CC BY
220
ЛИНГВИСТИКА
УДК 811.161.1
О ГРАММАТИЧЕСКОМ СТАТУСЕ ДЕЕПРИЧАСТИЯ © 2010 г. Л.Р. Абдулхакова
Казанский госуниверситет laisanabdul@yandex.ru
Поступила в редакцию 20.04.2010
Материал памятников русского языка (Х11-ХХ вв.) свидетельствует об эволюции кратких форм действительного причастия от синкретичных образований до формирования деепричастия как самостоятельной грамматической категории, о статусе которой среди ученых продолжаются дискуссии.
Ключевые слова: история русского языка, части речи, деепричастия.
Дискуссия о грамматическом статусе деепричастия в русском литературном языке имеет давнюю традицию. Отсутствие единства в решении этого вопроса наблюдается на протяжении длительного времени вплоть до современных исследований по русскому языку.
Определение места деепричастия в грамматической системе русского языка, которое дают современные ученые, развивающие традиции своих предшественников, делит их на два противоположных лагеря. Наиболее распространенной стала точка зрения, согласно которой деепричастие является неспрягаемой формой глагола (Грамматика-1953; А.Н. Гвоздев), неличной формой глагола (А.А. Зализняк, И.Г. Милославский), атрибутивной (Грамматика-1970; Русская грамматика-1980).
Другие ученые, например А.Н. Тихонов, допускают возможность признания деепричастия самостоятельной частью речи, хотя и делают оговорки: «Лексико-грамматические свойства деепричастия не укладываются ни в рамки глагола, ни в рамки наречия. Они формируются как таковые на глагольном материале под сильным влиянием наречий. Это позволяет рассматривать их как особый разряд слов, хотя самостоятельность их весьма относительна» [8: 395].
Разнообразие мнений, высказывавшихся по поводу частеречного статуса деепричастия, связано с неоднозначным решением в научной литературе одного из основных вопросов грамматического строя языка - вопроса о частях речи. Несмотря на длительную историю его разработки, в современном языкознании по-прежнему нет единого понимания того, что считать частью речи,
как нет и единых принципов разграничения этих классов слов.
Невозможность «выделять грамматические разряды слов, руководствуясь каким-либо одним критерием - грамматической семантикой, формальными признаками или синтаксической функцией», отмечалась в разделе монографии «Основы построения описательной грамматики современного русского литературного языка» [5: 102]. Здесь было обращено внимание на то, что «части речи должны выделяться на основе комплекса признаков: морфологической специфики слова, его грамматической семантики и синтаксической функции» [5: 102]. Именно на основе учета такого комплекса в этой работе предполагалось выделение деепричастия в качестве отдельной части речи. Однако в дальнейшем эта классификация не получила развития.
Действительно, наиболее плодотворным и целесообразным представляется именно такой подход к выделению той или иной части речи, при котором принимается во внимание совокупность разных характеристик слова. По сути дела, именно он присутствует у большинства ученых, принимающих участие в дискуссиях по вопросу о классификации частей речи. Отличия заключаются лишь в том, что разные ученые выдвигают на первый план в определении части речи то одни, то другие ее признаки.
Проблема классификации частей речи осложняется еще и тем, что их система носит развивающийся характер. Ее состав постоянно и постепенно меняется, пополняясь новыми категориями. Их появление и необходимость опре-
делить их место в существующей системе частей речи вызывают очередную волну дискуссий, связанных с применением уже имеющихся критериев или выработкой новых.
Среди представителей разных подходов к проблеме выделения частей речи, которые принимают во внимание совокупность разных критериев, есть ряд ученых, рассматривающих деепричастие в качестве особой категории слов (А.А. Реформатский, М.В. Панов, А.Н. Савченко и др.). При этом акцентируются специфика грамматической семантики, особенности синтаксического употребления и неизменяемость формы деепричастия.
Действительно, в самом общем виде основными критериями, которые имеют существенное значение при характеристике любой части речи, можно считать единство формального облика, грамматического значения и синтаксических функций. «Вопросы формы для грамматики имеют первостепенное значение потому, что утверждать о наличии в данном языке той или иной грамматической категории можно лишь в том случае, когда имеется определенная система грамматических форм для выражения данного значения» [10: 9]. В процессе становления деепричастия выбор формы и ее стабилизация оказались теснейшим образом связанными с выражаемым этой формой значением, а также той функцией, которую она выполняла в контексте, поскольку «значение не только слов, но и грамматических форм этих слов, так же как и содержание грамматических конструкций, может быть понято только через призму их функционального использования» [11: 108].
Наиболее существенными факторами, на основании которых можно говорить о начавшемся выделении деепричастия в качестве самостоятельной грамматической категории, представляются грамматическое значение и синтаксические функции отдельных форм древнего причастия, послуживших источником новой категории слов.
В.В. Виноградов указывал: «Нет ничего в морфологии, чего нет или прежде не было в синтаксисе и лексике... В морфологических категориях происходят постоянные изменения соотношений, и импульсы, толчки к этим преобразованиям идут от синтаксиса» [1: 31]. Думаем, что это высказывание в полной мере может быть применено и к истории деепричастия.
Указание на изменение синтаксических функций именного действительного причастия как причину возникновения деепричастий находим в работах многих ученых, занимавшихся проблемой образования деепричастия как в рус-
ском, так и в других славянских языках (А.А. Потебня, Е.А. Истрина, Е.Ф. Карский, А.А. Шахматов и др.; В. Барнет, Р. Ружичка, Р. Вечерка, М. Деянова и др.). Так, М. Деянова рассматривает процесс возникновения деепричастия как межъязыковое явление, которое через процесс развития предложения, в конечном счете, связано с развитием мышления. С одной стороны, развитие потребностей общения и усложнения смыслового содержания обусловливало известное усложнение языковой единицы, которая находится в теснейшей связи с мыслительными формами, - предложения. С другой стороны, существовали стремление сохранить ясность и необходимость дифференцировать главное и второстепенное. Такое развитие приводило к распаду причастных конструкций и причастных предложений и возникновению деепричастия и атрибутивных конструкций. Тенденция к ясности в усложняющейся структуре предложения диктовала необходимость усиления противопоставленности между членами предложения и простым предложением. М. Деянова характеризует функциональное развитие деепричастия как медленный и постепенный процесс, начало которого можно обнаружить уже в старославянских памятниках [3].
Исходные функции именного действительного причастия, вслед за А.А. Потебней, определяются как атрибутивное и аппозитивное употребление. Второй тип был продуктивным и имел широкое и разнообразное проявление в славянских языках. Некоторые авторы наиболее частотной называют также адвербиальную функцию. Отмечается существование в старославянском языке «деепричастного причастия» [12], «адвербиального причастия» [6], причастия с функцией «предикативного обстоятельства» [7], что может быть расценено как отражение синкретизма древнего причастия в начальный период развития дифференциации между его краткими и полными формами.
Определение этих функций, а главное, их оценка учеными могут существенно различаться. В русистике дискуссии в основном связаны с выяснением того, какую роль в становлении деепричастий играли предикативная функция, а также выражение ими обстоятельственных значений. Для А.А. Шахматова переход причастия в деепричастие «возник на почве усиления предикативности причастия насчет его атрибутивности, он повел за собой переход деепричастия во второстепенное сказуемое» [9: 45]. В то же время ряд исследователей указывает на ослабление и даже утрату предикативной роли причастия в процессе его перехода в деепричастие:
«Предикативная функция действительных причастий в ходе истории русского языка была совсем утрачена» [2: 43].
Подобная пестрота мнений, как кажется, может быть связана с разным содержанием, которое вкладывается учеными в понятие ‘предикативность’. В одних случаях ‘предикативность’ понимается как способность той или иной формы выступать в предложении в качестве самостоятельного или однородного сказуемого. В других работах в это понятие включается и значение второстепенного сказуемого: «Факт видоизменения причастий в деепричастия не может быть понят как результат сосредоточения предикативности в глаголе, ибо деепричастия не потеряли способность выступать в функции сказуемого, а только специализировались на такой предикативной функции, которая отличается от предикативной функции глагола» [4: 176].
Таким образом, если признавать предикативной функцию второстепенного сказуемого, то можно говорить о ее развитии и закреплении в деепричастии, что способствовало еще большему его обособлению и функциональному противопоставлению основному сказуемому, выраженному личной формой глагола.
Другим важным компонентом синтаксического употребления деепричастия является его способность к обозначению различных обстоятельственных характеристик, сопровождавших основное действие. Оставляя в стороне дискуссию о первичности или вторичности предикативного и обстоятельственного значений, а также об их роли на ранних этапах обособления именного действительного причастия, следует обратить внимание на то, что уже по отношению к древнейшим славянским памятникам речь может идти о выражении именными образованиями не только значения второстепенного действия, но и его обстоятельственных признаков.
Таким образом, следует признать обстоятельственные значения, как и предикативные, достаточно древними, присущими формам, давшим начало деепричастию, уже на самых ранних этапах его истории.
Что касается процесса становления грамматической формы деепричастия, то он проходил значительно позже, чем проявились первые синтаксические предпосылки дифференциации именных и местоименных образований в рамках древнего синкретичного причастия. На то, что «деепричастная функция предшествовала возникновению деепричастной формы, т.е. образованию деепричастия как оформленной
морфологической формации», указывает и М. Деянова [3: 63]. Об этом говорит и терминологический разнобой при характеристике форм с нарушениями согласования, наблюдающийся в исследованиях, посвященных судьбе причастных форм в разных славянских языках. Факты большинства славянских языков свидетельствуют о ясной относительной хронологии двух процессов - функционального и формального обособления новой глагольной формы. Отсюда необходимо сделать заключение о направлении причинной зависимости между этими процессами - изменение синтаксических функций вело к образованию новой морфологической формы.
Предикативное употребление было свойственно, прежде всего, кратким формам именительного падежа разных чисел, поскольку именно они были непосредственно связаны с названием субъекта действия, выступавшим в качестве подлежащего. Первоначальная связь древнего причастия с подлежащим выражалась в необходимости согласования его форм с именем существительным, но их постепенный переход в сферу тяготения сказуемого приводил к утрате обязательного согласования. При этом сохранялась лишь смысловая связь между действием и его субъектом вне зависимости от того, каким это действие представляется - основным или второстепенным. Эта связь отражается и в нормах современного русского литературного языка.
Стабилизация деепричастных форм происходила в результате конкуренции параллельных образований с различными показателями. Каждый из грамматических синонимов непросто уступал свои позиции, находя для себя «ниши» в структуре стилистических и грамматических отношений, образуя новые синонимические ряды и давая тем самым импульс для дальнейшего развития.
Исходя из сказанного, представляется возможным рассматривать русское деепричастие в качестве самостоятельной грамматической категории (= части речи), которая характеризуется ярко выраженной синтаксической функцией, единством грамматической формы и грамматического значения, сформировавшимися в результате длительного исторического развития.
Список литературы
1. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1972.
2. Георгиева В.Л. История синтаксических явлений русского языка. М., 1968.
3. Деянова М. Към въпроса за развитието на деепричастието в славянските езице // Закономерно-
сти на развитието на славянските езици. София, 1977. С. 55-81.
4. Ломтев Т.П. Очерки по историческому синтаксису русского языка. М., 1956.
5. Основы построения описательной грамматики современного русского литературного языка. М., 1966.
6. Пешикан М. Неке напомене о развоjу активних партиципа у српско-хрватском jезику // Зб. фи-лол. и лингв., II. 1959. С. 92-104.
7. Руднев А.Г. Обособленные члены предложения в истории русского языка // Уч. зап. ЛГПИ им. Герцена. Т. 174. Л., 1959.
8. Тихонов А.Н. Современный русский язык (Морфемика. Словообразование. Морфология). М., 2002.
9. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. Л., 1941.
10. Ярцева В.Н. Проблемы языкового варьирования: исторический аспект // Языки мира: Проблемы языковой вариативности. М., 1990. С. 4-36.
11. Ярцева В.Н. Проблемы исторической грамматики: соотношение синхронии и диахронии // Филологические науки. 1977. № 6. С. 107-116.
12. Vecerka R. Syntax activnich participii v staroslovenstine. Praha, 1961.
ON THE GRAMMATICAL STATUS OF ADVERBIAL PARTICIPLES
A.R Abdulkhakova
The material from different Russian texts (12th - 20th centuries) demonstrates the evolution of the short forms of the active participle from syncretic formations to adverbial participle as an independent grammatical category. The discussions about its status still continue among researchers.
Keywords: Russian language history, parts of speech, adverbial participle.
