УДК 261.6
О МОЛЕННОЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ ФУНКЦИЯХ ПРАВОСЛАВНОЙ ИКОНЫ
В.С .Кутковой
ABOUT WORSHIP AND EDUCATIONAL FUNCTIONS OF ORTHODOX ICONS
V.S.Kutkovoi
Политехнический институт НовГУ, ugo07@yandex.ru
Статья посвящена выяснению взгляда Церкви на соотношение моленной и воспитательной функций иконы, анализируются ошибочные подходы к данной проблеме.
Ключевые слова: Православие, духовность, икона, иконопочитание, дидактика, молитва
The aricle is devoted to clarifying the view of the Church on correlation of worship and educational functions of icons. Erroneous approaches to this problem are analyzed.
Keywords: Orthodoxy, spirituality, icon, veneration of icons, didactics, prayer
Если задаться концептуальными вопросами «что?», «как?» и «зачем?», стоящими перед каждым исследователем, начинающим анализировать тот или иной предмет, явление, проблему, то нашей теме будет соответствовать последний — «зачем?». Он подразумевает прежде всего объяснение того, как взаимодействует икона с теми, для кого она предназначена, для чего она нужна и в каком качестве икона воспринимается верующими. Это крайне важно для Церкви. Исторически сложилось так, что фактор восприятия сакрального образа у разных народов оказался далеко не одинаковым. «Христианское благочестие грекоязыч-ных стран было укоренено в традиции, согласно кото -рой религиозное изображение занимало обязательное место в богослужении, в то время как сирийское или армянское христианство, не воспринимая изображение враждебно, не имело тенденции делать образ объектом поклонения, а воспринимало его с чисто дидактиче-
ской стороны, как простую иллюстрацию Писания», — отмечает протопресвитер Иоанн Мейендорф [1]. Не потому ли вирус монофизитства прижился именно в сирийской и армянской церквах?
Западная Европа, известная активным возрождением античного культурного наследия, а до того прислушивающаяся к мнению святых Отцов право -славного Востока, в вопросе понимания сакрального образа, как ни странно, последовала в фарватере сирийского и армянского христианства. Общеизвестна фраза, сказанная папой Григорием Великим: «Икона — Библия для неграмотных». Византия против подобной формулы принципиально не возражала, осо-бенно в раннехристианский период, когда в храмы хлынул поток неграмотных простолюдинов, однако она не могла ограничиться только дидактикой. Факт обучения неофита при посредстве иконы не отрицается до сих пор, но можно ли сказать, что только этим и
ограничивается предназначение православной иконы? С такой ролью успешно справится и религиозная живопись. А для грамотных членов Церкви икона не нужна?! К тому же массовое воцерковление не может длиться веками. Лишь католики продолжают придерживаться означенной сентенции, правда, добавив к ней декоративно-эстетическую функцию церковного образа.
«По мере приближения к Новым временам богословское просвещение выступает на первый план. Предметом изображения становится не ипостатиче-ское присутствие, а богословское назидание. Икона уже не представляет персонажи, а иллюстрирует черты», — описывает француз А.Безансон отношение к иконе в России [2]. Современный философ и богослов М.В.Васина проницательно отмечает: «Назидание и призыв к набожности, будучи основными параметрами образа, вычеркнули из церковной памяти христо-логические распри по поводу икон в Византии. Так произошло перерождение богословия образа вначале в риторику, а потом и в эстетику» [3]. Святые Отцы говорили, конечно, о педагогическо-воспоминательной функции иконы, но говорили и нечто другое. Сам догмат иконопочитания свидетельствует о связи молящегося человека с тем, к кому он обращается. Потому образу и воздается честь, что она восходит к первообразу. Разве догмат утверждает нечто о нравоучениях с помощью иконы? Преподобный Феодор Студит писал: «Так же как и всякий человек, даже самый совершенный, нуждается в книге Евангелия, так же обстоит дело и с образом, который ему соответствует» (курсив мой. — В.К.) [4]. Приведу еще один пример. Преподобный Иоанн Дамаскин посчитал недостаточной функцию иконы в виде книги для неграмотных. Ему икона нужна была для созерцания и принятия в душу славы Божией [5].
Но сегодня появились адепты противоположной точки зрения. Так, у профессора Московской Духовной академии Николая Константиновича Гаврюшина читаем: «В отношении содержания иконописи он (епископ Анатолий Мартыновский. — В.К.) менее придирчив. Признавая, что главная цель иконописания — вероучи-тельная». И далее профессор полностью солидаризируется с мнением епископа Анатолия, подвергая своих оппонентов бескомпромиссной критике. Он считает, что если главная роль иконы не назидание, тогда «придется сказать то же самое и о литургическом чтении Священного Писания... И тогда мы логически перейдем к "ну-минозному" или "имагинативному Абсолюту"» [6].
В нашей Церкви вряд ли найдется человек, с порога отрицающий вероучительную функцию иконы. Вопрос состоит лишь в том, для чего икона предназначена в первую очередь. Ведь совершенно иной взгляд, нежели у Гаврюшина и у епископа Анатолия, мы встречаем у известных иерархов и священников Русской Православной Церкви.
Например, митрополит Стефан Яворский четвертым положением в главе «Догмат о святых иконах» своего трактата «Камень веры» записал: «Иконы, или образы, нужны для того, чтобы явить, познать далекие, неприсущие, отстоящие и тайные вещи, и помнить о них» [7]. Слово «тайные» на греческом языке звучит
«мистические». «Познать далекие, неприсущие, отстоящие и тайные вещи» означает ни что иное как Бо-гопознание. А оно не забываемо, если состоялось.
Другой профессор Московской духовной академии протоиерей Александр Шаргунов отмечает: «Целуя наши святыни, мы должны прежде всего припадать к тайнам нашей веры, которые открывает нам образ Пречистой. Пока не будет этого, самые чудотворные иконы будут только "мемориальными досками"» [8].
Почему мы не должны верить митрополиту Стефану и протоиерею Александру Шаргунову, а обязаны верить епископу Анатолию (Мартыновскому) и его современному последователю Гаврюшину? Не совсем ясно: чем у последних позиция отличается от армянских и сирийских монофизитов? Для православных было бы вопиюще ненормально использовать икону в качестве дидактического пособия и забыть, что перед ней человеку еще необходимо и молиться, а значит, общаться с первообразом, при посредстве чего познавать Христа, Его Матерь и святых, в зависимости от того, чья икона находится перед молящимся.
Если моленный образ является в первую очередь дидактическим пособием, то, пользуясь логикой Гаврюшина и продолжая его мысль, «придется сказать то же самое и о литургическом чтении Священного Писания. И тогда мы логически перейдем к» подозрению приверженцев подобных воззрений в банальных симпатиях к толстовству.
Но вряд ли автор обстоятельного труда «Русское богословие» согласится быть толстовцем. Однако путь-то он своими утверждениями прокладывает именно к оправданию толстовского учения, анафе-матствованного Святейшим Синодом.
Данный феномен имеет свою историю.
В философском аспекте дидактизм особенно активно начинает проявляться в конце XVIII и в течение Х1Х столетий с влиянием на русскую мысль вольфианства и кантианства1, чем и объяснима позиция епископа Анатолия (Мартыновского). Сегодня стала довольно известна так называемая постмодернистская «новая дидактика». Смысл ее состоит в том, что в обиход литературы умышленно вводится преизбыток текста, и возникает нечто вроде впечатления от пересказа стихотворения прозой. Подобная «мода» исследователями связывается с определенной манерой преподавателей западных университетов читать свои лекции. Постмодернисты осмыслили эту данность как прием и ввели в литературную жизнь.
Но стоит ли означенные феномены, чуждые православному самосознанию, вводить в богословие сакрального образа, а тем более в иконописа-ние? Ведь в данном случае настоящая православная дидактика — вовсе не мелочная нотация, не натаскивание неофита в вопросах веры при помощи религиозной «наглядной агитации», а тонкое богословское раскрытие христианских истин через поиск и нахождение эквивалентных им изобразительных форм.
Однако с наступлением в Русской Церкви кризисных явлений такая высокая дидактика превраща-
лась просто в религиозную нравоучительность. Приведу один неоспоримый факт: увлекаясь именно повышенной назидательностью, иконопись как «богословие в красках» благополучно себя похоронила. Поучительность в иконографии возникла под напором западных влияний в XVI веке (вспомним хотя бы весьма показательный для нашего случая памятник — четырехчастную икону из Благовещенского собора Московского Кремля; вот где изографы «онаглядили» самые сложные богословские смыслы, о которых святые Отцы советовали молчать).
И такой способ назидания все больше нарастал «к Новым временам», о чем говорил Безансон.
Но что в итоге? Исчезла цельность впечатления от образа. Глубокий символизм древних изображений отныне растворяется во множестве бытовых и дидактических деталей, коим несть числа. Теряется эквивалентность изобразительных форм богословскому содержанию. Наглядным примером служит икона «Акафист Сретению Господню» из Костромы [9]. Каноничная сцена Сретения здесь дополнена сторонними мотивами, представляющими собой определенный набор нравоучений. Так, внизу иконы отображены адские муки еретиков и других грешников. В левом нижнем углу изображен старец Симеон за писанием пророчества, а в правом — Ангел, свидетельствующий об исполнении этого пророчества. Вверху слева Ангел предсказывает предстоящие Богородице страдания. Композицию венчает (для православных — иконографически еретический) образ Саваофа (кстати, возникший в иконописи тоже по дидактическим причинам). Саваоф восседает на Престоле и посылает Святого Духа в виде голубя на Бо-гомладенца, принятого Симеоном, а Богомладенец как бы «перенаправляет» Духа на мучеников ада. Обо всем иконописец рассказал с такими подробностями, лучше которых трудно что-то представить, если их использовать в назидательных целях. Вот уж воистину икона превратилась в книгу для неграмотных, фактически в прямом смысле! Лучше ее и быть не может. Но где же та высота философии и богословия, коими отличалась русская иконопись в свой «золотой период»? Ничего другого мы не видим, кроме заурядного «литературного суррогата», как охарактеризовал означенный тип образов протоиерей Георгий Флоровский.
Повторим: никто не отрицает вероучительной роли живописного образа. Более того, следует обратить внимание на многочисленность в Церкви воспо-минательных икон, не претендующих на моленную функцию. В качестве примера можно взять изображения скачущих на конях святых Георгия и Димитрия Солунского, Бориса и Глеба, Евстафия Плакиды, а также иконы «Страшный Суд», «Чудо от иконы Знамение» (искусствоведы переименовали ее в «Битву новгородцев с суздальцами»), «Огненное восхождение пророка Илии на небо» и некоторые другие. Причем необходимо четко различать данный тип икон с моленными образами. В противном случае возникают такие курьезы, об одном из которых устно рассказывал епископ Балтийский Серафим. Он явился
свидетелем случая, когда одна из прихожанок, подойдя к иконе «Чудо святого Георгия о змие», приложилась губами к изображению дракона. Будем объективны. На ком здесь лежит больше вины: на этой прихожанке или на том, кто положил данную икону на аналой? Ведь существуют ростовые и поясные изображения прославленного великомученика, обращенные непосредственно к молящемуся человеку, и они без змия.
В заключение скажем: само слово «иконопочи-тание» логично отвечает на вопрос «зачем?», соответствующий нашей теме, ибо иконопочитание естественно подразумевает понятие «память»: почитать личность и ее изображение можно лишь того, кого помнишь. А память передается церковным преданием через научение неофита, то есть через передачу определенного знания. И тогда икона представляет собой не просто специфический дидактический учебник, но является хранительницей исторической памяти, духовного знания, церковного и художественного опыта. Не случайно же каноничный иконостас имеет целый чин (праздничный) образов дидактического характера и в то же время чины моленного назначения (Деисис, местный, пророческий и праотеческий ряды). Догмат иконопочитания свидетельствует о молитвенной связи человека при посредстве образа с первообразом. Следовательно, догмат знаменует и веру православных христиан в такую связь. Без этого трудно представить действие Святого Духа через икону. Что, в свою очередь, фундирует ее богослужебную роль.
Отсюда может быть сделан лишь один вывод: у Церкви есть свой устоявшийся взгляд на соотношение моленной и воспитательной функций иконы. Вносить нечто новое или переставлять акценты в нем по своему разумению, на наш взгляд, будет делом напрасным и даже вредным, как для науки, так тем более для самой Церкви.
Примечание
1. Здесь достаточно назвать труды Хр.Вольфа «Логика, или Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды» (СПб., 1765) и И.Канта «Антропологическая дидактика» (Сочинения. Т. 6. М., 1966).
1. Мейендорф Иоанн, прот. Иисус Христос в восточном православном богословии / Пер. с англ. свящ. Олег Да-выденков, при уч. Л. А. Успенской. М., 2000. С. 193.
2. Безансон Ален. Запретный образ. Интеллектуальная история иконоборчества. М., 1999. С. 150.
3. Из письма М.В.Васиной к автору.
4. Цит. по: Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. Париж, 1989. С. 169. У самого Успенского сноска на: P.G. 99, 1537D.
5. Подробней см.: Иоанн Дамаскин, преподобный. Три защитительных слова против порицающих святые иконы или изображения. СПб., 1893. Репринт: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993. С. 29-30.
6. Гаврюшин Н.К. Вехи русской иконологии // Русское богословие. Очерки и портреты. Нижний Новгород, 2011. С. 71.
7. Стефан Яворский, митрополит Рязанский и Муромский. Камень веры. СПб., 2010. С. 34.
8. Шаргунов Александр, протоиерей. Наши иконы — не «мемориальные доски» [Электр. ресурс]. URL: http://ruskline.ru/news_rl/2014/08/08/nashi_ikony_ne_memo rialnye_doski/ (дата обращения 12.11.2014).
9. Первая треть XIX века. Костромской музей. Кат. №№ 277.
References
1. Meyendorf Ioann, prot. Christ in Eastern Christian Thought. Crestwood, N.-Y., SVS Press, 1975. (Russ. Ed.: Iisus Khristos v vostochnom pravoslavnom bogoslovii. Moscow, 2000, p. 193).
2. Bezanson Alen. Zapretnyy obraz. Intellektual'naya istoriya ikonoborchestva [Forbidden image. Intellectual history of iconoclasm]. Moscow, 1999, p. 150.
3. Iz pis'ma M.V. Vasinoy k avtoru [A letter from M.V. Vasina to the author].
4. Cited by: Uspenskiy L.A. Bogoslovie ikony Pravoslavnoy Tserkvi [Theological icons of the Orthodox Church]. Parizh, 1989, p. 169.
5. Ioann Damaskin, prepodobnyy. Tri zashchititel'nykh slova protiv poritsayushchikh svyatye ikony ili izobrazheniya [Three defensive words against condemning the holy icons or images]. Saint Petersburg, 1893. Reprint: Svyato-Troitskaya Sergieva Lavra Publ., 1993, pp. 29-30.
6. Gavryushin N.K. Vekhi russkoy ikonologii [Milestones of Russian iconology]. Russkoe bogoslovie. Ocherki i portrety [Russian theology. Essays and portraits]. Nizhniy Novgorod, 2011, p. 71.
7. Stefan Yavorskiy, mitropolit Ryazanskiy i Muromskiy. Kamen' very [Rock of faith]. Saint Petersburg, 2010, p. 34.
8. Shargunov Aleksandr, protoierey. Nashi ikony — ne "memo-rial'nye doski" ["Our icons are not memorial plates"]. Available at: http://ruskline.ru/news_rl/2014/08/08/ nashiikonynememorialnyedoski/ (accessed 12.11.2014).
9. Pervaya tret' XIX veka. Kostromskoy muzey. Kat. no. 277 [The first third of the XIX century. Kostroma Museum. Cat. no. 277].