CC BY
60
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 38 (329).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 31. С. 102-107.
Н. А. Иванова
НАУКА КАК ПРАКТИКА
На примере этнографических исследований показаны эвристические возможности теории практик, позволяющей рассматривать науку как специфическую форму практики, в которой существенное значение имеют конструктивистский и фоновый характер производства знаний, опыт обращения с вещами, телесное измерение, темпоральный, индексальный, контекстуальный и трансэпистемологический аспекты.
Ключевые слова: наука, этнографические тивизм.
Современные социальные теории действия представлены двумя подходами. Один утверждает основополагающую роль субъекта, отводя фундаментальную роль сознанию и подменяя тем самым практическое отношение к миру умозрительной позицией наблюдателя. Другой, принимая идею Маркса о практике как производящей и воспроизводящей деятельности, говорит о фундаментальной роли социальной практики и полагает, что социальная жизнь в любых ее формах должна тематизироваться как сплетение многообразия практик, ситуационно расположенных в пространстве и времени1. При этом представители данного подхода ставят под сомнение ряд предпосылок. Во-первых, они полагают, что социальные взаимодействия несводимы к его когнитивному и нормативному характеру, считают, что социальный консенсус изначально воплощается в структурах дорефлексивного сознания, представляя собой паттерны восприятия. Во-вторых, отказываются от идеи предзаданного социального порядка, задавая новое видение социальной реальности, где первичной формой выступает повседневная среда, в результате чего общество предстает как совокупность рутинных действий.
Именно в рамках «прагматического поворота» предлагают свое видение теории практик В. В. Волков и О. В. Хархордин. Как стиль исследовательского мышления, а не набор теоретических построений, определяет теорию практик О. В. Хархордин. Он исходит из того, что теория практики, будучи сама формой практики, не объясняет, а интерпретирует, т. е. не дает причинно-следственных объяснений, а обеспечивает новое понимание того, что происходит2. Доказательством зрелости данного стиля исследований является
исследования, теория практик, фон, конструк-
появление работ, где присутствуют понятия ‘фон’ или ‘задний план’, заменяющие собой метафору ‘контекст’. При этом между понятиями ‘фон’ и ‘контекст’ существует как сходство, так и различие. Последнее проявляется в том, что если ссылка на контекст дает панорамное видение, то понятие ‘фона’ отсылает к видению глубинному. Сходство же состоит в критике классической теории истины как соответствия. Понятия ‘фон’ и ‘контекст’ заменяют процедуры верификации и фальсификации, предложенные в рамках позитивистской программы, и призваны указать на место, где происходит само уподобление вещей и идей. Подобно понятию ‘контекст’, указывающему на существование некоторого предзнания, обеспечивающего понимание, понятие ‘фон’ указывает на «обычно неарти-кулируемые предпосылки речи и интенцио-нальной коммуникации»3.
Применительно к науке идея фонового характера познавательной деятельности те-матизирована в известной работе М. Полани, который утверждал, что «в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно»4. Он полагал, что наука, с одной стороны, опирается на опыт, с другой, опора на опыт «определяется возможностями личностного знания»4. Личностное знание представлено в свою очередь структурой умений, которые, как практические навыки, есть ряд правил и норм, как правило, не известных человеку, совершающему само действие. Классическим примерами являются плавание и езда на велосипеде. Как утверждает М. Полани, умения не могут быть полностью объяснены аналитически, т. е. их невозможно передать в форме предписаний. Умения, правила которых скрыты и не подлежат точной фор-
мализации, могут передаваться путем ситуации «лицом-к-лицу», путем личного примера. Овладение навыками на основе примера отсылает нас к роли авторитета или отдельной личности. В парадигме М. Полани возможность стать экспертом связана не столько с овладением инструкций, сколько представляет собой результат «следования примеру в непосредственном личном контакте». Что касается более широкого философского контекста, то на двойственный характер ссылок на авторитет указал в герменевтической традиции Х.-Г. Гадамер. Авторитет, в случае если он занимает место собственных рассуждений и трактуется как противоположность свободе и разуму, подлежит критике. Однако это не исключает возможность понимания авторитета как источника истины. Принадлежа личности, авторитет имеет своим основанием не только отказ от разума и акт подчинения, но также акт признания, проявляющийся в «осознании того, что личность превосходит нас умом и остротою суждения, а значит, ее суждения важнее наших, то есть обладают большим достоинством чем наши собствен-ные»5. Отличие между позициями М. Полани и Х.-Г. Гадамером в трактовке роли личности и авторитета состоит в том, что крупнейший представитель герменевтической традиции полагает: «...признание авторитета всегда связано с допущением, что обусловленные им высказывания не носят неразумно-произвольный характера, но в принципе доступны для понимания <...>, например, путем выдвижения разумных оснований»6. М. Полани же исходит из предположения о принципиальной невозможности аналитической формализации имеющегося у личности знания. Именно признание невозможности полной экспликации существующих установлений потребовало от Х.-Г. Гадамера обращения к роли традиции, предложив рассматривать ее не как ограничивающий предрассудок, а как неотъемлемое условие понимания помимо доводов разума. В итоге следует предположить, что фоновый характер научной практики принимает форму неявного личностного знания, авторитета и традиции.
Разрабатывая собственное видение теории практик, В. В. Волков предлагает рассматривать социальную динамику как изменение фоновых практик посредством трех способов: артикуляции, реконфигурации и заимствования7. Под артикуляцией понима-
ется процесс «наименования» способа или стиля действия, в результате чего он приобретает нормативный характер и получает распространение. Примером можно считать современные попытки сформулировать требования к профессиональным сообществам в рамках Европейской Хартии исследователей, содержащей общие принципы и требования к исследователям, работодателям и субсидирующим организациям8. О реконфигурации можно говорить, когда практика или ее отдельные аспекты, будучи периферийными, становятся центральными. Примером может служить процесс Пастеризации Франции, описанный в лабораторных исследования Б. Латура, показавший, как научные практики, будучи перенесенными во внешний мир, способствовали его кардинальной трансфор-мации9. Заимствование есть перенос практик из одного контекста в другой. Примером может служить американский проект «академического капитализма», предложенный в 90-е годы прошлого века и вызывающий в настоящее время неоднозначную реак-цию10. В результате современное образовательное пространство предстает как поле с двумя полюсами: с одной стороны, вузы, ориентированные на конъюнктуру и заинтересованные в экономическом либерализме, с другой - вузы, характеризующиеся традиционализмом11. Как замечает В. Г. Горохов, «в новом мире “академического капитализма” не остается места для классической роли профессора и ученого»12. Опираясь в качестве концептуальной схемы на взгляды М. Вебера, а также национальные особенности российской системы образования, В. Г. Горохов указывает на существование двух традиций в подготовке научных кадров - классической и практической. И делает вывод о необходимости комбинации практического и гуманитарно-теоретического образования, характерной для медицинских факультетов российских университетов как наиболее перспективной и продуктивной.
Современный этап развития теории практики характеризуется поворотом к материальному, т. к., с одной стороны, практики обладают телесным измерением, с другой, включают в себя совокупность материальных предметов13. Тем самым теория практики позволяет преодолеть искусственное разделение материального и символического, которое долгое время господствовало в социаль-
ных науках. В этом отношении рефлексивную критику науки как практики представляют две формы анализа: человекоцентричный и постчеловекоцентричный. Традиционный анализ науки как было указано вначале, будучи человекоцентричным и неправомерно распределяя фокус внимания, отдает приоритет субъекту, трактуя его как основной источник деятельности. Основной аргумент в пользу такого подхода гласит, что материальная сторона научной практики является сферой компетенции самих участников, т. к. именно ученые обладают инструментами и концептуальным аппаратом, позволяющим им говорить от имени вещей. Постчеловече-ский анализ не просто признает роль нечеловеческой материальной деятельности в науке, но и предпринимает попытки рефлексивной тематизации диалектики субъекта и объекта. Так, Э. Пикеринг развивает идею темпораль-но эмерджентной структуры научной практики, представленной диалектикой противодействия и приспособления, иллюстрируя ее на примере создания пузырьковой камеры15. Он утверждает, что материальная деятельность постоянно подвержена «настойке» в режиме реального времени и взаимно вовлечена в противодействие и приспособление с деятельностью человеческой. Идеи «темпоральной эмерджентности» близко понятие ‘калибровка’ А. Франклина15. Принимаемая Дж. Питтом в качестве важнейшего фактора научной практики, калибровка «включает серию испытаний и приспособлений, с помощью которых инструмент приводится в требуемое для сбора надежных данных со-стояние»16. Однако, как отмечает Дж. Питт, за этим процессом скрывается допущение о существовании набора стандартных условий. В реальной же практике такие стандарты включены в различные контексты (научные. социальные, финансовые, географические, исторические, философские), которые неоднозначно определяют эволюцию научных технологий.
На телесный характер практик указывает Л. Тевено, помещая мышление в «освоенные тела» и практики и, таким образом, связывая познание «не только с формами коллективного, но и конфигурациями действия»17. Л. Те-вено рассматривает ряд понятий, которые используются при анализе взаимосвязи знания, социальности и действия. В частности, он указывает, что интерес М. Мосса к человече-
скому телу и его техникам в сочетании с акцентом на коллективность позволил П. Бур-дье связать в понятии ‘габитус’ телесную привычку и социальные формы. Общеизвестно, что в философской традиции феноменология М. Мерло-Понти выдвигает на первый план тело как источник обобщений, но не прибегает при этом к идее социальности, т. к. обобщение, которое осуществляет тело, не связано с какой-либо социальной группой. Скорее, тело есть опосредующее звено, медиатор между сознанием и миром. Что касается самого Л. Тевено, то предложенное им совместно с Л. Болтански понятие ‘прагматического режима’ указывает на многообразие способов достижения координации, согласия и вовлеченности в окружающую среду, динамический характер приспособления к внешнему миру. Вовлеченность же предполагает телесные формы (жесты, эмоции, движения, манеры). В результате проблематизация тела в работах французских исследователей предстает в духе Н. Элиаса и М. Фуко как взаимообусловленность социальных и телесных практик.
Этнографические исследования науки, возникшие в конце 1970-х годов в Калифорнии благодаря выходу в свет монографий Б. Латура, С. Вулгара и К. Кнорр-Цетиной, представляют собой одно из перспективных направлений в анализе науки, т. к. способствуют лучшему пониманию научной практики. При этом, как отмечает С. Вулгар, следует иметь в виду, что по своим результатам «лабораторные исследования» могут носить инструментальный характер, когда опыт наблюдения используется для построения предвзятых теоретических целей. И форму рефлексивной концепции, которая, не уклоняясь от серьезных трудностей, способствует производству нового знания о научной работе и открывает новые пути решения фундаментальных проблем18. Истоки данного направления принято связывать с двумя социологическими традициями: феноменологией А. Шютца и социологией науки. Однако, как показывает анализ истоков этнометодологи-ческих исследований науки, осуществленный А. М. Корбут, это не вполне справедливо19. Как отмечают сами авторы, этнометодоло-гические исследования, с одной стороны, содержат многообещающие перспективы, с другой - актуализируют ряд проблем и бросают вызов существующим концепциям на-
учного исследования.
Во-первых, как пишет К. Кнорр-Цетина, лабораторные исследования предлагают конструктивистскую интерпретацию науки, утверждая, что научная деятельность может быть лучше понята как процесс, в котором мир построен, а не отражен. Конструктивистская интерпретация научной практики включает в себя ряд аргументов. Рассматривая объекты науки как результат процесса рефлексивной фальсификации, этнографические исследования утверждают, что «сырой материал», который входит в научную лабораторию, тщательно отбирается и подготавливается прежде, чем используется в научной практике20. В результате лаборатория демонстрирует себя как место, из которого «природа» не столько включена, сколько исключена, т. к. инструменты познания (выращенные животные, очищенные вещества) есть продукты человеческих усилий. Другой аргумент гласит, что лабораторная работа не только вовлекает предварительно созданные инструменты, но и включает в себя решения, выборы, переводы и интерпретации, что означает возможность иных альтернатив (выборов и интерпретаций). В целом же конструктивистский характер производства научного знания указывает не столько на прочность получаемого результата, сколько на долгий процесс, требующий сложной координации навыков и умений и включающий в себя множество гетерогенных компонентов.
Во-вторых, этнометодологические исследования отказываются от идеи «универсального» характера науки, возвращая в анализ науки пространство и время, а также настаивая на индексальном и контекстуальном характере процесса производства научного знания. В то время, как наука время упраздняет, реальная практика, по утверждению П. Бурдье, «всецело имманентна длительности», а, следовательно, необратима21. Стремления к тотализации и синхронизации, характерные для науки, предстают как несовместимые с темпоральной последовательностью событий, т. к. «упускают накопленные в ходе истории и добытые ценой временных затрат средства увековечения», сводя воедино «весь ряд временных оппозиций, которые последовательно используются различными агентами в различных ситуациях». «Эффект тотализации», присущий науке, проявляется в искусственном характере тотализации, ней-
трализации функций, подмене системой продуктов системы производства, насильственной синхронизации. Этнометодологические и антропологические исследования указывают на необходимость рассматривать научную практику в ее темпоральном развитии и тем самым демонстрируют сомнение в традиции вневременного подхода к ее анализу. Признание индексального характера научного знания означает, что связь между объектом и научной репрезентацией не является фиксированной и может меняться в зависимости от ситуации использования, т. е. принципиально не завершена, т. к. невозможно исчерпывающее и абсолютно точное определение смысла любой репрезентации и всегда остается пространство для дальнейшего прояснения и уточнения. «На всех этапах построения, принятия и применения репрезентативных моделей, эталонов и образцов осуществляет свое воздействие система ценностей, представленная в научном сообществе, сформировавшаяся и реализуемая каждым исследователем и в целом сложившаяся в данном социуме и культуре»22. О контекстуальном характере научной практики (как частный случай) свидетельствует используемая в науке риторика. Как свидетельствуют исследования Т. Пин-ча, дисциплинарная риторика варьируется в зависимости от контекста23. В то время как в некоторых контекстах ученые склонны утверждать высокий уровень определенности и согласия внутри дисциплины, в других - высказывать сомнение и неопределенность. В целом, если научные объекты воплощают в себе результаты селективной работы и выборов, достигнутых в лаборатории, то одной из главных задач этнографических исследований науки было выявление факторов, ограничивающих и регулирующих этот процесс. Однако исследователи науки были разочарованы. Научная практика стала описываться как характеризующаяся оппортунистической логикой, активной ролью самих ученых в ситуации колебания критериев выбора и договорной природы результатов научных исследований. В итоге конструктивным моментом научной практики предстала «неопределенность».
В-третьих, этнографические исследования приводят к пересмотру понятия ‘научное сообщество’ в качестве основной организационной единицы анализа науки, т. к. апеллируют к идее «сети агентов», представленной
взаимосвязями между людьми, вещами и фактами, в которые включено научное исследование. Лабораторные исследования отсылают нас к различным формам взаимодействия, которые выходят за пределы чисто технических вопросов научного сообщества и являются трансэпистемологическими24. Так, рассуждения ученых, как правило, адресованы не только коллегам по специальности, но и широкому кругу агентов (государственным чиновникам, промышленным представителям, издателям, менеджерам от образования). Решающий аспект, в котором проявляют себя трансэпистемологические связи, это процесс запроса. Примером могут служить гранты, когда агентства по финансированию участвуют не только в процессе продвижения определенных целей, но и оказывают решающее влияние на многие стадии разработки и перевода. Научная работа, наблюдаемая в лабораторных исследованиях, предстает как трансэпистемологическая арена, включающая ученых и неученых, аргументы технической и нетехнической природы.
И, наконец, большинство этнографических исследований отклоняет социально-познавательные различия, поскольку социальное показывает себя как внутреннее к познавательному и техническому. В качестве аргумента ссылаются на «договорной» и опытный характер научных объектов, т. к. научная действительность выборочно построена и восстановлена. Вызов социально-познавательному различию также содержат работы П. Бурдье, где «познавательные» и «технические» выборы ученых описываются как политические стратегии. Еще один аргумент трактует различение социальных и когнитивных аспектов как результат рефлексивной работы самих исследователей.
Еще одним эмпирическим доказательством наличия концептуального и методологического потенциала теории практик можно считать новые тенденции в социальной науке. Как утверждает Е. Р. Ярская-Смирнова, в настоящее время активно развивается новое и перспективное исследовательское направление - антропология профессий25. Его особенностью является обращение к анализу культурных практик и неформальных отношений профессиональных групп, которые, как правило, скрыты от внешнего наблюдения. Это отвечает общей тенденции современных исследований профессиональных групп, ко-
торые под влиянием феноменологии и социальной критики, принимая во внимание социокультурный анализ символических форм и полевые этнографические исследования, все в большей степени направлены на анализ повседневной жизни профессий. Что касается этнографического подхода, то он характеризуется тактикой «насыщенного описания» и сосредоточен на практиках рутинных взаимодействий. Анализ дискурсивных аспектов (в форме анализа разговоров о профессии) позволяет понять практику профессионализации как процесс достижения консенсуса в ситуации неопределенности. Причиной пересмотра традиционных подходов (нор-мативистских и атрибутивных) является, с одной стороны, проблема идентификации в ситуации кризиса, затрагивающая профессиональные группы, с другой - результаты эмпирических исследований, обнаружившие фоновое знание, неявные правила и повседневные ритуальные практики, особенности самоидентификации и рефлексии профессиональных групп26.
Если принять тезис о том, что наука есть конструируемый корпус знаний, то актуальным является вопрос об особенностях научного конструирования, отличающего науку от других форм практик. Антропологические и этнографические исследования науки позволяют сделать вывод о том, что наука как практика характеризуется наличием «фона», темпоральной эмерджентностью, постчело-векоцентричностью и трансэпистемологическими связями. Ей также присущи индек-сальность и контекстуальность.
Примечания
1 Фурс, В. Н. Контуры современной критической теории. Минск : ЕГУ, 2002. С. 51-54.
2 Волков, В. В. Теория практик / В. В. Волков, О. В. Хархордин. СПб. : Изд-во Европ. ун-та в СПб., 2008. С. 31-45.
3 Хархордин, О. В. Фуко и исследование фоновых практик // Мишель Фуко и Россия : сб. ст. / под ред. О. В. Хархордина. СПб. : Европ. ун-т в СПб. : Лет. сад, 2001. С. 47.
4 Полани, М. Личностное знание. М. : Прогресс, 1985.С. 89.
5 Гадамер, Х.-Г. Истина и метод : Основы философской герменевтики : пер. с нем. / общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. М. : Прогресс, 1888.С. 332.
6 Там же. С. 333.
7 Фурс, В. Н. Контуры современной критической теории. С. 11-30.
8 Мирский, Э. М. Колонка редактора [Электронный ресурс] // Курьер рос. акад. науки и высш. шк. 2005. № 4. URL : http://www. courier.com.ru/top/cras/htm (дата обращения: 22.04.2013).
9 Латур, Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир [Электронный ресурс] // Логос. 2002. № 5-6. URL : http://www.ruthenia. ru/logos/number/35/10.pdf (дата обращения: 26.02.2012).
10 Грудзинский, Е. С. Европейский трансфер технологий : кооперация без утечки мозгов / Е. С. Грудзинский, О. А. Балабанова, О. А. Пекушкина // Социол. исслед. 2004. № 11.С. 123-131.
11 Розов, Н. С. О моделях университета в современной России // Социол. исслед. 2007. № 10. С. 71-75.
12 Горохов, В. Г. Как возможны наука и научное образование в эпоху «академического капитализма»? // Вопр. философии. 2010. № 12. С. 4.
13 Хархордин, О. В. Куда идет теория практик : поворот к материальности // Социол. исслед. 2012. № 11. С. 20-35.
14 Pickering, A. The Mangle of Practice : Agence
and Emergence in the Sociology of Science [Электронный ресурс] // American Journ. of Sociology. 1993. Vol. 99, No. 3. Р. 559-5S9. URL : http://www.jstor.org/stable/27S12S3
(дата обращения: 13.10.2013).
15 Franklin, A. Calibration // Perspectives on Science : Historical, Philosophical, Social. 1997. Vol. 5, No. 1. P. 31-80.
16 Питт, Дж. Технологии в науке : инструменты и их функции // Эпистемология & философия науки. 2012. Т. XXXIII, № 3. С. 19-31.
17 Тевено, Л. Прагматика познания // Социол. журн. 2006. № 1/2, 3/4. С. 6.
18 Woolgar, S. Laboratory Studies : A Comment on the State of the Art // Social Studies of Science. 1982. Vol. 12, No. 4. P. 481-498. URL : http://www.jstor.org/stable/284825 (дата обращения: 21.12.2010).
19 Корбут, А. М. Этнометодологические исследования науки : истоки // Эпистемология
& философия науки. 2013. Т. XXXV, № 1. С.151-166.
20 Knorr-Cetina, K. D. Developments of Science
Studies : The Etnographic Challenge // The Canadian Journal of Sociology. Vol. 8, №. 2, P. 156. URL : http://www.jstor.org/stable/3340124
(дата обращения: 29.03.2013).
21 Бурдье, П. Практический смысл. СПб. : Алетейя, 2001. С. 156-162.
22 Микешина, Л. А. Репрезентация : частный метод или фундаментальная операция познания? // Эпистемология & философия науки. 2007. Т. XI, № 1. С. 17.
23 Pinch, T. J. The Sun-Set : on the presentation of certainty in scienitific life // Social Studies of Science. 1981. Vol. 11, №. 1. P. 131-158.
24 Knorr-Cetina, K. Scientific Communities or Transepistemic Arenas of Research? A Critique of Quasi-Economic Models of Science // Social Studies of Science. 1982. Vol. 12, №. 1. P. 101— 130. URL : http://www.jstor.org/stable/3340124 (дата обращения: 26.01.2011).
25 Романов, П. В. Мир профессий : пересмотр аналитических перспектив / П. В. Романов, Е. Р. Ярская-Смирнова // Социол. исслед. 2009. № 8. С. 25-35.
26 Антропология профессий : сб. науч. ст. / под ред. П. В. Романова и Е. Р. Ярской-Смир-новой. Саратов : Науч. кн., 2005. 464 с.
