CC BY
26
Ю. Ю. Крылов
О МАРГИНАЛЬНЫХ ФОНОЛОГИЧЕСКИХ СУБСИСТЕМАХ
Поскольку слоги простейшей структуры (такие, как CV (C)) имеются в языках любой типологии, заимствование слов с простой слоговой структурой не ведет к образованию фонологически маргинальных слов лексики, если, конечно, при этом не заимствуются иноязычные звуки. Они, как правило, легко усваиваются и становятся практически неотличимыми от собственной лексики. Для того чтобы обнаружить их иноязычное происхождение, могут потребоваться серьезные этимологические изыскания.
Чем меньше различие между языками с точки зрения их фонологической типологии, тем безболезненнее происходит процесс заимствования. Например, весьма обильные заимствования во вьетнамском языке из китайского не оказали влияния на фонологическую типологию этого языка, поскольку оба они являются слоговыми (то же самое происходит при заимствовании индоевропейскими языками друг у друга, поскольку все они неслоговые). Вместе с тем, наличие огромного количества общих слов в китайском и вьетнамском языках привело даже к тому, что вплоть до середины ХХ в. вьетнамский ошибочно относили к китайско-тибетской языковой семье, считая все уцелевшие в нем австроазиатские элементы влиянием мон-кхмерского субстрата. Этот миф был развеян А.-Ж. Одрикуром лишь в 1953 г.1
Естественно, определенная часть заимствованных слов может изначально вполне соответствовать фонологическому стандарту заимствовавшего их языка — и это обстоятельство даже способствует их заимствованию. Определенные фонотактические ограничения (разные у каждого языка) обусловливают необходимость ассимиляции заимствований, иногда сразу же в процессе заимствования, но часто и спустя некоторое время. В результате ассимиляции в сознании носителей языка заимствованные слова перестают отличаться от их собственных2.
В кхмерском многие этимологически двусложные слова индийского происхождения сократились до привычных односложных3, чтобы затем полноправно участвовать в словообразовательных процессах4 в качестве материала для образования полуторасложных слов путем инфиксации: инд. kavya кхм. ka:p «писать стихи» ^ k-omn-a:p «стихотворение»; инд. coda кхм. caot «задавать задачу» c-omn-aot «задача»; инд. kenda кхм. kaen «мобилизовать» k-omn-aen «мобилизация»; инд. sloka кхм. slaok «лозунг» ^ s-om-laok «то же» и т. п. Единственным напоминанием об их происхождении остается, и то не всегда, необычное написание, например, с использованием знаков этимологических звонких и придыхательных или графических кластеров в качестве конечных согласных.
Напротив, многосложные (более чем односложные) заимствования из неслоговых индоевропейских языков (французского, английского, санскрита, пали), оставшиеся многосложными, в мон-кхмерских, тайских, бирманском языках в большинстве случаев образуют маргинальные субсистемы.
В языках, где недостаточно ассимилированные заимствования из иносистемных языков составляют значительную часть словаря, например, китайские заимствования
© Ю. Ю. Крылов, 2009
в японском или индийские в кхмерском, они образуют довольно автономные фонологические субсистемы, в значительной степени сохраняя типологические черты языка-источника и все еще оставаясь чуждыми или, по крайней мере, отличаясь от фонологического стандарта заимствовавшего их языка. Их инородность может ощущаться в разной степени, в зависимости от типологических и фонологических различий между двумя языками, а также от ассимилятивных способностей заимствующего языка. В японском отмечается наличие даже трех фонологических субсистем — собственно японской, сино-японской (Sino-Japanese) и англо-японской, в то время как «существование единой фонологической системы японского языка неочевидно»5.
Почему приходится заострять внимание на этой проблеме? Ведь заимствования имеются во всех языках, и многие из них, даже те, с которыми мы сталкиваемся чуть ли не ежедневно, для значительной части населения остаются маргинальными, чужеродными (о чем нередко свидетельствует и неправильное их произношение). Какое отношение имеет это к фонологической типологии?
Дело в том, что проводя сравнительно-сопоставительные исследования, в том числе типологические, не всегда учитывают фонологическую автономность и известную инородность заимствованной лексики, а это существенно — и, безусловно, негативно — влияет на результаты исследования.
Например, выводы о невозможности ресиллабации в японском языке были сделаны именно на основании примеров из маргинальной субсистемы, таких как кап-?1 «простой» (ср. собств. япон. ка-ш «краб»)6. Сюда можно добавить и другие аналогичные пары: 1ап-?1 «зачёт» — 1а-ш «долина», пап-?1 «южная широта — па-ш «что» и т. п.7 Но дело не в коли -честве примеров, а в том, что сопоставление таких пар некорректно — примерно в той же степени, в какой некорректно было бы говорить о мягких [ж'] и [ш'] в русском языке, ссылаясь на заимствованные из французского жюри и парашют8, поскольку кап?1, 1ап?1, пап?1 — китайские заимствования, а каш, 1аш, паш — собственно японские слова. Первые состоят из двух морфов (отсюда и потребность в гортанной смычке), вторые — простые, непроизводные слова.
Единственный вывод, который правомерно сделать на основании данных примеров, заключается в том, что в сино-японской субсистеме японского языка существует запрет на ресиллабацию, так же, как и в языке-источнике — китайском.
Различия между собственно японской и сино-японской субсистемами настолько значительны, что здесь можно говорить о двух различных фонологиях.
Разумеется, китайские заимствования в японском языке подверглись ассимиляции. Например, однослоги, имевшие в среднекитайском неносовые согласные завершения, превратились в двуслоги. Однако, «несмотря на естественные процессы ассимиляции, слова китайского типа и европейские заимствования сохраняют своеобразие и в настоящее время. Они легко различимы. Типологические противопоставления в лексике осознаются японцами и имеют стилевую значимость»9. Заимствования из китайского продолжают сохранять и некоторые фонологические особенности по сравнению с собственно японскими словами.
В частности, среди особенностей канго (китайских заимствований) можно назвать наличие геминированных согласных в биномах (двуморфных словах) и долгих гласных (о, и), которые в собственно японских словах обнаруживаются главным образом в некоторых глагольных формах (ёаЫа, НаШе, каегб, deshб), а также в «наречиях, имеющих эмфатическое происхождение, и в ономатопоэтических словах»10 (аттап, уаррап, ттпа),
причем последние факультативно варьируют со стилистически нейтральными amari «слишком», yahari «все-таки», mina «все». Кроме того, именно среди канго можно обнаружить истинные дифтонги ai, ui, ei (фонетически [є:]).
Именно среди канго обнаруживается и неэмфатическая гортанная смычка (только в биномах, когда первый морф заканчивается на носовой, а второй начинается с гласного). Это как раз тот случай, который мы наблюдали в примерах kan?i, tan?i и т. п., использованных для доказательства отсутствия ресиллабации в японском языке.
Для собственно японской фонологии использование гортанной смычки, в особенности перед гласным, вообще не характерно (хотя после гласных в конце некоторых междометий она может употребляться, придавая им больше экспрессии). Японский язык вполне лояльно относится к зиянию, и примеры последовательностей двух, а то и трех гласных подряд в нем не редкость. Ср.: kao «лицо», kaeru «лягушка», ue «верх», aoi«синий» и т. п. Подчеркнем, что, во-первых, здесь речь не идет о дифтонгах — в собственно японских словах их не бывает11, во-вторых, что все приведенные собственно японские примеры, кроме ao-i, представляют собой простые, непроизводные многосложные слова.
Кстати, в отличие от китайского, при стечении гласных в составе бинома, первый элемент которого заканчивается гласным, а второй представляет собой неприкрытый слог, например, в словах hatsu-on «произношение», ko-en «парк», chu-i «внимание», которые мы искусственно делим дефисом, чтобы показать их морфологическую структуру, гортанной смычки не требуется, в чем можно усмотреть влияние собственно японской фонологии, т. е. результат ассимиляции.
Такое терпимое отношение к зиянию и неприкрытым слогам в любом другом языке свидетельствовало бы о возможности ресиллабации или, по крайней мере, о предрасположенности к ней. И если в японском действительные случаи ресиллабации немногочисленны и однотипны, то это объясняется лишь крайней редкостью конечных согласных. Практически, помимо упоминавшихся вариаций naN ~ nani «что» и -N12 ~ -nai (суффикс отрицания), можно привести очень немного примеров ресиллабации, но зато среди них — глагольная связка desu [dEs] -de-shita (прош. вр.) и суффикс вежливости -masu [mas] -ma-sen (отриц. форма). Как явствует даже из самих значений этих единиц, их частотность, особенно в разговорном языке, чрезвычайно высока.
Наконец, следует учитывать степень репрезентативности материала, представляемого в качестве аргумента в пользу какого-либо фонологического утверждения.
Имея перед собой образец японского текста, насыщенного канго, лишь изредка перемежающихся с собственно японскими аффиксами, что часто наблюдается, например, в названиях книг или газетных статей, вполне можно прийти к заключению, что японский является слоговым языком, поскольку слоговые и морфемные границы в основном совпадают и ресиллабация невозможна. Более того, каждый (или почти каждый) слог такого текста имеет значение, легко осознаваемое японцем (во многом, правда, благодаря иероглифике и контексту). Вот пример: kin-dai ni-hon-go no dai-ji-ten («Большой словарь современного японского языка»), содержащий 9 слогов, каждый из которых соответствует морфу. Вывод о слоговом характере будет справедлив, однако, лишь для данного фрагмента текста или — с большой натяжкой — для сино-японской субсистемы фонологии японского языка, но ни в коей мере не для японского языка как такового.
Подобным же образом, анализируя следующий образец кхмерского текста: pa-tha-ma?-vi-tjia khe:-ma-ra?-phia-sa: («Основы кхмерского языка», 10 слогов = 4 морфа), можно получить ложное представление о кхмерском языке, как допускающем ресиллабацию
(p@-thQm ~ pa-tha-ma?), многосложные морфы и многочисленные асемантические слоги, не говоря уже о грамматических особенностях такого текста. Однако и здесь мы имеем дело с маргинальной фонологической субсистемой, т. к. в приведенном фрагменте нет ни одного собственно кхмерского слова или морфа. Это либо индийские заимствования, либо новообразования, построенные по индийскому образцу и даже по индийским грамматическим нормам (определения предшествуют определяемым).
Приведенные примеры показывают, как превратно может быть истолкована фонология языка, если при ее анализе опираться на данные заимствованной лексики и отсюда делать далеко идущие выводы. В обоих случаях (японский — сино-японский, кхмерский — индо-кхмерский) мы сталкиваемся с необходимостью устранять противоречия между фонологическими системами, принадлежащими к разным типологическим классам.
На наш взгляд, идеальное изображение как кхмерской, так и японской фонологии возможно только в виде раздельных описаний каждой из субсистем, без попытки свести их воедино13. Потому что как раз единое и единообразное их описание неизбежно будет непоследовательным и эклектичным.
1 HaudricourtA.-G. La place du vietnamien dans les langues austroasiatique // BSLP 1953. Vol. 49. Pt.1. Р. 122-128.
2 Русские, например, в слове белуга уже не узнают тюркского балык «рыба» (ср. лезгинское балугъ [baluy]), чему способствует ложная ассоциация со словом белый и наличие в русском языке слов с «тем же суффиксом — ворюга, жадюга и т. п. Но севрюга — также тюркского происхождения.
3Martini F. De la reduction des mots sanskrits passes en Cambodgien // BSLP 1954. Vol. 50. Pt.1. Р. 244-261.
4 Сам по себе факт участия заимствований в словообразовании на новой языковой почве — вполне тривиален. Чтобы оценить неординарность того, что мы наблюдаем в кхмерском языке, следует учесть, что речь идет о весьма специфическом способе словообразования — инфиксации. Для того чтобы такой способ деривации стал возможен, заимствованному слову необходимо пройти полную фонологическую адаптацию, по меньшей мере — сокращение до однослога.
5 Wenck G. The phonemics of Japanese: Questions and attempts. Wiesbaden, 1966. P. 7.
6 Касевич В. Б. Труды по языкознанию. СПб., 2006. Т. 1. С. 140; Kassevitch V. B., Rybin V. V. Some aspects of Japanese phonology and morphology: Similarities to and differences from languages of Southeast Asia // Северо-Запад — Юго-Восток: Сев.-зап. междунар. науч. сессия по Юго-Восточной Азии. 16-18 июня 1998 г. СПб., 1998. С. 67.
7 А между тем выводы по поводу ресиллабации могли бы быть иными при сопоставлении nan — nani «что». В. М. Алпатов относит этот случай к единичным чередованиям: «N перед согласным, ni перед гласным и на конце глоссемы: naN.da «что» + связка, naN.to.na.ku «почему-то». В ряде глоссем чередования не происходит: nani.Noto “что?”, nani.ka “что-нибудь”. Иногда возможны оба варианта: naN.ra и nani. ra „какой-нибудь“» (АлпатовВ. М., Вардуль И. Ф., Старостин С. А. Грамматика японского языка: Введение, фонология, супрафонология, морфонология. М., 2000. С. 136).
8 Обратим внимание, с какой тщательностью стараются выговорить слово жюри именно с мягким ж ведущие всевозможных конкурсов (а ведь обычного человека не может вынудить к этому даже наличие мягкого знака: блажь, ложь, чушь, шью). Но тщательность в данном случае — синоним тщетности, т. к. для француза твердость / мягкость ж фонологически несущественна: разницу между jour [Zu.r] «день» и jure [Zy.r] «клянусь, присягаю» обеспечивают разные гласные.
9 Пашковский А. А. Особенности японской лексики // Вопросы японского языка. М., 1971. С. 180.
10 Борщевская М. Л., Самсонова Е. В. О влиянии лексических заимствований на фонологическую систему японского языка // Вопр. японского языка. М., 1971. С. 213.
11 Ср.: Рыбин В. В. Существуют ли дифтонги в современном японском языке? // VI междунар. конф. по языкам Дальнего Востока, ЮВА и Зап. Африки (25-28 сентября 2001 г.): мат-лы и тез. докл. СПб., 2001. С. 133-138. Признавая наличие истинных дифтонгов в сино-японской субсистеме и в то же время
трактуя фонетически те же самые последовательности гласных в собственно японском как бифонемы, мы рискуем подвергнуться критике за непоследовательность. Тем не менее, нельзя не признать, что не только фонотактика, но и фонемный состав рассматриваемых субсистем не идентичны.
12 С точки зрения традиционной японской фонологии N является самостоятельным слогом. Фонетически эта архифонема реализуется как носовой, ассимилируемый по месту образования с последующим согласным. Перед паузой это заднеязычный, факультативно варьирующий с назализацией предшествующего гласного. По-видимому, способность N перемещаться из сегментной в суперсегментную плоскость свидетельствует о его принадлежности предшествующему слогу.
В качестве аффикса отрицания, наряду с -nu и -nai, в некоторых словоформах N явно функционирует как начальнослоговой согласный, напр. іМК~ іМш^ ikaneba (ika-ne-ba) «если не идти», где -и- можно считать как вариантом -т, так и позиционной разновидностью ^. Головнин И. В. Грамматика современного японского языка. М., 1986. С. 136. Полная редукция u наблюдается в формах на -masu (ikmasen), реже в словоформах без -ma.su в заключительной (предикативной) позиции (ikan). Там же. С. 135.
13 Говорить о единой фонологической системе здесь едва ли возможно, т. к. в ряде случаев пришлось бы делать взаимоисключающие утверждения. Механическое объединение субсистем в единую «систему» было бы аналогично сложению, например, двух килограммов картофеля с двумя килограммами капусты (а это возможно, только если перевести их в килокалории).
