CC BY
37
Список условных сокращений
РРР РЗ — ручные записи разговорной речи; РРР РМ — Китайгородская М. В., Розанова Н. Н. Речь москвичей: Коммуникативно-культурологический аспект. М., 1999; РРР СГУ — расшифровки магнитофонных записей разговорной речи из фондов кафедры русского языка Саратовского государственного университета.
Литература
Вендлер 3. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985. С. 238-250.
Гловинская М. Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов // Рус-
ский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М.: Наука, 1993. С. 158-218.
Кочкарова 3. К. Акциональная структура диалогов с речевыми актами просьбы/уговаривания // Речевые акты в лингвистике и методике. Пятигорск, 1986. С. 108-119.
Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений). М.: Наука, 1985. 272 с.
Федосюк М. Ю. Комплексные жанры разговорной речи: «утешение», «убеждение» и «уговоры» // Русская разговорная речь как явление городской культуры. Екатеринбург: Арго, 1996. С. 73-94.
Формановская Н. И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М.,
1998. 292 с.
УДК 81' 272:811161.1(470.47)
ББК Ш100.3(2Рос.Калм)+Ш141.2(2Рос.Калм)
НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА КОММУНИКАТИВНОГО ПОВЕДЕНИЯ КАЛМЫКОВ (на примере речевых жанров повседневной коммуникации)*
К. А. Джушхинова
Исследование проблем межкультурного и межнационального общения является одним из приоритетных направлений в современной лингвистике. Нельзя не признать, что произошло осознание необходимости переориентации подобных исследований с сопоставительного анализа языковых систем на изучение национально-культурной специфики реального функционирования языка в разных сферах и ситуациях через призму культурных ценностей, языкового сознания, сопряженного с национальным характером говорящего.
Практика показывает, что наличие в русской речи нерусских национального компонента является ее устойчивым признаком, проявляющимся с разной степенью активности и выявляемым на разных языковых уровнях: фонетическом, лексическом, грамматическом. Языковой аспект этой проблемы представлен в научной литера-
туре достаточно полно. Коммуникативный же подход на данном этапе активно разрабатывается в русле формирующейся сейчас отрасли языкознания — межкультурной коммуникации с учетом жанровой принадлежности языкового материала. Целью анализа является определение специфики национального компонента коммуникативного поведения «инокультурных» информантов, т. е. «принадлежащих к иной коммуникативной культуре» [Прохоров, Стернин 2011: 47].
Под коммуникативным поведением понимается «поведение (вербальное и сопровождающее его невербальное) личности или группы лиц в процессе общения, регулируемое нормами и традициями общения данного социума [Прохоров, Стернин 2011: 42].
Изучение коммуникативного поведения калмыков-билингвов как носителей,
* Работа выполнена в рамках внутривузовского гранта «Национально-культурная специфика речевого поведения».
пользователей русского языка представляет большой интерес хотя бы по причине объективного функционального его доминирования во всех сферах жизни национального региона [Есенова 2005].
Предложенная Ю. А. Прохоровым и И. А. Стерниным ситуативная модель описания коммуникативного поведения в вербальном аспекте предполагает анализ определенных коммуникативных ситуаций и коммуникативных сфер [Прохоров, Стернин 2011: 126-129]. Выделенные учеными некоторые стандартные коммуникативные ситуации (благодарность, знакомство, поздравление, комплимент, соболезнование), а также обозначенные коммуникативные сферы (общение с друзьями, со старшим поколением, со знакомыми /незнакомыми и т. д.), на наш взгляд, во многом соответствуют уже принятым в современном жан-роведении номинациям речевых жанров (далее — РЖ) или предполагают функционирование определенных их типов (так, в указанных видах общения можно выделить разговор по душам, беседу, ссору и т. д.) [Антология речевых жанров 2007; Дементьев 2010].
Речевой жанр — понятие, на которое опирается антропоцентрическое языкознание, — признается в качестве одного из наиболее эффективных объясняющих механизмов при изучении ситуаций использования языка, процессов порождения и интерпретации речи, учитывающих такие параметры, как ситуация и сфера общения, стиль, ин-тенциональный фактор, форма речи, а также стратегии и тактики ведения коммуникации. «Жанровое оформление коммуникативного поведения относят к основным постулатам коммуникативной лингвистики», — утверждает В. В. Дементьев [Дементьев 2010: 7]. Добавим, что специфика жанрового оформления во многом определяется национально-культурной составляющей коммуникативного (речевого) поведения языковой личности. Однако в современной лингво-культурологии «РЖ — явление скорее периферийное или малопредставительное» по той причине, что на уровне речи, в отличие от уровня языка, концептуализация значений и значимостей не достигает такой степени завершенности, представительности и убедительности [Дементьев 2010: 270].
Наша задача — выявить, как вербально выраженный национальный компонент участвует в реализации интенций некоторых
РЖ через выбранные информантами тактики и стратегии.
Объективно любой дискурс, имея интерактивную природу, по образному сравнению К. Ф. Седова, «напоминает многогранный кристалл, стороны которого способны отражать различные особенности этого взаимодействия: национально-этническую, социально-типическую (жанровую), речемыслительную, формально-структурную» и т. д. [Антология речевых жанров 2007: 11]. Каждая из граней может стать основанием для выделения особого аспекта рассмотрения дискурса языковой личности, что в сумме даст целостную характеристику изучаемого объекта. В рамках поставленной задачи представляет интерес пересечение двух аспектов: национально-культурного и жанрового.
Особо удобен в этом отношении разговорный дискурс. Устный по своей форме, это самый действенный и быстрый способ выражения мысли и обмена информацией; спонтанный и непосредственный, он вскрывает объективные механизмы речевого поведения языковой личности как представителя национально-этнической общности; ситуативный по своей природе, он предоставляет говорящему большую свободу в построении внутрижанровой интеракции.
Любой национальный язык отражает когнитивные структуры и вербализует концепты в свойственном только ему виде, выступая как совокупность знаний определенного этноса в разных своих функционально-стилевых разновидностях. Прежде всего это фразеологические концепты, занимающие особое место в концептосфере каждого национального языка: с одной стороны, как и всякий концепт, это единицы, содержащие опыт и миропонимание народа, когнитивную, творческую и мыслительную деятельность людей, уходящую в далекое прошлое, с другой, — в них наиболее ярко ощущается национальное своеобразие языковой объективации мировосприятия, ибо язык — «это богатство памяти, унаследованное личностью и племенем, бодрствующее сознание которого напоминает и предостерегает»
[Ельмслев 1999: 131].
Фразеологизмы всегда привлекали особое внимание ученых-лингвистов по причине очевидности этнолингвистических компонентов [Куприянова 2011]. Долгое время в когнитивной лингвистике преобладали исследования контрастивного характера. Од-
нако в последнее время в теории концептов наблюдается интеграция функционального и когнитивного подходов. Удобной теоретической базой для подобных исследований является теория речевых жанров. «Без использования понятия речевого жанра когнитивная лингвистика не может выполнить свою главную задачу — осмысление языкового и коммуникативно-речевого сознания» [Дементьев, Фенина 2005: 9]. Ведь жанр, как и концепт, — «содержательно ориентированная единица», они важная часть «тех смыслов, которые включаются в концепт» [Дементьев, Фенина 2005: 9].
Рассмотрим жанр «семейной беседы» (субжанр «убеждение»), отмеченный присутствием прецедентных текстов. Это не случайно: именно семейное общение ориентировано на трансляцию «социальной информации, внутрисемейных устоев, национально-культурных традиций и идеала» [Антология речевых жанров 2007: 172].
Участники диалога: М. (мать) — пожилая калмычка, Д. (дочь) — 38 лет.
Д: Я не буду с ним жить // Ничего не делает /лежит на диване // Все равно ему // Меня это бесит /скандалы из-за этого...
М.: Подожди, давай поговорим //...А дети? //
Д.: Большие уже / подниму //
М.: Так нельзя, подумай / кто-то лучше? Вряд ли... На братьев посмотри отец твой был такой же... мы же терпели // ради вас... Подумай... //ты сама во многом виновата /Вот скандалы... //Разве можно кричать... // на / залу ку (‘на мужчину') он же залу /твоя сестра кричала ногами топала вот... // и ногу сломала //Килнц/грех на... //мужчину кричать...
Д.: Ну ты даешь! Молчать что ли? //
М.: Послушай, залу ку/курв будрэд курв ясрдм (‘мужчина трижды спотыкается и трижды исправляется') // Ты жена терпи и жди // многие только после пятидесяти умнеют //
Д.: Пока он ясрх, я состарюсь и... Как ты, буду ждать всю жизнь // Может, мне еще повезет //
М.: Подожди / думаешь, другой будет лучше? Уга (‘нет') / хуучан хатхсн куукн цецн (‘девушка, чинящая старье, мудра'), пойми //
Д.: Ну ладно //Конечно, не самый плохой // (смеется) подожду когда ...ясрх // Как видим, это статусно неравноправное общение (мать — дочь), подчиненное
определенным социальным нормам, достаточно строгим и обязательным. Если исходить из того, что «фреймы речевой фатики в значительной степени определяются традициями той или ной культуры и овладение ими — главным образом результат воспитания, следствие социального опыта говорящего», можно предположить, что мы имеем дело с социально-культурным стереотипом речевого поведения [Седов 2004: 77]. Тема беседы — конфликт в семье дочери. Диалог пронизан нравственным началом. Можно наблюдать, как мать, преследуя определенную коммуникативную цель — побудить дочь изменить свое решение, поведение — задает доброжелательную, социально-этическую тональность, приглашая к кооперативному общению (паузы, вызванные подбором слов, формы побуждения ‘давай поговорим, подумай, послушай, пойми'). Реализуется нарративная стратегия преимущественно фатического общения с установкой на кооперативную коммуникацию. В ситуации убеждения адресант приводит рациональные, иногда непрямые, аргументы (дети; все мужчины такие; посмотри на братьев, отца; сестру бог наказал; я терпела) и апеллирует к коллективному опыту, привлекая как эмоциональные аргументы прецедентные тексты (далее — ПТ) концептуализирующие культурно значимые сущности Мужчина — Женщина в аспекте их социального статуса. Концепт залу (‘мужчина’) в калмыцкой лингвокультуре имеет особую «высокую» коннотацию, включая ценностные компоненты «самостоятельность», «мужественность», «достоинство». В патриархальной калмыцкой семье мужчина — глава семьи, кормилец — был вне критики. Ему можно и должно многое прощать. Когда женщина выходила замуж, она как бы «умирала» для своего рода: в семье мужа ей давали новое имя, «возрождая» для продолжения другого рода. Женщине полагалось беречь семью, проявляя терпение [Бичеев 2005: 184]. В своей образной основе фразеологизмы отражают традиции, этнический быт, которые являются сугубо специфичными. Приведенные ПТ — изначально поучительные жанры и содержат косвенную (имплицитную) этическую оценку обсуждаемой ситуации (сама виновата: не провоцируй, не унижай главу семьи, будь мудрой, терпеливой, храни и цени то, что имеешь). Адресант — рационально-эвристический тип
языковой личности, т. к. опирается на рассудочность, здравый смысл, и ПТ — не что иное, как косвенным образом выраженная негативная оценка поведения адресата.
При определении жанра приведенного диалога были некоторые сомнения: семейная беседа или разговор по душам (далее — РпД)? В русской речевой культуре «РпД — это разговор о душе» (изливать душу), «в нем личности говорящих и их отношения важнее, чем предмет речи», «очень мало ценится искусность речи», она даже вредна, так как русские «„о глав-ном“ говорят трудно и негладко» [Демень-тев, Фенина 2005: 19-20]. «В принципе любые темы допустимы, фактически нет тематических табу, могут задаваться любые вопросы» [Дьякова, Стернин 2005: 273]. На вопрос, обращенный к студентам 3 курса Института калмыцкой филологии и востоковедения Калмыцкого государственного университета, способны ли они на подобное общение с родителями, после непродолжительного раздумья последовал однозначный отрицательный ответ. Мотивация: неловко, не принято, хотя в принципе такое общение возможно, но с близкими друзьями/подругами примерно одного возраста. Возможно, причины культурно и исторически обусловлены. В калмыцкой семье авторитет родителей, старших по статусу родственников был непререкаем. Присутствовала определенная дистанция в общении старших с молодежью. Детей воспитывали исключительно на своем примере. Как бы тяжело ни было, жаловаться, изливать душу было не принято. К примеру, на традиционное приветствие «ямаран бээнэт?» (‘как живете?’) калмыки неизменно отвечали «му биш», «гем уга» (‘неплохо, хорошо’) и т. п. [Жуковская 2002: 140]. Приведенные ответы своего рода «коммуникативные речевые императивы — фразы, выражения, которые необходимо произносить в определенных ситуациях» [Прохоров, Стернин 2011: 46]. О доминировании «этикета уважения» в калмыцкой семье пишет И. А. Житецкий: «Подобным требованиям обычая следуют и все члены семьи, наблюдая во всем старшинство» [Житецкий 1893: 34]. Видимо, дидактический характер статусно неравноправного общения (родители — дети) является традиционно естественным, а ПТ можно отнести к элементам «ритуализованного дискурса», явлениям речемыслительного
стандарта [Караулов 2000: 192]. Конечно, в современной парадигме отношений моральные ценности личности претерпевают изменения. Но, смеем утверждать, исходя из личного опыта и наблюдений, что в общении молодежи со старшими в калмыцкой среде остается некоторая «закрытость», запрет на определенные темы. Отнесем это к проявлению коммуникативного тематического табу, скорее «жесткого», описываемого предикатом «нельзя».
В другом фрагменте семейной беседы выделим субжанр убеждения/уговора, основанный на фольклорном жанре заговора. Этот жанр бытует в устной традиции разных народов не одно столетие и за это время приобрел каноническую текстовую форму, ритмически организованную, которую человек считал магическим средством для достижения различных практических целей. Отец — 45 лет; дочь — 4 года:
О.: Доча /почему не спишь? //
Д.: Пить хочу /сильно //
О.: А знаешь, подожди //Мышка в золотой чашке принесет тебе/воды//...
Д.: А когда? //
О.: Во сне /жди // Принесет обязательно // ...Закрывай глазки /и спи...
Образ мышки с золотой посудой, наполненной водой, — это отголоски ритуального заговора от бессонницы. Как правило, его произносила мать ребенку, который не засыпал. Т. Г. Борджанова отмечает, что этот заговор существовал в двух вариантах, один из которых звучал так:
‘Спи, усни, мой дорогой,
Тебе мышка В золотом ведре,
Издающем звуки „ж;ингр-ж;ингр“,
Воду принесет’.
«Заговорной формулой являются слова, произносимые матерью: „Унт, унт! — Спи, спи!“. Мать отсылает своего ребенка на встречу с животным, исполняющим желания и просьбы, берущим под свою защиту и дарующим желаемое — воду для утоления жажды. В тексте заговора сделан акцент на виде посуды — это золотое ведро, издающее необыкновенные звуки... это — предмет золотого цвета, который является признаком волшебства, рассеивающий темноту сна...» [Борджанова 2007: 31-32].
Считается, что заговор обладает неким суггестивным потенциалом, «необъяснимой властью над человеческим сознанием» [Борисова, Корх 2007: 332]. В разговорном
дискурсе калмыков в отмеченном жанре этот ритуализованный фрагмент воспроизводится довольно регулярно.
Так, в своих воспоминаниях калмыцкая поэтесса Р. Ханинова приводит следующий эпизод: «В детстве, когда я иногда не хотела ночью засыпать, потому что вдруг хотелось пить, помню, как мама уговаривала меня заснуть.
— Спи, тебе мышка во сне воду принесет. Быстрее заснешь — быстрее напьешься. Спи.
Эта формула действовала безотказно».
Использовали этот заговор и мастера художественного слова [Хонинов 1977: 277-278].
В других воспоминаниях отражена похожая ситуация: «Как сейчас помню: глубокая ночь, мне хочется пить. Чтобы успокоить меня, папа придумывает сказку о мышке. „Ты жди тихонько, и мышка в золотой чашке принесет тебе воду“, — шепчет он. И я жду-жду (так хочется испить воды из золотой чашки) и засыпаю» [Анджа Тачиев в воспоминаниях 1998: 18].
Молодые калмыки, как правило, не знают о «заговорной» природе этого эпизода, а воспроизводят потому, что слышали неоднократно от старших и помнят о производимом им эффекте (быстрое засыпание). Видимо, в ходе формирования дискурса на стадии возникновения коммуникативного намерения происходит настрой на ту или иную социально-коммуникативную ситуацию, модальность общения. Семейная беседа ориентирована на интимные темы, на процесс становления личности, ее обучения. Отсюда и тональность «взаимо-приятия, дружелюбия, эмоциональности, наставничества» [Антология речевых жанров 2007: 170].
Данный фрагмент семейной беседы демонстрирует указанные параметры этого речевого жанра, усиленные национально-культурным образным компонентом, играющим в ситуации убеждения/уговора роль эмоционального (образного) аргумента. Это своего рода обращение к коллективному, культурно значимому опыту. Приведенный «заговорный» дискурс в незначительных модификациях регулярен и воспроизводим в статусно неравноправном общении калмыков и направлен на реализацию нарративной стратегии преимущественно фатического общения с установкой на кооперативную коммуникацию.
Основная коммуникативная цель жанра «осуждение» — негативная оценка какого-то лица, факта, события.
Информант — женщина, образование высшее, 49 лет:
Когда мы жили в Ставрополе / дверь не закрывалась // Все кто учился там приходили // Мама всех кормила / обстирывала и его в том числе. А сейчас хоть бы снял трубку позвонил // здоровьем поинтересовался // Вот уж точно «мал асрхла — амн тоста, ку асрхла — толка цуста» (‘когда воспитываешь скотину — рот в масле, когда воспитываешь человека — голова в крови') //.
В данной конситуации концептуализируется сущность поведения неблагодарного человека: он хуже скотины, от которой кочевник-калмык имеет только пользу. ПТ — эмоциональный аргумент в поддержку коммуникативной цели высказывания.
В этикетном жанре «поздравление» (близком к калмыцкому благопожеланию) калмыки очень часто используют устойчивое сочетание «цаИан хаалИ» (‘белая дорога’). Этот жанр — реакция на событие, коммуникативная цель которого — усиление положительного эмоционального состояния адресата. Например: «...Вика/и наконец как у нас говорят /, цакан хаалк / белой тебе дороги во всем //». Здесь концептуализируется сущность понятия «благополучие» с устремленностью в будущее. В калмыцкой культуре белый цвет — сакральный, обозначает нечто чистое, священное [Оляды-кова 2006]. Дорога олицетворяет будущее, в целом чистое, светлое, без препятствий.
Как проявление речевой агрессии в соответствующих речевых жанрах (угроза, ссора, колкость) работает обсценная, ин-вективная лексика: Молчал бы уж, сам весь баасн дотр (‘в дерьме') сидит.; Бичэ ху-цада (‘не гавкай') и т. п. Наблюдается и метафорический перенос названий животных типа Наха (‘свинья’), ноха (‘собака’), мал (‘скотина’) и т. п., имеющих оскорбительный характер. В фатическом инвективном общении это средство унижения оппонента, выражение презрения к нему. В типических ситуациях бытовых социально-психологических конфликтов задача одна — ухудшение эмоционально-психологического состояния собеседника. В основе подобной интеракции — концепт «агрессия», репрезентацией которого является речевая агрессия в самых разных ее формах и тактиках.
Прямая речевая агрессия — результат открытой враждебности (субжанры оскорбления, угрозы, злопожелания):
1) Ты просто свинья / мал / махлата мал (‘скотина, тупица')...
2) Аман ха / дождешься щас (‘закрой рот/ заткнись')...
3) Да чтоб ты сдох! / Тохм таср ! (‘да прервется род').
Непрямая речевая агрессия требует дополнительных интерпретативных усилий со стороны адресата, «будучи не сводимой к простому узнаванию (идентификации) знака». Это субжанры «колкость», «насмешка», «иллокутивная сила которых зависит от игры пресуппозициями» [Антология речевых жанров 2007: 262].
Например, пресуппозиция: женщина
средних лет застает подругу в слезах от обиды на мужа, которого обычно называет сээхн иньгм мини (‘родной мой') и всегда оправдывает:
— Ну что / сээхн иньгм чини (‘родной твой'). да? Довел-таки... Чего и следовало ожидать....
Описанная область отрицательной фа-тики, также имеет этнокультурологическую специфику. Она, как правило, проявляется в статусно равноправном взаимодействии: с другом/подругой, братом/сестрой и т. п., но не со старшими по возрасту и статусу.
Старшие и средние по возрасту коммуниканты более сдержанны в оценках и стараются уже на начальных этапах ссоры применить тактику прерывания коммуникативного контакта, особенно мужчины. У женщин преобладает тактика семантического молчания, передающая упрек или обиду. Данному типу коммуникантов в конфликтных ситуациях характерна рационально-эвристическая стратегия, опирающаяся на здравомыслие, поддержанное в свою очередь традиционным калмыцким семейным этикетом.
В конфликтном статусно равноправном общении молодежи превалирует инвектив-ная стратегия. Статусно неравноправный конфликт (старший — младший) обычно характеризуется пассивной формой проявления агрессии со стороны младшего: прекращение контакта или демонстрация нежелания в него вступить; молчание, манифестирующее позицию — «оставьте меня в покое».
Таким образом, в жанровом пространстве повседневной коммуникации билингва национальный компонент активно взаимо-
действует с коммуникативной целью жанра, эксплицирует основные его мотивы, усиливает положительную или негативную иллокуцию (например, желание изменить поведение адресата, побудить к определенным действиям, выразить объективную оценку ситуации, усилить положительные эмоции или дать выход отрицательным и т. п.), высвечивая его прагматические характеристики, создавая определенный колорит дискурса билингва.
Литература
Анджа Тачиев в воспоминаниях современников.
Элиста: АПП «Джангар», 1998. 168 с. Антология речевых жанров / под общ. ред.
К. Ф. Седова. М.: Лабиринт, 2007. 319 с. Белоусов В. Н., Григорян Э. А., Позднякова Т. Ю. Русский язык в межнациональном общении. Проблемы исследования и функционирования. М., 2001. 240 с.
Бичеев Б. А. Свадебный обряд как отражение представлений о смерти // VI конгресс этнографов и антропологов России: Тезисы докладов. СПб.: МАЭ РАН, 2005. 532 с. С. 184. Борджанова Т. Г. Обрядовая поэзия калмыков: система жанров, поэтика. Элиста: 2007. 592 с.
Борисова И. Н., Корх С. С. Прагматический потенциал жанра заговора: цветовой код // Жанры речи. Саратов: Издат. центр «Наука», 2007. С. 332-345.
Горелов И. Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 2004. 316 с. Дементьев В. В., Фенина В. В. Когнитивная ген-ристика: внутрикультурные речежанровые ценности // Жанры речи-4: Сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГОС УНЦ «Колледж», 2005. 437 с. С. 5-34.
Дементьев В. В. Теория речевых жанров. М.: Знак, 2010. 594 с.
Дьякова Л. Н., Стернин И. А. Жанр разговора по душам и русская авторская песня // Жанры речи-4: Сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГОС УНЦ «Колледж, 2005. 437 с. С. 273-292. Есенова Т. С. Русский язык в межкультурном общении. Элиста: АПП «Джангар», 2005. 366 с.
Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Зарубежная лингвистика в 3 т. М.: Прогресс,
1999, Т. 1. С. 131-256.
Житецкий И. А. Очерки быта астраханскихъ калмыковъ. Этнографичесюе наблюденія 1884-1886 гг. М.: Тип. М. Г. Волчанинова, 1893. 75 с.
Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука,1987. 262 с.
Караулов Ю. Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира. М., 2000. С. 191-206.
Куприянова С. К. Калмыцкие паремии о речевом поведении в свете современной лингвопраг-матики // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2011. № 2. С. 128-132.
Олядыкова Л. Б. Сакральный белый цвет в монгольских и русском языках // Научная мысль Кавказа: спецвыпуск. 2006. № 5. С. 118-124.
Прохоров Ю. Е., Стернин И. А. Русские: коммуникативное поведение. М.: Наука: Флинта, 2011. 326 с.
Речевое общение в условиях языковой неоднородности / под ред. Л. П. Крысина М.: Эди-ториал УРСС, 2000. 221 с.
Хонинов М. В. Помнишь, земля смоленская. М.: Воениздат, 1977. 318 с.
УДК: 811.512.37 366 ББК: Ш164.3-2
К ХАРАКТЕРИСТИКЕ СЛОВА АНДЬАР И ЖАНРА АНДЬААРИЙИН БИЧИГ «ПРИСЯЖНОЕ ПИСЬМО» В КАЛМЫЦКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ XVIII В.
А. Т. Хараева
В калмыцком литературном языке XVШ-XX вв. часто встречается слово анднар. В «Калмыцко-русском словаре» семантика этого слова раскрывается следующим образом: анднар ‘клятва; присяга; обет’; анднаран вгх ‘давать клятву, присягать’; кенэс болв чигн анднар авх ‘взять клятву с кого-либо’; вгсн анднаран эвдх ‘нарушать клятву (присягу)’. В конце словарной статьи приводится фраза из эпоса «Джангар»: зун щилин анднаринь авад, зурнан щилин бурунан эрэд, орщ вгв ‘он сдался в плен, прося прощение за проступки, совершенные за шесть лет, и поклявшись в верности на сто лет вперед’ [КРС 1977: 43].
Действительно, слово анднар в таком значении часто встречается в эпосе «Джан-гар». Клятвы (анднар), произносимые героями эпоса «Джангар», разнообразны по структуре, содержанию, форме и функции, что позволяет говорить о них как распространенном явлении.
Существуют разные типы клятв. Рассмотрим некоторые из них.
Первый тип: клятва дается одним человеком. Пример: - Чамаг сарва бан цагтчн сай вркэр сэн болх гищ юунь твлэ авлав? Мацндур врунь нарн мандлхин цагт Тецгрин Твгэ Бусиг алтн тагтин амнас давулл уга куц! — гив. Давулад оркдг юмн болхлачн двш
болгсн сээрэрчн кецкргин бурэс кенэв, кудр хар хавсарчн докъя цокур кенэв. Дврвн хар саврарчн цвгц кенэв —гищ, кудр балтан авад долащ анднарлщ йовнал [Джангар 1960: 176]1. ‘Для чего я купил, когда ты был еще двухлеткой, заплатив за тебя цену в миллион юрт (семей), как не в надежде, что выйдет из тебя добрый конь? Завтра, к моменту восхода солнца, настигни Небесного Тёгя Бюса прежде, чем он переправится через золотой мост. Если ты [скакун] не настигнешь его, то клянусь: на барабан натяну я твою шкуру на крупе-наковальне; из крепких твоих ребер сделаю барабанные палочки; чаши сделаю из твоих четырех копыт. Произнеся клятву, [богатырь тяжелорукий Савр] взял тяжелый бердыш и лизнул [его]’.
Второй тип — это такая клятва, в которой участвуют на равных правах два и более человек. Пример: Эн йовхдан ах ду эс билувдн, эск сумсндэн дщодвин цаасн болий гищ анднар авлцгсн эс билувдн [Джангар 1960: 100]. ‘Разве не были мы с тобой братьями, не поклялись ли мы стать в грядущем листами бумаги молитвенной книги в джодбо’.
Третий тип — клятва, которую берут с побежденных людей. Пример: вмн бийдэн хэлэн гихнь, алдр нойн богднь, шар алтн
1 В цитатах используется современная графика калмыцкого языка — авт.
