CC BY
248
НАГОРНО-КАРАБАХСКИЙ КОНФЛИКТ В КОНТЕКСТЕ РЕТРОСПЕКТИВНОЙ ЭТНОГЕОПОЛИТИКИ
Кенан АЛЛАХВЕРДИЕВ
кандидат философских наук, доцент кафедры политологии и политического управления Академии государственного управления при Президенте Азербайджанской Республики (Баку, Азербайджан)
В в е д е н и е
Почему Карабах? Почему столь небольшое по своим размерам пространство на протяжении уже длительного исторического времени (XIX— XXI вв.) играло и продолжает играть роль «яблока раздора» в Кавказском регионе?
Набор ответов, часто несущих на себе печать политической и этнической ангажированности, весьма широк:
— историческая память народов о неких вековых этнических обидах;
— наличие антагонистического этнопо-литического противоречия, вытекаю-
щего из отсутствия межэтнической комплиментарности между проживающими в регионе основными этносами;
парадокс принципов международного права, излагаемый в постулатах территориальной целостности и самоопределения народов;
территориальные претензии, сопровождаемые агрессией одного государства по отношению к другому;
геополитическая обусловленность перманентной конфликтности, вызванная неоимпериалистическими намерения-
ми ведущих игроков мирового политического поля;
— интересы этнических элит и клановых групп, развязавших конфликт для достижения своих политико-экономических целей, и т.д.
В зависимости от исследовательских подходов и этнополитической ангажированности этот перечень ответов на поставленный вопрос можно продолжать достаточно долго. Однако значимость подобных вопросов-ответов не носит умозрительно-теоретического характера, а адекватное определение природы и генезиса карабахского конфликта напрямую влияет на оценку перспектив его разрешения в формате реального времени. Следует отметить, что выдвигаемые политиками и учеными различные трактовки конфликта в конечном счете сводятся к нескольким парадигмам: исторической, цивилизационной, этнополитической, геополитической.
В силу того что исследования по первым трем подходам в научной литературе представлены значительным количеством работ, в данной статье основное внимание акцентировано на анализе геополитического контекста нагорно-карабахского
конфликта. По нашему мнению, такой анализ:
— во-первых, не должен быть ограничен событийной канвой только новейшего времени, выявлением столкновения здесь геополитических интересов акторов современной международной политики;
— во-вторых, не может быть проведен в категориях лишь классической геополитической науки (в региональном плане здесь целесообразно также использовать «внутреннюю» и прикладную геополитику);
— в-третьих, не может игнорировать этническую (этнополитическую) составляющую, практически всегда присутствующую в точках геополитического противоборства в так называемом дис-континуальном поясе Евразийского континента (к ним относится и Кавказский регион).
Учет этих аспектов и предопределил исследовательский ракурс данной статьи — анализ нагорно-карабахского конфликта именно в контексте ретроспективной этнической геополитики.
Этногеополитика — парадигма XXI века?
Нам представляется, что не будет большим преувеличением утверждение, согласно которому в конце XX века именно триада следующих категорий — геополитика, эт-нополитика, безопасность — стали основой для формулирования наиболее важных подходов политической науки, в которых в основном и исследовались современные мировые политические процессы. Однако проблема состоит в том, что каждая из указанных категорий, взятая в отдельности, преломляет рассмотрение всей многогранной палитры мирового политического организма сквозь призму одной-единственной парадигмы, «профильной» для данного понятийного поля. В начале нынешнего столетия этот разрыв между складывающейся сложносоставной международно-политической действительностью и ее монокатегориальным научным объяснением стал настолько очевидным, что у научного сообщества и в политической практике возникла востребованность в новых, теперь уже междисциплинарных исследовательских подходах. И если в исследовании взаимосвязей между геополитикой и безопасностью (в различных их трактовках) уже накоплен определенный пласт научных разработок, то в отношении
других возможных комбинаций из указанного выше ряда понятий, к сожалению, этого утверждать не приходится.
В ряде своих публикаций по данной проблеме автор предлагаемой статьи уже обосновывал необходимость ввести в научный оборот и полноправно использовать в исследовательских проектах новую полипарадигмальную категорию — этнополитическая бе-зопасность1. Однако мы столь же ясно представляем себе и границы ее применения, поскольку охватываемая этой парадигмой сфера предметного содержания — сопряженность этнополитических факторов и процессов с состоянием защищенности жизненно важных интересов основных субъектов безопасности — в силу ее специфики выводится исключительно в формате текущего времени. Максимум потенциала такой парадигмы (надо отметить, что в этом заключается и ее огромное преимущество) состоит в возможной пролонгации складывающихся в сфере этнополитической безопасности трендов развития. Вместе с тем очевидно, что при этом за рамками исследования остается генезис указанных процессов, их укорененность в почве исторической действительности конкретного этнического, территориального и политического пространства.
В указанном контексте мы полагаем возможным использовать другую категориальную комбинацию — этнополитику и геополитику. В XIX веке основатель классической геополитики Ф. Ратцель изложил один из ключевых своих тезисов, который, на наш взгляд, осмыслен односторонне: «Государство складывается как организм, привязанный к определенной части поверхности земли, а его характеристики развиваются из характеристик народа и почвы»2. Геополитический механицизм как раз и проявился в отбрасывании упомянутых Ратцелем характеристик народа и концентрации исключительно на поиске взаимосвязи политики и географических факторов. А начавшееся в XX веке широкое распространение геополитической мысли породило иллюзорные представления, что наконец-то наукой найден универсальный ключ к пониманию всех загадок человеческой истории. Однако в конце XX столетия вдруг наглядно выявилась ограниченность сложившихся геополитических представлений о мире, когда торжествующий этнический национализм стал в клочья разрывать старые законы и схемы. Для объяснения новых реалий вновь потребовались упомянутые ранее «характеристики народа», вызвавшие бурный рост уже этнополитологических подходов. С другой стороны, ясно также, что прежние геополитические подходы сдавать в архив оказалось очень рано. Понимание потребности в указанном дуализме и породило попытки конструирования новой гибридной парадигмы — этногеополитики.
Начало использования термина «этногеополитика» относится к 1990-м годам, он употреблялся преимущественно в научных публикациях российских евразийцев. Так, согласно С.Н. Смирнову, этногеополитика — совокупность концепций, критериев, моделей и научных методов, позволяющих одному или нескольким этническим образованиям оптимально (в рамках выбранных критериев) войти в структуру мировой цивилизации и решить свои политические задачи3. Однако автор не раскрывает то, каким образом на основе концепций, моделей и методов этносы «входят» в мировую цивилизацию. Наряду с указанной российские ученые ведут дискуссии вокруг различных трактовок этногеополитики в контексте основ государственности4, безопасности5 и т.д. По-
1 См.: Аллахвердиев К. Этнополитическое измерение национальной безопасности и вызовы глобализации // Кавказ & Глобализация, 2007, Том 1 (5). С. 48—65; Он же. Стратегия национального развития и этно-политическая безопасность в эпоху глобализации // Кавказ & Глобализация, 2008, Том 2, Выпуск 2. С. 16—35.
2 Ратцель Ф. Политическая география (цит. по: Дугин А. Основы геополитики [http://www.arctogaia. сот/риЫю^поуу^ео^еоро11.Мт#1]).
3 См.: Смирнов С.Н. Казачество и геополитика [http://www.carnegie.ru/ru/pubs/books/volume/36311.htm].
4 См.: Чернов П.В. Россия: этногеополитические основы государственности. М.: Изд. «Восточная литература» РАН, 1999.
5 См.: Семенов В.А. Этногеополитические аспекты безопасности России. М.: РАГС: Русь, 1998.
явились даже первые этногеополитические классификации. Например, согласно классификации, предложенной P.A. Амбурцевым, можно выделить: протоэтногеополити-ческую парадигму (обоснование «имперской идеологии» Н.М. Каткова, стратегические разработки Д.А. Милютина, представления о государстве Л.А. Тихомирова, концепция территориальных систем политического могущества П.П. Семенова-Тянь-Шанского); этногеопространственную парадигму (работы Л.И. Мечникова и развитие концепции географического детерминизма, исторические труды С.М. Соловьева, В.И. Ламанского и концепция трех миров Азийско-Европейского материка); этногеополитическую парадигму (идеология панславизма Н.Я. Данилевского, византийская концепция К.Н. Леонтьева, евразийство П.Н. Савицкого и концепция этногенеза Л.Н. Гумилева)6. При этом отметим, что среди западных исследователей данная парадигма пока не имеет значимого распространения.
По нашему мнению, пока можно говорить лишь о начале процесса осмысления предметного содержания этногеополитики. В самом общем виде круг вопросов, охватываемых ею, базируется на рассмотрении геополитического пространства сквозь призму этнополитики. Иными словами, исходная посылка данной парадигмы состоит в том, что государство, интерпретируемое в геополитике как биологический организм, возникает не напрямую из географической среды, а в результате взаимодействия этносоциального организма с различными территориальными уровнями геопространства.
Учитывая вышеизложенное, в качестве предмета исследования этногеополитики как научной парадигмы можно определить исторически детерминированные этнические формы проявления геополитического устройства планеты, в рамках которых и происходит субъектизация мирового пространства.
Карабах как геополитический «центр» Центрального Кавказа
Среди огромного количества литературы, посвященной проблематике Кавказа, немалую часть составляют работы, в которых раскрываются вопросы геополитической идентификации данного региона. В самых общих чертах их можно представить в виде двух больших групп. В первой группе трактовок рассматриваются вопросы геополитической идентификации Кавказа. Вторая группа исследований ставит перед собой задачу ответить на вопрос: обладает ли Кавказ самостоятельной геополитикой, то есть является ли данный регион объектом или субъектом геополитического воздействия? Кстати ответ на этот вопрос можно сформулировать и в дуалистической форме: «Кавказ является единой геополитической системой, и ее стабильность может быть обеспечена только политическим единством всех народов Кавказа. В рамках Российской империи и бывшего СССР такое единство было достигнуто, теперь же предстоит искать новые формы, новые пути политической интеграции»7.
Вместе с тем исходный постулат о существовании кавказского геополитического организма требует уточнения местоположения его ключевой зоны. В зависимости от конъюнктуры и этнополитических пристрастий исследователи в поисках этого самого «центра», можно сказать, «блуждают» по всему региону. Последнюю из таких попыток
6 См.: Амбурцев P.A. Этнополитическая парадигма в российской геополитической мысли [http:// poHtreg.pu.ra/mdex.php?option=com_content&task=view&id=16&Itemid=37].
7 Рубан Л. С. Геополитическая ситуация на Кавказе // АИРЕКС. Электронный журнал «Полемика», Выпуск 8 [www.irex.ru/press/pub/polemika/08/rub1].
предпринял известный российский этнополитолог Р. Абдулатипов. В письме к организаторам региональной научной конференции «Дагестан в современной геополитике России» (25 сентября 2008 г.) он выразил мнение: «Кто владеет Дагестаном, тот владеет Кавказом»8.
Чтобы внести ясность в этот вопрос, обратимся к научной разработке Института стратегических исследований Кавказа (Азербайджан), в которой предлагается новое видение геополитической конструкции Евразии в целом и Кавказского региона в частности. Ее концептуальная схема примерно такова.
■ Естественным центром Евразийского континента выступает Центральная Евразия, которая включает в себя три субрегиона: Центральную Азию, Центральный Кавказ и Центральную Европу.
■ Ключевой зоной Центральной Евразии является Центральный Кавказ.
■ Центральный Кавказ — ключевая зона кавказского геополитического организма, также включающего в себя три части: Северный Кавказ (кавказские республики Российской Федерации), Центральный Кавказ (Азербайджан, Армения, Грузия) и Южный Кавказ (приграничные с Азербайджаном, Грузией и Арменией илы Турции [Юго-Западный Кавказ] и северо-западные останы Ирана [ЮгоВосточный Кавказ])9.
Следуя этой логике, необходимо отметить: если исходить из того, что Центральный Кавказ — «серединное» пространство «Большого Кавказа», то в плане внутренней геополитики своеобразным «центром» Центрального Кавказа должно выступать трансграничное пространство между тремя его составными частями, являющимися самостоятельными субъектами системы международных отношений: Азербайджаном, Арменией и Грузией. Это довольно обширное пространство, в котором сосредоточено несколько «узловых зон». По нашему мнению, именно Карабах представляет собой одну из наиболее важных «узловых» зон Центрального Кавказа. В качестве обоснования такого вывода следует отметить, что Карабах как геопространство обладает по меньшей мере тремя весьма важными характеристиками.
■ Во-первых, центральным географическим положением по отношению ко всему региону Центрального Кавказа и в то же время определенной изолированностью, обусловленной природно-географическими причинами.
■ Во-вторых, характером «узла», позволяющего осуществлять стратегический контроль над всем периметром региона. Геополитическая значимость Карабаха в обозримой военно-политической истории особенно выпукло проявилась во время известного похода (1795—1796 гг.) иранского шаха Ага Мухаммед Кад-жара, целью которого было покорение Кавказа. Однако он не сумел овладеть Карабахом, в частности его центром — Шушой (ханство дважды безуспешно осаждали), и все его кровавые завоевания (большинство азербайджанских земель, значительная часть Грузии с городом Тбилиси) оказались непрочными и в конечном счете не принесли желаемого захватчиками результата.
■ В-третьих, потенциалом структурирования политического пространства, что в военно-стратегическом плане выражается в стремлении региональных акторов разных времен овладеть этой «центральной точкой». Иллюстрацией тому может
8 См.: Региональный центр этнополитических исследований приглашает к участию в конференции «Дагестан в современной геополитике России» [http://www.riadagestan.ru/news/2008/09/11/71484/], 11 сентября 2008.
9 В развернутой форме о данной концепции см.: Исмаилов Э., Папава В. Центральный Кавказ: от геополитики к геоэкономике. Стокгольм: CA&CC Press, 2006. С. 20; Исмаилов Э. О геополитической функции «Центральной Евразии» в XXI веке // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 2 (56). С. 7—8.
служить заключенный Российской империей и Карабахским ханством Курек-чайский договор 1805 года, положивший, по сути, начало установлению господства России на большей части Центрального Кавказа.
Не сомневаемся, что помимо геостратегических, исторических и военно-политических аргументов, другие исследователи могут раскрыть также значимость социокультурных, этнологических и государствоведческих факторов. Полагаем, что в целом они не будут противоречить одному из основных тезисов данной работы: Карабах — «геополитический узел» Центрального Кавказа, и устойчивое владение им было одним из ключей ко всему региону.
Возникает закономерный вопрос: где же во всей этой цепи геополитических суждений и выводов собственно «этнический» компонент, без которого нет предметного содержания как предложенного этногеополитического подхода, так и всей статьи в целом? Сразу отметим, что любую идею и доктрину, доводя ее до крайностей, можно превратить в абсурд. Эта болезнь не обошла стороной и этногеополитику, когда некоторые исследователи буквально следуют лозунгу, вынесенному в заголовок статьи Н.Я. Чуксина «Этногеополитика: назад, в пещеры!»10. К сожалению, в обыденном сознании, да и на теорети-зированном уровне, нередки представления о том, что древнейшие люди, останки которых находят в разных уголках нашей планеты, и были предками народов, ныне проживающих на этих территориях. Исходя из такой логики, получается, что в облике современных итальянцев можно разглядеть черты гримальдийца, у германцев — неантердальца, у французов — кроманьонца, а у грузин — удабнопитека. По сути, эта своего рода «национализация» древнейших людей превращается в якобы убедительное доказательство ав-тохтонности того или иного этноса на данной территории.
Здесь мы имеем дело с подменой одной науки (палеоантропологии) другой — этнологией, да еще с хорошими перспективами для широких этнополитических обобщений. Однако, думается, что в контексте ретроспективного этногеополитического подхода важнее исследование того, как и каким образом геополитические статус и параметры данного региона формируют конкретику истории, политики, экономики, в целом судьбу проживающего здесь этноса.
Таким образом, совмещение «геополитического» и «этнополитического» в одной исследовательской парадигме предоставляет нам возможность отойти от мифологемы о ментальной несовместимости азербайджанского и армянского этносов и сосредоточиться на выявлении доминантных в Карабахском субрегионе глубинных геополитических отношений, этнополитические проявления которых вот уже несколько столетий трансформируют его в пространство межэтнического противостояния. Характеристика Карабаха как особого этногеополитического «перекрестного поля» во многом объясняет энергетику и ожесточенность, ставшие отличительными чертами нагорно-карабахского конфликта — первого и самого затянувшегося на постсоветском пространстве.
Этногеополитические аспекты нагорно-карабахского конфликта в ретроспективе XVIII — начала XX веков
Истоки армяно-азербайджанского нагорно-карабахского конфликта можно отнести к трем основным точкам отсчета, которые мы характеризовали следующим образом:
10 Чуксин Н.Я. Этногеополитика: назад, в пещеры! [http://zhumal.lib.ru/c/chuksm_n_j/ethnogeo_1.shtml].
— конец 1980-х годов — узкая этнополитическая трактовка проблемы;
— период с 1918 по 1923 год — расширительная этнополитическая трактовка проблемы;
— русско-иранская война 1826—1828 годов и период после нее, когда началась первая массовая волна переселения армян на Кавказ из Персии и Османской империи — этноисторическая трактовка проблемы.
Если по первым двум периодам есть относительная ясность в хронологическом и концептуальном планах, то последняя (этноисторическая) трактовка требует определенных пояснений. Несмотря на некоторый всплеск интереса, приходится признавать, что до бума исследований по проблематике этнической истории еще очень и очень далеко. Это связано с тем, что разработка концептуальных основ взаимосвязи среды обитания народа с его историей еще не носит системного характера. Кроме того, мы полагаем бесплодной в научно-методологическом отношении простую констатацию такой взаимосвязи. «Жизненное пространство» и история цивилизации какого-либо народа формируется не только за счет эндогенных факторов данной территории, но и в результате экзогенного, зачастую доминантного влияния «соседних пространств».
В данном ракурсе историю конфликта в Карабахском «геополитическом узле» (следует подчеркнуть, именно геополитическом, а не этнополитическом) следует отнести к более раннему периоду — к XVIII веку, когда между Османской, Персидской и Российской империями разгорелась ожесточенная борьба за господство на Кавказе. В русской геополитической мысли этот регион рассматривался как единственный «коридор-пространство» для достижения «естественных» геополитических пределов Империи. А ее аппетиты были великодержавными: «Упираясь тылом во льды Северного океана, правым флангом в полузакрытое Балтийское море и во владения Германии и Австрии, а левым в малопригодные для плавания части Тихого океана, Великая Северная Держава имеет не три, как это обыкновенно считается у нас, а всего лишь один фронт, обращенный к югу и простирающийся от устья Дуная до Камчатки. Так как против середины фронта лежат пустыни Монголии и Восточного Туркестана, то наше движение к югу должно было идти не по всей линии фронта, а флангами и преимущественно ближайшим к центру государственного могущества правым флангом, наступая которым через Черное море и Кавказ к Средиземному морю и через Среднюю Азию к Персидскому заливу, мы, в случае успеха, сразу же выходили бы на величайший из мировых торговых трактов — так называемый Суэцкий путь»11.
Поэтому перед Россией стояла задача не только завоевать, но и освоить Кавказ. Еще в 1780-х годах главнокомандующий российскими войсками на Кавказе Г.П. Потемкин вынашивал проект создания так называемой «Великой Албании», реализация которого должна была начаться с Карабаха и Иревана. В этих целях в 1787 году местным христианским владетелям (албанские мелики Карабаха), совместно с грузинским царем Ираклием II и при поддержке российских военных (полковник Бурнашов) даже удалось организовать своего рода крестовый поход на Карабах. Их объединенные силы подошли к Гяндже, но начавшаяся русско-османская война 1787—1791 годов остановила реализацию данных планов.
Эти геополитические замыслы Россия начала реализовывать уже в условиях другой войны — русско-иранской (1804—1813 гг.), когда по азербайджанским ханствам нанесли первый системный удар — в 1805 году был подписан Курекчайский договор, согласно которому Карабахское ханство переходило под покровительство России.
11 Вандам Е.А. Геополитика и геостратегия. М., 2002. С. 30—31.
Этот документ (фактически повторявший известный Георгиевский трактат 1801 г. с Грузией) вызвал цепную реакцию аналогичных соглашений с другими азербайджанскими ханствами.
Обратим внимание на то, что во всех этих и последующих войнах на Кавказе Россия преследовала исключительно свои геополитические цели. Так, упомянутый Курекчайс-кий договор не содержал статей, посвященных этнополитическим вопросам (например, по христианскому албанскому населению, не говоря уже об армянах). Не зафиксировано в документах (в том числе в российских) и обращений армянского населения. Нет упоминаний и о существовании Нагорного Карабаха как некой особой историко-этнографической территории. Остается фактом, что в начале XIX века не было ни армянского, ни нагорно-карабахского, ни иных этнополитических вопросов. В тот период стоял только один вопрос — «Карабахский узел» как один из ключей к надежному геополитическому контролю над регионом. Так каким же образом этот вопрос превратился, как по мановению волшебной палочки, в этнополитический?
Ответ кроется в военно-стратегической ситуации, сложившейся в первой четверти
XIX века на Кавказе, которая коренным образом отличалась от ситуации 100-летней давности. Россия извлекла серьезные уроки из своего геополитического поражения 1730-х годов, когда она растеряла прикаспийские завоевания Петра I — прежде всего из-за отсутствия в регионе надежной этноконфессиональной базы. Установленное российское военно-комендантское управление мусульманской частью Кавказского края, совершенно не гарантировало лояльность местного населения в случае новых военных столкновений с традиционными противниками — Османской империей и Ираном. На горизонтах мировой политики замаячило и противостояние Российской империи с ведущими державами за господство над Центральной Азии и Индией, так называемая геополитическая «Большая игра». Необходимость надежного тыла, устойчивых плацдармов настоятельно требовала существенных изменений в этнодемографическом составе в полосах конфронтации. Иными словами, активной геополитике России XIX века требовалась активная этнополитика, призванная создавать желательный этнодемографический состав в ключевых зонах завоеванных территорий. Такую интегрированную этногеополитику Российская империя проводила на протяжении всего XIX века на Кавказе (Азербайджан, Северный Кавказ, Абхазия), в Малороссии, Крыму, Центральной Азии. Классической формулой переселенческой политики стало выселение местных жителей и размещение на «освободившихся» землях иноконфессиональных и иноэтничных компактных групп как из внутренних провинций империи, так и из-за рубежа.
На Кавказе масштабное применение указанной этногеополитики одним из первых было начато в «узловой» точке — Карабахе. По распоряжению царской администрации было составлено «Описание Карабахской провинции», согласно которому из 18 563 семей, зарегистрированных этой администрацией в 1823 году в Карабахе, 1 559 семей, то есть 8,4% приходилось на долю христианского населения меликств. Можно предположить, что уже тогда в недрах российской геополитики созрели планы по «улучшению» полученных результатов, что и было сделано в ходе новой русско-иранской войны 1826—1828 годов. В 1828—1830 годах 40 000 армян из Ирана и 84 600 армян из Турции переселили в Елизаветопольскую (Гянджинскую) и Иреванскую губернии, куда входил и Карабах12. Более того, уже тогда курс на перекройку этногеополитичес-кой карты Кавказа находит свое политико-топонимическое отражение в указе Николая I от 21 марта 1828 года, согласно которому «присоединенные к России Xанство Эриван-
12 См.: Шавров H.H. Новая угроза русскому делу в Закавказье. Предстоящая распродажа Мугани инородцам. Баку: Элм, 1990. С. 63—65 (печ. по изд. 1911 г.).
ское и Xанство Нахичеванское повелеваем во всех делах именовать отныне областью Армянской»13.
Нам представляется упрощенным подход по сведению сути карабахского конфликта исключительно к армянским планам по захвату территорий своих соседей по региону. Безусловно, они существуют14, и исторические мифологемы (память) того или иного малого этноса могут стимулировать национальные идеи, действительные или ложные этно-национальные интересы, цели и программные установки. Однако сложность этнополити-ческих коллизий в регионе состоит в том, что указанные «идеи» могут стать реальностью только в одном случае — если они находятся на основной линии прохождения геополитического «луча» одного из мировых «центров силы».
Геополитическая экспансия русского самодержавия в XVIII—XIX веках предопределила судьбу армянского народа — его превращение в этнополитический фактор, в своего рода информационно-идеологическое обеспечение в создании нового «баланса сил» не только в Азербайджане и на Кавказе, но и на всем «Большом Ближнем Востоке». Видимо именно эту роль «троянского коня» имел в виду Н.С. Трубецкой, когда писал, что армяне всегда придерживались и будут придерживаться русской ориентации, каково бы ни было русское правительство15.
Однако было бы неверным полагать, что так называемый «армянский вопрос» на Кавказе был чем-то исключительным. На протяжении многих веков Россия продвигалась по основным азимутам континентальной геополитики практически под одним и тем же мессианским лозунгом: защита единоверцев и соплеменников:
— завоевание Казанского ханства (XVI в.), Бухарского, Xивинского, Кокандского и других ханств Центральной Азии (XIX в.) — освобождение русских рабов;
— так называемое воссоединение Украины с Россией (XVII в.) и присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии (конец XVIII в.) — освобождение славян от польского гнета;
— прикаспийский поход Петра I (1722—1723 гг.) и завоевание западного побережья Каспия вплоть до Гиляна (Иран) — необходимость обеспечить безопасность и интересы русских купцов;
— Крымская война 1853—1856 годов — обеспечение безопасности православных паломников на пути к «палестинским святыням»;
— Балканская война 1877—1878 годов — освобождение христианской части населения Османской империи и др.
Этот ряд фактов, иллюстрирующий информационно-идеологическое обоснование российской практической геополитики, можно продолжить и экстраполяциями в историю
XX века. Однако нас интересует несколько иной ракурс: особенности реализации российской этногеополитики на Кавказе. По нашему мнению, здесь следует выделить два аспекта.
■ Во-первых, «армянский вопрос есть до известной степени вопрос международный»16, и использование этого фактора в российской геополитике носило не одномоментный конъюнктурный, а перманентный характер.
13 ЦГИА РФ, ф. 880, оп. 5, д. 389, л. 18об.
14 Здесь уместно обратиться к программным документам партии «Дашнакцутюн»: «В состав объединенной Армении должны войти армянские земли, обозначенные Севрским договором, а также Нахичеванская, Ахалкалакская и Карабахская области» (см.: Программа армянской революционной федерации «Дашнакцутюн». Ереван, 1992. С. 18).
15 См.: Трубецкой Н.С. О народах Кавказа [http://www.irs-az.com/archive/gen/n7/n7_9.htm].
16 Там же.
■ Во-вторых, к началу XX века предоставляемые царскими властями преференции (административно-кадровые, территориальные, финансовые и т.д.) армянской части населения в корне изменили геоисторию Кавказа — пришлая в своем большинстве, она за короткий период времени превратилась в экономически и политически доминирующую в регионе нацию.
Таким образом, как видно из вышеизложенного, в ретроспективе второй половины XVIII — начала XX веков отчетливо прослеживаются два этапа.
■ На первом (мы его обозначаем как геополитический), завершившемся к концу 1820-х годов, проходило геополитическое «освоение» Кавказа Российской империей. Поэтому в исходной основе Нагорно-Карабахского «узла» практически отсутствовали эндогенные (этнонациональные) факторы.
■ На втором этапе (этногеополитическом) — с 1828 года и до гибели Российской империи складывается качественно совершенно новая фаза — зарождение и развитие карабахского конфликта, когда для закрепления на Кавказе и в целях его дальнейшей геополитической экспансии потребовалось создать в регионе искусственное этническое противостояние. По сути, причинно-следственная детерминация конфликта в Карабахе, выразившаяся в закладывании взрывчатой «этнополитической начинки» в эту ключевую зону, была вызвана конкретной реакцией Российской империи на определенную совокупность военно-политических обстоятельств как в регионе, так и на всем Ближнем и Среднем Востоке.
Этногеополитические аспекты нагорно-карабахского конфликта в ретроспективе XX века
Основные вехи нагорно-карабахского конфликта в XX веке достаточно известны:
— война за Карабах в 1918—1920 годах между новообразованными после распада Российской империи государствами: Араратской (Армянской) Республикой и Азербайджанской Демократической Республикой;
— ожесточенная политическая и внутрипартийная борьба по вопросу государственной принадлежности региона уже после победы советской власти, завершившаяся образованием в 1923 году Нагорно-Карабахской автономной области (НКАО) в составе Азербайджана;
— скрытая борьба за регион на протяжении всей истории СССР, вылившаяся в конце 1980-х годов в открытое политико-вооруженное противостояние.
И все же при всей, казалось бы, известности этих фактов, различных их трактовок, остаются вопросы, которые никак не укладываются в простую схему: дескать, в 1920-х годах большевики совершили историческую несправедливость, не решив кардинально территориальный спор в пользу одной из сторон — Азербайджана или Армении. Попробуем разобраться в этом.
Напомним, что в начале 1920-х годов имелись два варианта государственно-территориального устройства и объединения советских республик — сталинский план так называемой «автономизации» (согласно которому предполагалось их вхождение в РСФСР
на правах автономий) и ленинский проект Союзного государства. Победил ленинский план, который и был реализован путем создания СССР в декабре 1922 года. На этом, к сожалению, представители исторической науки, как правило, ставят точку и переходят к следующей главе, называемой «СССР в 1922—1991 годах». Однако остается ряд неисследованных вопросов.
■ Вопрос 1. Почему И. Сталин и другие видные партийные деятели так легко согласились с точкой зрения к тому времени уже больного и изолированного от партии В. Ленина без серьезных дискуссий, партийных конференций и т.д.?
■ Вопрос 2. Почему впоследствии, после установления личной диктатуры Сталина, он не вернулся к своему собственному проекту устройства страны. Ведь к 1930-м годам Советское государство только формально оставалось союзным, а фактически оказалось жестко централизованным по вертикали власти унитарным образованием. Ведь Сталин не мог не понимать, что 15 союзных республик, десятки разбросанных по всей стране автономий — заложенная под фундамент государства мина замедленного действия?
Полагаем, что ответ на эти вопросы лежит в мировоззрении Ленина, Сталина, Троцкого, репрессированных и избежавших этой участи большевиков. Это мировоззрение базировалось на фундаментальной марксистской догме: «коммунизм победит во всемирноисторическом масштабе», а путь к этой цели лежит через пожар «мировой революции». Интегрировать вырванные этой революцией из мирового капитализма страны в «социалистическое братство» на основе формулы вхождения в Российскую Федерацию, выглядело крайне проблематично и политически некорректно. Требовалась более привлекательная идеологическая упаковка, которая сделала бы формально приемлемой фактическую утрату суверенитета для очередных стран — «результатов» победы мирового революционного процесса.
Мы полагаем, что И. Сталин и его соратники легко отказались и впоследствии уже не возвращались к проекту «автономизации» (нацеленному на решение внутриполитических проблем) именно потому, что была предложена марксистки более последовательная и этногеополитически по своему характеру универсальная формула переустройства мира. С самого начала своей истории СССР был задуман именно как глобальный этногео-политический проект, в рамках которого можно было бы реализовать всемирно-историческую миссию коммунизма — «объединение всех стран и народов на классовой основе». В результате внутренняя политическая рациональность этногосударственного строительства была принесена в жертву глобальной этногеополитической перспективе. В пользу такого вывода говорит и опыт национально-государственного строительства 1920—1930-х годов в Средней Азии, в результате чего на базе территорий, уже включенных в качестве автономий в состав РСФСР (Казахстан, Киргизия) и конгломеративной Туркестанской ССР, были созданы уже союзные республики — Узбекская и Туркменская (1924 г.), Таджикская (1929 г.), Казахская и Киргизская (1936 г.).
Следует отметить, что использование инструментов этногеополитического управления внутри страны в сфере национально-государственного строительства проявляло себя в особенно уродливых формах. В зависимости от степени благонадежности, по мнению Центра, в различных регионах СССР закладывались этнополитические «мины». Различные типы автономий предоставлялись по этническим (причем, некоторым этносам даже дважды, например осетинам), религиозным (Аджария), территориальным (Нахчыван), этнотерриториальным (Дагестан), политическим (автономное образование немцев Поволжья) соображениям.
В связи с таким крайне произвольным национально-государственным устройством возникает закономерный вопрос: почему же тогда Нагорный Карабах в 1920-х годах, да и
впоследствии, на протяжении почти 70 лет, так и не передали в состав Армянской ССР? Ведь не секрет, что и в царское время, и в советский, да и в постсоветский период армянская диаспора и армянское лобби в России были (и до сих пор остаются) очень влиятельной силой. В 1921—1923 годах среди ключевых персоналий, имевших весьма высокий авторитет при решении этого вопроса, перевес был также не в пользу азербайджанцев (фактически один Н. Нариманов). Ссылки на то, что ему удалось отговорить от этого решения других большевистских деятелей (Сталина, Орджоникидзе, Енукидзе, Мир-зояна и др.), нам представляются малоубедительными. Еще меньше верится в то, что Закрайком ВКП(б) внял аргументам географического, хозяйственного и демографического характера или исторической справедливости и в результате предложил компромиссный вариант: оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана. Ответ на поставленный вопрос, по нашему мнению, снова следует искать в этногеополитических сценариях того времени.
■ Сценарий 1. Нагорный Карабах не подвергается автономизации и через рациональное районирование включается в систему административно-территориального устройства Азербайджана. В плане реконструкции ретроспективной этно-геополитики того периода в регионе можно предположить, что этот сценарий был отвергнут прежде всего из-за того, что лишал Центр возможностей использовать главный имперский ресурс всех времен: «разделяй и властвуй». Применительно к Азербайджану, граничащему с мусульманскими государствами (Турция и Иран), это было особенно актуально.
■ Сценарий 2. Передача нагорной части Карабаха Армении. Не только Сталин, но и даже армяне-большевики (А. Микоян) отчетливо понимали, что армянский контроль над Карабахом может иметь тяжелые и трудно предсказуемые последствия: всплеск этнонационализма, дестабилизация военно-политической обстановки как в регионе, так и вокруг него.
■ Сценарий 3. Оставление Нагорного Карабаха в составе Азербайджана на правах национальной автономии. Этногеполитические выгоды такого решения для Центра были очевидны — проблема и этнополитически и институционально «замораживается», что автоматически накидывает узду зависимости от себя на обе республики. Отныне и на протяжении всей истории Советского Союза, вплоть до его распада, в Азербайджане не исчезнут опасения по поводу возможной ревизии проблемы, а в Армении, напротив, надежды именно на подобный результат.
Возобладал последний сценарий, правда, с некоторыми модификациями. С одной стороны, Карабах искусственно разделили на нижнюю (равнинную) и верхнюю (нагорную) части, хотя было очевидно, что в природно-географическом и хозяйственно-культурном плане он представлял собой единый организм. С другой стороны, Центр отказался от первоначального плана предоставления автономии по этническому признаку, и остановился на этнотерриториальном критерии, что и нашло отражение в смене ее названия — вместо планируемой первоначально «Армянской национальной области» 7 июля 1923 года было декретировано создание «Нагорно-Карабахской автономной области»17.
17 Декрет АзЦИКа Советов «Об образовании автономной области Нагорного Карабаха», 7 июля 1923 года (см.: К истории образования Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР. 1918—1925. Документы и материалы. Баку: Азернешр, 1989. С. 152—153).
Xод событий в последующие 65 лет показал, что в результате советской этногеопо-литики обе республики были вынуждены заниматься «перетягиванием каната» в регио-не18. Факты свидетельствуют, что в этой политической борьбе симпатии «арбитров» из Центра преимущественно были на армянской стороне:
— анклавизация Нахчыванского края приняла устойчивый характер в результате передачи Закавказским ЦИК в 1921 году Армении населенного азербайджанцами Зангезурского уезда19, а позднее (в 1929 г.) и Мегринского района Зангеланс-кого уезда Азербайджанской ССР;
— компактно проживавшему почти полумиллионному азербайджанскому населению Армении отказали даже в культурной автономии;
— происходило постепенное обескровливание Азербайджана посредством серии мелких территориальных уступок соседям20;
— проводилась политика искусственной моноэтнизации Армении путем принудительного переселения в 1948—1953 годах от 150 до 200 тыс. азербайджанцев во внутренние районы Азербайджана21;
— усилились процессы «арменизации» Нагорного Карабаха, и т.д.
Таким образом, этническая стратификация Кавказского региона, основы которой были заложены еще Российской империей в русле ее геостратегии, в советский период была дополнена новыми инструментами политического давления: фрагментация некогда единых этносоциальных организмов на дробные политические субъекты, проведение своего рода этнической паспортизации с установлением иерархии государственных и квазигосударственных образований, эластичность внутренних границ и т.д. Тем самым на трансграничное расселение этнических групп была наложена сетка государственноинституциональных образований, создававшая мощный конфликтный потенциал на базе этнической мозаичности региона с его политической дифференциацией. Безусловно, такой характер построения геоструктуры региона не был случайностью, он обусловливался внутренними и внешними задачами этногеополитики СССР. То, что это не преувеличение, подтверждается и мнением авторитетного специалиста-кавказоведа Сванте Корнелла, включающего нагорно-карабахский конфликт в контекст глобальной евразийской геополитики22. Мы считаем, что в данном контексте именно Карабах стал исходной точкой переструктурирования геопространства Кавказа, когда с помощью этнотер-риториальных люфтов и многочисленных преференций создавали желательную этнопо-литическую и геополитическую конъюнктуру.
18 На геополитическую основу конфликта в Нагорно-Карабахском «узле» указывает и ряд армянских авторов (см.: Chorbajian L., Donabedian P., Mutafian C. The Caucasian Knot. The History and Geo-politics of Nagorno-Karabakh. London — New Jersey: Zed Press, 1994).
19 См.: Исмайылов М., Токаржевский Е. Правда и домыслы. Конфликт в Нагорном Карабахе. Баку, 1990. С. 28.
20 За 1920—1991 годы территория Азербайджана, составлявшая в период Азербайджанской Демократической Республики 114 тыс. кв. км, сократилась до 86,6 тыс. кв. км.
21 См.: Постановление Совета Министров СССР № 4083 от 23 декабря 1947 года «О переселении колхозников и другого азербайджанского населения из Армянской ССР в Кура-Араксинскую низменность Азербайджанской ССР». Архив ЦСИ МИД АР; Постановление Совета Министров СССР № 754 от 10 марта 1948 года «О мероприятиях по переселению колхозников и другого азербайджанского населения из Армянской ССР в Кура-Араксинскую низменность Азербайджанской ССР». Архив ЦСИ МИД АР.
22 См.: Cornell S.E. Nagorno-Karabakh in Eurasian Geopolitics. В кн.: The Nagorno-Karabakh Conflict. Uppsala University, 1999. P. 142—148.
3 а к л ю ч е н и е
Таким образом, в исторической ретроспективе 250-летней борьбы за Карабах (1748—1998 гг.) можно выделить несколько основных этапов. Каждому из них соответствует своя совокупность геополитических, региональных, межгосударственных, социально-этнических отношений, выражаемых в соответствующих парадигмах.
■ Первый этап (1747—1827 гг.) — 70 лет геополитической борьбы за Карабах между ключевыми региональными акторами того времени: Российской, Османской и Иранской империями. На этом отрезке региональной геоистории значимость этнического фактора на Кавказе в целом и в Карабахе в частности носила второстепенный и подчиненный геополитической целесообразности характер.
■ Второй этап (1828—1917 гг.) — 90 лет российско-имперской этногеополитики. Задачи трансформации Кавказа в надежный плацдарм-коридор для дальнейших ходов в начавшейся на евразийском пространстве геополитической «Большой игры» предопределили политику Российской империи по изменению этнической карты региона. В ключевых зонах Кавказа, в том числе в Карабахе, в ранг государственной политики был возведен курс на насильственную сукцессию, то есть искусственное изменение этнического состава населения данной территории. Крах империи не остановил, напротив, еще больше стимулировал этот процесс, переведя его в формат политико-вооруженной борьбы (1918—1920 гг.).
■ Третий этап (1920—1990 гг.) — 70 лет советской этногеополитики. Управление этнополитическими процессами, в том числе этнотерриториальными спорами, в условиях жесткой диктатуры Коммунистической партии стало одним из эффективных средств достижения надежного политического контроля над отдельными частями страны. Однако нарастающие в Советском Союзе процессы системной стагнации привели к утрате перспектив развития и к постепенной девальвации геополитической составляющей его этногеополитики, выпячивая тем самым этнополитический компонент имевшихся в стране противоречий. Исторический парадокс: один из первых реализованных в СССР «проектов» социалистической национальной политики — Нагорно-Карабахская автономия — фактически стал и первым шагом на пути к дезинтеграции Советского Союза, своего рода прологом его распада.
Развал СССР, похоронив планы на традиционную «ползучую аннексию» азербайджанских территорий, в то же время открыл простор для силового варианта решения обеих задач. В результате вооруженной агрессии23 Нагорный Карабах был фактически присоединен к Армении (думается, что наличие там бутафорской государственности никого не вводит в заблуждение).
Таким образом, ретроспективный анализ нагорно-карабахского конфликта позволяет нам выявить в его генезисе три трансформационные стадии: геополитическую, этно-геополитическую и этнополитическую. При этом следует отметить, что последняя, господствующая на современном этапе этнополитическая стадия развития конфликта в своей основе отнюдь не исключает существования других ее стадий-форм. К тому же все
23 В 1993 году Совет Безопасности ООН, принял четыре резолюции, в которых требовалось немедленно прекратить военные действия и освободить оккупированные территории Азербайджанской Республики (см.: Резолюции Совета Безопасности ООН № 822 от 22 апреля, № 853 от 30 июля, № 874 от 23 сентября, № 884 от 12 ноября).
большее распространение в современном мире практики конструирования и использования межэтнических конфликтов — в целом этнополитических факторов — для реализации геополитических целей ведущих мировых и региональных держав оставляет мало надежд на исчезновение этногеополитики.
