CC BY
136
ФАКТЫ, СОБЫТИЯ, ЛЮДИ
А.М.Филитов
МОСКОВСКИЙ ВИЗИТ АДЕНАУЭРА 1955 г.
Филитов Алексей Митрофанович -доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
К середине 50-х годов прошлого века Федеративная Республика Германия для советской пропаганды и Советский Союз для официальной западногерманской пропаганды представляли собой по существу одно и то же - образ абсолютного зла. Со времени смерти Сталина в СССР, правда, кое-что изменилось: если ранее единственным «светлым пятном» в западногерманской действительности виделась «героическая» деятельность тамошних коммунистов (среди которых, тем не менее, беспрерывно выявлялись все новые «предатели и агенты»), то где-то с начала 1954 г. усилилось обхаживание некоммунистической (и даже антикоммунистической) оппозиции блоку ХДС/ХСС - в первую очередь социал-демократов.
Что не менялось и даже набрало силу, так это, мягко говоря, критическое отношение к личности и политике главы правительства ФРГ - канцлера Аденауэра. Тот, в свою очередь, не оставался в долгу: Советский Союз и его руководители в его высказываниях представали в качестве смертельных врагов западной цивилизации, с которыми недопустимы никакие соглашения и компромиссы. Аденауэр с крайним раздражением реагировал на первые признаки разрядки международной напряженности; преступную слабость перед лицом «угрозы с Востока» он усматривал в политике французского правительства Мендес-Фран-са и британского кабинета Идена; зато ему вполне импонировала воинственная риторика американского госсекретаря Даллеса. Вступление ФРГ в НАТО в мае 1955 г., которое Аденауэр «пробил» вопреки сопротивлению оппозиции внутри страны и всякого рода суровым «предупреждениям» со стороны советского руководства, казалось, ликвидировало всякие возможности для диалога между Москвой и официальным Бонном. Действительность оказалась совсем иной: «реваншист» и «милитарист» получил вежливое приглашение посетить Москву, бескомпромиссный борец с «безбожным коммунизмом» его принял и в ходе
переговоров, имевших место в Москве 9-13 сентября 1955 г., была достигнута договоренность об установлении нормальных дипломатических отношений.
Чем были обусловлены эти изменения? Советская инициатива по установлению дипломатических отношений с ФРГ воспринималась мировой общественностью в контексте общей «дипломатии уступок», которую советское руководство стало проводить с весны 1955 г. СССР пошел на заключение Государственного договора с Австрией и вывод советских войск из Австрии, ликвидацию советской военной базы в Финляндии; делегация во главе с Хрущёвым отправилась в Белград мириться с Югославией, признав ответственность советской стороны за длившийся с 1948 г. конфликт с ней. Эти меры можно было бы назвать «выравниванием линии фронта»: отступление с не очень выгодных позиций позволяло консолидировать положение на «главных участках». В частности, особенно важно было добиться от Запада признания, хотя бы косвенного, сложившейся ситуации двугосударственности в Германии. Между тем многие на Западе поддались иллюзии того, что стоит на СССР еще «нажать» - и он «капитулирует» окончательно, в том числе и по германскому вопросу.
В июне 1955 г. в СССР приехала группа западногерманских журналистов, представлявшая широкий спектр СМИ - от консервативных до леволибераль-ных. Они достаточно свободно излагали свои взгляды советским собеседникам - главным образом, сотрудникам Всесоюзного общества по культурным связям с заграницей (ВОКС). И вот на какие их высказывания было обращено внимание в информации, посланной 15 июля 1955 г. в ЦК КПСС: «Признавая большую искусность, оперативность и инициативность советской внешней политики, журналисты... пытались охарактеризовать ее как не всегда последовательную и принципиальную. В качестве примера они пытались привести политику Советского Союза в отношении Югославии и Западной Германии. "Непоследовательное" приглашение Аденауэра в СССР после ратификации Парижских соглашений, по их словам, расценивается на Западе как успех политики "с позиции силы"... Все журналисты подчеркивали, что Аденауэр поедет в Москву только будучи уверенным, что сможет вести переговоры по основному вопросу - объединения Германии, так как в противном случае он потеряет свое значение не только внутри страны, но и во вне ее (т.е. в глазах Америки). Учитывая, что, по словам Церера и Кемпски (они представляли весьма авторитетные органы печати ФРГ - соответственно "Ди Вельт" и "Зюддейче цайтунг". -А.Ф.), Аденауэр рассматривает воссоединение Германии как свою единственную и последнюю миссию в жизни; по их мнению, следует предположить, что он не может игнорировать возможность непосредственно говорить с СССР»1.
1. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 28, Д. 328, Лл. 124, 127.
Однако как раз тему объединения Германии на переговорах в Москве по существу проигнорировали - и советская сторона (что понятно), и западногерманская. Еще сильнее был шок, когда в результате московских переговоров оказалось, что Аденауэр по сути принял советскую точку зрения о том, что разногласия по германскому вопросу не должны служить препятствием для развития двусторонних отношений. Заместитель главного редактора «Правды» Ю. Жуков в своей посланной в МИД записке привел характерные высказывания хорошо информированного представителя югославского агентства ТАНЮГ Чулича: «Чулич сказал мне, что среди западных дипломатов в Москве царят раздражение и растерянность в связи с неожиданным для тех успешным завершением переговоров с Аденауэром. По его словам, Жокс (посол Франции в Москве. - А.Ф.) заявил ему вчера: "Это катастрофа для Аденауэра. Он потерпел страшное поражение". Однако, сказал Чулич, было бы правильнее сказать, что это катастрофа для Болена (посол США. - А.Ф.), Хэйтера (посол Великобритании. - А.Ф.) и Жокса, которые односторонне и пристрастно информировали свои правительства о ходе переговоров, заверяя их, что Аденауэр ни за что не согласится на установление дипломатических отношений с СССР... Для Даллеса, сказал Чулич, это очень тяжелый удар, так как он считал Аденауэра самым верным своим союзником. Кроме того, это очень затруднит его позицию в Женеве, поскольку Аденауэр фактически согласился с разделом Германии и теперь будет трудно вести игру вокруг проблемы германского единства»2.
В своих прогнозах ошибались не только западные дипломаты. В беседе с руководителями Международного отдела ЦК КПСС, состоявшейся 15 августа 1955 г. незадолго до приезда западногерманской правительственной делегации, руководитель Компартии Германии М. Рейман заявил: «Аденауэр не пойдет на создание официального дипломатического представительства ГФР в СССР. Он, по-видимому, согласится лишь на какую-либо неофициальную миссию или группу, которая бы представляла интересы ГФР в СССР, ибо учреждение официального дипломатического представительства в СССР неизбежно означало бы признание им ГДР, что Аденауэру невыгодно»3.
«Невыгодно» - это было, пожалуй, слишком мягко сказано. Речь шла об отказе от одной из основных установок официальной политики ФРГ, в которой не без основания усматривалось реваншистское, направленное на дестабилизацию европейского мира содержание. К сожалению, выдвинув вскоре «доктрину Хальштейна», согласно которой существование посольств двух немецких
2. Архив внешней политики РФ, ф. 082, оп. 43, д. 14, п. 303, лл. 86-87.
3. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 28, д. 326, л. 186.
государств в Москве трактовалось как исключение, недопустимое а будущем-ни для какой другой страны, правительство ФРГ сделало шаг назад и надолго заморозило ненормальное положение в Европе. Только при социал-либеральной коалиции Брандта-Шееля началась «разморозка». «Новую восточную политику», ставшую знамением разрядки начала 70-х годов, можно, таким образом, считать по сути возвращением к тому компромиссу, на который вышли стороны в ходе московских переговоров (и, конечно, его развитием в новых условиях). Думается, этот момент следует особо подчеркнуть, поскольку он свидетельствует о том, что осознание императивов развития отношений между ФРГ и СССР (а ныне его правопреемником - Россией) не имело и не имеет сугубо партийной окраски.
Верно, что готовность Аденауэра на реалистический подход к германской проблеме и в Москве была весьма ограниченной. Он уже после окончания переговоров дал указание сочинить «письмо» в адрес Председателя Совета министров СССР H.A. Булганина с изложением прежних позиций ФРГ - непризнание послевоенных границ и претензия на единоличное представительство. На пресс-конференции перед отлетом Аденауэр изложил содержание этого письма, которое, как он заявил, «в этот час вручается премьер-министру Булга-нину»4. На самом деле, конечно, ни в «этот час» (8 часов утра!), ни позже никакого акта вручения главе Советского правительства этого «письма» не имело места; по некоторым данным, оно было сдано под расписку в Управление делами Совмина, причем эта расписка затем вроде бы затерялась5. Впрочем, согласно экспертизе одного из участников делегации ФРГ юриста-международника В. Гре-ве, речь шла об «одностороннем правовом акте, который не требует того, чтобы Советский Союз его официально принял». Греве добавил еще, что если советская сторона, тем не менее, «явным образом отвергнет эти оговорки, то они станут в правовом отношении недействительными»6. Как известно, 15 сентября ТАСС опубликовало заявление, в котором подтверждалась советская позиция: существуют два германских государства, вопрос о границах Германии решен Потсдамской конференцией. В этой связи немецкий историк В. Килиан, автор самого полного труда о московском визите Аденауэра, отмечает: «Обе оговорки с точки зрения международного права значили немного. Они остались, однако, жестом, показавшим, что федеральное правительство, находясь "в логове льва", со всей ясностью выразило свои взгляды по поводу положения Германии и тем самым доказало свое совершеннолетие, что было важно с точки зрения внутренней политики»7.
4. Визит канцлера Аденауэра в Москву 8-14 сентября 1955 г. Документы и материалы / Отв. ред. Загорский A.B. - М., 2005. ~ С. 194.
5. Kilian W. Adenauers Reise nach Moskau. - Freiburg - Basel - Wien, 2005. ~ S. 163.
6. Там же.
7. Там же.
Впрочем, во всех «жестах» и во всем визите имелся еще один аспект, который как-то до сих пор ускользал от внимания комментаторов и исследователей. Думается, одним из мотивов Аденауэра в этой связи было желание продемонстрировать «совершеннолетие» ФРГ не только по внутриполитическим, но и по внешнеполитическим соображениям - не только своему населению, электорату, дабы повысить свой рейтинг, но и своим новым союзникам. Тем более, что они почти сразу же после вступления ФРГ в НАТО нанесли Аденауэру жестокую обиду. Даже две.
Первая заключалась в том, что, когда 15 мая стал известен текст Государственного договора с Австрией, в нем обнаружились положения, согласно которым признавалась законность конфискации расположенных в Австрии так называемых «немецких активов» и более того - запрещалось предоставление какой-либо компенсации их прежним владельцам (за исключением «мелких собственников»). Это существенно затрагивало интересы крупных западногерманских фирм, которые, скажем осторожно, были далеко не безразличны правительству ФРГ. Урегулирование вопроса о бывшей «немецкой собственности в Австрии» крайне негативно оценивается и в современной германской историографии консервативного направления. «Правительство США изменило основному принципу западного правопорядка - принципу защиты частной собственности, и дезавуировало своего младшего партнера в Европе (т.е. ФРГ. - А.Ф.)», -пишет по этому поводу автор солидной монографии о послевоенных австро-западногерманских отношениях М. Папе8. В мае 1955 г. тон высказываний прессы ФРГ был еще резче. «То, что в австрийском Государственном договоре сказано по поводу немецкой собственности, означает с точки зрения права и морали не что иное, как чистый грабеж», - такое высказывание позволил себе Пауль Зете, журналист далеко не экстремистских взглядов, ставший одним из самых активных критиков прозападного курса Аденауэра9.
За ударом в экономической сфере последовал удар в сфере политики. Президент США Эйзенхауэр, а за ним и госсекретарь Даллес выразили позитивное отношение к идее «нейтральной зоны» в Европе, хотя вся пропаганда ФРГ в пользу НАТО строилась на постулате об устарелости понятия нейтралитета и неприменимости его в условиях, сложившихся в Германии. Реакция Аденауэра в описании одного из его биографов выглядела следующим образом: он «немедленно вызвал к себе в Бюлерхоэ (место, где бундесканцлер проводил
8. Pape M., Krisen und Irritationen. Der Staatsvertrag in deutsch-östereichischen Verhältnis 1955-1959 // Der östereichische Staatsvertrag. Internationale Strategie, rechtliche Relevanz, nationale Identität /Hg. A. Suppan, G. Sturzh, W. Müller. - Wien, 2005. ~ S. 507.
9. Ibid., S. 522.
свой отпуск. - А.Ф.) послов из Вашингтона, Лондона и Парижа; туда же прибыли Хальштейн, Бланкенхорн и генерал Адольф Хойзингер. 25 мая он провел с ними экстренное совещание, которое превратил в одну большую лекцию на тему глупости и предательской сущности этих янки... Он чувствовал, что его предали те, кого он раньше считал своими верными и надежными союзниками»10.
С точки зрения Аденауэра, было бы естественно «проучить» Запад, дать ему понять, что ФРГ - это не политический карлик, с которым можно поступать, как заблагорассудится Вашингтону, Лондону или Парижу, что новый западногерманский союзник - это отнюдь не сателлит. Уже на первую нанесенную ему «пощечину» (в виде решения о бывшей «германской собственности» в Австрии) бундесканцлер ответил нотой правительствам трех западных держав, в которой «указал, что он в своей внешней политике будет отныне принимать решения совершенно по-новому»11. В числе этих новшеств оказалось как решение принять приглашение о поездке в Москву (которое он, правда, обговорил с новыми союзниками по НАТО), так и решение - уже в ходе визита - принять советское предложение об установлении дипломатических отношений (что он сделал без согласования с ними и, более того, вопреки ранее согласованной с ними позиции).
Советское руководство со своей стороны исходило в своих контактах с Аденауэром из традиционной для советской внешней политики заповеди об использовании «межимпериалистических противоречий» (впрочем, разве не есть это задача любой дипломатии - вскрывать и использовать различие интересов среди своих контрагентов, не обязательно даже противников?). В свое время на этой основе были установлены дипломатические отношения с Веймарской республикой. В условиях 1955 г. о «новом Рапалло», разумеется, речь не шла, но определенный рычаг для советской дипломатии в ее отношениях с ведущими державами НАТО нормализация отношений с их новым и младшим партнером, к тому же «обиженным», создавала. Таким образом, хотя ФРГ и СССР руководствовались разными мотивами, но цель у них была одинаковая.
В этом плане можно усомниться в том, насколько серьезным препятствием для обеих сторон был вопрос о репатриации военнопленных и прочих немецких граждан, обсуждение которого заняло большую часть времени переговоров и о котором больше всего написано и пишется. Не было ли здесь определенной «игры» с обеих сторон? Аденауэр вряд ли руководствовался исключительно
10. См.: Уильяме Ч. Аденауэр. Отец новой Германии. - М., 2002. - С. 494-495.
H.Jerabek R. Vermögensfragen im deutsch-österreichischen Verhältnis 1955-1957//Der österreichische Staatsvertrag, S. 558.
гуманитарными мотивами: они ему ранее не помешали использовать все рычаги, в том числе и апелляцию к оккупационным властям, чтобы воспрепятствовать решению вопроса о репатриации через Красный Крест либо через контакты между советскими представителями и оппозицией. Кроме того, трудно предположить, чтобы глава правительства не знал того, в чем были уже почти уверены представители далеко не самых информированных кругов западногерманской общественности - а именно о том, что СССР уже готовится вот-вот репатриировать последних остававшихся еще в лагерях немецких военнопленных (соответствующее решение ЦК КПСС, датированное 14 июля 1955 г., было, конечно, секретным - и остается, как ни странно, засекреченным до сих пор, но с самого начала это был скорее секрет Полишинеля).
В этой связи следует очень осторожно отнестись к версии о том, что известное обещание Булганина отпустить «всех-всех» немцев, за которых ходатайствовал бундесканцлер, данное во время приема в Кремле 12 сентября, последовало якобы в результате того, что незадолго до этого Аденауэр телефонным звонком по открытой линии вызвал в Москву самолеты «Люфтганзы» и дал тем самым понять, что готов прервать переговоры и вернуться в Бонн. Во всяком случае упомянутый Вернер Килиан достаточно осторожен. «Не исключено, но маловероятно», - таков его вывод, который он делает исходя из простого расчета времени: даже если телефонный разговор Аденауэра действительно был предназначен для того, чтобы его перехватили советские службы подслушивания, информация о нем просто не могла столь быстро дойти до советского руководства и вызвать столь быстрый поворот в его позиции12.
Однако есть и другое возможное объяснение пресловутого звонка. Расчет мог быть на то, что его перехватят западные спецслужбы и лишний раз убедятся в лояльности и твердости западногерманской делегации, верности ее ранее согласованной союзниками по НАТО линии на то, чтобы не устанавливать дипломатические отношения, а ограничиться лишь созданием неких «комиссий» для изучения имеющихся между СССР и ФРГ разногласий. На первый взгляд, такая интерпретация противоречит идее о том, что Аденауэр хотел «проучить» Запад за пренебрежение его интересами, однако это противоречие кажущееся.
Тонкость замысла Аденауэра состояла в том, чтобы практически до последнего дня переговоров поддерживать у западных союзников представление о том, что они окончатся ничем. Этим можно объяснить, в частности, неожиданно жесткую перепалку на заседаниях 13 сентября - уже после того, как Аденауэр получил обещание относительно осужденных военнопленных (проинформировал ли он об этом обещании западных послов в Москве - этот вопрос и сам
12. Kilian, Werner, Adenauers Reise nach Moskau, S. 163.
Аденауэр, и многочисленные хроникеры визита как-то обходят13). Тем сильнее был достигнутый эффект, когда оказалось, что представление о срыве - не более, чем миф.
Между прочим свой неожиданный (для западных дипломатов, да и всего внешнего мира) кульбит Аденауэр, ничтоже сумняшеся, объяснил тем, что он-де получил на него санкцию со стороны не кого иного, как президента США. Речь шла о телеграмме, которую канцлер действительно получил накануне последнего дня переговоров, где президент сообщал, что он поддержит «любые действия» главы западногерманского правительства на переговорах в Москве. Многое говорит за то, что под «любыми действиями» Эйзенхауэр имел в виду срыв переговоров, но никак не их окончание на основе компромисса. Однако прямо это не было сказано, и Аденауэр блестяще использовал это явное упущение американской дипломатии.
Если говорить о тактике и технике советских переговорщиков, то она объективно помогла Аденауэру в его хитроумном замысле введения в заблуждение союзников по НАТО. Трудно сказать, была ли эта помощь оказана сознательно, или все сложилось более или менее «стихийно». Во всяком случае, как освещение переговоров в советской печати, так и манера поведения советских представителей (особенно Хрущёва) на пленарных заседаниях, а также и в ходе встреч на более низком уровне поддерживали впечатление о непреодолимых разногласиях и неизбежном провале переговоров. Показная советская «жесткость» в вопросе о репатриации (притом, что, повторим, вопрос был решен еще в июле!) помогла Аденауэру отбить нападки критиков за то, что он так много «уступил» по германскому вопросу. Кстати сказать, такие уступки были сделаны им и в решении вопроса о репатриантах, В ноте ФРГ от 12 августа говорилось о лицах, «которые еще задерживаются в настоящее время на территории или в сфере влияния Советского Союза» (курсив мой. - А.Ф.). Таким образом, требовалось, чтобы СССР решал проблему не только за себя, но и за своих союзников, в том числе и за ГДР, тем самым признав их несамостоятельность! В ходе решающей беседы в Кремле бундесканцлер воздержался от упоминания
13. Обходится и напрашивающийся вопрос: почему самолеты «Люфтганзы» не прибыли в Москву на следующий день - ведь телефонного звонка, отменяющего заказ, не последовало. Посол P.A. Сергеев, бывший переводчиком советской делегации во время визита Аденауэра в Москву, высказывает предположение, что сказанные Аденауэром в этом телефонном разговоре фразы содержали какое-то кодовое слово или комбинацию слов, которые либо отменяли заказ, либо предусматривали дополнительное его подтверждение. По мнению P.A. Сергеева, Аденауэр в своем поведении вынужден был учитывать тот факт, что в составе его делегации были фигуры крайне антисоветского и проамериканского толка и их надо было как-то «умиротворитьВероятно, это довод имеет под собой определенные основания.
о «сфере влияния» СССР, отметив, что вопрос стоит в отношении «военнопленных и лиц, удерживаемых в Советском Союзе» - и только. Проблема отношений с другим германским государством была выведена за скобки.
С другой стороны, на заключительном этапе переговоров с советской стороны были сделаны существенные уступки, из которых кое-каких, пожалуй, можно было избежать. Так, западногерманской стороне удалось добиться от советских переговорщиков изъятия из заключительного документа формулировки о «немедленном» установлении дипломатических отношений. Аргументация была попросту надуманной: утверждалось, что этот вопрос может решить не правительство, а только парламент, что так, мол, записано в конституции. На самом деле, ничего подобного в Основном законе ФРГ не было, однако, как ни странно, наличие там соответствующего положения подтвердил не кто иной, как главный эксперт по германским делам в советском МИДе - B.C. Семенов. Трудно сказать, что здесь имело место, - нежелание обострять дискуссию или простая некомпетентность. Эту загадку, видимо, не решить уже никогда.
В историографии имеется тезис, согласно которому советская сторона могла бы сделать еще больше для повышения авторитета и международно-правового статуса своего союзника - Германской Демократической Республики. Имеется в виду, в частности, эпизод, когда министр иностранных дел ФРГ Г. фон Брентано предложил обсудить вопрос о репатриации военнопленных с участием представителей ГДР, на что советская сторона отреагировала весьма прохладно. На первый взгляд, принятие предложения Брентано действительно означало бы очевидное признание равноправного статуса двух германских государств, а вдобавок еще и реализацию старого лозунга СЕПГ «Немцы - за один стол», причем без участия западных держав, но зато в присутствии советского «арбитра». Но это только на первый взгляд. Во-первых, делегации ГДР, в случае ее прибытия для участия в переговорах по вопросу о немцах на территории СССР, пришлось бы либо поддержать требования ФРГ и выступить таким образом оппонентом советской позиции, либо солидаризироваться с последней и подставить себя под обвинение в равнодушии к судьбам соотечественников. В обоих случаях выигрыш был бы у другой стороны. Во-вторых, если бы даже предположить, что делегации ГДР удалось бы сформулировать какую-то среднюю линию (например, в духе более позднего обращения президента Пика к советскому руководству), то вряд ли оно стало бы приемлемым для западногерманской стороны, дискуссия бы наверняка затянулась и скорее всего зашла бы в тупик. Вероятно, таков и был замысел Брентано, который представлял собой куда большего «ястреба», чем Аденауэр, и, видимо, не имел бы ничего против безрезультатного окончания переговоров.
Конечно, уступив инициативу в обнародовании договоренности о репатриации находившихся в СССР немецких граждан Аденауэру (он сделал это в
ходе упомянутой пресс-конференции утром 14 сентября, перед отлетом делегации ФРГ из Москвы), советская сторона обеспечила ему, говоря современным языком, отличный пиар. Бундесканцлер предстал перед мировой и немецкой общественностью как «спаситель немецких военнопленных». Лишь 29 сентября 1955 г. был опубликован датированный предыдущим днем Указ Президиума Верховного Совета СССР «О досрочном освобождении германских граждан, осужденных судебными органами СССР за совершенные ими преступления против народов Советского Союза в период войны». В нем содержалась ссылка на то, что соответствующее решение было вынесено, «принимая во внимание ходатайство Президента и Правительства Германской Демократической Республики от 27 июля с.г. и ходатайство Правительства Германской Федеральной Республики»14. Упоминание на первом месте ГДР должно было создать впечатление, что именно «рабоче-крестьянскому государству» принадлежит инициатива и главная заслуга в достижении соглашения по данному вопросу. Однако в условиях, когда об этом соглашении уже в течение двух недель с подачи Аденауэра трубила вся западная пресса, запоздалая попытка советской стороны противостоять этой пропаганде успеха иметь не могла.
Возможно, советское руководство решило выждать с обнародованием договоренности о репатриации до того момента, пока будет реализована договоренность об установлении дипломатических отношений, в частности, после того, как она будет одобрена боннским кабинетом и бундестагом. Между тем своевременная и даже опережающая информация советской стороны относительно достигнутого компромисса никак не могла бы помешать его позитивной оценке в Западной Германии и лишь усилила бы эту оценку и вдобавок помогла бы создать более сбалансированное представление о позиции всех заинтересованных сторон в данном вопросе и, соответственно, о заслугах каждой из них в его решении.
Уже после первого обмена нотами между СССР и ФРГ представители западногерманской оппозиции предупреждали советских собеседников о том, что советская инициатива, обращенная к Аденауэру, повысила авторитет последнего; в этой связи советской стороне предлагалось провести ожидавшееся освобождение «немецких военнопленных» таким образом, «чтобы одновременно нанести удар Аденауэру с тем, чтобы их возвращение в Германию... явилось бы не результатом политики с позиции силы, а демонстрацией политики доброй воли»15. Исходя из такой целеустановки, было бы логично объявить о репатри-
14. Визит Аденауэра..., с. 228.
15. Эти мысли высказал близкий к «свободным демократам» политик Дикфельд в беседе с представителем посольства СССР в ГДР Ковалевым. См.: РГАНИ, ф. 5, оп. 28, д. 128, л. 131.
ации остававшихся в СССР немецких граждан еще до начала визита Аденауэра; если бы этот акт был к тому же подан как ответ на просьбу ГДР, то тем самым было бы не только предотвращено дальнейшее повышение авторитета Аденауэра, но и был бы повышен авторитет немецкого «рабоче-крестьянского государства». Не ошиблось ли советское руководство, проигнорировав соображения такого рода?
Думается все же, что ошибки в данном случае не было. Лишив Аденауэра пропагандистского козыря, который создавала для него проблема «освобождения военнопленных», можно было оказаться перед неприятной перспективой: западногерманскому гостю пришлось бы, чтобы оправдать свою поездку в Москву, акцентировать тему «германского единства», что не соответствовало ни интересам советского руководства, ни самого Аденауэра. Результатом был бы скорее всего провал переговоров. Это была слишком высокая цена за пропагандистский выигрыш. Заслуга обеих сторон в московских переговорах заключалась как раз в четком осознании собственных приоритетов, границ свободы действий партнера и возможностей нахождения взаимовыгодного компромисса. Это был хороший урок для будущего. К сожалению, в дальнейшем и с советской, и с западногерманской стороны этот урок зачастую игнорировался. Но это уже другая история.
