CC BY
84
«лишний», «подпольный» человек; но ведь эти-то статьи традиционно входят в энциклопедические словари1.
А.А. Ревякина
2019.01.007. Т.М. МИЛЛИОНЩИКОВА. МОТИВ СНА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XIX в. В РАБОТАХ ЛИТЕРАТУРОВЕДОВ США. (Обзор).
Ключевые слова: А.С. Пушкин; Н.В. Гоголь; И. А. Гончаров; И. С. Тургенев; Ф.М. Достоевский; мотив сна; психоанализ; мифологическая критика; поэтика; символика; сюжет; композиция; литературоведение США.
Функциональную роль мотивов сновидений в творчестве А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, А.И. Гончарова, И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского рассматривают американские слависты Д. Ранкур-Лаферьер, М. Гринлиф, Е. Краснощёкова, Дж. Гибиан, Р.Л. Джексон.
«Самым загадочным сном» в русской литературе американскими славистами признан сон Татьяны из пушкинского «Евгения Онегина». Доктор философии Даниэл А. Ранкур-Лаферьер, использующий в своих исследованиях психоаналитический подход, утверждает, что исследование «запутанного» сна пушкинской героини - «это царская дорога к бессознательному Татьяны» (6, с. 215). Американский славист отмечает, что с этим «действительно запутанным» сном соперничают «сон внутри сна» в гоголевском «Портрете», сон Русанова в «Раковом корпусе» А.И. Солженицына, долгий сон Чонкина в «Жизни и необычайных приключениях солдата Ивана Чонкина» В.Н. Войновича.
Однако в работах литературоведов именно сон Татьяны занимает первое место. И все же «лишь немногие ученые поняли, что исследование сна - это царская дорога к бессознательному Татьяны». Фольклорные обоснования сна, с точки зрения Д. Ранкур-Лаферьера, также подтверждают его психоаналитическую интерпретацию. Под этим же углом зрения американский славист рассматривает сон из повести Н.В. Гоголя «Иван Федоро-
1 См., например: Литературный энциклопедический словарь / Под общей ред. Кожевникова В.М., Николаева П. А. - М., 1987; Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. Николюкин А.Н. - М., 2001.
вич Шпонька», традиционно характеризующийся как «абсолютно фрейдистский и истинно сюрреалистический» (С. Карлинский).
Совпадение фрейдистской и фольклорной интерпретации Татьяниного сна усматривает профессор Стенфордского университета Моника Гринлиф. «Что же Татьяна ищет в снегу или в узорах воска на дне чаши или в пророческих именах? - задается вопросом исследовательница и отвечает: - Какой-то указующий знак на то, что желаемое сбудется с помощью неведомой силы» (3, с. 241). Исследовательница утверждает, что Татьянин сон - это выражение страха, охватившего новобрачную перед смертью ее девического «я». Переход через ручей, амбивалентный «медведь / лакей», «полуспаситель и полупогубитель», свадьба в виде поминок, где пируют чудовища, - все это исходит от подсознательного или вещего страха, который испытывает Татьяна перед Евгением. Но в первой строфе этой главы зима одаривает природу атмосферой праздничности, устилая поверхность морозным «блистательным ковром», и суеверный страх, свойственный Татьяне, превращается в очаровательную черту русской девушки.
Профессор Питсбургского университета Марк Альтшуллер (1) отмечает, что шестая глава романа «Евгений Онегин» наиболее идиллична: русская сельская природа оборачивается к читателю своей благостной стороной. Реалистическому изображению русской деревни в романе в стихах противопоставлены ирреальные описания сельской жизни из снов Татьяны. Беспечален и изыскан, хотя и менее прихотлив, чем в столице, опоэтизированный Пушкиным дворянский быт русской деревни. Но гости, приехавшие в дом Лариных на именины Татьяны и ассоциирующиеся с фантастическими чудовищами из ее сна, постепенно заполняют романное пространство, тогда как идиллический мир русской дворянской культуры начинает исчезать.
Одно из совершенных произведений русской литературы -«Сон Обломова» из романа И.А. Гончарова, отмечает профессор Университета Джорджии Елена Краснощёкова (5), которое можно назвать «отдельной повестью». «Сон Обломова» - глава романа и глава, не механически вставленная в него, а являющаяся органической частью произведения. Она ретроспективно объясняет то, что уже показано на страницах первой части, и предсказывает в определенной мере дальнейшие события. «Сон Обломова» повествует
о рождении «человека идиллии» из обычного нормального ребенка. А то, как складывается судьба такого человека в большом мире, рассказывает уже сам роман «Обломов». Идиллия во «Сне Об-ломова» отличается большой многосложностью, так как сама глава в целом - искусно выстроенное здание (в тексте нет и намека на импровизацию - примету подлинного сна). Мир Обломовки обозначен писателем метафорически как благословенный, «избранный» уголок, хотя он «цельный», но в своей «отъединенно-сти», приземленности и закрытости - неполный. Этот мирок - для тела, расположенного к покою, но не для души, жаждущей впечатлений и движения. «Обломовский мирок» в своей малости, пассивности и духовной примитивности «противопоставлен Миру».
В монологе Обломова вырисовывается образ петербургского общества, пораженного смертельным - «непробудным сном», в сравнении с которым его собственный «сон» вполне невинен и даже извинителен: «Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества!.. Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее, лежа у себя дома и не заражая головы тройками и валетами?» (5, с. 137).
«Сверхзамысел» Гончарова - показать становление «русского типа» в «школе жизни» - преломился в «романе о художнике». Гончаров противопоставляет излюбленной метафоре дилетантов -«волшебное мгновение» - метафору волшебного же «сна» тружеников искусства (к ним он относил и себя, сравнивая свою работу с трудом запряженного вола). Еще в отрочестве Райский столкнулся со странным мальчиком Васюковым, «ни к чему не внимательным, сонным, вялым», который преображался в момент игры на скрипке («Васюкова нет, явился кто-то другой»). Он просыпался от будничной заторможенности и впадал в «сон» - творческий транс. Погружение в «сон», полная отдача творчеству - примета, по Гончарову, «серьезных художников», «они трудом и муками готовились к своему делу, - и у них фантазия ушла в творческие произведения» (5, с. 460), а не в «пустяки», как у Райского.
Е. Краснощёкова рассматривает состояние символического сна в повести Тургенева «Фауст» (1856). При встрече рассказчика с главной героиней повести, Верой Ельцовой, которую он не видел много лет, его поражает ее внешность: «Она почти не изменилась»; сама Вера как бы продолжает мысли героя: «Я и внутренне
осталась та же». Эта неизменяемость - знак неестественной остановки развития («усыпления») под давлением воли другого человека. Мать Веры, перенесшая много страданий, старалась оградить от них дочь. В итоге Верина сердечная жизнь замерла, так и не начав просыпаться. С возникшей любовью к Вере пришло запоздавшее самосознание и надежда на счастье. Но резкий переход от «замороженности» к подлинному, более того, экзальтированному чувству оказывается Вере не по силам. В смерти любимой женщины герой винит ее покойную мать.
История Веры вряд ли может быть названа «обыкновенной»: трагическая судьба ее семьи вмешалась в ее жизнь. Но драматический результат тирании над сердцем, лишения молодой натуры «законного проявления чувства» - тот же, что показан в романе Гончарова. Основная мысль повести Тургенева была справедливо прочитана как предупреждение, что человек не имеет права впадать в состояние «усыпления».
Джордж Гибиан [тж. Джибиан] (2) - американский литературовед, доктор философии, выделяет в образном строе романа Достоевского «Преступление и наказание» ключевые группы: вода, растительный мир, солнце и воздух, воскресение Лазаря и Иисуса Христа, земля.
Наглядное свидетельство того, насколько важен для Расколь-никова образ воды, - его сон об оазисе; ручей знаменует желание Раскольникова освободиться от своих преступных замыслов. Его манит картина покойной, мирной жизни, противопоставленной страшному существованию из его первого сна о забитой насмерть кобыле.
Сон об оазисе - последняя попытка подсознания Раскольни-кова направить его жизнь по иному пути, противоположному тому, на который его толкают рассудок и воля. Благодаря символическому фону романа, (мотивы Пасхи, весны, Авраамовы стада, сибирская земля, река) и пророческому сну и, наконец, образу Сони, драматический переворот в сознании Раскольникова обретает особенно выразительную форму.
Теме сновидений в творчестве Достоевского посвящена статья почетного профессора Йельского университета Роберта Луиса Джексона «Сон Дмитрия Карамазова про "дите": Прорыв» (4). Пейзаж русской деревни возникает во сне Дмитрия в виде мрачной
деревни, которую он видит, проносясь мимо нее на санях. Сон Дмитрия - предельно сжатый, напряженный и нравственно насыщенный - своего рода катарсис после многочасового мучительного допроса по поводу его возможной виновности в убийстве отца. «Конечно, это был только сон», - делает оговорку Р. Л. Джексон.
Завершая статью, американский славист приводит заключительные слова Смешного человека, которые выражают взгляды самого Достоевского и восходят к годам в «мертвом доме», где сон и воображение сокрыты «в сердце его воскресения из мертвых». Смешной человек говорит о своих критиках, которые смеются над его видением Истины: «Но вот этого насмешники и не понимают: "Сон, дескать, видел, бред, галлюцинацию" <...> Сон? Что такое сон? А наша-то жизнь не сон?»
Список литературы
1. Альтшуллер М.Г. Между двух царей: Пушкин в 1824-1836 гг. - СПб.: Академический проект, 2003. - 350 с.
2. Гибиан Дж. Традиционный символизм в «Преступлении и наказании». Gibian G. Traditional symbolism in «Crime and Punishment» // PMLA. - N.Y., 1955. - Vol. 70. - P. 976-996.
3. Гринлиф М. Пушкин и романтическая мода: Фрагмент, элегия, ирония. Greenleaf M. Pushkin and romantic fashion: Fragment, elegy, Orient, irony. - Stanford: Stanford univ. press, 1994. - VIII, 412 p.
4. Джексон Р.Л. Сон Дмитрия Карамазова про «дите»: Прорыв / Пер. с англ. Бузиной Т. // Континент. - Париж, 1999. - № 101. - С. 318-327.
5. Краснощёкова Е.А. И.А. Гончаров: Мир творчества. - СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2012. - 528 с.
6. Ранкур-Лаферьер Д. Все еще невинная дева Пушкина: Психоаналитическое исследование «сна Татьяны».
Rancour-Laferriere D. Puskin's still unravished bride: A psychoanalytic study of Tat'jana's dream // Russian literature. - Amsterdam, 1988. - Vol. 25, N 2. - P. 215258.
2019.01.008. Т.М. МИЛЛИОНЩИКОВА. ПЕТЕРБУРГСКИЙ КОНТЕКСТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIX в. В ВОСПРИЯТИИ АМЕРИКАНСКОЙ СЛАВИСТИКИ. (Обзор).
Ключевые слова: А. С. Пушкин; И.А. Гончаров; Ф.М. Достоевский; урбанистическая проблематика; Петербург; «петербург-
