the article:

Author: Pijovic, Marko — Master of History, Zagreb, Croatia, pijovic@yahoo.com

Title: On the fixation of historiography on contemporary social contexts: Examples from

«Vlachology»

Summary: This article discusses several issues related to the vlachology studies. By «vlachology» the author refers to the general study of Vlachs, the history of the term Vlach, the people or peoples named by that term, and basically all themes related to the Vlach phenomenon. The article is divided into three chapters, each of which dealing with somewhat different issues, but all of them being a part of a broader research problem. The first part of the article deals with

Commentarii / Статьи

the problem of using small and capital letters in writing the names of historical identity groups, or presumed identity groups, like for example the medieval Vlachs. The author argues that the issue of writing a group/collective name with or without the capital letter is essentially not a linguistic one, as it may seem on the surface, but rather an ideological one, and is based on our contemporary values and traditions, which distort our perception of the past. In the second chapter the author addresses the issue of bilingualism/multilingualism in the medieval Balkans and on the east Adriatic coast. The main focus is on the question whether the concept of bilingualsm can be defined at all and then applied to a certain historical phenomenon. The author argues that the concept of bilingualism is more of a modern construct then a historical category. Another aspect of the bilingualism narrative is the tendency to often link bilingualisms to certain linguistic or ethnic groups, as if being bilingual or multilingual in history was somehow connected to being a member of a certain (for instance «opressed») ethnic group. In questionning this thesis the author provides historical examples of bilingualism being in no way connected to the (ethnic) «origins» of the bilingual individual or the bilingual group. The final chapter discusses some issues of the general terminolgy, and its use in the Vlach studies, and also onomastic issues, that is, the Romanic suffixes in Slavic personal names, and — connected to it — the «Romanianizing» tendency which can be noticed in some works dealing with Vlachs and Balkan history. The author concludes that not only is there an erroneous tendency to identify all Vlachs with Romans, or people speaking romance languages, but also to identify them with a specific group of romanophones: the Romanians.

Keywords: Vlachs, identity, nationalism, Middle Ages, bilingualism

References

Abrahamian, Levon Hm. Mother Tongue: Linguistic Nationalism and the Cult of Translation in Postcommunist Armenia, in Berkeley Program in Soviet and Post-Soviet Studies. University of California — Berkeley, 1998 (http://iseees.berkeley.edu/bps/publications/1998 01-abra.pdf (last accessed — 07.11.2013)).

Botica, Ivan. Vlah i vlah — nekoc i danas, in Granic, Jagoda (ed.). Jezik i identiteti. Zagreb; Split: Hrvatsko drustvo za primijenjenu lingvistiku, 2007. S. 61-69.

Budak, Neven. Etnicnost i povijest, in Hersak, Emil (ed.). Etnicnost i povijest. Zagreb: Institut za migracije i narodnosti: Naklada Jesenski i Turk: Hrvatsko sociolosko drustvo, 1999. S. 11-24. Chin, Ng Bee; Wigglesworth, Gillian. Bilingualism: An Advanced Resource Book. London: Routledge (Taylor & Francis), 2007. 358 p.

De Saussure, Ferdinand. Tecaj opce lingvistike. Zagreb: ArTresor naklada: Institut za hrvatski jezik i jezikoslovlje, 2000. 578 s.

Dzino, Danijel. Novi pristupi izucavanju ranog hrvatskog identiteta, in Radovi Zavoda za hrvatsku povijest. Zagreb, 2009. Knj. 41. S. 33-54.

Dzino, Danijel. Becoming Slav, becoming Croat: Identity transformations in post-Roman and early medieval Dalmatia. Leiden; Boston: Brill, 2010. 271 p.

Dzino, Danijel. Illyricum in Roman politics 229 BC - 68 AD. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. 242 p.

Edwards, John R. Multilingualism. London: Routledge, 1994. 272 p.

Jakic-Cestaric, Vesna. Etnicki odnosi u srednjevjekovnom Zadru prema analizi osobnih imena, in Radovi Instituta JAZU u Zadru. 1972. Sv. 19. S. 99-170.

Jonke, Ljudevit; Stevanovic, Mihailo. Pravopis srpskohrvatskogjezika: skolsko izdanje. Zagreb: Matica hrvatska; Novi Sad: Matica srpska, 1966. 273 s.

Kordic, Snjezana. Ideologija nacionalnog identiteta i nacionalne kullture, in Ajdacic, Dejan; Lazarevic Di Bakomo, Persida (eds.). U cast Pera Jakobsena. Zbornik radova. Beograd: SlovoSlavija, 2010. S. 225-239.

Krasic, Stjepan. Poceloje uRimu. Katolicka obnova i normiranje hrvatskogajezika uXVIIstoljecu. Dubrovnik: Matica hrvatska — Ogranak Dubrovnik, 2009. 575 s.

Mirdita, Zef. Vlasi u Historiografiji. Zagreb: Hrvatski institut za povijest, 2004. 562 s.

Nikolic, Zrinka. Rodaci i bliznji. Dalmatinsko gradsko plemstvo u ranom srednjem vijeku. Zagreb: Matica hrvatska, 2003. 243 s.

Pijovic, Marko. Nekoliko misli o mogucem podrijetlu naziva «Vlah», in Studia Mythologica Slavica. 2010. Vol. 13. S. 199-210.

Skok, Petar. Ceska knjiga o vlaskom pravu, in Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu. 1918. Knj. XXX. S. 295-316.

Skok, Petar. Vlah, in Enciklopedija Jugoslavije. Sv. VIII. (Srbija - Z). Zagreb: Jugoslavenski leksikografski zavod, 1971. S. 514-516.

Skok, Petar. Vlah, in Etimologijski rijecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Knj. III. Zagreb: Jugoslavenska akademija znanosti i umjetnosti, 1973. S. 606-609.

Sisic, Ferdo. Povijest Hrvata: Pregled povijesti hrvatskoga naroda. D. I. (600.-1526.). Split: Marjan tisak, 2004. 272 s.

Skiljan, Dubravko. Pogled u lingvistiku. 4. izmijenjeno izd. Rijeka: Naklada Benja, 1994. 241 s. Truhelka Ciro. Studije o podrijetlu: Etnoloska razmatranja iz Bosne i Hercegovine. Pretisak izdanja iz 1941. Zagreb: Hrvatsko drustvo folklorista, 1992. 143 s.

Wolfram, Herwig. Razmatranja o origo gentis, in Budak, Neven (ed.). Etnogeneza Hrvata. Zagreb, 1995. S. 40-53.

Antonijevic, Dragoslav. Obredi i obicaju balkanskih stocara (Posebna izdanja Balkanoloskog instituta SANU. Knj. XVI). Beograd: Balkanoloski instituta SANU, 1982. 194 s.

Ivic, Pavle; Grkovic, Milica. Decanske hrisovulje. Novi Sad: Institut za lingvistiku u Novom Sadu, 1976. 343 s.

Ivic, Pavle; Jerkovic, Vera. Pravopis srpskohrvatskih cirilskih povelja i pisama XII i XIII veka. Novi Sad: Filozofski fakultet u Novom Sadu, 1981. 226 s.

Ivic, Pavle; Jerkovic, Vera. Paleografski opis i pravopis decanskih hrisovulja. Novi Sad: Filozofski fakultet u Novom Sadu: Institut za juznoslavenske jezike, 1982. 143 s.

Jirecek, Konstantin. Konvencionalni tajni jezici na balkanskom poluostrvu, in Zbornik Konstantina Jireceka. Knj. I. Beograd: Srpska akademija nauka i umjetnosti, 1959. S. 315-320. Jirecek, Konstantin. Istorija Srba. Knj. I. Politicka istorija do 1537. godine. Fototipsko izdanje iz 1952. Pirot: Pi-press, 2010. 512 s.

Kovacevic, Jovan. Doseljenje Slovena na Balkansko poluostrvo, in Cirkovic, Sima (ed.). Istorija Srpskog naroda. Knj. I: Od najstarijih vremena do Maricke bitke (1371). Beograd: Srpska knjizevna zadruga, 1981. S. 109-124.

Hrabak, Bogumil. Sirenje arbanaskih stocara po ravnicama i slovenski ratari srednjovekovne Albanije, in Bojovic, Jovan P. (ed.). Stanovnistvo slovenskogporijekla u Albaniji. Zbornik radova sa medunarodnog naucnog skupa odrzanog na Cetinju 21, 22. i 23. juna 1990. godine. Titograd: Istorijski institut SR Crne Gore, 1991 (http://www.rastko.rs/rastko-al/zbornik1990/bhrabak-sirenje.php (last accessed — 07.11.2013)).

Commentarii / Статьи