CC BY
275
УДК 821.161.1.09
МУЗЫКА ЕВРОПЕЙСКИХ КОМПОЗИТОРОВ В ВОСПРИЯТИИ Л. Н. ТОЛСТОГО
© Г. А. Ахметова
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел./факс: + 7 (347) 273 68 74.
E-mail: [email protected]
Рассматриваются музыкальные вкусы Л. Н. Толстого, в частности его восприятие европейской музыкальной культуры конца ХУШ-ХІХ в. О музыкальных пристрастиях Толстого позволяют судить его многочисленные высказывания о композиторах, зафиксированные в дневниках, письмах, теоретических работах, а также в воспоминаниях современников.
Ключевые слова: камерная музыка, «старые мастера», Фредерик Шопен, программная музыка, Вагнер.
В юношеском дневнике в 1847 г. Лев Толстой записал, что одной из главных его жизненных целей является достижение «совершенства в музыке и живописи» [1, с. 14]. Образы музыкантов и живописцев Толстой вывел на страницах своих произведений. Всегда волновавшие Толстого вопросы искусства - в области музыки и живописи - стали предметом его осмысления в художественной прозе, теоретических трактатах («Что такое искусство?» и др.), дневниках, письмах.
Лев Толстой и музыка - тема многогранная и при этом органичная, глубинная, с точки зрения восприятия творчества писателя. Врожденная страстная любовь к музыке была отличительным свойством Толстого. Мать писателя Мария Николаевна Волконская обладала тонким музыкальным слухом и хорошо исполняла на фортепиано классические произведения. В повести «Детство» Толстой изобразил maman нежной, мечтательной и музыкальной. От матери Толстой унаследовал слух и страстную увлеченность музыкой. Толстой не был профессиональным музыкантом, он воспринимал музыку как любитель, дилетант, обладая при этом выдающейся чуткостью к музыке.
Уже в юности Толстой занимался музыкой очень серьезно. В молодости он часами просиживал за инструментом. Ясную Поляну посещали известные композиторы и исполнители конца Х1Х - начала ХХ века: С. И. Танеев, А. Б. Гольденвейзер, П. И. Чайковский, Б. О. Сибор, А. Я. Могилевский, А. С. Аренский и другие. В московском доме Толстого бывали А. Рубинштейн, Ф. Шаляпин, Ю. Гофман, А. Скрябин. В. Булгаков, секретарь писателя, записал слова Толстого, сказанные в последний год его жизни: «Люблю музыку больше всех других искусств, мне всего тяжелее было бы расстаться с ней, с теми чувствами, которые она во мне вызывает» [2, с. 175].
Тема «Лев Толстой и музыка» не раз затрагивалась в исследованиях о писателе разных лет. На наш взгляд, наиболее целостное освещение она получила в воспоминаниях сына писателя С. Л. Толстого и композитора А. Б. Гольденвейзера, в работах И. Эйгеса, Б. Бялокозовича, Э. Г. Бабаева,
М. И. Найдорфа, Н. В. Френкеля, а также в известной книге Р. Роллана «Жизни великих людей».
Воспоминания сына Толстого Сергея Львовича «Очерки былого» (глава «Музыка в жизни моего отца») ценны биографическими фактами, характеризующими музыкальные вкусы писателя, его пристрастия и антипатии [3]. Хорошим дополнением к этим воспоминаниям служит мемуарная книга А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого» [4].
И. Эйгес в своем интересном исследовании «Воззрение Толстого на музыку», анализируя музыкальные эпизоды в произведениях Толстого, сосредоточился не столько на их литературоведческом аспекте, сколько на психологии музыкального творчества и его восприятия [5].
Б. Бялокозович в своей статье «Польская музыка в оценке Льва Толстого» рассматривает отношение Толстого к польской музыкальной культуре и, в частности, к музыке Ф. Шопена [6].
Статья Э. Г. Бабаева «Лев Толстой и музыка» интересна исследованием толстовского восприятия музыки «ученой» и народной, а также анализом толстовских оценок творчества Бетховена [7].
Работа М. И. Найдорфа «Музыкальность Л. Н. Толстого. Источники мотивации» посвящена рассмотрению культурной мотивации, которая направляла интересы и вкусы Толстого в широком мире музыки. Основой анализа является предложенная автором типология музыкальных культур: от домашнего музицирования - до «новой» оперной и симфонической музыки, получившей развитие в России в середине Х1Х в. [8].
Р. Роллан в книге «Жизни великих людей» касается музыкальных вкусов Л. Толстого, в частности отношения писателя к творчеству Бетховена [9].
О сложном отношении Л. Толстого к русской музыкальной культуре, творчеству композиторов «Могучей кучки» пишет Н. В. Френкель [10].
Толстого глубоко занимала философская природа музыки, он напряженно размышлял над вопросами: что такое музыка, почему звуки разной высоты и скорости в их различных сочетаниях складываются в живой музыкальный организм, в чем тайна воздействия музыки на человека?
Письма и дневники Т олстого свидетельствуют о строгой избирательности его музыкального вкуса. Среди его любимых классических композиторов: Йозеф Г айдн, Г еорг Вебер, Вольфганг Амадей Моцарт, Фредерик Шопен, Людвиг ван Бетховен, Франц Шуберт, Роберт Шуман, Иоганн Штраус, Джузеппе Верди, Якоб Мендельсон и др.
Р. Роллан в своем исследовании «Жизни великих людей», характеризуя музыкальные вкусы Т ол-стого, писал, что он «твердо придерживается той музыки, которая уже была признана классической в сороковых годах, не признает никого из последующих композиторов (за исключением Чайковского, музыка которого повергает его в слезы)...» [9, с. 269]
Р. Роллан прав лишь отчасти. Традиционно «“классическим периодом” считается промежуток между 1750 и 1830 гг., когда творили Гайдн и Моцарт» [11, с. 9]. Музыкальные интересы Толстого выходят далеко за пределы данного периода, хотя главные представители эпохи музыкального классицизма Й. Гайдн и В. Моцарт относятся к числу самых любимых и почитаемых писателем композиторов.
Гайдн и Моцарт, в ряду прочих музыкальных жанров, развили жанр струнного квартета. Так, Гайдн явился, «по сути, первым композитором, по достоинству оценившим и использовавшим все звуковые и эмоциональные достоинства струнного квартета (...) чтобы выразить свои самые глубокие мысли и чувства» [11, с. 174].
Толстой, всегда любивший камерную и вокальную музыку, воспринимал квартеты и фортепианные сонаты Гайдна и Моцарта как противоположность современной искусственно-усложненной музыки. В воспоминаниях А. Б. Гольденвейзера от
7 декабря 1899 г. есть интересная запись, касающаяся толстовской оценки музыки Гайдна и Моцарта: «Л. Н. просил что-нибудь Моцарта или Гайдна.
Он спросил:
- Отчего пианисты никогда не играют Гайдна? Вот вы бы играли. Как хорошо рядом с современным сложным, искусственным произведением сыграть что-нибудь Моцарта или Гайдна» [4, с. 26].
В записи от 3 июля 1900 г. Гольденвейзер приводит еще одно высказывание Толстого: «Л. Н. опять говорил о своем отрицательном отношении к современной усложненной музыке.
Между прочим, он сказал:
- Я тоже искусился в теперешних диссонансах, но это все извращение вкуса. Современный композитор возьмет какую-нибудь, иногда и милую, музыкальную мысль и ворочает ее без конца и меры, соединяет с другими темами и когда наконец опять повторит просто, то хочется сказать: слава Богу!» [4, с. 33].
В записи от 25 августа 1905 г. композитор приводит еще одно суждение Толстого с высокой
оценкой музыки Гайдна: «По просьбе Л. Н. мы с женой играли в четыре руки симфонии Гайдна. Л. Н. восхищался Гайдном; между прочим, он сказал:
- Едва ли не самое ценное для меня свойство Гайдна - его жизнерадостность; а то теперешний какой-нибудь напьется, испортит себе желудок, а потом говорит, что жизнь - зло...
Потом Л. Н. сказал, что симфонии Гайдна доставляют ему больше удовольствия на фортепиано в четыре руки, чем в оркестре.
На мой вопрос, почему это так, Л. Н. сказал:
- Во-первых, возможность совершенства исполнения обратно пропорциональна количеству исполнителей. Самое благоприятное условие -один исполнитель, меньше два; трио в этом отношении лучше квартета. камерная музыка - оркестра. При многих исполнителях все более утрачивается чистота звука (...) Вторая причина - моя субъективная: для меня яркость красок не способствует, а мешает силе впечатления. Особенно я замечаю это на картинах. Я помню, я давно знал и любил «Тайную вечерю» Ге, а когда увидел ее на выставке, впечатление было значительно меньше. Яркие цвета мне просто мешали» (запись от 25 августа 1905 г.) [4, с. 139].
Аналогия музыки и живописи, приведенная Толстым, говорит о его понимании зависимости эмоционально-содержательной стороны искусства от формы. В живописи воспринимать ее содержание Толстому мешают «яркие цвета», в симфонической же музыке при многих исполнителях, по его мнению, утрачивается «чистота звука», а значит, и сила впечатления.
Симфонии Гайдна Толстой предпочитал слушать в фортепианном исполнении в четыре руки. По свидетельству Софьи Андреевны, в Ясной Поляне «по вечерам Лев Николаевич иногда играл с мисс Вельш в 4 руки симфонии Гайдна, которого очень любил» [12, с. 186].
Г ениальный Моцарт, создатель струнных квартетов, опер, симфоний, фортепианных концертов и сонат, вызывал трепетное чувство не только в Толстом. Известны слова, сказанные скромным Гайдном о Моцарте: «Друзья часто говорили мне, что у меня есть талант, но он стоит намного выше меня» [11, с. 176].
Из опер Моцарта Толстого особенно восхищали «Дон Жуан» и «Волшебная флейта». Так, 5 июня 1856 г. из Ясной Поляны в письме к сестре Марии Николаевне он просит прислать ему ноты оперы Моцарта «Дон Жуан»: « (...) пришли мне рояль и «Дон Жуана», как ты обещала, и еще что-нибудь из бетховенских или моцар-товских вещей, которые, может быть, теперь тебе не нужны» [13, с. 405].
Софья Андреевна в воспоминаниях «Моя жизнь» оставила запись: «Как-то раз Лев Николаевич уговорил нас ехать в его любимую оперу «Дон Жуан» Моцарта и сам поехал с нами. Он очень восхищался любимыми мотивами, указывая их и нам,
двум сестрам» [12, с. 153]. В дневнике Толстого имеется запись от 15 декабря 1856 г. о том, что он слушал «Дон Жуана» Моцарта в Итальянской опере: «поэтическая вещь очень» [14, с. 60]. Очевидно, про это посещение театра вспоминает Софья Андреевна Толстая.
В Веймаре во время заграничной поездки, 17 апреля 1861 г., Толстой слушал оперу Моцарта «Волшебная флейта». Свои впечатления он выразил кратко и эмоционально: «‘^аиЪегПо1е” - восторг, особенно дуэт» [15, с. 234].
В романе «Анна Каренина» упомянута оперная певица Паолина Лукка: «Очень хороша была Лука (...)» [15, с. 275]. Певица приезжала в Россию в начале 1870-х годов и пользовалась большим успехом в партиях Церлины («Дон Жуан» Моцарта) и Кармен («Кармен» Бизе).
Любовь к музыке Моцарта Толстой сохранил на всю жизнь. А. Б. Гольденвейзер вспоминает в 1902 году: «Нынче Л. Н. восхищался операми Моцарта, особенно «Дон Жуаном». Наряду с необыкновенным мелодическим богатством он особенно высоко ставит в этой опере замечательное отражение в музыке характеров и положений. Л. Н. вспоминал статую командора, сельскую картину и в особенности сцену поединка. Он сказал:
- Здесь я слышу и как бы предчувствие трагической развязки, и волнение, и даже эту поэзию дуэли.» [4, с. 81]
В операх Моцарта Толстой ценил не только «необыкновенное мелодическое богатство». Он находил в них редкую в оперном искусстве гармонию музыкальности и литературного сюжета, эмоциональное отражение в музыке «характеров и положений».
По свидетельству сына Толстого, Сергея Львовича, писатель «делал исключение для весьма немногих опер» [3, с. 412]. Он «с удовольствием» слушал «Дон Жуана» и «Волшебную флейту» Моцарта, «Фрейшютца» Вебера, «Севильского цирюльника» Россини.
В операх «старых мастеров» Толстой находил гармонию музыки и драматического действия. При этом он резко негативно воспринимал современную ему «новую» оперу Р. Вагнера, Р. Штрауса и некоторых других композиторов, в которой не находил этой гармонии.
11 марта 1894 г. в Москве Толстой у А. А. Берса слушал Моцарта и квартет Чайковского. В письме к детям, Льву и Татьяне, Толстой выразил свое отношение к всегда захватывающей его музыке Моцарта: «Вчера после чепухинского квартета Чайковского я разговорился с виолончелем - ученик, очень хорошо играющий, консерватории. А там начали петь. Чтобы не мешать пению, мы ушли в другую, заднюю комнату, и я горячо доказывал ему, что музыка новая зашла на ложную дорогу; вдруг что-то перебивает мне мысли, захватывает меня и влечет к себе, требует покорности. А это
там начали петь - ученик консерватории, прелестный баритон Бабурин и девица Риг - дуэт «La si darem la mano». Я перестал говорить и стал слушать, и радоваться, и улыбаться чему-то. Что же это за страшная сила (...) Как за колдовство, то есть за таинственное воздействие злое, казнили, а за молитвы, таинственное воздействие доброе, прославляли, возвеличивали, так и с искусством надо. Это не шутка, а ужасная власть. А оказывается, что люди хотят только дурного воздействия» [16, с. 281].
Сильное эмоциональное впечатление от музыки австрийского композитора соединяется здесь с рефлексией о «страшной», почти мистической власти музыки над человеком, ее «добром» и «злом» воздействии. В этих раздумьях Толстого о музыке слышатся отзвуки «Крейцеровой сонаты».
Пожалуй, наиболее часто упоминается в письмах Толстого, с юношеских лет, имя Людвига ван Бетховена. С гениальным немецким композитором у Толстого были свои особые, непростые отношения. По словам исследователя, « (...) у Толстого были как бы свои счеты с Бетховеном» [7, с. 19].
Музыка Бетховена, провозвестника эпохи музыкального романтизма, автора знаменитых симфоний (Третья «Героическая», Девятая и др.), струнных квартетов, фортепианных сонат, внушала Толстому сложные чувства умиления, радости и ужаса одновременно.
Так, 27-28 ноября 1856 г. в письме к В. В. Арсеньевой Толстой описывает впечатление от исполнения одного из любимых своих произведений Бетховена - трио для фортепиано, скрипки и виолончели (ор. 70) на вечере у О. А. Тургеневой: «Вчера я был у О. Тургеневой и слышал там бетхо-венское трио, которое до сих пор у меня в ушах, восхитительно» [13, с. 442]. 1 января 1857 г. Толстой сообщает В. В. Арсеньевой о новогоднем вечере в доме А. Д. Столыпина, где вновь слушал то же трио Бетховена (ор. 70): «Много слушаю музыки в это время, и вчера даже встретил Новый год, слушая прелестнейший в мире трио бетховенский (...)» [13, с. 454-455].
20 февраля / 4 марта 1857 г. во время своего первого заграничного путешествия Толстой из Парижа пишет В. В. Арсеньевой: «Французы играют Бетховена, к моему великому удивлению, как боги, и вы можете себе представить, как я наслаждаюсь, слушая эту musique d’ensemble, исполненную лучшими в мире артистами» [13, с. 469]. Вообще музыкальные ансамбли, трио и квартеты, Толстой всегда предпочитал симфониям и операм.
18 августа того же года, находясь один в Ясной Поляне, Толстой пишет бабушке А. А. Толстой о спасительности для него музыки Бетховена, неотделимой от «мира морального»: «Благо, что есть спасение - мир моральный, мир искусств, поэзии, привязанностей (...) сижу один, ветер воет, грязь, холод, а я скверно, тупыми пальцами разыгрываю
Бетховена и проливаю слезы умиленья (...)» [13, с. 487]. Музыка Бетховена рождает в Толстом «умиленье».
13 сентября 1904 г., находясь в Ясной Поляне, где тогда гостили музыканты А. Б. Гольденвейзер,
А. Я. Могилевский, Б. О. Сибор, Толстой в своем дневнике сделал запись: «Играли трио Аренского, Бетховена, Гайдена превосходно» [17, с. 338].
Уже в ранних произведениях Толстого есть эпизоды, связанные с бетховенской музыкой. Так, черновая редакция повести «Детство» (глава XI «Занятия в кабинете и гостиной») содержит важный отрывок, посвященный Патетической сонате. Толстой говорит о воздействии на душу Николень-ки музыки Бетховена, исполняемой maman: « (...) давно знакомые звуки пьесы, которую заиграла maman, производили во мне впечатление сладкое и вместе с тем тревожное. Она играла Патетическую Сонату Бетховена. Хотя я так хорошо помнил всю эту сонату, что в ней не было для меня ничего нового, я не мог заснуть от беспокойства» [18, с. 182].
Устами автобиографического героя Толстой выражает в повести «Детство» свое неоднозначное восприятие музыки Бетховена («впечатление сладкое и вместе с тем тревожное»), ощущение таинственной, «беспокойной» силы музыки. В романе «Семейное счастье» любовные отношения Маши с Сергеем Михайловичем разворачиваются на поэтическом музыкальном фоне сонаты Бетховена «Quasi una fantasia». В финале романа «Воскресение» Нехлюдов слушает andante из Пятой симфонии и с трудом удерживает слезы, умиляясь музыкой.
Отношение писателя к музыке Бетховена не оставалось неизменным. Чем старше становился Толстой, тем больше он боялся влияния музыки вообще и музыки Бетховена в особенности, поскольку именно она производила на него самое сильное впечатление.
Бертольд Ауэрбах, с которым Толстой еще в 1860 г. встречался в Дрездене и которым восхищался, усилил предубеждение Толстого против музыки. В дневнике от 21 апреля 1861 г. Толстой повторил слова Ауэрбаха о музыке как «pflichtloser Genuss («безнравственном наслаждении». - Г. А.). Поворот, по его мнению, к развращению» [1, с. 234].
После мировоззренческого кризиса рубежа 1870-1880-х гг. взгляды Толстого на искусство приобрели четко выраженный моралистический характер. Поздние толстовские оценки музыки Бетховена, особенно последнего периода творчества композитора, контрастируют с его ранними отзывами о ней.
Свидетельством тому являются отрицательные высказывания Толстого в трактате «Что такое искусство?» по поводу «совсем выдуманных, недоделанных и потому часто бессмысленных, непонятных в музыкальном смысле произведений», которые пишет «глухой Бетховен» [19, с. 141]. Резко выраженное Толстым сомнение в гениальности Бетховена в свое время оскорбило П. И. Чайковского и во многом охладило его прежнее восторженное
отношение к писателю. Поздняя повесть «Крейце-рова соната» передает толстовское восприятие музыки Бетховена как «страшной» и потому опасной силы воздействия на человека.
Поздние высказывания Толстого о музыке Бетховена уже не содержат того страстного неприятия, которое поразило Чайковского. А. Б. Гольденвейзер передает слова Толстого о Бетховене, сказанные им в 1905 г.: «О бетховенской музыке Л. Н. сказал, что она иногда приедается ему, как это, по его мнению, часто бывает с тем, что сразу очень поражает. То же, например, было у него с картинами Ге» [4, с. 122].
Видимо, прав Р. Роллан, писавший, что «Толстой любил Бетховена и не переставал никогда любить. Он-то знал во всяком случае те грозные страсти, то дикое неистовство, которые грохочут в музыке «глухого Бетховена» и которых совсем не чувствуют ни современные виртуозы, ни оркестры. И, пожалуй, ненависть Толстого была бы приятнее Бетховену, чем любовь теперешних его поклонников» [9, с. 286, 288].
Франц Шуберт, еще один композитор эпохи романтизма, внутренне близкий Толстому. Шуберт, как и Бетховен, творил на стыке эры классицизма и романтизма. «Отличительной чертой творчества Шуберта является неисчерпаемое мелодическое богатство (...) Наиболее хорошо это ощутимо в его песнях» [11, с. 195]. Шуберт написал более шестисот песен для голоса и фортепиано в стиле народных немецких песен Lieder.
С. А. Толстая в своем дневнике 1898 г. сообщает, что Толстому понравилась игра молодого пианиста О. С. Габриловича, исполнявшего балладу и ноктюрн Шопена, Impromptu Шуберта, Rondo Бетховена. Толстой «наслаждался» этой музыкой [20, с. 19].
А. Б. Гольденвейзер передает высокую и вместе с тем неоднозначную оценку, которую Толстой давал музыке Шуберта: «Мы играли в шахматы на террасе, а в зале пела Софья Николаевна (жена Ильи Львовича) «Странник» Шуберта. Л. Н. сказал:
- Ах, этот Шуберт! Много он вреда наделал!
Я спросил - чем.
- А тем, что у него была в высшей степени способность соответствия между поэтическим содержанием текста и характером музыки. Эта редкая его способность породила множество подделок музыки под поэтическое содержание, а это отвратительный род искусства» (запись от 13 июля 1905 г.) [4, с. 129].
Слова Толстого свидетельствуют о высоте его музыкальных требований. Можно заметить, что при оценке сочинений Шуберта, написанных на литературные сюжеты («Странник», «Лесной царь» и др.), Толстой сближал музыку немецкого композитора с оперной музыкой Моцарта. В произведениях Шуберта и Моцарта он находил редкую гармонию музыки и текста без умаления первой в пользу второго. С точки зрения Толстого, подчинение музыки литературному тексту («подделки музыки под поэтическое содержание») - «отвратительный», недопустимый род искусства.
Неизменно и страстно любимым композитором Толстого был Фредерик Шопен. Толстой был в числе первых русских ценителей творчества польского музыканта [6].
Уже в ранних произведениях Толстого есть эпизоды, связанные с музыкой Шопена. В рассказе «Альберт» (1857-1858) музыкант Альберт, возражая Делесову, отрицающему музыку «старых» оперных классиков - Г. Доницетти, В. Беллини и Д. Мейербера, говорит: «О, нет, нет, извините меня. старая музыка - музыка, и новая музыка -музыка. И в ней есть красоты необыкновенные: а Сомнамбула?! А финал Лючии?! А Chopin?! а Роберт?!» [21, с. 44].
Герой Толстого упоминает об особенно популярных в середине XIX в. операх: «Лючия де Лам-мермур» Г. Доницетти, «Сомнамбула» В. Беллини, «Роберт-Дьявол» Д. Мейербера - и относит музыку Шопена к «новой музыке», то есть к романтической музыкальной культуре, которая пришла на смену классицистической.
В черновых вариантах рассказа «Альберт» оценка Шопена была еще выше. Альберт так отзывается о музыке Шопена в исполнении Пишо: «Ах, прелестно! прелестно!» - закричал Альберт и. побежал слушать. - Прелестно, прелестно! - твердил он, улыбаясь, встряхивая волосами и подпрыгивая. Он взял скрипку и стал аккомпанировать» [22, с. 159].
Толстой не раз говорил, что музыка Шопена вызывает не уныние, а волю к жизни, гордость за человека. Жизнерадостность и оптимизм музыки Шопена он отмечал в письме к Т. А. Берс от 14 декабря 1864 г.: «Играй Chopin и пой. Держи себя в струне и в аккурате, чтобы что ни придет к тебе -счастье или несчастье, оно бы застало тебя молодцом» [23, с. 63].
Музыка Шопена помогала преодолевать житейские трудности самому Толстому. С. А. Толстая
14 марта 1865 г. записала в дневнике: «Левочка играет прелюдии Chopin. Он очень хорош духом.» [24, с. 118]. Сам Толстой в дневнике от 25 сентября 1865 г. замечает: «Chopin до слез осчастливил меня» [25, с. 63].
Славу Шопену принесли небольшие произведения: баллады, ноктюрны, полонезы, мазурки и вальсы. Шопен жил в Париже, но в его мазурках и полонезах слышатся народные мотивы оставленной им родины. Совершенное владение пианистической техникой позволило ему значительно расширить выразительность фортепианного исполнения, потрясающую современников.
Музыка Шопена привлекала и до слез трогала Толстого особой, только ей присущей певучестью, богатством мелодии и гармонии даже в самых мелких вещах. В. Булгаков, описывая впечатление, производимое музыкой Шопена на Толстого, вспоминает: «Гольденвейзер играл очень хорошо.
- Когда хорошее музыкальное произведение нравится, то кажется, что сам его написал, - заметил он (Толстой. - Г. А.) после этюда Шопена е-dur, opus 10.
Гольденвейзер сообщил, что певучую мелодию этого этюда сам Шопен считал лучшей из всех своих мелодий.
- Прекрасно, прекрасно! - восклицал Лев Николаевич по окончании игры, вспоминая те вещи, которые ему больше нравились» [2, с. 175].
В. Г. Чертков в своих воспоминаниях 1909 г. приводит следующее высказывание Толстого: «Я люблю Бетховена, но не очень. Как вам сказать? Он не Гайдн и он не Шопен. Нет той простоты и ясности; а с другой стороны, нет той краткости» [26, с. 534].
В. Булгаков в своем дневнике последнего года жизни Толстого передает мнение писателя о музыке Бетховена, Шопена и Гайдна: «Гольденвейзер играл.
- Прекрасно, прекрасно! - говорил Лев Николаевич после сыгранной первой сонаты Бетховена, «Quasi una fantasia»
Затем Гольденвейзер играл преимущественно Шопена. Говорили о музыке.
- Мне нравится Г айдн в своем роде, - говорил Лев Николаевич, - какая простота и ясность! Все так просто и ясно, и уж никакой искусственности» [2, с. 205].
В трактате «Что такое искусство?» Толстой указывал на некоторые музыкальные творения Шопена и Гайдна как на образцы подлинного искусства, передающие самые глубокие чувства.
Толстой так объяснял свою исключительную любовь к Шопену. По его мнению, польскому композитору удалось избежать в музыке двух неприятных крайностей - пошлости и изысканности. «Во всяком искусстве - я это и на своем опыте знаю, -говорил он в 1896 г. А. Б. Гольденвейзеру, - трудно избежать двух крайностей: пошлости и изысканности. Например, Моцарт, которого я так люблю, впадает иногда в пошлость, но и поднимается зато потом на необыкновенную высоту. Недостаток Шумана - изысканность. Из этих двух недостатков изысканность хуже пошлости, хотя бы потому, что от нее труднее освободиться. Величие Шопена в том, что как бы он ни был прост, никогда он не впадает в пошлость, и самые сложные его сочинения не бывают изысканны» [4, с. 8].
В музыке Шопена Толстой ценил редкое мелодическое богатство и безупречную стройность формы. В фортепианном стиле Шопена нет ничего лишнего, к его произведениям - прелюдиям, полонезам, ноктюрнам, мазуркам, балладам - ничего нельзя прибавить, ничего нельзя и отнять. Музыка Шопена в восприятии Толстого всегда оставалась мелодичной, ясной, отчетливой, лишенной всякой звуковой мишуры.
Сын писателя, Сергей Львович Толстой так пишет о музыкальных вкусах отца: «Казалось бы, что его особенное пристрастие к Шопену противоречит мнению, что он любил преимущественно энергическую, мажорную музыку. Но я думаю, что здесь противоречия нет, так как его прежде всего прельщала мелодичность Шопена, а затем из произведений Шопена он больше всего любил энерги-
ческие и мажорные пьесы. В минорных же пьесах ему нередко больше всего нравились вторые мажорные темы, ярко выступающие на минорном фоне» [3, с. 415].
Толстой любил Шопена за изумительное мастерство его фортепианных сочинений, богатство эмоций, ясность замысла, четкость и законченность формы.
Однажды, прослушав музыку Шопена в исполнении А. Б. Гольденвейзера, Толстой высказал мысль, что новая музыка после Шопена чужда ему, и что это - падение искусства [4, с. 182]. Писатель осуждал искусственную сложность и внешнюю эффектность современной музыки, например, оперных сочинений Р. Вагнера. Творчество Шопена Толстой противопоставлял нарочито усложненной современной музыке.
Толстой чутко уловил, что Шопену удалось органично сочетать оригинальность музыкального языка с народно-польскими его основами. По воспоминаниям А. Б. Гольденвезера 1907 г., Толстой воспринимал Шопена прежде всего как национального композитора: «Я играл на днях Шопена. Л. Н. сказал:
- Вот за это одно можно поляков любить, что у них Шопен был!
Потом он прибавил:
- Когда слушаешь музыку, это побуждает к художественному творчеству» [4, с. 160].
В воспоминаниях Гольденвейзера от 7 декабря 1899 г. есть интересная запись, касающаяся толстовской оценки музыки Шопена: «Потом я играл на фортепиано. Л. Н. просил не играть Шопена, сказав:
- Боюсь расплакаться.
Л. Н. просил что-нибудь Моцарта или Гайдна» [4, с. 26].
Толстого тревожило, что народ не понимает «ученой», классической музыки его любимых композиторов: Шопена, Гайдна, Моцарта. Иногда он даже приглашал к себе крестьян и просил кого-нибудь из домашних сыграть для них. Крестьяне обычно сознавались, что не понимают такой музыки. А. Б. Гольденвейзер вспоминает: «Очень редко попадались настолько чуткие к музыке, что до них Шопен «доходил». Это бывало обычно с пьесами, насыщенными энергией, вроде ре-минорной прелюдии, полонезов, даже с соль-минорной балладой (одно из самых любимых произведений Льва Николаевича)» [27, с. 34-35].
Сомнения в ценности классической музыки, доходящие до неприятия ее, выражены в поздней неоконченной автобиографической пьесе Толстого «И свет во тьме светит». Герой пьесы Николай Иванович Сарынцев высказывает своим домашним суровое мнение о музыке: «Вы все здесь, семь, восемь здоровых, молодых мужчин и женщин, спали до 10 часов, пили, ели, едите еще и играете и рассуждаете про музыку, а там, откуда я сейчас пришел с Борисом Александровичем, встали с трех часов утра, - другие и не спали в ночном, и старые, больные, слабые, дети, женщины с грудными и беременные из последних сил работают, чтобы плоды
их трудов проживали мы здесь. И мало этого. Сейчас одного из них, последнего, единственного работника в семье, сейчас тащат в тюрьму за то, что он в так называемом моем лесу срубил весной одну из ста тысяч елок, которые растут там. А мы здесь, обмытые, одетые, бросив по спальням наши нечистоты на заботу рабов, едим, пьем, рассуждаем про Шумана и Chopin, который больше нас трогает, разгоняет нашу скуку (...) Ну, подумайте, разве можно так жить» [28, с. 231-232].
В поздний период творчества классическую музыку, даже любимого Шопена, Толстой склонен был воспринимать как развлечение высшего класса, проявление пресыщенности и жажды наслаждений, преступных на фоне тяжелой трудовой жизни народа.
В своем дневнике от 22 ноября 1896 г. Толстой упоминает об одном из задуманных сюжетов, и сразу же после этого следует запись о музыке: «Описание угнетения крепостных и потом точно такое же угнетение земельной собственностью, или, скорее, лишением ее.
Сейчас играл Гольденвейзер. Одна фантазия фуга: искусственность ученая, холодная и претенциозная, другая - Bugarure Аренского: чувственно, искусственно, и третья баллада Chopin: болезненно, нервно. Ни то, ни другое, ни третье не может годиться народу» [17, с. 57]. При этом А. С. Аренский, как и Ф. Шопен, относились к композиторам, творчество которых Толстой особенно любил.
В Москве в 1887 г. Толстой слушал игру польского пианиста Юзефа Казимира Гофмана, выдающегося ученика Антона Рубинштейна. В домашней обстановке у Толстых велись разговоры о Гофмане. Тогда же Толстой записал в дневнике: «Разговоры об игре Дузе, Г офмана, шутки, наряды, сладкая еда (.) И так каждый день и целый день» [17, с. 62]. В письмах Толстого музыка Гофмана упоминается в ряду прочих светских удовольствий, которыми были захвачены Софья Андреевна и дочери писателя. Увлеченные московскими гастролями Гофмана, они не замечали тяжелых переживаний Толстого (письмо к дочери Марии от 12 января 1897 г.).
Парадоксально, но общие отрицательные отзывы позднего Толстого о музыке (искусстве вообще) как забаве высших классов не ослабляли ее сильнейшего эмоционального воздействия на писателя и не мешали его постоянному интересу к ней.
Раз в беседе с М. Ф. Мейендорф Толстой высказал мысль о границах восприятия музыки, сравнив народную песню с музыкой любимых им Моцарта, Бетховена, Шопена, с одной стороны, и произведениями С. Баха и Р. Вагнера, с другой: « -Основание горы широко, - говорил он. - Широк и слой людей, способных понимать народную музыку, народную песню. Моцарт, Бетховен, Шопен стоят уже выше; их музыка сложнее, интереснее, ценителей ее тоже очень много, но все же не так много, как первых: количество их изобразится средней частью горы. Дальше идут Бах, Вагнер; круг их ценителей еще уже, как и уже верхняя часть горы.
В то время появилась уже новейшая музыка, в которой диссонанс как бы спорил с гармонией, создавая новую, своеобразную гармонию. Толстой ставил ее еще выше на своей горе, но затем не без юмора добавил:
- А в конце концов появится музыкант, который только сам себя и будет понимать» [29, с. 117-118].
Так наглядно Толстой выразил свое понимание истории музыки и границ ее восприятия. Сам писатель отдавал безусловное предпочтение народной музыке, как и музыке Моцарта, Бетховена, Шопена. Музыка С. Баха, представителя музыкального барокко, и Р. Вагнера, композитора эпохи позднего романтизма, с точки зрения Толстого, -это «верхняя часть горы», их музыка чересчур сложна и элитарна, мало доступна массам.
Сомнения писателя в ценности «ученой», классической музыки были все же временными и «теоретическими», а страстное увлечение Моцартом, Гайдном, Шопеном, Шубертом, Бетховеном и другими выдающимися композиторами оставалось постоянным.
В записях А. Б. Гольденвейзера приведены тонкие суждения Толстого о психологическом отпечатке личности композитора в его музыке: «Запели Глинку. Л. Н. сказал.
- В Глинке я чувствую, что он был нечистый, чувственный человек. Всегда чувствуешь самого человека в его музыке. Юноша - светлый, непосредственный Моцарт, наивный Гайдн, суровый, самолюбивый Бетховен - слышны в их музыке» [4, с. 129].
О «глубине биографического отпечатка» в музыке Шопена писал Б. Пастернак. По его словам, творчество Шопена «насквозь оригинально не из несходства с соперником, а из сходства с натурой, с которой он писал. Оно всегда биографично не из эгоцентризма, а потому что подобно другим великим реалистам, Шопен смотрел на свою жизнь, как на орудие познания всякой жизни на свете.» [30, с. 19]
На протяжении всей жизни Толстой сохранял страстную любовь к музыке Шопена, которая всегда до слез трогала его. 28 марта 1897 г. А. Б. Гольденвейзер исполнял в Ясной Поляне прелюдии до-мажор, ля-мажор и полонез ля-мажор Шопена. Толстому особенно понравилась прелюдия до-мажор, которую он попросил Гольденвейзера проиграть второй раз. 7 декабря 1899 г. Толстой просит Гольденвейзера не играть Шопена: «Боюсь расплакаться» [4, с. 26].
В музыке польского композитора Толстой более всего ценил мелодическое богатство, ясность и отчетливость музыкальной темы, отсутствие мишуры.
По словам сына писателя, Сергея Львовича, Толстой ценил в музыке не столько гармонию, сколько мелодию: «Прежде всего он любил простую, ясную мелодию. Он любил музыку ясную, энергическую, преимущественно мажорного характера. Гармонию, контрапункт и разработку он чувствовал лишь постольку, поскольку этим оттенялась мелодическая канва пьесы. Фуги он находил искусственным и скучным родом музыки» [3, с. 26].
По позднему определению Толстого, музыка -«стенография чувств». Гольденвейзер в записи от 16 июня 1905 г. передает слова Толстого: «О музыке Л. Н. часто говорит, что не может найти подходящего определения ее. Как-то весной он сказал:
- Музыка - это стенография чувства. Так трудно поддающиеся описанию словом чувства передаются непосредственно человеку в музыке, и в этом ее сила и значение» [4, с. 124].
Толстой был убежден, что музыке чужда изобразительность, к которой стремилась современная ему «новая», программная музыка. При этом следует отдать должное музыкальной беспристрастности писателя, высоко ценившего в современной музыке творчество Н. Рубинштейна, А. Аренского, А. Скрябина, однако не принявшего искусство Р. Вагнера и С. Танеева.
Д. П. Маковицкий в дневнике 25 февраля 1905 г. записал суждение Толстого о «старых» и «новых» композиторах: «После чая Л. Н. попросил Александра Борисовича сыграть что-нибудь. Он сыграл пять вещей Шопена и одну Аренского. Л. Н. хвалил и был, видимо, растроган, взволнован; пересаживался с места на место, потом попросил еще сыграть, и Александр Борисович сыграл (по просьбе Страхова) кое-что из декадентской музыки, а затем одну вещь Аренского и одну Шопена.
Л. Н. разговорился о музыке:
- Напрасно мало ценят Рубинштейна; он был последний из крупных композиторов; в нем есть и старое и новое. После него пошло декадентство. Когда Танеев играл свои композиции, я ничего не понимал - что это такое? Моцарт швыряет жемчугами, то есть его композиции полны прекрасных <мелодий> (...) В сонатах Бетховена со скрипкой нет драматизма, как в других, но больше мелодичности (... ) Недавно я определил, что такое музыка: музыка - это стенография чувств. Когда мы говорим, говорим с одушевлением, с восторгом, плачем, подчеркиваем слова - эти состояния души передает музыка, но не мысли. Музыкальные народы, как цыгане, и простой народ поют напевы без слов или слова искажают. Вагнер, желая соединить музыку со словами, ослаблял ее, а он думал, что творит что-то новое, музыку будущего» [31, с. 184].
Толстой находил много общего в музыке современного композитора А. Аренского, принадлежащего к «декадентской» эпохе, и Ф. Шопена. По свидетельству Д. П. Маковицкого, Толстой считал, что из новых композиторов «лучший - Аренский: он прост, мелодичен, но однообразен в хорошем смысле, как Шопен, т.е. характерен - сейчас его узнаешь» [32, с. 519].
Музыка Шопена сопутствовала Толстому всю его жизнь - в минуты радости, но чаще - в горестные, тяжелые моменты, предшествовавшие его уходу из Ясной Поляны.
В день своего восьмидесятилетия, 28 августа 1908 г., Толстой слушал в исполнении Гольденвейзера два этюда: E-dur и С-moll и вальс As-dur Шопена. Толстой был очень взволнован, слезы выступали у него на глазах, и он горячо благодарил за
исполнение. По словам Гольденвейзера, «Л.Н. очень волновался от музыки, и я беспокоился, не повредил ли ему. Скоро после этого он отправился совсем к себе (.) У него были слезы на глазах, и он благодарил меня за музыку» [4, с. 202].
Дневниковые записи Ф. Булгакова свидетельствуют, что Толстой много слушал музыку Шопена в последний, самый драматичный год своей жизни. 4 марта 1910 г. он был до такой степени взволнован Шопеном, что сквозь слезы проговорил: «Я должен сказать, что вся эта цивилизация - пусть она исчезнет к чертовой матери, но - музыку жалко!» [2, с. 132].
Об этом же эпизоде вспоминает и А. Гольденвейзер: «Позже я довольно много играл на фортепиано. Л. Н. музыка, видимо, доставила большое удовольствие. После одной из пьес (не помню какой, но, кажется, его любимого Шопена) он воскликнул:
- Если б вся наша цивилизация полетела к чертовой матери, я не пожалел бы, а музыки мне было бы жаль!» [4, с. 281].
Классическая музыка занимала важное место в жизни и эстетике Толстого, она была его глубокой внутренней потребностью и побуждала к литературному творчеству. Прослушав раз одну из баллад Шопена, Толстой сказал: «Когда играют, у меня всегда художественная жилка просыпается. Это совсем особенное средство общения с людьми» [26, с. 129].
Толстой находил аналогии между музыкой и литературным творчеством, между классическими композиторами и любимыми писателями.
Музыкальные произведения Шопена Толстой воспринимал как творческие образцы. В 1905 г., когда писатель собирался издать целую серию рассказов для «Круга чтения» и намечал их тематику, он, услышав прелюдию Шопена в исполнении Гольденвейзера, воскликнул: «Вот какие надо писать рассказы!» [4, с. 122].
Толстой неоднократно сравнивал Шопена с Пушкиным. По воспоминаниям Д. П. Маковицкого, однажды, после того как сын писателя, Сергей Львович, исполнил несколько русских народных песен и некоторые произведения Шопена, растроганный Толстой сказал: «Вот это музыка - это Тютчевы, Пушкины; а ваши Григи - это Федор Сологуб» [32, с. 736].
Можно понять в этой связи непростое, скорее, негативное, восприятие Толстым музыки Ф. Листа. Лист считается автором термина «программная музыка» и является создателем ряда симфонических поэм («Тассо», «Мазепа» и др.), которые принято относить к «программной музыке», то есть музыке, написанной на литературную или повествовательную тему.
В произведениях Ф. Листа Толстой не находил ясности и простоты в выражении музыкальной мысли, которые ценил в музыке «старых мастеров».
А. Б. Гольденвейзер приводит суждение Толстого о композиторе в записи от 17 июня 1908 г.: «На днях Сергей Львович говорил что-то о симфонических поэмах Листа и о «Мефисто». Я со Л. Н. в
это время играл в шахматы. Потом Л. Н. говорит мне (я хвалил «Мефисто»):
- Нет, это нехорошая музыка. У Листа отсутствует эта особенность старых мастеров, эта законченность, ясность целого, когда чувствуешь, что так должно, иначе быть не может. А у него все выдумано, неясно.
Потом Л. Н. спросил:
- А вот этот француз, как его?
Я стал перебирать разных французских композиторов.
- Да еще все московские барыни у него учились!
- Фильд?
- Да, да.
- Он был англичанин.
- Ну, все равно. У него было дарование небольшое, а он умел найти простую форму, и его сочинения не очень значительны, а приятны. А когда нет настоящего таланта и начинают стараться во что бы то ни стало сделать что-то новое, необыкновенное, тогда искусство идет к чертовой матери» [4, с. 174].
Симфонические сочинения Ф. Листа, как и оперы Р. Вагнера, Толстой противопоставлял сочинениям классических композиторов («старых мастеров») с их «законченностью», «ясностью целого»,
- таких как Моцарт, Гайдн, Фильд. К ним же Толстой причислял и Шопена.
Чуть позже, 5 июля 1908 г., Толстой, по словам Гольденвейзера, «наслаждается Пушкиным, читал его все последние дни. Восхищался его отдельными заметками, этими «перлами ума».
Л. Н. неподражаемо прочел вслух всю сцену из «Пиковой дамы» у графини, приход Томского и проч. Он сказал:
- Как это все хорошо - повести Белкина. А уж «Пиковая дама» - это шедевр.
Когда кончил читать, он сказал:
- Так умеренно, верно, скромными средствами, ничего лишнего. Удивительно! Чудесно! И как это странно: были Пушкин, Лермонтов, Достоевский. А теперь что? Еще милый, но бессодержательный, хотя и настоящий художник, Чехов. А потом уж пошла эта самоуверенная декадентская чепуха. А главное, эта самоуверенность!» [4, с. 180]
Толстой применяет общие критерии художественности к музыке любимых композиторов и прозе Пушкина. Критерии эти выражаются словами: «простая форма», «ничего лишнего», «скромные средства», «умеренно».
В 1909 г., после того как А. Гольденвейзер в течение двух вечеров исполнял в Ясной Поляне музыку Шопена, Толстой, растроганный, сказал: «У него (Шопена. - ГА) все хорошо, ни звука не выкинешь.» [14, с. 252]. Эта оценка музыки польского композитора с ее изящной, отточенной формой очень напоминает толстовскую оценку прозы Пушкина.
Отношение Толстого к музыке Бетховена всегда было сложным и неоднозначным, особенно в поздний период творчества. При этом Толстой ни-
когда не скрывал глубокого и очень сильного впечатления, которое оставляли в нем произведения немецкого композитора.
В последний год жизни Толстой часто слушал Бетховена в исполнении А. Б. Гольденвейзера. Воспоминания последнего свидетельствуют об этом. 29 июля 1910 г.: «Когда я прощался со Л. Н., я сказал ему, что начал учить Е8-ёиг’ную сонату «Quasi una fantasia» Бетховена и, когда выучу, хочу сыграть их обе.
Л. Н. сказал:
- Это самое, о чем я мечтал. Сыграйте сначала ми бемоль мажор, а потом ту» [4, с. 460].
8 августа:
« - Что бы вы могли сыграть? - спросил Л. Н.
Я сказал, что хочу сыграть «Appassionato» Бетховена.
- Как хорошо! Я давно не слыхал ее. Это одно из лучших сочинений Бетховена. Я очень рад послушать.
Я играл удачнее, чем когда-либо в это лето.
Л. Н. сказал про сонату:
- Первая часть очень хороша, но много повторяется одна мысль. Я не знаю, может быть, ошибаюсь, но говорю свое чувство. Я слушал вторую и думал, что лучше не может быть, а финал еще лучше. Этими двумя частями вы меня победили. Во мне так все и будут петь эти звуки.
Я еще сыграл вальс и мазурку Шопена. Л. Н. (...) очень хвалил мою игру и, когда я стал прощаться, несколько раз благодарил меня. Мне не было так стыдно, как обычно бывает в таких случаях, так как я играл лучше обыкновенного» [4, с. 500-501].
Короткая запись пианиста от 9 августа: «Лев Львович и Ферре заиграли сначала Пасторальную, а потом пятую симфонию Бетховена.» [4, с. 503].
Однако чаще всего в последний год жизни Толстого в Ясной Поляне звучала музыка Шопена. Характерна запись Гольденвейзера от 8 июля 1910 года: «Я поиграл на фортепиано. Сыграл «Warum». Л. Н. сказал:
- А теперь ту, ритмическую; ее всегда хочется после этой.
Я сыграл «Grillen» (тоже Шумана), потом прелюдию A-dur Шопена. Л. Н. сказал:
- Теперь мазурку.
Я сыграл маленькую е-то11’ную мазурку. Л. Н. заметил:
- Какая хорошая, бодрящая музыка! Начало так просто, а как разрослось, - и все та же мысль. Удивительно!
Потом я сыграл As-dur^bm этюд (орш 25). Л. Н. сказал:
- Какая тихая, добрая, кроткая, ласковая, радостная музыка. Как хорошо, что вы этим кончили!» [4, с. 381].
4 августа 1910 г. Гольденвейзер записывает: «Мне очень не хотелось играть на фортепиано, но так как я видел, что Л. Н. очень хочется, я предложил поиграть и сыграл сонату b-moll Шопена.
Софья Андреевна, как я и ожидал, говорила все то же, что говорит всякий раз, когда я играю эту сонату: что здесь рассказана вся жизнь человеческая, что сестры Стахович до сих пор помнят, как я играл ее когда-то, что финал - это «ветерок» на могиле, что Гофман (знаменитый пианист) играет его весь pianissimo от начала до конца, и проч.
Я скоро уехал. Л. Н., кажется, был очень тронут музыкой» [4, с. 485].
Современная, «новая» музыка, как правило, вызывала неприятие Толстого, как и вся литература и искусство эпохи декаданса и модернизма. Говоря о «новой» литературе и музыке, Толстой в лучшем случае признавался в равнодушии к ним: « (...) неужели я уже так стар стал, что не понимаю нового искусства? Я стараюсь, искренне стараюсь вникнуть в него, но не могу заставить себя сочувствовать ему. То же и новая музыка. Я, правда, по отношению новой музыки и не старался никогда особенно, но она не действует на меня, чужда мне» [4, с. 74].
Оперная и симфоническая музыка Р. Вагнера, Ф. Листа, Г. Берлиоза, Р. Штрауса отталкивала Толстого своей чрезмерной усложненностью. Кроме того, в современных операх и симфониях Толстой видел недопустимый, с его точки зрения, синтез искусств: музыки и драмы. При таком смешении, считал он, музыке, как правило, отводится подчиненное место по отношению к самому спектаклю, она приобретает не свойственное ей «программное», изобразительное значение.
29 августа 1910 г. А. Гольденвейзер записал высказывание Толстого по поводу драм Г. Гауптмана и современного оперного искусства; то и другое писатель считал «фальшивыми»: «Драма - это не чистое искусство. Это смешение литературы с другими способами воздействия. В музыке это еще больше. Опера - совершенно фальшивый род искусства»
И далее: «Я играл. Под конец Л. Н. попросил сыграть прелюдию Шопена.
Я кончил и Л. Н. воскликнул:
- Das ist Musik!» [4, с. 203].
Толстовское сравнение «чистой», инструментальной музыки с оперным исполнением имеется в записи Гольденвейзера от 31 августа: «Я говорил вчера с Александром Борисовичем, насколько опера ниже чистой музыки: в ней к музыке примешиваются посторонние элементы, так и драма - низший род произведений литературы. Кроме того, мне лично мешает, что я всегда чувствую механизм этого. Я вижу, как это сделано, как автор подгоняет действие к нескольким моментам, в которые совершается все то, что ему нужно» [4, с. 207].
Речь идет о неизбежной условности оперного спектакля и «посторонних элементах» в нем, мешающих воспринимать главное - музыку.
Решительное отрицание в музыке изобразительности и «подражательности» объясняет резкую критику Толстым музыкального творчества Р. Вагнера. Автор тетралогии «Кольцо нибелунга» («Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид», «Гибель
богов»), опер «Тристан и Изольда», «Парсифаль» на сюжеты скандинавской мифологии, реформатор оперы и создатель музыкальной драмы, вызывал споры и неоднозначные суждения. Авторитет Вагнера для его последователей был непререкаем. «Вагнер смело изменил существующую в то время гармонию, используя аккорды, которым не было места в традиционной музыке: такая гармоническая неопределенность позволила ему раздвинуть границы собственно музыкального мышления, отойти от сложившихся стереотипов» [11, с. 210-211].
Толстой принадлежал к критикам творчества Вагнера. Во многом в полемике с «вагнеровским» направлением в музыке рождался трактат Толстого «Что такое искусство?»
18 апреля 1896 г. Толстой в Большом театре слушал оперу Вагнера «Зигфрид». На другой день он пишет сыну, Сергею Николаевичу: «Вчера же вечером был в театре, слушал знаменитую новую музыку Вагнера «Зигфрид», опера. Я не мог высидеть одного акта и выскочил оттуда как бешеный, и теперь не могу спокойно говорить про это. Это глупый, не годящийся для детей старше 7 лет балаган с претензией, притворством, фальшью сплошной и музыки никакой. И несколько тысяч человек сидят и восхищаются. Может быть, оттого что я смолоду испортился, но все-таки несравненно больше музыкант тот, кто отвергает и Бетховена, чем тот, кто допускает Вагнера» [16, с. 356]. Впечатление Толстого от этого спектакля отразилось и в трактате «Что такое искусство?»
Неприятие изобразительности и «программности» в музыке объясняет и холодное отношение писателя к русской реалистической музыкальной школе, сложившейся в XIX в., - «Могучей кучке» [10]. Русские композиторы испытали на себе определенное воздействие «вагнеровского» направления в искусстве. М. Балакирев был музыкальным наставником «пятерки», в которую вошли М. Глинка, А. Бородин, М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков, Ц. Кюи.
Нелюбовь Толстого к русскому оперному искусству проявилась, например, в его оценке оперы «Садко» Римского-Корсакова. А. Гольденвейзер передает впечатление Толстого от нее: « (.) там в освещенных, наполненных публикой театрах совершается священнодействие: играют какого-
нибудь «Садко» - глупую сказку, да еще исковерканную, или «Когда мы мертвые пробуждаемся» Ибсена! Просто безумие!» [4, с. 48].
В. В. Стасов, один из теоретиков русской реалистической музыкальной школы, считал, что Толстой «ничего не понимает в музыке» [33, с. 66-67]. По словам сына писателя, Сергея Львовича, Толстой «был равнодушен к «могучей кучке», произведения которой он, впрочем, мало знал», и вообще «не увлекался русскими композиторами». И далее Сергей Львович продолжает: «Однажды, когда я сыграл увертюру из «Руслана и Людмилы» Глинки, он заметил:
- Хорошо, но это не первый сорт. Увертюра из «Фрейшютца» лучше» [3, с. 416].
Толстой сохранял верность классической (не-мецко-австрийской и итальянской) музыке, сложившейся в Европе в 1840-е годы. В. В. Стасов называл ее «чистой музыкой прежних периодов» [10, с. 38].
Толстой с юности любил оперы «старых мастеров»: В. Моцарта, Д. Верди, Г. Доницетти, В. Беллини, Д. Мейербера, Д. Россини. В недатированном письме директор итальянского оперного театра «Ьа 8еепа ШивКаШ» просил Толстого написать об его отношении к композитору Джузеппе Верди, автору знаменитой «Травиаты». Толстой ответил ему 31 октября 1900 г.: «Благодарю высокочтимого маэстро Верди за то чистое наслаждение, которое я испытывал с моей ранней юности, слушая его прекрасную музыку» [16, с. 479].
К редким случаям высокой оценки Толстым оперного искусства можно отнести его отзыв об опере Гуно «Фауст», которую он слушал в 1861 г. во время заграничного путешествия. Толстой написал из Брюсселя Герцену о своем ярком впечатлении от оперы Гуно: « (.) вчера, слушая «Фауста» Гуно, испытал весьма сильное и глубокое впечатление, хотя не мог разобрать, произведено ли оно было музыкой или этой величайшей в мире драмой, которая осталась так велика даже в переделке французского либретто. Но музыка в самом деле недурна» [13, с. 557].
Чутко воспринимая музыку, Толстой и в опере ставил ее на первое место. Отрицательно относясь к современному оперному искусству, он любил оперы «старых мастеров», в которых музыка не умалялась в пользу драматического действия.
Наряду с классической музыкой, благодарного и тонкого ценителя в Толстом находило народное музыкальное творчество. Так, в декабре 1876 г. Толстой послал П. И. Чайковскому для музыкальной обработки сборник Кирши Данилова «Древние российские стихотворения», текст с нотами. Из Ясной Поляны Толстой пишет Чайковскому: «Посылаю вам, дорогой Петр Ильич, песни (.) Это удивительное сокровище - в ваших руках. Но, ради бога, обработайте их и пользуйтесь ими в моцар-товско-гайденевском роде, а не в бетховено-шумано-берлиозо-искусственном, ищущем неожиданного, роде» [13, с. 793].
В этом письме Толстого, наряду с высокой оценкой фольклорного материала как основы музыкального творчества, важным и принципиальным является противопоставление «старых мастеров», классицистов В. Моцарта и Й. Гайдна, композиторам, которых принято относить к романтическому направлению в искусстве, - Л. ван Бетховену, Р. Шуману, Г. Берлиозу.
Воспоминания о Толстом современников, письма и дневники самого писателя свидетельствуют, что именно классическая музыка «старых мастеров», в первую очередь Моцарта и Гайдна, а также романтическая музыка Шопена, Бетховена, Шуберта нашли в нем глубокого, тонкого и страстного ценителя. Любовь Толстого к классическим композиторам определялась теми чертами их музыкальной культуры, которые были сродни его
собственной душе: совершенством и строгостью музыкальной формы, мелодичностью, эмоциональной насыщенностью и выразительностью. Напротив, «новая» оперная и симфоническая музыка Р. Вагнера, Ф. Листа, Р. Штрауса и ряда других композиторов отталкивала Толстого чрезмерной эффектностью и попыткой придать музыке подчиненный, изобразительный характер.
ЛИТЕРАТУРА
1. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 21. М.: Худож. лит., 1985. 576 с.
2. Булгаков В. Б. Л. Н. Толстой в последний год его жизни: Дневник секретаря Л. Н. Толстого. М.: Гослитиздат, 1957. 534 с.
3. Толстой С. Л. Очерки былого. Серия литературных мемуаров. 2-е изд. М.: Гос. изд. худож. лит., 1956. 400 с.
4. Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. 652 с.
5. Эйгес И. Воззрение Толстого на музыку // Эстетика Льва Толстого. М., 1929. С. 241-308.
6. Бялокозович Б. Польская музыка в оценке Льва Толстого // Л. Н. Толстой. Ученые записки, статьи и материалы. IV. Горький: Изд-во Горьк. госуниверситета, 1961. С. 198-213.
7. Бабаев Э. Г. Лев Толстой и музыка // Лев Толстой и музыка. Хроника. Нотография. Библиография / Сост. З. Г. Па-люх и А. В. Прохорова. М.: Советский композитор, 1997. С. 7-39.
8. Найдорф М. И. Музыкальность Л. Н. Толстого. Источники мотивации. М., 1990.
9. Роллан Р. Жизни великих людей. Минск: Минск Вышейш. шк., 1986. 333 с.
10. Френкель Н. В. Взаимоотношения Л. Толстого и русских композиторов его времени: воззрения писателя на их творчество // Искусство и образование. 2012. №2. С. 31-41.
11. Коллинз Ст. Классическая музыка от и до. Грандиозный мир. М.: Фаир-пресс, 2000. 288 с.
12. Толстая С. А. Моя жизнь // Прометей. Историкобиографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Т. 12. М.: Молодая гвардия, 1980. 431 с.
13. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 17-18. М.: Худож. лит., 1984. 911 с.
14. Лев Толстой и музыка / Сост. З. Г. Палюх и А. В. Прохорова. М.: Советский композитор, 1977.
15. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 8. М.: Худож. лит., 1981. 495 с.
16. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 19-20. М.: Худож. лит., 1984. 879 с.
17. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 22. М. : Худож. лит., 1985. 560 с.
18. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 1. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1935. 358 с.
19. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 15. М. : Худож. лит., 1983. 432 с.
20. Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1897-1909. Ч. 3. М.: Север, 1932.
21. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 3. М: Худож. лит.,1983. 480 с.
22. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 5. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1935. 376 с.
23. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 61. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1953. 422 с.
24. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2-х томах. Т. I. М.: Гослитиздат, 1955. 519 с.
25. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 48. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1952. 539 с.
26. Чертков В. Г. Записи (О Толстом). 1894-1910. Кн. II. М., 1939.
27. Гусев Н. Н., Гольденвейзер А. Б. Лев Толстой и музыка. Воспоминания. М., 1958.
28. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 16. М.: Худож. лит., 1983. 447 с.
29. Мейендорф М. Ф. Страничка воспоминаний о Льве Николаевиче Толстом // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2 томах. Т. 2. М.: Худож. лит., 1978.
30. Пастернак Б. Шопен // Литературная Россия. 1965. 19 марта.
31. Маковицкий Д.П. У Толстого. 1904—1910. Яснополянские записки. В 4-х кн. // Литературное наследство. Т. 90. М.: Наука, 1979-1981. Кн. 1. 1979. 544 с.
32. Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого. 1891-1910. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1960.918 с.
33. Советская музыка. 1960. №11.
Поступила в редакцию 04.06.2013 г.
