CC BY
46
А. Н. Муравьёв МЫСЛЯЩАЯ ЕДИНИЦА
Два века, исполнившиеся со дня рождения Виссариона Григорьевича Белинского, являются достаточной временной дистанцией, чтобы попытаться дать о нём непредвзятое заключение после того, как более ста лет его у нас почти исключительно хвалили, а последнее двадцатилетие было принято исключительно хулить. Хотя страсти вокруг недюжинной личности Белинского ещё не остыли, уже можно и даже должно, не реагируя на злобу дня, понять ту роль, которую он сыграл в действительной истории России. Ведь действительная история есть не то, что было и прошло, перестало быть, но то, что было и никогда не пройдёт. Она составляет непреходящую предпосылку нашего настоящего и будущего, в силу чего отдать долг выдающемуся деятелю прошлого означает сегодня взять такой урок на завтра, без усвоения которого это завтра — по крайней мере, таким, каким мы хотели бы его видеть — вряд ли наступит.
Белинский формировался и действовал в ту счастливую в интеллектуальном отношении пору российской истории, когда, говоря словами поэта, «в просвещении стать с веком наравне» значило стать наравне не с Контом, Шопенгауэром, Хайдеггером или Делёзом, а с Кантом, Фихте, Шеллингом и Гегелем. Эта недолгая пора, длившаяся с 1804 по 1848 г., когда светоч Белинского угас, дала нам, не говоря о Пушкине, Гоголе и Лермонтове, трёх мыслителей национального масштаба, к числу которых он принадлежит. Хотим мы того или нет, нельзя не признать, что как раз в те годы в России были заложены основы настоящей философской культуры. Они сложились, конечно, не на пустом месте, а легли на почву, подготовлявшуюся у нас с XIV в. стойким интересом к изложенному Максимом Исповедником Дионисию Ареопагиту и через последнего — к Проклу и Бёме1. Если добавить к этому, что учение Прокла имело своими источниками труды Платона и Аристотеля, то станет ясно, что именно проторённое афинской школой русло спекулятивной философской традиции, родственной христианской вере в божественное триединство и через неоплатоников, Бёме и Лейбница ведущей прямо к Канту, Фихте, Шеллингу и Гегелю, питало глубокую философскую потребность русского духа, которая дала себя знать в мысли Чаадаева, Белинского
1 См. об этом: Чижевский Д. И. Гегель в России. — СПб., 2007. — С. 21-24.
84
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Выпуск 1
и Герцена. Эта благороднейшая потребность есть потребность в разумном способе мышления, так как только таким способом человеческий дух в состоянии понять саму истину и, исходя из её понятия, познать, насколько это возможно, всё остальное — то, что реально существует благодаря истине и может быть действительно познано лишь при условии её познания. Поскольку та же самая необходимость исподволь прокладывала себе дорогу в ходе истории философии начиная с Фалеса и Парменида и, выйдя наружу в споре метафизики и эмпиризма нового времени, шаг за шагом осознавалась Кантом, Фихте и Шеллингом, а в системе Гегеля привела, наконец, к настоящей свободе мышления, постольку взоры Чаадаева, Белинского и Герцена не могли не обратиться на классическую немецкую философию. Их философское самообразование состояло поэтому в попытках овладеть её достижениями; этим стараниям способствовало, как могло, окружение, в котором они образовывали себя (в круг В. Г. Белинского входили, наряду с другими, Н. В. Станкевич, М. А. Бакунин и М. Н. Катков, сами испившие из колодца немецкого любомудрия и напоившие его живой водой русского критика). То, насколько отечественным мыслителям удалось возвыситься до логического результата исторического развития философии, содержащегося в гегелевской системе, чтобы с этой высоты взглянуть окрест себя и понять, к чему идёт дело духа в России и мире, определяет степень их участия в национальном развитии русского народа — участия, в коем достоинства и недостатки достигнутого ими способа мысли, неотделимые друг от друга, имели равно большое значение. Всеобщий итог истории философии Гегель кратко сформулировал как неразрывное единство трёх моментов логического: «Логическое по своей форме имеет три стороны: а) абстрактную, или рассудочную, (3) диалектическую, или отрицательно-разумную, у) спекулятивную, или положительно-разумную»2. Только такая, всеобщая логическая мера годится для мыслителей национального, т. е. всеобщего масштаба и позволяет избежать партийных крайностей их идеологической недооценки или переоценки. Каким выглядит в этой оптике способ мысли Белинского, хорошо видно, если обратиться к единственному теоретическому наброску, в котором он сам излагает свой взгляд на отношение мышления и бытия — к его неоконченной статье «Идея искусства».
Белинский пишет: «Всё сущее, всё, что есть, всё, что называем мы материею и духом, природою, жизнию, человечеством, историею, миром, вселенною, — всё это есть мышление, которое само себя мыслит. Всё существующее, всё это бесконечное разнообразие явлений и фактов мировой жизни есть не что иное, как формы и факты мышления; следовательно, существует одно мышление и кроме мышления ничто не существует. Мышление есть действие, а всякое действие необходимо предполагает при себе движение. Мышление состоит в диалектическом движении или развитии мысли из самой себя. <.. .> Точка отправления, исходный пункт мышления есть божественная абсолютная идея; движение мышления состоит в развитии этой идеи из самой себя, по законам высшей (трансцендентальной) логики или метафизики; развитие идеи из самой себя <.. .> называется на философском языке имманентным. Отсутствие всяких внешних вспомогательных способов и толчков, которые мог бы представить опыт, есть условие имманентного развития; в жизненном содержании самой идеи за-
2 Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, §79 // Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. — Т. 1. — М., 1975. — С. 201. Содержание этой краткой формулировки кратко развёрнуто Гегелем в §§80-82, более подробно — в §§84-244 «Энциклопедии философских наук», а детально — в «Науке логики» (См.: Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — СПб., 1997).
ключается органическая сила имманентного развития <...>. Мышление необходимо условливает собою существование двух противоположных, как явления, сторон духа, которые обе находят в нём своё примирение, единство и тождество: дух субъективный (внутренний, мыслящий) и дух объективный (внешний первому, мыслимый, предмет мышления). <...> Из сего ясно видно, что мышление, как действие, необходимо предполагает два противоположные другу предмета — мыслящий (субъект) и мыслимый (объект), и что оно невозможно без разумного существа — человека. <...> Мыслимое с мыслящим — однородно, единосущно и тождественно, так что первое движение первобытной материи, стремившейся стать (\verden) нашей планетою, и последнее разумное слово сознающего человека есть не что иное, как одна и та же сущность, только в различных моментах своего развития. <...> Природа есть как бы средство для духа стать действительностью и увидеть и сознать самого себя. Посему её венец — человек, с которым окончилась и на котором остановилась её творческая деятельность. <...> В человеке дух обрёл самого себя, нашёл своё полное и непосредственное выражение, сознал в нём себя, как субъект или личность. Человек есть воплощённый разум, существо мыслящее — титул, которым он отличается от всех других существ и возвышается как царь над всем творением. <.. .> Ещё не приобретши никаких идей, он уже родится мыслящим, ибо самая природа его непосредственно открывает ему тайны бытия, — и все первоначальные мифы младенствующих народов суть не выдумки, не изобретения, не вымыслы, а непосредственное откровение истины о боге и мире и их отношениях <...>. Вот религия в её философском определении: непосредственное представление истины. <...> Второй путь, вторая форма мышления — искусство, которого философское определение есть — непосредственное созерцание истины. <...> Наконец, вполне развившийся и созревший человек переходит в высшую и последнюю сферу мышления — мышление чистое, отрешённое от всего непосредственного, всё возвышающее до чистого понятия и опирающееся на само себя»3.
Не подлежит сомнению, что этот взгляд почерпнут Белинским из изложения ему друзьями наукоучения Фихте, трансцендентального идеализма, натурфилософии и философии тождества Шеллинга — источников, как известно, хотя и близких друг другу, но различных по принципам. Отношение мышления и бытия он мыслит как неопределённое смешение субъективно-идеалистического, объективно-идеалистического и абсолютно-идеалистического начал, причём ни один из этих элементов не имеет отношения к Гегелю, ибо об абсолютной идее как начале природно-духовного процесса развития кроме Гегеля писал Шеллинг, а Гегель, в отличие от Шеллинга, не считал трансцендентальную логику высшей логикой. Если иметь в виду не отдельные положения, а целое взгляда Белинского на предмет и метод философии, то это целое следует квалифицировать как уникальную амальгаму установок именно Фихте и Шеллинга, взятых, однако, русским мыслителем из вторых рук. Последнее обстоятельство неоспоримо свидетельствует о том, что исторический генезис, т. е. необходимость и ограниченность принципа Фихте и принципов Шеллинга, растворённых Белинским друг в друге, были ему самому неведомы, из чего, в свою очередь, следует, что только пробуждавшие мысль Белинского критический талант и острая философская потребность могли несколько компенсировать и действительно отчасти компенсировали это его невежество. Невежество вообще и особенно в области исторического развития
3 Белинский В. Г. Идея искусства // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л., 1949. — С. 258-261.
философии никак нельзя одобрить само по себе, однако в сочетании с указанными личными качествами Белинского оно обернулось не только крупными недостатками, но и не менее выдающимися достоинствами его мысли. Как говорится, нет худа без добра: благодаря этому сочетанию Белинский, во-первых, не стал одним из многочисленных эпигонов великих немецких идеалистов, во-вторых, в отличие от всех европейских мыслителей, выступивших после Гегеля, он был не продуктом разложения гегелевской школы, а самостоятельной мыслящей единицей. По верному суждению А. А. Ермичёва, высказанному на одном из теоретических семинаров по истории русской мысли, «Белинский не фихтеанец, не шеллингианец, не гегельянец и не фейербахианец. Белинский — это белинскианец. Белинский — это Белинский». За вопиющие пробелы своей философской подготовки Белинский ответил тяжкими духовными кризисами, какие не раз переживал, однако неподдельное своеобразие мысли позволило ему ярко выразить изначально присущую духу нашего народа тенденцию к высшему философскому развитию. Эта тенденция, реализованная Белинским в форме критики отечественной поэзии и прозы, чей материал анализировался им на основании знакомства с содержанием системы Гегеля в изложении Бакунина и гегелевских лекций по эстетике или философии искусства в изложении Каткова, сделала русского мыслителя критиком национального и, стало быть, мирового значения4.
Критические статьи и заметки в журналах, при любом удобном случае далеко выходившие за рамки литературы, сделали Белинского одним из основателей партии отрицательной свободы русской мысли и действия, возглавившей в XX в. русскую революцию. То, что в прошедшем столетии у нас началась революция, обращённая против утвердившегося в России после неудачного восстания декабристов порядка, который если не уничтожал, то унижал и нестерпимо оскорблял личность, ныне не признают только те, кто по тем или иным причинам необъективен в её оценке5. Это начало революции и готовил своими критическими трудами Белинский, являя
4 «В области художественной критики русская мысль XIX века имеет особые заслуги, которые бросаются в глаза каждому бескорыстному и образованному судье. <...> Говоря так, мы не хотим умалить достоинство западных авторов, — пишет М. А. Лифшиц. — Сент-Бёв, Мэтью Арнолд или Джон Рескин были артистами своего дела. И всё же русскую критику XIX века нельзя поставить на одну доску с тем, что известно под именем критики в других национальных литературах. <...> При всех своих несомненных достоинствах, критика Сент-Бёва не была выражением умственной энергии миллионов людей, она никогда не имела такого национального значения, какое имела в России критика Белинского. Вот почему деятельность французского автора ограничена более специальными интересами, а критика Белинского принимает характер образцовый, общечеловеческий. Правда, на Западе мало знают таких людей, как Белинский или Добролюбов. Но это нисколько не умаляет их мирового значения» (Лифшиц Мих. Русская классическая критика // Лифшиц Мих. Собр. соч.: В 3-х т. — Т. 3. — М., 1988. — С. 4).
5 Беспощадный приговор этому порядку вынес П. Я. Чаадаев в первом из «Философических писем» — единственном, опубликованном в 1836 г. «То был вызов, признак пробуждения; письмо разбило лёд после 14 декабря, — свидетельствует современник. — Наконец пришёл человек с душой, переполненной скорбью; он нашёл страшные слова, чтобы с похоронным красноречием, с гнетущим спокойствием сказать всё, что за десять лет накопилось горького в сердце образованного русского. Письмо это было завещанием человека, отрекающегося от своих прав не из любви к своим наследникам, но из отвращения; сурово и холодно требует автор от России отчёта во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который осмеливается выйти из скотского состояния» (Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Соч.: В 9-ти т. — Т. 3. — М., 1956. — С. 468-469).
тем самым отрицательно-разумную, т. е. диалектическую свободу мысли — свободу от доктринёрской учёности самодовольного рассудка с его тавтологиями по принципу А=А6. Поэтому Белинский был не только самокритичен, но и справедлив, признаваясь в частном письме: «Мне сладко думать, что я, лишённый не только наукообразного, но и всякого образования, сказал первый несколько истин, тогда как премудрый университетский синедрион порол дичь. Истина не презирает никаких путей и пробирается всякими»7. За редчайшими исключениями, как М. Г. Павлов и Т. Н. Грановский, профессора того времени занимались вовсе не тем, чем должны были заниматься на ниве образования русского духа, а Белинский принялся за необходимое дело диалектического отрицания рассудочной абсолютизации всего конечного, отчего столь многие в России тотчас признали его своим воспитателем8. Это было именно вольнодумством, или свободомыслием, т. е. лишь отрицательной свободой мысли, диалектически преодолевающей свою конечность, но не достигающей поистине бесконечной, положительно-разумной свободы. Отрицательная, разрушительная сторона в способе мысли русского критика преобладала, что и было причиной его незрелости, сразу замеченной А. С. Пушкиным: «Жалею, что вы, говоря о «Телескопе», не упомянули о г. Белинском, — писал Пушкин в одной из заметок «Современника», адресованной Гоголю, автору статьи «О движении журнальной литературы». — Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостью мнений и с остроумием своим соединял он более учёности, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, — словом, более зрелости, то мы имели бы в нём критика весьма замечательного»9. Замечание Пушкина вполне справедливо, хотя столь же справедливо сказать, что незрелость Белинского была ещё необходимой и не могла быть исправлена им; не вопреки, а благодаря ей одним из первых сделал он своей критикой необходимый и уже тем великий сознательный шаг русского духа от рассудка к разуму. То был лишь первый шаг к разуму, а потому — шаг к разуму только отрицательному, диалектическому, т. е. к такому, который, утверждая себя, отрицает налично сущую определённость рассудка. Этот незрелый, прямо из рассудка вырастающий разум созидает, лишь разрушая своё зерно, изнутри распахивая почву народного духа ради всходов на ней. Как у Фихте и особенно у Шеллинга в философии тождества, этот непосредственный разум по сути есть ещё почти то же, что и рассудок: он есть рассудок, восставший
6 Белинский, пишет близко знавший его Герцен, «был типичный представитель московской учащейся молодежи; мученик собственных сомнений и дум, энтузиаст, поэт в диалектике, оскорбляемый всем, что его окружало, он изнурял себя волнениями. Этот человек <...> являлся одним из самых свободных людей, ибо не был связан ни с верованиями, ни с традициями, не считался с общественным мнением и, не признавая никаких авторитетов, не боялся ни гнева друзей, ни ужаса прекраснодушных. Он всегда стоял на страже критики, готовый обличить, заклеймить всё, что считал реакционным» (Там же. С. 466-486).
7 Белинский В. Г. Письмо Н. В. Станкевичу от 29 сентября-8 октября 1839 г. // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л., 1949. — С. 987.
8 Герцен определяет позицию Белинского как «выстраданное, желчное отрицание и страстное вмешательство во все вопросы» и вспоминает: «Статьи Белинского судорожно ожидались молодёжью в Москве и Петербурге с 25 числа каждого месяца. <...> «Есть Белинского статья?» — «Есть», — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами... и трёх-четырёх верований, уважений как не бывало» (Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Соч.: В 9-ти т. — Т. 5. — М., 1956. — С. 25-26).
9 Пушкин А. С. Письмо к издателю // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10-ти т. — Изд. 2-ое. — Т. VII. — М., 1958. — С. 481-482.
на себя самого. Отсюда — непреклонная революционность и подлинный демонизм таких личностей, как Белинский. Талант его был талантом беззаветного отрицания10. Поскольку это роднит его с Вольтером, Руссо и политическими двойниками французских просветителей, якобинцами, постольку Белинского можно охарактеризовать как великого сына своего народа, стоящего в одном ряду не только с Чаадаевым и Герценом, но и с Лениным. Воля Ленина, который практически завершил отрицательное дело мысли, начатое Белинским, не менее противоречива, чем способ мысли Белинского; отделить в них положительное от отрицательного ещё нельзя — нужно понять их необходимую противоречивость, чтобы уже сегодня наметить выход из неё, в урок себе выведя отсюда содержательное заключение необходимости11.
Меньшей его посылкой является категорическое заключение, что Белинский и Ленин есть по-настоящему трагические личности, олицетворяющие собой трагедию России, которая до сих пор выступала и выступает против рассудка за разум ещё не вполне разумным, односторонне-отрицательным способом. В этом способе берут своё начало все прекрасные и вместе с тем ужасные события нашей действительной истории, включая её советский период, вечным памятником которому стало творчество великого русского писателя Андрея Платонова. Большей его посылкой является гипотетическое заключение, что сегодня неотложно необходимо вновь начать и тем самым продолжить прерванное смутой последнего времени дело развития русской демократической культуры. Для этого требуется понять, что критика Белинского была отрицательным импульсом движения именно к ней как положительно-разумному результату, ибо сначала лишь в отрицательной форме могла выступить у нашего народа потребность в абсолютном содержании духа. Эта насущная потребность в настоящем искусстве, настоящей религии и настоящей философии обеспечила Белинскому поразительно широкое и долговременное влияние, в нём и нескольких его современниках впервые заявив о себе тогда, когда из особенной потребности единичных представителей узких аристократических кругов она стала превращаться в действительно всеобщую, народную потребность12. Белинский только сознательно выразил то призвание к опирающейся на зрелый способ мышления культуре высшего уровня, которое нёс и продолжает нести в своём духе русский народ. Логическим выводом из этих посылок является дизъюнктивное, или разделительное заключение, что расцвет русской демократической культуры — культуры народа, никогда не признававшего своей отделённую от него власть — произойдёт только на вполне разумной философской основе.
10 «Он не умел проповедовать, поучать, ему надобен был спор, — пишет о своём соратнике Герцен. — Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвлённым, когда касались до его дорогих убеждений, <...> тут надобно было его видеть; он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной поэзией развивал свою мысль» (Герцен А. И. Былое и думы // А. И. Герцен. Соч.: в 9-ти т. — Т. 5. — М., 1956. С. 28).
11 См.: Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — СПб., 1997. — С. 637-645.
12 Это обстоятельство имеет в виду Герцен, утверждая, что в конце 20-х-начале 30-х годов XIX в. «Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступнёй самодержавных ботфорт и землёй — а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. <...> Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще» (Там же. С. 32-33).
Личность Белинского весьма поучительна сочетанием громадной тяги к настоящей философии с неведением её истории. Выступив одним из основоположников русской философской культуры, этим сочетанием он явственно обнаруживает изъян, не изжитый ею по сей день. Не усвоив всей истории философии и поэтому не справившись с логическим методом, Белинский сначала решительно очаровался гегелевским афоризмом о тождестве разумного и действительного13, а затем не менее решительно в нём разочаровался. Это, вообще говоря, весьма по-русски, однако характерно только для начальной ступени нашей философской культуры, на которой стоят не имеющие необходимой историко-философской подготовки и ещё не умеющие дать её себе мыслящие единицы. Незрелостью их способа мысли обусловлена противоположность, т. е. развитое до предела различие двух главных партий русской мысли и действия. На её основе в России до сих пор с переменным успехом борются друг с другом партия положительной несвободы (партия консервативная, ортодоксально-теистическая и сословно-классовая, на белом знамени которой со времён Уварова и Победоносцева начертано принятое рассудком решение: «Православие, самодержавие, народность») и партия отрицательной свободы (партия революционная, атеистическая и демократическая, на чьём красном знамени со времён Белинского и Ленина красуется не вполне разумный лозунг: «Свободомыслие и народовластие»). Последняя вспышка таланта Белинского — его знаменитое «Письмо к Гоголю», открыто вставшему в «Выбранных местах из переписки с друзьями» на сторону консерваторов, — высветила их принципиальную непримиримость, дорого обходящуюся нашему народу14. Поскольку этот дуализм односторонне-положительного и односторонне-отрицательного направлений мысли и действия есть ещё незрелый и оттого горький плод древа жизни и познания, постольку обе эти партии необходимы только на том этапе явления сущности русского духа ему самому, когда им ещё не достигнута положительно-разумная свобода развития, которая в истории философии логическим методом была впервые достигнута именно Гегелем. Развитие отнюдь не сводится ни к разрушению наличного состояния духа народа, за что выступает одна партия, ни к его консервации, за что ратует другая, ибо разрушить ещё не значит создать, равно как законсервировать ещё не значит сохранить. Развитие, разумеется, идёт через отрицание конечного, но простым отрицанием сущей определённости оно не заканчивается, ибо в каждом его положительно-разумном моменте совершается отрицание отрицания, или снятие в гегелевском смысле слова, т. е. сохранение достигнутых результатов не в их непосредственном виде, а в их истине. Только в развитии, в отрицании отрицания утверждает и сохраняет себя всеобщее содержание любой особенной формы духа, чего по сей день не понимают представители обеих названных партий из-за недостатка настоящей философской культуры — культуры логической, или систематической. Поэтому сегодня из деятельности Белинского мы можем и должны свободно сделать тот необходимый вывод, что царство истины
13 «Что разумно, то действительно; и что действительно, то разумно» (Гегель Г. В. Ф. Философия права. — М., 1990. — С. 53. Ср.: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, §6 // Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. — Т. 1. — М., 1975. — С. 89-91).
14 «Пусть вы или само время докажет мне, что я заблуждался в моих об вас заключениях. Я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал вам. Тут дело идёт не о моей или вашей личности, но о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и вас; тут дело идёт об истине, о русском обществе, о России», — заканчивает это своё последнее полемическое выступление Белинский (Белинский В. Г. Письмо к Гоголю // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л., 1949. — С. 893).
находится не на вечном небе, как думают представители охранительной партии, но и не на новой земле, как думают представители партии отрицательной, а в постижении положительно-разумного единства земли и неба, нового и старого, временного и вечного, природы и духа — в настоящей философии как мышлении мышления, или отрицании отрицания, нетленные образцы которого дали диалектика Платона, первая философия Аристотеля, теология неоплатоников, теософия Бёме, наукоучение Фихте, а в самом конце истории философии наука логики Гегеля15.
Только логическая философия, не без необходимого содействия искусства и религии став результатом всего феноменологического развития русского духа, положенным в основание системы национального воспитания и образования нашего народа, может помочь ему самому сделать своё объективное бытие разумным настолько, насколько это вообще возможно16. Поэтому национальная реформа воспитания и образования является единственным средством превращения явления сущности русского духа в его вполне разумную действительность, ибо другой действительности нет и быть не может17. Обретение настоящего философского основания есть, таким образом, истинное начало и конечная цель развития русской национальной культуры. Первым сознанием этого мы обязаны Белинскому. Великий русский критик отлично знал, что культура становится демократической вовсе не для того, чтобы, ослабев, опуститься до вульгарного масскульта, в чём сегодня пытается убедить наш народ так называемая элита, чужая и чуждая ему. Напротив, это происходит для того, чтобы все живые силы народа влились в его культуру и дали ей возможность достичь своего высшего уровня, на котором нашим товарищем станет не только Пушкин, этот разумный идеал русского духа18, но и Гегель, умеющий на пути к положительно-разумному результату развития разрешать логическим методом все диалектические противоречия. Гегель, правда, может стать нашим товарищем лишь при условии, что нашими товарищами станут и все другие великие философы, выступившие в ходе истории философии19. Только тогда мыслящими среди нас перестанут быть считанные единицы, а будущее перестанет грозить нам кошмарным повторением ужасов прошлого, лишённым его красоты.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белинский В. Г. Идея искусства // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л.,
1949.
15 См. об этом: Линьков Е. С. Становление логической философии // Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — СПб., 1997. — С. 5-16.
16 См. об этом: Муравьёв А. Н. Философия и образование (Историко-философский анализ) // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. — 2005. — № 5 (10). — С. 239-250.
17 См. об этом: Муравьёв А. Н. Борьба за логос, настоящую философию и образование // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2010. — Т. 11. — Вып. 3. — С. 103-111.
18 «Пушкин — наш товарищ» назвал одну из своих критических статей Андрей Платонов — прямой наследник Виссариона Белинского в деле сознательного развития пушкинского начала разума в духе нашего народа (См.: Платонов А. П. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика. — М., 2011. — С. 69-84).
19 См. об этом: Муравьёв А. Н. К вопросу об истории философии как о науке // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. № 1. — СПб., 2006. — С. 33-45.
2. Белинский В. Г. Письмо к Гоголю // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л.,
1949.
3. Белинский В. Г. Письмо Н. В. Станкевичу от 29 сентября-8 октября 1839 г. // Белинский В. Г. Избранные сочинения. — М.-Л., 1949.
4. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — СПб., 1997.
5. Гегель Г. В. Ф. Философия права. — М., 1990.
6. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. — Т. 1. — М., 1975.
7. Герцен А. И. Былое и думы // А. И. Герцен. Соч.: в 9-ти т. — Т. 5.
8. Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Соч.: В 9-ти т. — Т. 3.
9. Линьков Е. С. Становление логической философии // Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — СПб., 1997.
10. Лифшиц Мих. Русская классическая критика // Лифшиц Мих. Собр. соч.: В 3-х т. — Т. 3. — М., 1988.
11. Муравьёв А. Н. Борьба за логос, настоящую философию и образование // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2010. — Т. 11. — Вып. 3.
12. Муравьёв А. Н. К вопросу об истории философии как о науке // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. — № 1. — СПб., 2006.
13. Муравьёв А. Н. Философия и образование (Историко-философский анализ) // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. — 2005. — № 5 (Ю).
14. Платонов А. П. Пушкин — наш товарищ // Платонов А. П. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика. — М., 2011.
15. Пушкин А. С. Письмо к издателю // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10-ти т. — Изд. 2-е. — Т. VII. — М., 1958.
16. Чижевский Д. И. Гегель в России. — СПб., 2007.
