CC BY
49
о.
о
о
о ф
Н.В. Симонова
«О, порочные нравы! О, торжествующее свободомыслие!» (Кого во Франции могли «обозвать» либертином?)
Статья раскрывает некоторые особенности интеллектуально-нравственной жизни Франции первой половины XVII в., которая характеризуется жестким противостоянием самых различных слоев общества политике централизации и контроля за всеми сферами жизни со стороны абсолютной монархии и церкви. Это своеобразное противодействие усилению надзора за умами государства и представителей контрреформации приобрело национальный характер и создало неповторимый колорит духовной жизни французского общества. Многие высказывались, но еще большая часть думали, подобно либертинам. Их объединения носили разнообразный характер. Они получили широкое распространение не только в Париже, но и в провинции. Описание некоторых сюжетов из жизни наиболее ярких представителей французского либертин-ства, таких, как Пьер Гассенди, Нинон де Ланкло, Поль Скаррон, помогают раскрыть все многообразие данного феномена.
Ключевые слова: Франция первой половины XVII в., абсолютная монархия, либертинство, вольнодумство, духовно-нравственная атмосфера во Франции XVII в., кардинал Ришелье, Пьер Гассенди, Нинон де Ланкло, Поль Скаррон.
Исследователи, занимающиеся историей XVII в., постоянны в своем стремлении дать этому столетию емкое определение. И здесь предлагаются самые разнообразные дефиниции, как-то: «век всеобщего кризиса», «трагический век», «век абсолютизма и контрреформации», «век святых и либертинов». Развитие культуры означенного периода было столь сложным и разнообразным, что трудно выразить одним словом (например, по аналогии с «Возрождением» и «Просвещением») все его особенности и неповторимость. В этой связи, нам представляется целесообразным выделение наиболее значимой тенденции в духовной жизни каждой страны. Тогда для Франции XVII в. это, безусловно, век либертинства.
Термин «либертин» широко употреблялся и в XVI в., вбирая в себя самые различные смысловые значения. Часть исследователей определяет данное явление как аспект широкого движения, то сродни рационализму, то свободомыслию. Другие глубоко убеждены, что попытки
■О -О rN
выработать четкое определение либертинству тщетны, ибо его фено- ¡2 5 S мен заключается как раз в постоянной трансформации, впитывающей ^ s г-с по ходу различные реалии [11, p. 303]. В свое время историки вынужде- 'о з ° ны были компенсировать неясность дефиниции скрупулезностью анали- § ^
о
за различных ракурсов вольнодумства [12]. ^ е^
Во Франции термин «либертинство» был весьма расплывчат и имел ^ самое широкое применение. Он употреблялся как синоним «атеиз- о ма» (идейной неблагонадежности) и «эпикурейства», «распутства» и «мошенничества». Им обозначали тех, кто противостоял общепринятому, кто думал и жил, сообразуясь со своим собственным «я», кто стремился отойти от обыденного и нарушал рамки дозволенного. А диапазон проявления подобного зачастую был несопоставим: от аристократической оппозиции к власти короля до ношения калош. Поэт Венсан Вуатюр, чтобы отогреть ноги, бесцеремонно снял свои калоши в присутствии принцессы де Конде. Это выходило за рамки всякого приличия. Даже то, что он в них ходил, было чем-то непристойным [4, с. 154].
В первой половине XVII в. во Франции происходит окончательное укрепление абсолютной монархии, которая, достигнув определенных внутриполитических и экономических успехов, ставит цель идеологического утверждения своих основ. Ибо многие, по словам Ришелье, «желая напиться воды чистой и светлой, употребляют без разбору всякую, а большая часть пьет воду мутную из сосудов ядовитых» [6, p. 206].
В области идеологии политика централизации, как это не покажется странным, осуществлялась через систему покровительства науке, литературе, искусству. В 1631 г. начала выходить «Gazette de France», спустя три года открывается Французская академия, в 1648 г. - Королевская академия живописи и скульптуры, а в 1666 г. - Академия наук. Однако следует заметить, что для современников усилия правительства в этом направлении были очевидны. Так, известный в то время поэт Гез де Бальзак заявлял, что Французская академия представляется ему более ужасной, чем святая инквизиция [7, p. 114]. В списках членов Академии числились не только историографы, философы, поэты, драматурги, но и политические деятели, ближайшие помощники первого министра короля Людовика XIII кардинала Ришелье. Кстати, последний числился как проректор Французской академии.
В лице иезуитов власть приобрела верных сподвижников в борьбе за умы и души подданных. Многочисленные миссионеры «пошли в народ» с проповедью возлюбить святую покорность. Политика надзора во всех сферах жизни не могла не встретить сопротивления. Все были заражены вольнодумством. Многие высказывались, но еще большая часть думала, подобно либертинам [9, p. 184].
о. Научный кружок ученого-математика Пьера Гассенди собирал немало 5 вольнодумцев, как их тогда называли - либертинов [10, р. 77]. В 1624 г. к увидела свет работа Гассенди «Парадоксальные упражнения против Л аристотеликов». По мысли автора, ко всему надо относиться критично, 8 все подвергать суду разума, не должно в своих суждениях опираться т лишь на авторитет и традицию. В поисках истины необходимо апеллировать к опыту. Эти взгляды полностью разделяли его ближайшие соратники - Габриэль Ноде и Ги Патен. Вольнодумство научного сообщества выражалось также в реабилитации эпикурейской философии, утверждавшей, в частности, право человека на земное счастье. Последнее средневековый аскетизм однобоко истолковывал лишь как стремление к чувственным благам, плотским наслаждениям. Католическая церковь наложила интердикт на учение Эпикура. Не остались в стороне и светские власти. Парижский парламент грозил смертной казнью за распространение взглядов греческого философа. Но Гассенди и его друзья, презрев опасность, пытаются восстановить справедливость. «...Когда мы вообще говорим, что удовольствие - это цель блаженной жизни, мы на самом деле далеки от того, чтобы подразумевать под этим удовольствие гуляк или других людей, утопающих в роскоши, смысл которых... в непосредственном переживании наслаждения, выражающемся, конечно, в приятном и сладостном чувственном раздражении. Так толкуют наше мнение некоторые незнакомые или несогласные с нашими взглядами люди... Ибо ни постоянные пиршества и попойки, ни... любовные утехи... ни изысканные рыбные блюда или какие бы то ни было другие лакомства роскошного стола не порождают приятной жизни...» [2, с. 313-314]. Знание, труд и дружба провозглашались основными источниками удовольствий духовных, приоритет которых неоспорим. Но это не влекло за собой полного отказа от материальных и телесных благ. Страдальческая жизнь - величайшее зло, которого следует избегать [Там же, с. 213]. Подобного поборники веры не могли простить, посыпались доносы с требованиями расправы над ученым: «Господин Гассенди... профессор математики Королевского коллежа, эпикурейский священник и опасный лицемер, высказывает в своих сочинениях всевозможные ереси и выражает пренебрежение к Римскому престолу и Соборам, в особенности, к Тридентскому» [1, с. 66-67].
Настораживали призывы Ноде изгнать идолопоклонство из умов в его «Апологии великих людей, ложно заподозренных в магии», вышедшей в 1625 г. в Париже. Не остались незамеченными суждения Патена о том, что во все времена мир обманывали под предлогом религии. Таким образом, религиозное свободомыслие в «республике ученых» было налицо.
■О -о ^
С тихими объединениями ученых резко контрастировали фееричные ¡2 5 & парижские ассамблеи. Создавалось впечатление, что вся жизнь столицы ^ 2 г-с строго расписана по дням недели. Поэт Жан Шаплен иронично именовал 'о з ° среды виконтессы д'Оши «суматошным сборищем» [4, с. 169]. Сам же § ^
О
постоянно посещал субботы писательницы Мадлен де Скюдери. Огром- ^ е^ ной популярностью пользовался Отель маркизы де Рамбуйе [Там же, ^ с. 142]. В подобных собраниях велись свободные, нерегламентирован- о ные дискуссии.
Правительство не без основания видело в многочисленных салонах оппозиционные очаги политически ослабленной французской аристократии. Здесь зачастую формировалось общественное мнение и зарождались многочисленные политические интриги. Отсюда выходили будущие участники как вооруженной борьбы против абсолютизма середины XVII в. (1648-1653), так и литературной фронды, известные своими «Мазаринадами», хлесткими стихами против кардинала Мазарини.
Не трепыхайся, Мазарини, Сегодня ты в моих руках, Зловонный дух твоей кончины Осядет на твоих делах.
Ты преступил закон и веру, Убрав с дороги короля, И правосудию в измену Повысил цены на хлеба.
Ты козни расточал в стране, Играв в Создателя природы, И сотни мерзких дел тебе Казались милостью заботы.
Устроив в пятницу бедлам, В субботу лезешь вон из кожи, Поставив свечку всем чертям, До четверга ты корчишь рожи1.
[8, р. 238-239]
Завсегдатаи аристократических отелей не чурались и мест самой сомнительной репутации. Зачастую неприятие всего того, что исходило от светских и духовных властей, сочеталось с аморальным поведением и разнузданностью нравов. Вот как охарактеризовал годы регентства королевы Анны Австрийской писатель Сент-Эвремон:
Природа наша так терпима, Что все желанья дозволимы, Коей одною нам даны. Когда впадаешь ты в разврат, То в этом ты не виноват, Не преступленьем, а забавой Зовется сей проступок нрава1.
[9, р. 148]
А на о. Нотр-Дам народ валил толпами, чтобы за деньги посмотреть четыре настенных ковра. На первом из них был изображен молодой человек, обнимающий юную красавицу, с нижеследующим двустишием:
В любовную игру, о братья, Способен день и ночь играть я.
Второй ковер изображал мужчину лет тридцати с прелестной особой и сопровождался такой надписью:
И я, друзья мои, не скрою,
Частенько занят сей игрою.
На третьем были вышиты мужчина и женщина средних лет:
Я, други, правду не скрываю,
Когда могу, тогда играю.
Экспозицию завершало изображение седого старика со старухой. Он воздевал руки к небу и восклицал:
О, милосердный наш Творец!
Ужель я больше не игрец?
[4, с. 240]
Салоны скандально знаменитой куртизанки Нинон де Ланкло и короля бурлеска Поля Скаррона были наиболее пикантны в царящих там манерах поведения и образа мысли.
Нинон не скрывала, что ни во что не верит [4, с. 216], что всякая религия является результатом воображения, и во всем этом нет никакой правды [Там же, с. 213]. Хозяйку дома на улице де Турнель обвиняли в том, будто она заражает вольнодумством придворную молодежь [Там же, с. 219], ибо здесь обсуждали идеи Платона и Эпикура, Гассен-ди и Декарта, а вычурность поведения была лишь способом противопоставить себя всему общепринятому.
Современники называли старика Скаррона «неисправимым чудаком» [Там же, с. 228]. Вся его жизнь была чередой скандалов и несураз-
о.
о
о
о ф
о" -о ^
ностей, сплетен и пересудов. Будучи молодым аббатом, он, намазав тело ¡2 у ^ медом и вывалявшись в пуху, продефилировал в таком виде по ули- ^ | цам г. Манса во время карнавального шествия. Но шутник не учел ^ з ° степень любопытства горожанок, которые решили ощипать чудови- ^ ^ ще, дабы узнать, кто за ним скрывается. От неминуемого позора могло § е^ спасти только бегство [5, с. VI]. Вскоре страшная болезнь превратила ^ * тридцатилетнего красавца и ловеласа в разбитого параличом калеку: о «...у него отнялись все члены, кроме языка... он сидит на стуле, укры- ^ тый сверху, и может двигать только пальцами, в которых держит палочку, чтобы иметь возможность почесываться; видом своим на волокиту отнюдь не похож. Это не мешает ему то и дело отпускать шутки, хотя боли почти никогда его не покидают; следует, пожалуй, считать чудом нашего века, чтобы человек в подобном состоянии, к тому же еще и бедняк, мог так смеяться, как он» [4, с. 229]. Такое жизнелюбие в сочетании с литературным дарованием и искрометным умом явило миру одного из самых блестящих представителей бурлеска. Он писал комедии и рассказы, шутливые газетные заметки и стихи.
В сочинении «Тифон, или Гигантомахия» (1644 г.) миф о междоусобице богов с титанами буквально вывернут наизнанку. Жизнь на Олимпе идет своим чередом. Старый волокита Юпитер в порыве гнева мечет гром и молнии, подсыпая время от времени порох в свою старую пищаль. Его жена Юнона не может справиться с приступами ревности, поэтому постоянно подслушивает и подсматривает. Бахус, как и положено, не просыхает от вина. Размеренная жизнь бессмертных в одночасье нарушается предерзостным поступком титанов. Один из них, Тифон, швыряет мяч в небеса, которым разбивает множество всяческой посуды в серванте. Боги в негодовании посылают к великанам Меркурия. Однако на «парламентария» обрушилась такая отборная брань, что им овладел нешуточный страх. Жители Олимпа, потерпев поражение, спасаются бегством и, чтобы не быть узнанными, вынуждены сменить свою внешность. Юпитер обернулся бараном,
Юнона, верная жена, Вдруг превращается в корову, А Бахус, бог вина, - в козла, А Аполлон - в ворону. Мом в обезьяну нарядился, Марс в зайца перевоплотился, Вулкан наш также изменился, В теленка он преобразился, Нептун стал вдруг с борзою схож, Меркурий с аистом похож1.
[5, с. XV]
о. Весь этот паноптикум просит помощи у Геркулеса, который и побеж-
и дает титанов-бунтовщиков.
к Пьер Скаррон высмеивал всех и вся. Его сочинения пробуждали дух
Л неуважения к существующим авторитетам, традиционным взглядам
о
^ и нормам поведения, к устаревшим понятиям чести:
со
Поковырять в зубах - мне первая отрада. Когда зубов лишусь, и жизни мне не надо.
Люблю я лук, люблю чеснок, И если маменькин сынок, Изнеженный молокососик, Спесиво свой наморщит носик И понесет к нему платок: «Фи! Что за мерзкая вонища!», -Ему я тотчас нос утру: Мне по нутру простая пища, Зато мне спесь не по нутру.
Поковырять в зубах - мне первая отрада. Когда зубов лишусь, и жизни мне не надо.
Доволен я своей судьбой. Живу, как человек простой, Я по-простецки, без амбиций. А ежели быть важной птицей, Чуть что, поплатишься башкой. Иду проторенной дорожкой И счастлив от того стократ, Что родился я мелкой сошкой, Что я не принц и не прелат.
Поковырять в зубах - мне первая отрада. Когда зубов лишусь, и жизни мне не надо.
Когда в конце концов поймешь, Что рано ль, поздно ли пойдешь Ты на обед червям могильным (Во рву ли, в склепе ли фамильном), То эта мысль - как в сердце нож. А если так, то неужели Мне из-за пары оплеух, Во имя чести на дуэли, Досрочно испустить свой дух?
Поковырять в зубах - мне первая отрада. Когда зубов лишусь, и жизни мне не надо.
Ответьте на вопрос мне вы, Неустрашимые, как львы, Глупцы, влюбленные в дуэли: Неужто вам и в самом деле Щека дороже головы? Не лезь в сраженья, жив покуда. Пред тем, как искушать судьбу, Спросить покойников не худо: Приятно ль им лежать в гробу?
О -о гм - О.
О
Поковырять в зубах - мне первая отрада. Когда зубов лишусь, и жизни мне не надо
[3, с. 111-112].
Общества несчастного калеки добивались не только собратья по перу, но и видные государственные деятели, знатные особы, золотая молодежь, весь столичный бомонд. Его домогательства принимали самые блистательные женщины Парижа, которых он одаривал драгоценными безделушками, тратя на это все свои гонорары. Писатель поражал своих современников неординарностью мысли и поведения, шквалом острот и неиссякаемым жизнелюбием.
Только однажды Поль Скаррон заставил рыдать весь столичный бомонд, когда во время траурной церемонии была зачитана эпитафия, которую поэт предусмотрительно сочинил на день своей кончины:
Кто здесь вкушает вечный сон, Заслуживает состраданья, Сменив комизма жизни трон На смерти вечное изгнанье.
Не нарушай его покой. Впервые спит он безмятежно, Над смертью хохоча немой, Шутил он с нею безнадежно1.
В кабачках и трактирах «Маленький дьявол», «Сосновая шишка», «Железный крест», «Белый баран» и др. собиралась самая разношерстная публика: придворные поэты и стихоплеты, высокопоставленные чиновники и шансонье, юристы и золотая молодежь. Здесь все чувствовали себя непринужденно, обсуждали поэзию, вопросы философии, политику и без оглядки отрицали бессмертие души. Серьезные разговоры сопровождались нешуточными попойками, буйными оргиями.
[5, с. XIV]
j
fz
о. Францисканец Жан Буше, глядя на все это, сокрушался: «О, несчаст-t ный и порочный век! Век, который можно назвать веком Эпикура, еще œ более презренный, чем этот подлец. О, порочные нравы! О, торжествую-jf щее свободомыслие!» [1, с. 63].
8 Все те, кто помыслами, словом, поведением противостоял официаль-
m но установленным общепринятым нормам, причислялись неистовыми поборниками закона и веры к либертинам, вольнодумцам.
Библиографический список
1. Быховский Б.Э. Гассенди. М., 1974.
2. Гассенди П. Сочинения. Т. I. М., 1966.
3. Скаррон П. Стансы с зубочисткой / Пер. М. Донского // Колесо Фортуны. Из европейской поэзии XVII в. М., 1989. С. 111-115.
4. Таллеман де Рео. Занимательные истории. Л., 1974.
5. Швыров А.В. Очерк жизни и деятельности Скаррона // Скаррон. Комический роман. СПб., 1902. С. I-XVIII.
6. Cardinal de Richelieu. Testament politique. Paris, 1974.
7. Lacroix P. XVII siècle. Lettres, science et arts. Paris, 1882.
8. Le ministre d'Estat flambé // Les oeuvres libertines de Cyrano de Bergerac. Paris, 1921. Vol. II. P. 238-239.
9. Perrens F.G. Les libertins en France au XVII siècle. Paris, 1899.
10. Roger J. XVIIe siècle français. Le Grand Siècle. Paris, 1962.
11. Tenenti O. Hérésies et sociétés dans l'Europe pré-industrielle 11e -18e siècle // Communications et debats du Coloque de Royaumont présentés par Jacques Le Goff. Paris, 1968.
12. Zuber R. Libertinage et hummanisme: une rencontre difficile; Couton G. Libertinage et apologétique: les Pensées de Pascal contre la thèse de brois imposteurs; Rétat P. Libertinage et hétérodoxie: Pierre Bayle; Toconne B. Aspects de la pensée libertine à la fin du XVII siècle: le cas de Claude Gilbert // Le XVIIe siècle. № 127. Avril-Juin. Paris, 1980.
