CC BY
64
УДК 399.13
раздел ИСТОРИЯ
«НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ХЛЕБОПРОДУКТОВ», «КОННО-НАТУРАЛЬНЫЕ ОКЛАДЫ», «ДРОВЯНЫЕ ПОВИННОСТИ», «ЭКСТРЕННЫЕ ТРУДОВЫЕ
МОБИЛИЗАЦИИ» УРАЛЬСКИХ КРЕСТЬЯН В 1917-1921 гг.: НОВАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПРАКТИКА РАННЕЙ ЭПОХИ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА
© Р. А. Хазиев
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа ул. Фрунзе, 32.
Тел./факс: +7(34 7) 273 6 7 78.
E-mail: khazievra@bsu.bashedu.ru
Выявление и археографический анализ значительного массива ранее неизвестных нарративных источников, а также обширного статистического материала по социальноэкономической истории Урала 1917—1921 гг. позволяет раскрыть направленность, содержание и региональную специфику реализации новой социальной практики в период государственного администрирования экономики 1917—1921 гг.
Ключевые слова: социальная практика, государственное регулирование экономикой, военный коммунизм, социально-экономическая история Урала.
Созданная в конце 1917 г. на территории Поволжья, Урала и Сибири Северная военнопродовольственная дружина Наркомвоендела стала первым отрядом быстрого реагирования, отчуждавшим продовольствие в деревне [1]. В мае 1918 г. за реквизиционный способ «добычи хлеба» высказался Краевой совет продовольственно-экономического комитета Западной Сибири и Урала [2]. Хозяйственное сокрушение весной-летом 1918 г. уральских «ку-лаков-шкурников», преследование «паразитировавших» на нехватке продовольствия «мешочников и спекулянтов» выражалось в том, что продотрядовцы «шныряли по всем углам, отнимая у крестьян хлеб, скот, и другие припасы и беспощадно расправлялись с теми, кто только осмеливался протестовать» [3].
Ответная реакция сельского населения на разрастание «национализации хлебопродуктов» последовала немедленно. Для Уфимской, Челябинской, Пермской, Екатеринбургской губерний и Удмуртии не такой уж и редкой была ситуация, описанная в донесении начальника Камышловского рабочего отряда П. Н. Подпорина. В июне 1918 г. он сообщал Шадринскому оперативному штабу о беспощадном преследовании кулаков, сжимаемых «железными тисками» [4].
Противниками дружинников становились все селяне, обладавшие какими-либо запасами хлеба. Наркомпрод был хорошо осведомлен, постоянно получая информацию из уральских губерний, что «излишки хлеба находятся в 90% у среднего и беднейшего населения, у тех крестьян, которые сами состоят в комбедах и Совдепах» [5]. Те, против кого с декабря 1918 года воевали в Удмуртии свыше 300 петроградских продагитчиков, были для них ни чем иным «как забитым местным трудовым крестьянством», не понимающим, что его «священный хлеб ... должен был поддержать борющийся за свои священные права пролетариат» [6].
Растущий антисоветизм сельских производителей был вызван не только национализацией вы-
ращенного непосильным трудом урожая. Мировоззрению работавшего от зари до зари землепашца, претило укоренившееся безответственное отношение продотрядников к труду крестьян. К середине декабря 1919 года на станцию Долматово (Екатеринбургская губерния) свезли «выкачанный» из деревень хлеб, складировав 140 тыс. пуд. прямо на снег «под открытое небо» [7]. На ссыпных пунктах Шадринского и Камышловского уездов аналогично погибло 1 200 000 пуд. зерна [8].
Терпение крестьян лопнуло, когда в феврале 1920 г. в одном из селений Бирского уезда Уфимской губернии пьяные продотрядники избили и ограбили прибывших на лечение домой красноармейцев [9]. Вспыхнувшее восстание «Черного Орла и земледельца» стало детонатором, взорвавшим накопившееся крестьянское недовольство самочинным «комиссародержавием» [10]. Материалы повстанческих организаций позволяют прийти к выводу, что большинство из 224 «бунтов» только южноуральских крестьян было направлено против накладываемых большевиками на деревню тяжелейших продуктовых и трудовых повинностей [11].
Лозунги, обращения, листовки, документы личного происхождения (записки, письма, стихотворения), приказы, декларации, «мятежные» воззвания «Голубой национальной армии Всероссийского Учредительного собрания», «Крестьянской Зеленой армии», «Восставших групп Воли Народа», «Первой народной революционной армии Ох-ранюка - Черского», «Курганской освободительной дивизии», «Армии Правды А. Сапожкова» и других изобилуют идеями о необходимости противостояния большевистскому глумлению и насилию над хлебопашцами [12].
Постоянно фиксируемое чекистами настроение «волновавшихся» и «обиженных Советской властью» крестьян Оренбургской, Пермской, Екатеринбургской, Челябинской губерний и Башкирии [13] отражало укоренившееся в их среде пред-
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Государственное администрирование экономики и социальная практика на Урале в 1917-1921 гг. (анализ новых документов и материалов)». Проект № 07-01-00265 а.
612
раздел ИСТОРИЯ
ставление о несправедливом к ним отношении большевиков. Крестьяне отвергали непонятную, ненужную и, следовательно, враждебную деревне внеэкономическую линию правительства, грубо попиравшую права сельхозпроизводителей обладать хотя бы частью выращенного ими продукта. Никакие оправдания войной и трудностями переживаемого момента не могли поколебать убеждения крестьян о намеренном использовании большевиками против них спланированных карательных акций для получения правительством односторонней экономической выгоды.
Несмотря на тяготы разверстки, уральские крестьяне в разной степени ощутили действие государственного администрирования, нацеленного на быстрое и дешевое по затратам получение продовольственных ресурсов из деревни. Созданная, в основном, в близких к Москве губерниях, административная система управления экономикой не получила такого же распространения на Урале, что уже вбивало клин в единое пространство продовольственной диктатуры.
На некоторых территориях Урала из-за сложившейся хозяйственной специфики не было необходимости вводить систему «национализации хлебопродуктов». Поэтому на местах не везде использовали имевшийся в распоряжении губернских органов власти арсенал принудительных мер для того, чтобы «тотально выкачивать продовольствие» из деревни. Об этом свидетельствует поведение Челябинского ревкома, значительное время решавшего продовольственную проблему экономически выгодным, оправданным и социально невзрывоопасным для власти путем - самотеком [14].
В Башреспублике реализовался собственный вариант «разверстки», сводившейся к необременительному для имущественного состояния селян продналогу [15]. Осуждаемое Наркомпродом «хозяйственное местничество» в деле заготовок продовольствия для Центра проявлялось в Оренбургской губернии [16].
В целом, ситуация на хлебопроизводящем Урале была такова, что разверстка не могла конкурировать с подпольным рынком и бессознательно рождала у значительной части местных крестьян спасительный для себя, губительный для экономики государства и обеспечения продовольственной безопасности страны синдром: лучше вырезать поголовье скота, спрятать хлеб в ямах или его продать на базаре, чем сдать продукцию по разверстке. Стремление укрыть от учетчиков и отнести на рынок ликвидные товары разрушало централизованно-распределительную экономику и лишало государство самого основного - материальных источников существования отвоеванного в боях социализма.
В период военно-политических, экономических и разного рода других катаклизмов, во многих государствах, не раздумывая, приостанавливали до особых указаний гражданские права и жестко наказы-
вали неподчинявшихся. Значительная часть революционно настроенных россиян, а также нейтрально и индифферентно относившихся к Советской власти жителей, на первых порах мужественно переносила реализуемую большевиками новую социальную практику в области трудовых отношений, которая вела к необходимости неукоснительного исполнения назначаемых государственными органами «коннонатуральных окладов», «дровяных повинностей», «экстренных трудовых мобилизаций».
Специфика новой социальной практики, проводимой большевиками, заключалась в том, что феномен общественного понимания вводимых ра-ботодателем-государством в отношении работников целого ряда социально-экономических ограничений в тяжелый момент становления на ноги новой власти, Совнарком превращал в разряд трудовых будней неограниченного срока действия. Внеэкономическое прикрепление к труду, сопровождаемое конфронтационным делением общества на «наших», революции преданных, и классовых врагов, бесконечно строивших пролетариату «козни» было призвано приучить население безропотно сносить узакониваемую штурмовщину. Впоследствии чрезвычайщина, навсегда сроднившись с плановой экономикой, стала бесконечно применяться в следовавших одна за другой битвах «за урожай», «за сталь», «за уголь», за открытие «эпохальных» объектов к очередной годовщине революционного праздника, ко дню рождения вождя, к началу работы партийного съезда и т. д.
Основная тяжесть вводимых большевистским государством трудовых повинностей пала на самую многочисленную в стране рабочую силу - крестьян. На Урале они составляли костяк неквалифицированных работников, отправляемых на различные виды отработок. Проводимые с конца 1917 г. трудовые мобилизации на срочные работы, в дополнение к вооруженным походам за хлебом в деревню, очень скоро превратились для крестьян в одни сплошные авралы, к которым потом прибавились еще добровольно-принудительные субботники и воскресники [17].
Побуждение к труду стало строиться на культивировании страха неотвратимости возмездия -тюремного заключения, заточения в концлагерь, показательной казни уклонистов и их укрывателей [18]. Переход к репрессиям начался с объявления Совнаркомом в феврале 1919 г. борьбы с зимними заносами. Если расчистка снега не производилась к назначенному сроку, крестьян надлежало брать в заложники и расстреливать [19].
В еще большей степени нагрузка на сельское население Урала увеличилась после выхода правительственных постановлений от 18 августа 1919 г. «Об организации гужевого дела на местах» и 19 ноября 1919 г. «О введении некоторых видов государственных повинностей» [20]. По способам проведения и преследуемым целям это была усиливающая административное управление акция, призванная
принудительным назначением натуральной дровяной повинности, заготовок древесного сырья и гужевых перевозок одолеть хозяйственный кризис.
Милитаризация повседневной жизни очень часто являлась удобным прикрытием, позволявшим уральским управленцам «на законных основаниях» повышать, насколько это было возможно, качество партийно-хозяйственной жизни. Уездные и волостные комитеты, обязанные организовать заготовку, складирование, перевозку дров и других грузов для бесперебойного функционирования металлургических предприятий Урала, повсеместно назначали гужевые и дровяные повинности для удовлетворения своих личных потребностей.
Повинности, налагаемые на крестьян, давали возможность партийным бюрократам обзаводиться бесплатным транспортом, который селяне в любое время дня и ночи были обязаны подавать «без всяких задержек» [21], совершенно не способствовали ликвидации «топливного голода». Самовозвыше-ние местечковых начальников, демонстрировавших окружающим символы своего нового социального положения - персональный конный выезд с личным кучером, оставляли у сельского населения тягостное впечатление.
Запущенный маховик исполнения крестьянами многочисленных трудповинностей приобретал особенно невыносимые формы исполнения в уездах и волостях Урала. К началу весны 1920 г. население Бирского уезда Уфимской губернии дошло до состояния массовой истерики и «полной задерганности угрозами . придания суду» всех «отлынивавших» от поголовной мобилизации, объявленной для «целых районов, живой силы от 16 до 50 лет и наличных подвод» [22]. Председатель Пермского уездного и городского комитета по проведению всеобщей трудовой повинности Колесов для выявления и привлечения к работам «лентяев и тунеядцев», создал к марту 1920 г. собственную сеть аген-тов-соглядатаев [23]. К обнаруженным «отказникам» трудового фронта широко применялось материальное наказание. В августе 1920 г. за невыполнение «трудзадачи» 50 тыс. рублей поплатилось Воробьевское общество Кочевской волости Чер-дынского уезда Пермской губернии [24].
В Екатеринбургской губернии, в знак протеста против введенного «на время трудмесяца [апрель 1920 г.] 10-ти часового рабочего дня» крестьяне начали массово выходить из партии. Только в распавшихся ячейках Катайской волости партбилеты выкинули 400 человек [25]. Никакие заклинания о нависшей над социализмом опасности не воодушевляли большую часть селян «строго соблюдать трудовые повинности в условиях всеобщей разрухи».
Негативное мнение рядовых граждан о «назначенных государством работах» проскальзывало и в сообщениях губернских корреспондентов. В газетной заметке П. Я. Дышлера критиковались темные пермские крестьяне, называвшие «трудовую повинность советским рабством и барщиной» [26]. Из статьи П. Уральского: «Трудовая повинность на местах» не составляло большого труда понять подоплеку происходивших в волостях Пермской губернии
событий: «мобилизуются слабоумные, эпилептики, калеки. . Взамен работоспособного кулачья, лодырей и шкурников посылаются также малолетки, беременные и кормящие матери» [27].
Пренебрежение простейшими хозяйственными расчетами (капитальные затраты, производительность труда, себестоимость); физическими и моральными страданиями мобилизованных; гротесковое уравнивание беременных женщин на лесоповале и лесосплаве в правах с мужчинами привело к тому, что сельские жители стали ощущать себя объектами недоброжелательства и злобной мести государства.
Полнейшая незаинтересованность сельских жителей в отработках при использовании единственного метода «стимулирования» - революционном преследовании трибуналами «тунеядцев» -неизбежно вела к тому, что политическое доверие к власти «катастрофически падало», а «злостное смутьянство» крестьян перерастая в череду восстаний, подвинули правительство срочно искать выход, который был найден в виде спасительной для режима - Новой экономической политике.
ЛИТЕРАТУРА
1. Черноморец С. А. Организация продовольственного снабжения в 1917-1920 годы: Государственно-правовые аспекты. Саратов, 1986. С. 56-57.
2. Государственный архив Оренбургской области (ГАОО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 8. Л. 13.
3. Воткинск. Документы и материалы. 1758-1998. Ижевск, 1999. С. 147.
4. Южное Зауралье в период гражданской войны (1918-1920 гг.): Сб. док. и материалов. Курган, 1963. С. 55.
5. Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 2012. Оп. 1. Д. 300. Л. 8 об.
6. К двадцатилетию освобождения Удмуртии от колчаковщины (июль 1919 - июнь 1939): Матер. и документы. Ижевск, 1939. С. 23.
7. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 1. Д. 737. Л. 2.
8. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 1. Д. 737. Л. 1.
9. Уфимский Октябрьский сборник № 2. Уфа, 1920. С. 193.
10. Обухов Л. А. // Революция и человек. Социально-психологический аспект. М., 1996. С. 157.
11. Сафонов Д. А. Крестьянское движение на Южном Урале. 18551922 г. Хроника и историография. Оренбург, 1998. С. 292.
12. Сафонов А. Д. Великая крестьянская война 1920-1921 гг. и Южный Урал. Оренбург, 1999. Приложение № 1. С. 266-279.
13. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1922: Док. и материалы. 1998.Т. I. С. 295, 344, 356.
14. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 462. Л. 129, 133 об, 148 об; Д. 958. Л. 1.
15. Центральный государственный исторический архив Рес-
публики Башкортостан (ЦГИА РБ). Ф. 230. Оп. 1. Д. 5. Л. 90, 112; Ф. 700. Оп. 1. Д. 6. Л. 73.
16. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 525. Л. 15, 20, 32.
17. Собрания узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства. 1918. № 55. Ст. 610; 1918. № 78. Ст. 820.
18. Пермский край: прошлое и настоящее. Пермь, 1997. С. 114.
19. Декреты Советской власти. М., 1965. Т.1У. С. 627.
20. Собрания узаконений и распоряжений....1919. № 42. С. 404; 1919. № 57.С. 543.
21. Объединенный государственный архив Челябинской области (ОГАЧО). Ф. 363. Оп. 1. Д. 112. Л. 6.
22. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 733. Л. 41.
23. Государственный архив Пермской области (ГАПО). Ф. 107. Оп. 1. Д. 192. Л. 106.
24. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 12. Д. 382. Л. 23 об.
25. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 12. Д. 172. Л. 121.
26. Дышлер П. Я. Трудовая повинность в деревне // Звезда (Пермь). 1920. 18 июня.
27. Звезда (Пермь). 1920. 24 июня.
Поступила в редакцию 10.07.2008 г. После доработки — 04.08.2008 г.
