CC BY
27
УДК 930.221:930.253
А. В. Овчинников
«НАРОДЫ» В РЕАЛИЯХ ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЫ: ОБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ «ГЛАВНЫЙ МИФ» НАЦИОНАЛЬНЫХ ИСТОРИЙ?
Ключевые слова: миф, народ, национальность, примордиализм, традиционная культура, этничность.
В статье рассматриваются проблемы функционирования этничности в условиях традиционной культуры. Автор пытается доказать принципиальную невозможность для эпох древности и средневековья существования народов в современном понимании этого слова.
Keywords: myth, people, nationality, primordialism, traditional culture, ethnicity.
This article discusses the problems offunctioning of ethnicity in terms of traditional culture. The author tries to prove the impossibility in principle for ancient and medieval times the existence of nations in the modern sense of this word.
На одной из научных конференций мне довелось заслушать доклад о реконструкции (вернее, конструировании) одного из татарских народных танцев. Докладчик увлеченно рассказывала, как она со студентами-практикантами объездила несколько татарских деревень. В каждой из них происходила «работа с информантами», в результате которой родилось «общее понимание структуры танца». Этот танец и был поставлен студентами и преподавателями института. Не трудно понять, что получившийся в результате интеллектуальный продукт отличается от своих реальных сельских прототипов. Но именно он будет транслироваться через систему образования и СМИ как «татарский народный танец», а для внуков информантов он будет унифицированным и престижным образцом для подражания, тогда как местные варианты постепенно забудутся. Возникает закономерный вопрос - этот танец является частью народной традиционной или современной модерной культуры? Научная логика заставляет склониться ко второму.
Приведенный пример в очередной раз показывает, что примордиалисты (сторонники существования этнических общностей как объективной реальности) основные «атрибуты» современных народов видят в элементах традиционной культуры, остатки которых скрупулезно фиксируются, затем согласно принятым канонам обрабатываются, и в результате получается то, что официально презентуется как фольклор народа, его обычаи, язык и т.д. [1]. Тщательно собираются сведения из исторических источников, в которых фигурирует слово, похожее на название интересующего народа, археологические материалы, находящиеся на территории расселения народа, а также проживания его предков. В результате рождаются тексты национальных историй, судя по которым, народы как единая общность, со своими материальной и духовной культурой [2], существовали едва ли не с эпохи первобытности, а то, что современные народы или их предки жили в эпоху средневековья, у большинства авторов сомнений не вызывает. Согласуется ли это утверждение с результатами рационального анализа исторических источников или мы имеем дело с «главным мифом» национальных историй?
Традиционные общества дискретны, многокультурны, не обладают языковым единством, и, как
показывают примеры истории, легко распадаются в результате внешнего воздействия и внутренних усобиц. Базовыми социально-политическими, экономическими и культурными единицами традиционного социума являются семья и община. Общинную и семейную идентичности ни в коем случае нельзя путать с этничностью, т. к. последняя предполагает наличие чувства единства у неродственников, проживающих друг от друга на значительных расстояниях.
То, что называется привычным для нас словом «государство», в традиционном обществе представляло собой конгломерат общин, возглавлявшийся одной общиной - правящей династией. Её представители часто говорили на отличном от подданных языке, вели не похожий на них образ жизни, всячески стремились подчеркнуть свою непохожесть не только на «чернь», но даже на привилегированные слои общества. Правителей мало интересовало, на каком языке говорят их подданные, какие у них традиции и обычаи. В зависимости от политической ситуации, общины могли переходить под власть разных династий, а последние часто меняли своих подданных (множество примеров можно найти в истории Востока). Возникновение и устойчивое существование гомогенных культурных сообществ со своими языками, традициями и обычаями в таких условиях затруднительно. Возникает вопрос - насколько корректно по отношению к традиционным обществам, не знавшим всеобщего образования, говорить о существовавших в них языках? Видимо, здесь наиболее адекватно использование терминов «наречие» и «диалект», причём с обязательным дополнением «изолированный», что будет означать отсутствие единого и активно внедряемого государством языка с детально разработанной интеллектуалами структурой, включающей литературный язык, диалекты, наречия и т.д. Без корректирующей роли государственного аппарата, языковая реальность будет бесконечно пестрой и динамичной. Например, на Новой Гвинее в колониальный период возник пиджин - язык-гибрид. В нем фонетически измененная английская и немецкая лексика сочеталась с меланезийской грамматикой [3, С.306,307]. О существенной разнице и даже противоречиях между сконструированным государством в эпоху модерна языком и народными, в том числе средневековыми,
наречиями косвенно свидетельствуют слова академика Академии наук Татарстана М.А. Усманова: «...некоторые современные татары по-настоящему не владеют татарским, казахи - казахским языком и т.д., не говоря уже о средневековых наречиях письменных памятников... завещания дедов уже не смогли прочитать их внуки» [4, С.7].
Ставя вопрос о социальных группах в традиционном обществе, необходимо, в первую очередь, разобраться с принципами классификации населения. Главная задача - уяснить, кем были авторы классификаций. Индивидуум, которого можно условно назвать «простым человеком», частью «безмолвного большинства», делил окружающих людей на родственников (дальних или близких) и неродственников. Мир «неродственников» был чужим и опасным, и начинался сразу же за пределами своей общины или группы взаимодействующих общин. Представления об этом мире были самыми фантастичными, но причудливые образы, группировавшиеся в слухи, легенды и т.п., не могли выйти за пределы привычных общинно-семейных структур. Например, в Древней Руси жители одной волости противопоставляли себя жителям другой, и каждая волость в сознании людей была «коллективной личностью» с определёнными характеристиками [5, С.9]. В составе Великого княжества Литовского и Польского королевства до Люблинской унии 1569 г. существовали «литовская русь» и «польская русь». После унии произошло их объединение в «Руское воеводство» Речи Посполитой. Как выяснил Д.В. Боднарчук, главным маркером руской (именно с одной «с») идентичности были не язык или конфессиональная принадлежность (униаты или православные), а кровнородственные связи. Особо автор исследования отмечает, что эти руские имеют этническое родство (вернее, генетическое) с современными русскими и украинцами, но автоматическая замена одних на других ведёт к подмене смысла, т.к. идентичности этих групп населения не тождественны [6, С.4,5,22,23]. В 1864 г. в деревенской школе отдаленной части Франции инспектор образования задал детям вопросы о том, в какой стране находится их деревня, и кто они сами: англичане или русские? Ни на один вопрос дети ответа не знали...[7, С.24] В XIX -нач. XX вв. в российском Закавказье «В тюркских деревнях сохранялось узколокальное чувство идентичности: границы деревни совпадали с границами мира... Представления о нациях как таковых у деревенских жителей не существовало. В окружении враждебного мира, весьма далекого от органов государственной власти, крестьяне осознавали себя как члены рода, клана или религиозной общины» [8, С.352]. В досоветский период идентичность казахов основывалась на кочевой жизни, т.е. не столько на культурном, сколько социально-экономическом факторе. Сам термин «казах» означал кочевник, и на этом основании казахи отделяли себя от оседлого населения Средней Азии. Идентичность связывалась не с представлениями о «нации», а «с генеалогическими линиджами, ...племенной конфедерацией (жуз) или группами поменьше (ру или тайпа)» [9, С. 66]. Даже в середине XX в., характеризовавшегося бурным развитием транспорта, средств связи и систем образования,
до 70 % населения Земли (по данным ЮНЕСКО) не могли этнически идентифицировать себя вне зоны своего компактного проживания, например, деревни. Базовая категоризация у них опиралась «на сознание принадлежности к определенной семье, клану, роду» [10, С.17].
Находясь в рамках предложенной И. В. Сталиным концепции нации, рассматриваемой как результат эволюции союза племён и народности, современные примордиалисты (на словах таковыми себя часто не называющие), пишут об особом «средневековом этносе» и пытаются реконструировать его самосознание, язык и т.п. В этом случае мы наблюдаем попытки отыскать этничность там, где её явно нет. Например, существование средневекового булгарского этноса обосновывается наличием самосознания у булгар, о котором мы, якобы, можем судить по зафиксированным в источниках мифах об общности происхождения, особой миссии, по наличию не сохранившейся «Истории Булгарии» Йагку-ба ибн Нугмана [11]. Вместе с тем, не трудно понять, что это произведение было историей не страны и не народа, а семейной историей правящей династии. Именно её происхождение интересовало автора произведения, именно об её особой миссии шла речь. Достаточно внимательно познакомиться с Повестью Временных лет, чтобы понять, что это история постепенно разрастающейся общины Рюриковичей. В Китае, с его богатой историографической традицией, династийные хроники касались в первую очередь истории правящего рода.
Другой категорией авторов классификаций населения были путешественники, часто являвшиеся одновременно купцами и дипломатами. Они делили население впервые посещаемых территорий по важным для себя основаниям: политическим, военным, торговым и т.д. В результате этих классификаций появлялись образы социально-политических объединений, реальных только в конкретной актуальной политической ситуации. В средневековье узловыми точками этих классификаций были правящие династии, а не народы-этносы, как пытаются утверждать примордиалисты. Ахмед ибн Фадлан, автор знаменитых Записок, ставших основным письменным источником по истории Волжской Бул-гарии, видит в булгарах лишь подвластное династии Алмуша население, и, описывая их нравы и обычаи, не ставит целью представить булгар в качестве единого этнического организма. В Новое время в колониальный период путешественники, осуществляя этнографическое научное описание населения, так или иначе, выполняли государственный заказ. Изучаемых туземцев они часто воспринимали как единый культурно-языковой массив, не обращая внимания на важную для людей родоплеменную дифференциацию. Таким образом, рождались кажущиеся сегодня вековыми представления о национальностях. Известный российский социолог, экономист и идеолог народничества В.В. Берви-Флеровский в середине XIX в., сам того не подозревая, в одном из своих произведений охарактеризовал процесс «воображения» национальностей сторонним наблюдателем: черемисы, чуваши, мордва, русские, татары и
немцы «до того перетасованы между собой, что с первого взгляда совершенно невозможно заметить, что они при первоначальном поселении старались сблизиться не по национальностям; только живя долго на одном месте, можно увидеть, что они селились полосами, впоследствии же они до того перемешались, что в одном селении иногда живет три или четыре национальности. Каждая из этих национальностей имеет свои достоинства...» [12, С.189]. Национальные образы, в основном, через систему образования передавались местным политической и интеллектуальной элитам, а те, в свою очередь, транслировали их вширь. Известный исследователь среднеазиатских национализмов С.Н. Абашин констатирует, что «среднеазиатские «народы» и «нации» были «изобретены» и «воображены» российскими учеными и чиновниками, затем эти представления были восприняты (часто с критикой отдельных пунктов) местными среднеазиатскими интеллектуалами; в раннесоветское время был инициирован процесс институционального нациестроительства..., после распада СССР процесс нациестроительства был продолжен постсоветскими элитами в независимых государствах Средней Азии» [13, С.8]. Предложенная С.Н. Абашиным концепция в своей методологической части применима для изучения реалий конструирования средневолжских народов [14].
Другим автором классификаций населения в традиционном обществе был государственный бюрократический аппарат. Чиновники структурировали подвластное династии население, прежде всего, в фискальных целях. Выделяемые группы были не этническими, а социальными, вернее социально-территориальными, само их существование было оправдано и актуально только в ситуации взаимодействия власти и подданных. По мнению специалистов по истории Востока, «для доколониальных обществ была характерна не этническая, а социальная сегрегация» [15, С. 303,304]. Эти нюансы улавливаются и истори-ками-примордиалистами в национальных республиках России. Однако обсуждение проблемы ведётся в дискурсе «войн памяти», когда обнаруживается стремление связать как можно больше «неясных этнонимов» с предками своего народа, что затрудняет трезвый анализ методологических оснований самой полемики. Так, авторитетный историк из Казани Д.М. Исхаков в сборнике с характерным названием «Большая ложь историков Башкортостана» констатирует, что в источниках ХУГ-ХУП вв. половина чувашей называются черемисами, ясачная часть татар в пределах Казанского края - «ясачными чувашами», будущие группы татар Среднего Приуралья именуются остяками [16, С.5]. Противоречивые данные источников легко объясняются только после признания факта того, что в них речь идёт не об этнических группах, которые в нашем современном понимании непременно должны обладать единым языком, культурой, самосознанием и т.д., а о подвижных социальных образованиях. Например, башкиры до своей этнизации в годы Советской власти были сословием, в которое можно было «записаться» и из которого можно было выйти. В 1826 г. в сословие башкир были зачислены оренбургские и ногайские татары, в Башкирском вой-
ске находились киргизы Средней Азии. «В башкирцы» могли поступить люди, например, из «Султанских ногайцев казачьего войска». По правительственному указу 1855 г. в Башкирское войско были включены группы служилых тептярей и бобылей, а также часть татар, при этом они назывались «башкир из тептярей» или из мещеряков и т.д. [17, С.56,57] Для второй половины Х1Х-нач. XX вв. были характерны переходы как из мишарей, тептярей и татар в башкиры, так и обратно [18]. Исследователи трактуют эти переходы как смену этничности, но не вернее ли говорить о смене социального статуса, признав при этом, что атрибуция башкир досоветского периода кроме как сословия ещё и этнической группой является результатом опрокидывания в прошлое сегодняшних представлений? Достаточно вспомнить, что в XIX в. болгарин, становившийся торговцем превращался в грека, а приезжавшие на службу к Петербургскому двору военные из германских княжеств, после крещения становились русскими. Принявшие православие удмурты, мордва и др. считались русскими, а не крещеные - по прежнему, удмуртами и мордвой [19, С.548,549].
Судя по недавно опубликованным документам спецслужб, даже в годы Великой Отечественной войны, несмотря на совершившийся в официальной советской пропаганде еще в 1930-е гг. «национальный поворот», характерная для традиционной культуры «социальность» преобладала над «этнично-стью». В сознании сельского населения ТАССР «немцы», «коммунисты», «колхозники» были равнозначными социальными группами, и то, что новым руководителем государства может стать «ментально чужой» Гитлер, селян, похоже, мало беспокоило («Советскому грабительскому правительству ничего платить не буду, скоро немцы придут»; «Скоро придет Гитлер, возвратит нам старую жизнь... Немцы ... издеваются над коммунистами и комсомольцами, нашего брата они не трогают»; «Восстанавливать Москву после бомбардировки нам не придется, т.к. строить будет Гитлер»; «. Наше правительство уже просило у Германии мира, но Германия ответила - уничтожьте своих коммунистов, ликвидируйте колхозы, тогда. отдам обратно ваши города.») [20, С. 32, 35, 45, 51]. В начале «смутных» 1990-х гг. я, будучи второклассником, услышал от пожилой родственницы не совсем понятную мне тогда фразу: «Говорят, скоро придут американцы, ну и ладно, может при них лучше будет». Обратим внимание, что в озвученных рассуждениях нет и намека на важность языковых, этнических и т.н. «ментальных» различий, тогда как, судя по писаниям идеологов, представителей «высокой культуры», они должны быть определяющими.
Отдельно стоит коснуться вероисповедания, т.к. наличие одной исповедуемой религии в средневековом обществе, якобы, позволяет видеть в нём этническую общность, а религиозные чувства считать частью этно-ориентированного мировоззрения. Изучавшие религию антропологи ещё в начале XX в. отмечали, что её суть состоит, в первую очередь, в обрядах, а не верованиях. Важной считалась соци-
альная функция обрядов, их способность поддерживать общественную стабильность [21, С.182,185]. В массе своей люди выбирали не догматы, а ритуалы, которые должны были быть социально эффективными, т.е. направленными на благополучие ближайшего социального окружения человека - семью и общину. Отсюда вариативность даже монотеистических религий в традиционных обществах, когда представления о верованиях и ритуалах у христианских и мусульманских интеллектуалов мало совпадали с низкой полуязыческой культурой тысяч крестьянских общин. Религия в традиционном обществе выполняет не столько культурно-объединяющие, сколько социальные функции. Поэтому «Бог» оказывается включён в феодальную иерархию, выполняя роль верховного сюзерена. Получая от него власть, правящая семья обязуется нести определённые повинности, выражающиеся в строительстве и украшении храмов, регулярных пышных обрядах и т.д. Одним членам августейшего семейства сделать это сложно, и поэтому естественно обращение к нижестоящим по феодальной лестнице, и стремление всеми возможными путями, в том числе насильственными, включить их в орбиту «правильной веры». Сопровождающая эти процессы религиозная унификация не является тотальной культурной унификацией, которую можно наблюдать в национальных государствах. Социально -политическое единение является плодом воображения распространителей новой религии и результатом стремления вновь обращённых не разубеждать в этом вышестоящих с целью получения новых привилегий или сохранения старых. Внедрение в традиционное общество монотеистической религии не приводит к формированию более менее единого самосознания населения крупных территорий, а эпоха средневековья даёт многочисленные примеры войн между приверженцами одной религии, подчиняющихся разным сюзеренам.
Исследователей не должно вводить в заблуждение совпадение современных этнических наименований и встречающихся в источниках терминов (об этом предупреждали ещё Энтони Смит, Эрнест Гел-нер, Бенедикт Андерсон, Андреас Каппелер). Только в дискурсе мифа созвучие слов имеет значение, тогда как в науке за используемыми терминами стоят выверенные определения, и для ученого интересно не столько само слово, сколько его значение. Поэтому этнизация скифов, гуннов, булгар, татар и русских эпохи средневековья является модернизацией истории. О необходимости осторожно подходить к интерпретации созвучий говорит, например, факт того, что даже между употреблением слова «нация» в римскую эпоху, средневековье и Новое время не было преемственности [22, С.193 (аннотация доклада А.В. Доронина)].
Можно констатировать, что в условиях традиционной культуры формирование и устойчивое существование этнического чувства затруднительно, а этнизация встречающихся в источниках терминов и этническая интерпретация тех или иных событий и процессов обусловлены современными распространёнными и кажущимися истинными представлениями. Признание объективного существования народов
в эпохи древности и средневековья, и в целом в до-
модерный период, является «главным мифом» современных постсоветских национальных историй.
Литература
1. А.Н. Алимова, Институциализация национально-культурных объединений (сравнительный анализ деятельности НКО в Республике Татарстан и Новосибирской области), Вестник Казанского технологического университета, 3, 305-312 (2010).
2. О.Н. Коршунова, Традиции этноконфессионального диалога в Поволжье как составляющая исторической памяти, Вестник Казанского технологического университета, 1, 11, 309-311 (2012).
3. Д. Д. Тумаркин, За морем теплушка-полушка, да рубль перевоз (о двух этнографических экспедициях на острова Океании), В сб. Антропология академической жизни: традиции и инновации. ИЭА РАН, М., 2013. С. 285-324.
4. М.А. Усманов, Некоторые насущные проблемы историографии и источниковедения истории средневековых тюрко-татарских государств, В сб. Средневековые тюр-ко-татарские государства. Вып. 2. Изд-во «Ихлас», Казань, 2010. С. 5-8.
5. В.В. Долгов, Представления об обществе в картине мира населения Древней Руси XI - XIII вв. Автореф. дис. докт. ист. наук, Удмуртский гос. ун-т, Ижевск, 2008. 38 с.
6. Д.В. Боднарчук, Этнокультурная идентичность населения Русского воеводства Речи Посполитой в конце 16 -пер. половине 17 вв. Автореф. дис. канд. ист. наук, СПб ГУ, СПб., 2012. 24 с.
7. И.М. Савельева, А.В. Полетаев, Функции истории: Препринт WP6/2003/01. ГУ ВШЭ, М., 2003. 40 с.
8. Й. Баберовски, Цивилизаторская миссия и национализм в Закавказье: 1828-1914 гг., В сб. Новая имперская история постсоветского пространства. Центр Исследований Национализма и Империи, Казань, 2004. С. 307352.
9. Р.Г. Сюни, Конструируя примордиализм: старые истории для новых наций, В сб. Антропология социальных перемен: к 70-летию Валерия Александровича Тишкова. Российская акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии, РОССПЭН, М., 2011. С. 52-86.
10. И.Р. Султанов, Право народов на самоопределение и опыт его реализации: политико-правовой анализ. Дис. канд. полит. наук, МГУ, М., 2001. 214 с.
11. И.Л. Измайлов, Средневековые булгары: этнополити-ческие и этноконфессиональные аспекты идентификации [Электронный ресурс]: Тюрко-татарский мир. URL: http://www.tataroved.ru/publication/metod/4/ (дата обращения: 19.10.2014).
12. В.В. Берви-Флеровский, Избранные экономические произведения в двух томах. Т. 1. Соцэгиз, М., 1958. 620 с.
13. С.Н. Абашин, Этнографическое знание и национальное строительство в Средней Азии («проблема сартов») в XIX - начале XXI вв. Дис. докт. ист. наук, ИЭА РАН, М., 2008. 355 с.
14. А.В. Овчинников, «Исторический опыт этноконфессионального взаимодействия...»: археология идей дискурса и институты воспроизводства, Исторический опыт этноконфессионального взаимодействия в Среднем Поволжье и Приуралье (XVI - начало XX вв.) (Казань, 5-6 октября 2011 г.) Изд-во «Ихлас»; Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, Казань, 2011. Вып. 2. С. 315-322.
15. Н.А. Симония, Синтез современного и традиционного в условиях независимого развития, В сб. Эволюция вос-
точных обществ: синтез традиционного и современного. Наука, Гл. ред. вост. лит., М., 1984. С. 303, 304.
16. Д.М. Исхаков, Методологические и источниковедческие аспекты проблемы сословных башкир (16-19 вв.), В Сб. Большая ложь историков Башкортостана (к вопросу о формировании сословия «башкир-вотчинников» в современном Приуралье). Изд-во «ЯЗ», Казань, 2010. С. 4-11.
17. М.А. Бермишева, В.А. Иванов, Г.А. Киньябаева и др., Антропология башкир. Алетейя, СПб., 2011. 496 с.
18. А.Д. Коростелев, Динамика этнического состава сельского населения Башкортостана, В сб. Конфликтная эт-ничность и этнические конфликты. ИЭА РАН, М., 1994. С. 67-92.
19. А.К. Байбурин, К антропологии документа: паспортная «личность» в России, В сб. Антропология социальных перемен: сборник статей: к 70-летию Валерия Александро-
вича Тишкова. Российская акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии,
РОССПЭН, М., 2011. С. 533-555.
20. Татарстан в годы Великой Отечественной войны: Страницы социальной истории: Сборник документов и материалов. Сост. А.Ш. Кабирова. Главное архивное управление при Кабинете Министров Республики Татарстан, Казань, 2011. 356 с.
21. А.Р. Рэдклифф-Браун, Структура и функции в примитивном обществе. Очерки и лекции. Издательская фирма «Восточная литература», РАН, М., 2001. 304 с.
22. С.А. Захаров, Конференция «Этносы и «нации» в Западной Европе в эпоху средневековья и раннего нового времени: идентичность и самоидентификация», Средние века, 74. С. 192-198 (2013).
© А. В. Овчинников - канд. ист. наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин КНИТУ, соискатель ученой степени доктора исторических наук при Институте этнологии и антропологии РАН, e-mail: ovchinnikov8_831@mail.ru
© A. V. Ovchinnikov - Ph.D. in History, Associate Professor of Department of Humanitarian Disciplines of KNRTU, candidates for a degree of Doctor of Historical Sciences at the Institute of Ethnology and Anthropology Russian Academy of Sciences, e-mail: ovchinnikov8_831@mail.ru
