CC BY
44
Базылев В.Н.
Москва
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ФРАГМЕНТ РУССКОЙ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Адекватность языка общественной политической мысли, непременно содержащим философские, религиозные и политические ингредиенты, обеспечивается не умением «вызнать все до конца», а умением убедить, склонить читатели или слушателя на свою сторону. Почти неразличимые переходы от логических доказательств к аксиоматике всепобеждающей веры - важнейший дифференциальный признак общественной политической мысли.
В данном небольшом фрагменте - фрагменте советского российского политического дискурса - я бы хотел представить некоторые факты и факторы, обусловливающие функционирование концепта национальной идентичности в русской общественной политической мысли XX века.
Для того чтобы задать тон этому фрагменту, процитирую П.Н.Денисова - одного из наиболее ярких руководителей группы филологов, занимавшихся в свое время языком В.И.Ленина. Политический игрок стремится захватить вершинные термины политической аксиоматики, как правило, эмоционально теплые и приятные, что открывает ему простор «логических доказательств». Таким образом, для языка общественной мысли характерна острота конфликта между разными взглядами на одно и то же. В роли алфавитов общественно-политических «исчислений» выступают ключевые слова и фразы, которые для разных общественных сил могут быть разными. Далее следуют подбор фактов, логические доказательства и то, что называют в общем плане, риторикой, словесный искусством, стилем изложения. В этом отношении язык общественной политической мысли предельно синкретичен... [Денисов, 1998: 7-8].
Именно на такие ключевые слова и фразы я хочу остановить свое внимание при обсуждении национальной идентичности как фрагмента русской общественнополитической мысли XX века.
В отечественной общественно-политической мысли необычайно сильна культурноисторическая доминанта, что обусловлено необходимостью постичь место и миссию России во всемирной истории. В этом отношении сегодняшние поиски моделей дальнейшего развития нашего общества продолжают традиции историософской проблематики, всегда волновавшей общественную и философскую мысль России. Переживаемый нами критический период отечественной истории диктует необходимость выработки принципиально нового подхода к проводимым реформам, что закономерно повышает интерес исследователя к общественно-политическим идеям прошлого. Вместе с тем, задача освоения имеющегося духовного наследия во всем его богатстве и многоплановости еще далека от своего положительного решения. В первую очередь это относится к творческому наследию российской эмиграции «первой волны» 20-30-х годов. Ее лучшие представители надеялись, что придет время и на родине, в России, станет возможным объективное и беспристрастное исследование великого многообразия того наследия, которое русская эмиграция передаст будущему [Адамович, 1961: 11]. Интерес к духовной культуре российского зарубежья может и должен носить, помимо социально-философского, филологический характер, имеющий целью изучение малознакомого дискурсного пласта. Это тем более важно, что позволит восполнить некий, опять-таки, пробел, возникший в развитии русского
философского дискурса, и включить этот дискурс и его рефлексию в контекст современных дискуссий об исторической судьбе России и ее будущем.
Богатое духовное наследие, оставленное нам российским зарубежьем 20-30-х годов, представляет большой интерес с точки зрения изучения процесса самоидентификации в российском общественно-политическом сознании. Уровень самопознания культуры, как известно, является одним из важнейших индикаторов, указывающих на степень зрелости духовной жизни общества. Особую роль в развитии самопознания играют острые социальные кризисы. Сопровождаясь разрушением сложившейся системы ценностей, высвечивая доселе неизвестные, скрытые потенции культуры, они побуждают, по крайней мере, интеллектуальную элиту общества к пересмотру традиционных представлений о своей нации и ее месте среди других наций.
Период 20-30-х годов XX века заслуживает в этом отношении специального внимания, ибо именно в это время часть российской интеллигенции, оказавшись за границей после событий революции и гражданской войны, целенаправленно пыталась заново определить квинтэссенцию русской культуры, смысл национальной истории для того, чтобы понять причины происшедшего. Необходимо отметить, что если многое из богатого духовного наследия, оставленного нам первым поколение российской эмиграции, уже стало предметом научного внимания отечественных исследователей, то национальная проблематика в трудах НА Бердяева, П.М. Бицилли, И.А. Ильина, П.Н. Милюкова, П.А. Сорокина, Н.С. Трубецкого, Г.П. Федотова и других еще только ожидает своего глубокого изучения и адекватной интерпретации. Не стоит забывать, что XX век, особенно первая его четверть, в лице своих философов был глубоко и искренне убежден в том, что мир дан нам только в языке и благодаря ему. Поэтому предполагалось и полагалось изначально при обращении к вечным и проклятым вопросам бытия, что все репрезентации, какими бы реалистичными или научными они ни казались, не репрезентируют ничего, кроме дискурсивных механизмов. Дискурсивные практики названных мыслителей, вскрываемые археологией гуманитарного знания, дают нам возможность по-новому, по-иному взглянуть на проблему национальной идентичности. Сразу же уточню, что сам термин - национальная идентичность -ими не применялся. Но тема национального самосознания и национальной проблематики в целом были одними из главных для философов «первой волны» российской эмиграции. При этом принципиально важным моментом для них был пересмотр одного из понятий, играющих сейчас в науке и в жизни исключительную по своему значению роль. Это - понятие нации. Справедливо считалось уже тогда, что свободное обращение с этими терминами и понятиями служит источником не только теоретических заблуждений, но и величайших житейских опасностей и бедствий [Бицилли, 1928: 342].
Тема национального самосознания, активно обсуждавшаяся в историкосоциологической и общественно-философской литературе России к.Х1Х- нач.ХХ в., вызвала особый интерес в среде российской научной интеллигенции, оказавшейся в эмиграции после 1917 г. В своих исследованиях они продолжали традиции отечественной научной мысли, связанные с исследованиями этнической психологии. Вместе с тем ими были предложены новые подходы к осмыслению этих сложнейших феноменов общественнополитического бытия. Так, известный историк П.Н. Милюков, анализируя признаки национальности - язык, религию, территориальную общность, нравы, обычаи, традиции, - приходит к справедливому выводу о том, что все признаки национальности условны, ни один из них, взятый отдельно, не сможет дать полную и цельную характеристику определенной национальности. Вместе с тем он признает, что то или иное сочетание признаков необхо-
димо, чтобы была налицо национальность. Каждыш признак необходим тогда и постольку, когда он становится средством общения между людьми или результатом их длительного взаимодействия [Милюков, 1925: 63]. К такому же выводу приходит и Бердяев, отмечая, что бытие нации не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни религией, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя все эти признаки более или менее существенныы для национального бытия. Но наиболее правы, по его мнению, те, кто определяет нацию как единство исторической судьбы. Сознание этого единства и есть национальное сознание... Именно оно служит для распространения выработанного этим сознанием понятия о самом себе, то есть об отличиях национального типа [Бердяев, 1990: 93-94].
К национальной проблематике обращался и ПА.Сорокин. Интересно его определение нации как социокультурной системы: Нация является многосвязной многофункциональной солидарной, организованной, полузакрыппой социокультурной группой, по крайней мере, отчасти осознающей факт своего существования и единства [Сорокин, 1990: 466]. Эта группа, по его мнению, состоит из индивидов, которые являются гражданами одного государства, имеют общий или похожий язык и общую совокупность культурных ценностей, происходящих из общей прошлой истории этих индивидов и их предшественников, занимают общую территорию, на которой живут они и жили их предки. Такое интегрированное полисемантическое определение нации включает в себя государственную, этническую, социокультурную детерминанты, что придает методологии П.А. Сорокина широту и многосторонность. При этом нация, по его мнению, является социальной системой, отличающейся от этих трех систем - государственной, языковой и территориальной, -взятых в отдельности. Только тогда, когда группа индивидов принадлежит к одному государству, связана общим языком и территорией, она действительно образует нацию.
Такой же подход к расшифровке понятия нации с помощью понятия государства как одного из определяющих факторов мы встречаем у П.М. Бицилли и Н.А. Бердяева. Нацию П.М. Бицилли определяет как объективирующуюся в культурных ценностях идею, ее творческое становление. Борьба же нации с тем, что не есть сама она, приводит ее к созданию основной и необходимейшей для нее ценности - государства. Без государственного оформления невозможно само существование нации [Бицилли, 1928: 380]. По
Н.А. Бердяеву, государственное бытие есть нормальное бытие нации. Каждая нация стремится образовать свое государство, укрепить и усилить его. Через государство нация раскрывает свои потенции. С другой стороны, само государство должно иметь национальную основу, национальное ядро. Но при этом племенной состав государства может быть очень сложным и многообразным.
Послеоктябрьское время столкнулось вплотную с понятием национализма. Неслучайно поэтому одна из принципиальных и основополагающих работ известного лингвиста и этнографа Н.С.Трубецкого называется «Об истинном и ложном национализме» [Трубецкой, 1921]. Национализм, по его мнению, имеет позитивный момент. Но необходимо отличать истинный национализм от ложного. Истинный, морально и логически оправданный национализм должен исходить из самобытной национальной культуры или быть направленным к такой культуре. В его основе должен лежать принцип самопознания. Развивая свою мысль о самопознании, Н.С.Трубецкой приходит к выводу, что самопознание логически связано с понятием личности, а народ можно рассматривать как коллективную личность. Внешним образом истинное самопознание выражается в гармонически самобытной жизни и деятельности данной личности. Для народа - это самобытная национальная куль-
тура. От искаженных форм национального чувства и национальной политики предостерегал и И.А. Ильин. Он сводил эти искажения к двум главным. В первом случае во главу национальной жизни ставятся внешние ее проявления: экономика, политическая мощь, размеры государственной территории. В соответствии с этим появляются государства, в которых основным становятся успехи народного хозяйства (экономизм), мощь и блеск государственной организации (этатизм) или же военные завоевания (империализм). Самое же главное - дух народа - превращается в орудие хозяйства, политики или завоеваний и отрывается от истинного смысла и цели народной жизни. Во втором случае утверждение своей национальной культуры превращается в отрицание чужой. По И.А. Ильину, суждение мое национальное бытие оправдано перед лицом Божьим превращается вопреки всем законам жизни и логики в нелепое утверждение: национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких оправданий. Эта ошибка имеет совсем не логическую, а психологическую и духовную природу: здесь и наивная исключительность примитивной натуры, и жадность власти, и узость национального горизонта, и, конечно, неодухотворенность национального самосознания. Для истинного националиста право других не кончается там, где начинается интерес его народа, а право его народа не простирается до пределов его силы, но лишь до пределов его духовной необходимости [Ильин, 1993: 215]. Исходя из этого, И.А. Ильин категорически осуждал современные ему проявления шовинизма и воинствующего империализма. Одолеть соблазны деформированного, искаженного национального чувства можно лишь с помощью духовного, творческого национализма, который необходимо прививать людям с раннего детства. Правда, не каждый народ самостоятельно создает свою самобытную национальную культуру. Народы, которым это удалось, есть духовно ведущие народы, народы же, которые не сделали этого, становятся духовно ведомыми Задача ведущего народа состоит не в том, чтобы подавить и искоренить народ ведомый, а в том, чтобы дать ему возможность приобщиться к духовной культуре ведущего народа. Тогда ведомый народ находит свою родину в лоне ведущего народа и, не теряя своей исторической и биологической национальности, вливается духовно в национальность ведущего. И.А.Ильин приводит примеры такого патриотического симбиоза народов: я - римлянин, и притом галл; я - англичанин, и притом африканский негр; я - русский, и притом калмык. Эта формула означает, что ведущему народу удалось выработать национальный акт такой ширины и гибкости, а может быть, и глубины, что он образует для ведомых народов, как бы, родное духовное лоно, которое они могут видоизменять по-своему, оплодотворяя и оживляя из него свою духовную жизнь.
При исследовании национальной проблематики российское зарубежье ставило вопросы не только методологического, общетеоретического, но и конкретно-исторического характера. Вполне понятно, что эти вопросы в особенности касались культурноисторического развития России. При этом на первый план выдвигается проблема целостного осмысления национальных особенностей России как основ для построения российской истории. Эту направленность мысли российского зарубежья можно обозначить как проблему национальной самоидентификации России.
Подходы к осмыслению проблемы национальной самоидентификации России были далеко не однозначны. Напротив, эта проблема порождала в российском зарубежье крайние точки зрения, напряженные идейно-теоретические дискуссии. Они были актуализированы революцией 1917 года, которая вызвала необходимость переосмысления исторического опыта России, определения путей ее дальнейшего развития. Одной из таких попыток
переосмысления явилось евразийское движение. Как известно, главная суть евразийской идеи состоит в том, что Россия-Евразия - это особый социокультурный мир. Россия в силу своего географического положения на границе двух миров - восточного и западного -исторически и геополитически играет роль некоего культурного центра, объединяющего эти два начала. В этой связи представляется интересным взгляд евразийцев на развитие России-Евразии как на историю сообщества различных народов на почве евразийского месторазвития, их взаимных между собой притягиваний и отталкиваний и их отношения вместе и порознь к внешним (внеевразийским) народам и культурам.... Это сообщество различных народов есть особая многонародная нация и в качестве таковой обладает своим национализмом. Эта нация - евразийская, ее территория - Евразия, ее национализм - евразийство [Вернадский, 1934: 423].
Особого внимания заслуживают достаточно глубокие исследования евразийцев о роли “туранского” элемента в русской культуре. К туранцам они относили финно-угров, тюрков, монголов и маньчжур. По мнению евразийцев, сопряжение восточного славянства с туранцами составляло основной факт русской истории, который необходимо учитывать для правильного национального самопознания, которое понималось не только как долг всякой личности, но и как непременное условие разумного существования личности, в том числе и многочеловеческой личности - нации. Так, на основе анализа языковых данных «туранских» народов и результатов их национального творчества в области духовной культуры была обнаружена взаимосвязь между этими народами и существование единого туранского психологического типа, который явился результатом долгого исторического синтеза, в результате чего появились некоторые общие черты для народов Евразии.
Лейтмотивом изысканий той эпохи явился призыв к подлинной и сердечной открытости по отношению к азиатским и другим народам, населяющим Россию-Евразию, к преодолению того высокомерия, которое долгие годы насаждалось идеологией европоцентризма. Однако такой призыв нельзя трактовать как полный отказ от европейской культуры, европейского элемента, как призыв к востокоцентризму. Суть концепции - в учете азиатского в России, сочетании европейского и азиатского в Евразии. И если евразийцы больше писали об азиатском влиянии, туранском элементе, то это следует понимать как стремление преодолеть многолетние европоцентристские традиции, игнорировавшие туранский элемент или приписывающие ему однозначно негативную роль. Исследованием туранского элемента евразийцы обосновывали свое собственное видение развития русской культуры и истории. Они, в частности, утверждали, что двумя ориентирами -на Византию и на Запад - не исчерпываются линии притяжения русской культуры. По их мнению, существовал и третий элемент, который сыграл выдающуюся роль в формировании русской национальной культуры и придал ей неповторимый, особый колорит, резко отличающий ее от культуры других славянских народов. Н.С. Трубецкой писал: В русском образованном обществе распространено убеждение, что все своеобразные черты этого облика - облика России - являются славянскими. Это неверно. В общем, эта культура есть самая особая зона, в которую, кроме русских, входят еще угро-финские инородцы, вместе с тюрками волжского бассейна. С незаметной постепенностью эта культура на востоке и юго-востоке соприкасается с культурами Азии.... По целому ряду вопросов русская народная культура примыкает именно к Востоку, так что границы востока и запада иной раз проходят между славянами и русскими... [Трубецкой, 1921: 96-97].
В этой связи весьма интересным является тезис, который сделал П.М. Бицилли. Он
отметил, что евразийцы правы в утверждении того, что русская нация и пространственно и духовно есть нечто неизмеримо более широкое и многообразное, нежели ее этнический субстрат - великорусская народность [Бицилли, 1927: 21].
Таковые в основном ключевые подходы мыслителей российского зарубежья 20-х годов прошлого века к национальной проблематике. Продолжая традиции русской общественно-политической мысли, они вместе с тем внесли в них новые оригинальные подходы, приведшие к возникновению евразийского движения. Полиэтничность, многоконфес-сиональность, культурное разнообразие, которое подчеркивали евразийцы, являются особенностями национальной идентичности России. И это необходимо учитывать и сегодня при определении стратегии национального развития российского государства. Современные дискуссии о нациях не случайно выдвинулись на видное место в поисках модели будущего развития России. Сохранит ли Россия как государство свою традиционную многонациональную структуру или возьмут верх тенденции превращения ее в унитарное мононациональное государство? Примечательно, что споры идут не о том, отстаивать ли целостность России - ясно, что она необходима как гарантия будущего процветания. Но как добиться этой целостности - по данному вопросу мнения расходятся. Все это актуализирует проблемы самоидентификации России, связанные с выявлением и глубинным пониманием ее индивидуальной сущности и самобытности. Осознается необходимость становления подлинно национального самосознания и определения места российского государства среди других государств. При этом в условиях модернизации вопросы национальной самоидентификации России невольно приобретают общецивилизационный характер. В первую очередь они связаны с геополитическим положением России: Россия в системе отношений Азия-Европа, Восток-Запад. В связи с этим возникает вопрос: на какой основе возможна национальная самоидентификация России, ее сохранение как целостного, но не унитарного, демократического государства? В общем виде ответ на этот вопрос был дан нашей историей. Россия как единое государство вне зависимости от политического устройства, которое складывалось на протяжении ее развития, способов присоединения новых республик, государств и народов, формировалась как некая целостность, различные части которой развивались по схожим законам, имели общие правила жизни. Россия как Евразия складывалась как симбиоз народов, взаимно дополняющих друг друга в различных сферах жизни. За время своего существования они, объединяясь в различные государственные образования, выработали уникальную культуру. Это взаимное переплетение судеб и культур, совместное проживание создала между народами Евразии позитивную этническую конгениальность, чувство внутренней симпатии и тяготения, выработало общую систему ценностных ориентаций, мироощущения и способов мышления. Духовнокультурное единство Евразии обусловлено также и тем исторически сложившимся разделением труда, которое определило структуру ее экономики. Это и геополитический фактор. Ведь Россия-Евразия геоисторически представляет собой срединный материк, континент-океан, и нарушение законов ее развития всегда чревато серьезными последствиями.
Поэтому при всей полиэтничности и поликультурности перед народами Евразии стоит задача осознания своих коренных интересов и принадлежности к общности более широкого порядка. Вот что писал по этому поводу Н.С. Трубецкой: Осознание своей принадлежности к многонародному целому должно включать в себя вместе с тем и осознание своей принадлежности к определенному народу, составляющей части многонародного целого... [Трубецкой, 1995: 461]. Данная идея ведет к строительству поликультурной,
полиэтнической общности на основе двойной и не взаимоисключающей идентичности -культурно-этнической и государственно-гражданской, что представляется наиболее конструктивным и перспективным в решении задач строительства российского государства. При этом в соответствии со сложной полиэтничностью России необходимо формирование иной многогранной ментальности, необходимо воскресить в российском сознании, говоря словами Г.П. Федотова, духовный облик всех народов России, то, что в них ценно, что вечно, что может найти место в системе вселенской культуры ... [Федотов, 1932: 173].
Если все вышеприведенные рассуждения справедливы, то ясно: перед лицом такого всемогущего текста-дискурса недостаточно просто отстаивать внетекстуальный контекст. Чтобы вернуть себе мир таким, как он предстает в тексте, нужно сначала вернуть в этот мир субъекта-человека, а не трансцендентального субъекта классической философии и позитивизма начала XX века. Если разум создает мир, субстантивируя свои собственные формальные условия, то дискурс обязательно создает априори разум-В-мире, порождаемый совокупностью биологических и социальных условий его существования. Но если речь, как мы видели, идет о тотальности человеческого опыта, то тем самым заходит речь о многообразии форм мышления. Разве гетерогенность мышления не предполагает с необходимостью субъект, который служит ему принципом единства, но рискует оказаться элиминированным при постулировании гомогенности мышления? Объединенные субъективным сознанием, различные формы мышления не являются ни абсолютно разграничи-мыми, ни абсолютно переводимыми друг в друга, откуда, в частности, вытекают присущие мышлению и дискурсу внутренние противоречия. В этом контексте уместно пересмотреть обычную оппозицию мысли в словах и мысли в образах, оппозицию, которая сохраняется при условии, что язык рассматривается только как коммуникативная система. Но необходимо, прежде всего, деконструировать понятия, в нашем случае - национальную идентичность, чтобы увидеть многообразие скрывающихся за ними форм мышления. По словам И. Мейерсона, не только та или иная человеческая черта объективируется и фиксируется в трудах человеческих, но и все человеческое стремится объективироваться и выразить себя в своих трудах ... [Меуегэоп, 1948: 69]. И мне кажется, что сегодняшние историки вовсе не должны передоверять эту работу коллегам-филологам, как о том свидетельствуют положительные примеры дискурсивных практик мыслителей русского зарубежья первой четверти XX века. Именно многообразие ментальных функций открывает путь из замкнутой вселенной знаков общественно-политического дискурса, который и имеет какое-то отношение к внешнему реальному миру только потому, что весьма разнороден и противоречив и, наряду с психологическими факторами, может нести свою долю ответственности за противоречия в мышлении человека.
Таким образом, теоретическая разработка вопросов, связанных с проблемами национальной идентификации как фрагмента общественно-политического дискурса нынешнего тысячелетия, относится к комплексу задач по созданию научного инструментария исследований национальных отношений, которые являются сложнейшей сферой общественной жизни. При этом данные вопросы переходят из области теории в практическую плоскость. От ответов на них зависят судьбы народов, государств. Применительно к России - судьба всего евразийского государства, объединившего в себе различные народы и культуры. В этом плане творческое наследие российского зарубежья может послужить одним из подходов постижения нашей идентичности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Адамович Г.В. Вклад русской эмиграции в мировую культуру. - Париж, 1961.
2. Бердяев H.A. Философия неравенства. - М., 1990.
3. Бицилли П.М. Два лика евразийства. - Париж, 1927.
4. Бицилли П.М. Нация и народ. - Париж, 1928.
5. Вернадский Г.В. Опьт истории Евразии с конца VI в. до настоящего времени. -Берлин, 1934.
6. Денисов П.Н. Язык русской общественной мысли к. XIX - перв. четв. XX вв. - М., 1998.
7. Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 1. - М., 1993.
8. Милюков П.Н. Национальный вопрос. - Прага, 1925.
9. Сорокин П.А. Основные черты русской нации в XX столетии. - М., 1990.
10. Трубецкой Н.С. Об идее-правительнице идеократического государства // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. - М., 1985.
11. Трубецкой Н.С. Об истинном и ложном национализме. - София, 1921.
12. Федотов Г.П. И есть и будет. Размышления о России и революции. - Париж, 1932.
13. Meyerson I. Les functions psychologique et les oeuvres. - Paris, 1948.
© Базылев В.Н., 2005
