CC BY
79
Вестник Челябинского государственного университета. 2018. № 1 (411). Филологические науки. Вып. 111. С. 44—49.
УДК 81'1 ББК 81, 2Рос
МОЛЧАНИЕ В РЕЧЕВОЙ АГРЕССИИ: ЦЕЛЬ И СРЕДСТВО (на материале повести Ф. М. Достоевского «Кроткая»)
Т. Р. Копылова
Удмуртский государственный университет, Ижевск, Россия
В контексте изучения агрессивного речевого поведения особое внимание учеными уделяется отбо -ру речевых средств, позволяющих реализовать те или иные стратегии говорящего. В статье на материале речевого поведения героев повести Ф. М. Достоевского «Кроткая» рассматривается молчание, которое, благодаря многофункциональности, способно выступать и как средство достижения коммуникативной цели речевого агрессора, и как результат — безмолвие жертвы, лишенной права голоса.
Ключевые слова: коммуникация, коммуникативное пространство, речевое поведение, речевая агрессия, молчание.
Речевая агрессия — деструктивное речевое поведение, где деструктивность проявляется как сознательная установка адресата на субъектно-объектный тип отношений, не обусловленный дискурсивно [3]. Данный тип поведения обладает рядом особенностей [1; 8; 9; 11]. Прежде всего, это целенаправленное, мотивированное речевое поведение, при котором говорящий контролирует выбор речевых тактик и стратегий, отбор речевых и языковых средств [2]. Посредством данных средств субъект речевой агрессии добивается коммуникативного доминирования в общении, реализует преднамеренное вторжение в коммуникативное пространство адресата, деформирует его в угоду своим коммуникативным целям [3]. Именно средства достижения коммуникативной цели адресанта, их эффективность находятся в центре современного лингвистического исследования [3; 4].
В повести Ф. М. Достоевского «Кроткая» рассказчик, «отставной штабс-капитан блестящего полка, родовой дворянин»1, вынашивая план мести с целью взять реванш, отомстить за понесенный ущерб и обиду, методично, шаг за шагом, выстраивает линию поведения, где он «суров, горд и в нравственных утешениях ни в чьих не нуждается, страдает много» (16). В его коммуникативном сценарии определенное место отводится жертве: «Сирота. У теток три года была в рабстве. Поденная безжалостная работа. Попросту они даже ее били, попрекали куском. Намеревались продать» (10). Перенося свою месть с общества
1 Здесь и далее цитирование по: Достоевский, Ф. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Ленинград, 1982. — Т. 24. — С. 5-35.
на существо, значительно слабее и незащищеннее его, герой мечтает, как в результате его блестящего плана она, как и мир, оскорбивший и унизивший его, должна понять, оценить, увидеть его великодушие и пасть «в прах, сложа в мольбе руки» (17). Эта минута триумфа — цель его жизни. Он четко представляет себе эту цель, представляет живо, наполненно, эмоционально. С этой целью он сопоставляет все свои действия: вот он суров и горд, чтобы скрыть свои страдания, так как «в нравственных утешениях ни чьих не нуждается» (16), вот он заводит кассу, чтобы собрать деньги и «окончить жизнь где-нибудь в Крыму, на Южном берегу, в горах и виноградниках <...>, а главное, вдали от всех» (16). В реализации своего плана, идеи своей, герой создает целую систему, порядок. Из всего многообразия средств достижения цели адресант выбирает только одно — молчание.
Почему именно молчание становится средством доминирования над миром, некогда оскорбившим его? Может, молчание является чертой характера адресанта?
Нет, ранее он был открыт миру, искренен, импульсивен, но на его страстный порыв ответили обидой, изгнанием. «Видите, господа, есть идеи <...>, если иную идею произнести, выговорить словами, то выйдет ужасно глупо. Выйдет стыдно самому» (16). С того самого момента у рассказчика складывается коммуникативный стереотип — через слово показаться смешным, глупым, недопонятым. В ситуации, когда Кроткая запела, он опасается выплеснуть свои чувства наружу: «Моим волнениям засмеются, но никогда никто не поймет, почему я заволновался» (27). Его по-
пытки объяснить, все проговорить наталкивались на стену, на смех. Именно поэтому он старается отдавать предпочтение молчанию, нежели словам. Он мастер говорить молча, не проговаривать вслух, а все больше про себя: «Разумеется, хорошо, что я это сам про себя говорю, а то что могло быть глупее, если б я тогда ей вслух расписал?» (16). Он про себя не только разрешал вопросы, приготовлялся к будущему, говорил и проговаривал, но и стенал он тоже про себя и «стоны давил даже от Лукерьи» (23).
Во внутренней речи герой предстает довольно искренним, эмоциональным человеком; речь его изобилует восклицаниями, риторическими вопросами, эмоционально-оценочной лексикой («Ага! < ..> вот ты какая», «О искренность!», «А в ней как было прелестно!», «О боже!»); она не так рафинирована, как учтивая внешняя («Тьфу! опускаю грязь подробностей», «Да и наплевать на меня!!»; тетки — «обе скверные, твари», Ефимович — «подлец»). В речи, обращенной к самому себе, нет необходимости говорить «прилично, выказав человека с воспитанием»; герой честен и откровенен в оценке как окружающего мира, так и самого себя: положение Кроткой было ужасно, ей предстоял жестокий выбор из двух несчастий («А кто был для нее тогда хуже — я аль купец? купец или закладчик, цитирующий Гете?» (12)).
Внешняя речь зафиксирована в тексте посредством обрывков диалогов, реплик, собственно прямой речи. Интересно, что в тексте представле -на речь, обращенная только к людям, зависимым от героя и находящимся в более низком положении (тем, кто приходит в скупку: Лукерье и самой Кроткой). Ее отличает покровительственный тон, учтивость, холодность, малословие, снисходительность — все, что подчеркивает превосходство, дистанцию, отстраненность от мира его собеседников, их проблем; умение говорить полушутками, полутонами, намеками вызывает у всех чувство дискомфорта, неуверенности в себе, растерянности.
Сопоставление внешней речи и внутренних мо -нологов создает у читателя ощущение, что перед нами два героя. Первый холоден и расчетлив, говорит с гордостью, прямо, не смягчая ничего, безжалостно, нарочно усиливая. Мы сталкиваемся с неким безнравственным негодяем, подчеркивающим свою власть, данную ему деньгами. Герой играет и играет искусно. Он нарочито не особенно талантлив, не особенно умен, даже не особенно
добр, довольно дешевый эгоист и очень, очень может быть, заключает в себе много неприятного и в других отношениях — закладчик, одно слово, «закладчик закладчиком и останется», и для убедительности добавляет лакейскую с: «Знаем-с». И вдруг неожиданно цитирует «Фауста». Его коммуникативная задача (о чем мы узнаем благодаря внутренней исповеди) создать загадку ис-кусно решается каждым его коммуникативным ходом. Игра, которую он вел с другими, героя веселила, увлекала («с этаким шиком спросил: «Ну что же-с?» — с словоерсом» (12)). Внешняя речь выстраивается героем скрупулезно и методично: подконтрольно каждое слово и его отсутствие, жест, взгляд («Я ведь это только для Вас <...>. Слово «для вас» я особенно подчеркнул» (7)). Внешнюю речь и характеризует молчание.
Молчание героя — особое молчание. Оно заменяет внутренне пылкие убедительные монологи. В обращении к самому себе он вспоминает и вновь переживает унижения прошлого, восклицает, радуется, сомневается. Он откровенен сам с собой («Меня не любили товарищи за тяжелый характер и, может быть, за смешной характер.», «меня всегда и везде не любили» (23), «мы все дрянь и правды не выносим» (16)). Внешне же холодная, строгая, сухая речь его прерывается тягостным молчанием. Посредством молчания он добивается задуманного, заставляет людей действовать по его плану и внутренне вновь проговаривает весь цинизм своих поступков (отчаянное положение Кроткой — «все мне на руку»), анализирует и старается как можно более четко обозначить свои отношения с людьми (уколол, удивил).
Молчание строго, холодно, оно как нельзя лучше вписывается в его систему, основанную на по -рядке во всем («Порядок!»), молчание выстраивает стену; «тон джентельменский: мало слов, вежливо и строго» помогли герою достичь определенного успеха («держать кассу») и осуществить задуманное, приблизиться к его мечте. И каждая маленькая победа вызывает в нем удовлетворение, довольство. В коммуникативном опыте рассказчика молчание — максимально эффективное средство достижения поставленной цели.
Спустя годы, обрастая богатством и властью над просящими, рассказчик в достижении своей главной цели взять реванш обращается к испытанному средству — молчанием заставить молчать другого, лишить права на собственную речь, а вместе с тем и права на собственные желания, чувства, эмоции.
Кроткая — борец, бунтарь, деятельная натура, гордая. На все удары судьбы она отвечает деятельно, принимая вызов. Ее хотят вопреки ее воле выдать замуж — она ищет работу; поиски работы ни к чему не привели — она пришла сдавать свои вещи. И здесь мы видим, как она меняется одновременно с отказом от слова: ранее была заносчивой, а теперь согласна даже на без жалования, из хлеба. В этом положении, когда «к отчаянию подошло», ее и встретил рассказчик, и встретил уже как кроткую, покорную, добрую; да и сама она как будто конфузилась.
Увлекшись своим планом, рассказчик не видел в Кроткой ума и проницательности («Вы мстите обществу? Да?» (9)), ее глубокой эмоциональности и искренности («Она с самого начала, как не крепилась, а бросилась ко мне с любовью, встречала, когда я приезжал по вечерам, с восторгом, рассказывала своим лепетом (очаровательным лепетом невинности!) все свое детство» (13)). Даже тонко замеченное им желание Кроткой любить («она желала любить, искала любить» (16)) не заставило рассказчика отказаться от вынашиваемой идеи. Он «знал, что женщина, да еще шестнадцати лет, не может не подчиниться мужчине вполне», «в женщинах нет оригинальности, это — это аксиома» (15). Его миропорядок, состоящий из аксиом, — это система противоположностей, где женщина противостоит мужчине, молодость — зрелости, эмоции — холодности, он — всему миру, да и всегда хотел он в жизни или всего, или ничего, и говорил он, и действовал pro и contra. На все попытки Кроткой быть самой собой, «на восторги я отвечал молчанием» (13), «я все это упоение тут же обдал сразу холодной водой» (13) — «вот в том-то и была моя идея» (13); она должна была увидеть, что «мы разница», «кто был я и кто была она» (6). Он вынужден был молчать, скрывая свои идеи, чувства, эмоции, и ее безмолвие — плата за его молчание.
В отличие от рассказчика, у Кроткой была постоянная потребность рассказать, проговорить. И, несмотря на то, что герой все время налегал на молчание, она успела рассказать ему очень многое. Она так эмоционально богата, что эти эмоции все время стремятся вырваться наружу. Для Кроткой молчание — несвойственно, оно дается ей тяжело. Не случайно, когда она заговорила, она засияла, как солнце. Она наивна, коммуникативно неискушена по сравнению с ним. Иногда рассказчик видел, как вспыхивают, загораются ее глаза, голубые, большие, задумчивые, как на губах появ-
ляется насмешливая складка или довольно едкая насмешка, но он, «как бы из высшего мира», никогда не сомневаясь в своем могуществе, только объяснял ей безжалостно и усиливал молчание. Лукерья, прислуга, предупреждала о ее гордости, только в его системе гордый он, а она гор-денькая — так он снисходительно обозначал все, что было связано с ней: бледненькая, тоненькая, белокуренькая, и личико у нее серьезное, и длинненький медальончик, и вещицы всякие — гор-денькая, одно слово.
Сначала она спорила, на молчание отвечала словом. На предложение сделать свадьбу à l'anglaise воспротивилась, не позволила. Но он только налег на молчание. «И так налег, что она все больше и больше начала умолкать» (13), «раскрывала большие глаза, слушала и умолкала» (13). Если раньше она и перебить могла, то теперь ничего не говорила, не препятствовала, и уже не только он, а они оба «молча ходили и молча возвращались» (15), и уже не вспыхивала она, а лишь исподтишка глядела. Взамен пылкой искренней речи приходит молчание. Кроткая молчание приняла, но внутренне все еще бунтовала: «Батюшки, как вспыхнула!», глаза — как загорелись! Она ни спорила, ни проронила ни слова, ни сказала — а сдержалась, смолчала, приняла, но каждый раз, когда она сдерживала себя, она уходила, как будто понимала, что уход всегда в ее праве.
Умолкая уже будучи женой, Кроткая опять не препятствует, не спорит, только чем больше она молчит, чем больше сдерживает слова свои, тем «больше дерзкий вид с ее стороны», «и все пуще и пуще насмешливая складка» (15), и тем активнее ее действия: то она «вздумала выдавать деньги по-своему, ценить» (17), то уходит из дома и возвращается только вечером, то захохочет прямо в лицо. Вынужденная сдерживать слова свои, Кроткая стремится к свободе физической. И эта физическая свобода в какой-то момент позволяет ей раскрепоститься и эмоционально, и тогда она говорила все и прямо. Словно нащупывая границы этой свободы, она берет в руки револьвер, и даже хватает духу приставить железное дуло к его виску. Это был момент страшного поединка на жизнь и на смерть. Для рассказчика этот поединок — борьба между ней и ним. Сможет ли он, вчерашний трус, сдержать этот ужас перед гибелью? Для Кроткой этот поединок — борьба самой с собой: позволит она себе или не позволит, решится или не решится, имеет право или не имеет. Не имеет. Только это уже было ее ре-
шение, ее выбор, и поэтому Кроткая побеждена. Такая явная параллель с раскольниковскими метаниями приводит к иному решению — побеждает старуха-процентщица: он «победил, — и она была навеки побеждена!». Последние попытки к жизни Кроткой (уже бледно, но еще «усмехнулась бледными губами», уже в робких глазах, но все-таки вопрос) наткнулись на равнодушие, стену, и опять молчание. И еще больше физического ограничения (железная кровать в зале и ширма). И это она уже приняла без слов. Кроткая безмолвствовала.
С этим безмолвием в доме становится тихо. Ночной поединок закончился бредом, болезнью, но даже и выздоровление не принесло оживления. Этот поединок впустил в дом тишину. И она уже как бы рада была не сказать лишнего слова. Более того, предложение поговорить по душам вызывает в ней сильный испуг («она вздрогнула, отшатнулась в сильном испуге» (28)). Ни ножки, ни усмешки, ни улыбки, ни складки, ни блеска в глазах — в ней нет эмоций, чувств, она опустошена. Сам герой замечает, что Кроткая имела вид робкой кротости, бессилия, и ее нежелание говорить — не молчание, а странная задумчивость. «Она слишком потрясена и слишком побеждена» (23). Такое молчание подобно тишине, оно — «ничто», свидетельствует о смерти души, приводит к физической смерти.
* * *
Молчание, подобно слову, многофункционально, благодаря чему обладает огромным коммуникативным потенциалом [4; 12; 13]. Среди прочих средств речевой агрессии молчание занимает особое место: в зависимости от его интенсивности и продолжительности во времени, молчание меняет силу своего воздействия. Данное свойство
позволяет субъекту агрессии достигать коммуникативной цели, лишь усиливая молчание, налегая на молчание, напирая на молчание. В этом случае молчание не просто действие, оно может расширяться до действа, деятельности.
Прибегая к молчанию каждый раз, когда коммуникативное поведение Кроткой не соответствует роли, предназначенной для нее, рассказчик методично, шаг за шагом добивается своей цели — доминировать над ней, убедить ее в своем превосходстве. Однако воздействие агрессивного молчания так глубоко, что борьба адресата за коммуникативную самостоятельность перерастает в борьбу за слово, а затем — и в борьбу за жизнь. Вместе со словом уходят эмоции, чувства, желания. Молчание агрессора приводит к молчанию жертвы. Такое молчание — это не просто от -каз от речи. Это вообще не-деятельность, это апатия, пассивность. Это молчание возникает, когда уже ничего не надо, нет желания, оно вне мотива, вне интенциональности1 — это опустошенное молчание.
Опустошенное молчание — естественное следствие вынужденного молчания, когда адресат принимает чуждые ему условия общения, когда его речевое поведение выстраивается в соответствии с коммуникативным планом адресанта. Это результат насилия, агрессии, когда вместе с вторжением в коммуникативное пространство адресата, происходит и ломка пространств когнитивного, аксиологического2. «Кроткая слишком потрясена и слишком побеждена».
1 Об опустошенном молчании более подробно в [5].
2 О способности речевой агрессии деформировать не только коммуникативное пространство адресата, но и аксиологическое, когнитивное более подробно в [3].
Список литературы
1. Винокур, Т. Г Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения / Т. Г Винокур. — М., 1993. — 172 с.
2. Воронцова, Т. А. Речевая агрессия: вторжение в коммуникативное пространство / Т. А. Воронцова. — Ижевск, 2006. — 252 с.
3. Воронцова, Т. А. Речевая агрессия, толерантность, вежливость / Т. А. Воронцова // Язык СМИ и политика. — М., 2012. — С. 569-611.
4. Копылова, Т. Р. Молчание как знак: проблемы интерпретации / Т. Р. Копылова // Trends in Slavic Studies. — М., 2015. — С. 721-727.
5. Копылова, Т. Опустошенное молчание в структуре русского речевого поведения (на материале произведений Федора Достоевского и Леонида Андреева) / Т. Копылова // Русистика и современность. Старые вопросы, новые ответы. — Катовице, 2017. — С. 521-531.
6. Макаров, М. Л. Основы теории дискурса / М. Л. Макаров. — М., 2003. — 280 с.
7. Почепцов, Г. Г. Теория коммуникации / Г. Г Почепцов. — М., 2001. — 656 с.
8. Bandura, A. Psychological Mechanism of Aggression / A. Bandura // Aggression: Theoretical and Empirical Reviews. — New York, 1983. — Vol. 1. — P. 1-40.
9. Baron, R. A. Human aggression / R. A. Baron, D. R. Richardson. — New York, 1994. — 245 p.
10. Chomsky, N. A review of Skinner's verbal behavior / N. Chomsky // Language. — 1959. — Vol. 35. — P. 26-58.
11. Infante, D. A. Argumentativeness and Verbal Aggression: A Review of Recent Theory and Research / D. A. Infante, A. S. Rancer // Communication Yearbook. — 1996. — № 19. — P. 319-351.
12. Jaworski, A. The Power of Silence: Social and Pragmatic Perspectives / A. Jaworski. — Newbury Park, CA, 1993. — 191 p.
13. Jensen, J. V. Communicative Functions of Silence / J. V. Jensen // Communication: Concepts and Processes. — Englewood Cliffs, 1976. — P. 124-132.
Сведения об авторе
Копылова Татьяна Рудольфовна — кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, теоретической и прикладной лингвистики, Удмуртский государственный университет. Ижевск, Россия. k_tatiana4@mail.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 1 (411). Philology Sciences. Iss. 111. Pp. 44—49.
SILENCE IN AGGRESSIVE SPEECH BEHAVIOR: A RESULT AND A MEANS (a case study of F. M. Dostoevsky's novel "A gentle creature")
T. R. Kopylova
Udmurt State University. Izhevsk, Russia. k_tatiana4@mail.ru
In the context of the study of aggressive speech behavior special attention is paid to the selection of speech tools that allow to implement certain strategies of the speaker. Silence is one of the effective speech tools that enables the speech aggressor to dominate in communication and to solve his own communicative tasks to the detriment of the addressee's interests. Silence is multifunctional. Due to this property silence can act as a means of achieving the speech aggressor's communicative goal as well as a result reflected in the speechless silence of the victim deprived of the right to have a say in communication. This article based on the case study of the speech behavior of the main characters of the novel by F.M. Dostoevsky "A Gentle Creature" considers how the speech aggressor by means of deliberate silence intrudes on the addressee's communicative space: he does not only transform it, but also by forcing the victim to remain silent deforms the entire life space of the addressee with all his values and attitudes.
Keywords: communication, communicative space, speech behavior, speech aggression, silence.
References
1. Vinokur T.G. Govoryashchiy i slushayushchiy. Varianty rechevogo povedeniya [The Speaker and the Listener. Variants if Speech Behaviour]. Moscow, 1993. 172 p. (In Russ.).
2. Vorontsova T.A. Rechevaya agressiya: vtorzheniye v kommunikativnoeprostranstvo [Speech Aggression: Penetration of Communicative Space]. Izhevsk, 2006. 252 p. (In Russ.).
3. Vorontsova T.A. Rechevaya agressiya, tolerantnost', vezhlivost [Speech Aggression, Tolerance, Politeness]. Yazyk SMI i politika [Mass Media Language and Politics (Multi-Authored Monograph)]. Moscow, 2012. Pp. 569-611. (In Russ.).
4. Kopylova T.R. Molchanie kak znak: problemy interpretacii [Silence as a Sign: Interpretation Problems]. Trends in Slavic Studies. Moscow, 2015. Pp. 721-727. (In Russ.).
5. Kopylova T.R. Opustoshennoe molchanie v strukture russkogo rechevogo povedenija (na materiale proiz-vedenij Fedora Dostoevskogo i Leonida Andreeva) [Silence expressing devastation in the structure of Russian speech behavior (based on the works of Fyodor Dostoevsky and Leonid Andreev)]. Russian studies and modernity. Old questions, new answers. Katowice, 2017. Pp. 521-531. (In Russ.).
6. Makarov M.L. Osnovy teorii diskursa [Foundations of Discourse Theory]. Moscow, 2003. 280 p. (In Russ.).
7. Pocheptsov G.G. Teoriya kommunikatsii [Communication Theory]. Moscow, 2001. 656 p. (In Russ.).
8. Bandura A. Psychological Mechanism of Aggression. Aggression: Theoretical and Empirical Reviews, vol. 1. New York, 1983. Pp. 1-40.
9. Baron R.A., Richardson D.R. Human aggression. New York, 1994. 245 p.
10. Chomsky N. A review of Skinner's verbal behavior. Language, no. 35, pp. 26-58.
11. Infante D.A., Rancer A.S. Argumentativeness and Verbal Aggression: A Review of Recent Theory and Research. Communication Yearbook, 1996, no. 19, pp. 319-351.
12. Jaworski A. The Power of Silence: Social and Pragmatic Perspectives. Newbury Park, CA, 1993. 191 p.
13. Jensen J.V. Communicative Functions of Silence. Communication: Concepts and Processes. Englewood Cliffs, 1976. Pp. 124-132.
