CC BY
23
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
DOI 10.24411/2499-9679-2019-10404
УДК 81'34
М. В. Новиков https://orcid.org/0000-0002-2013-1919 Т. Б. Перфилова https://orcid.org/0000-0002-2498-8688
Мир вещей архаических и древних людей в освещении Ф. И. Буслаева
Работа выполнена по государственному заданию Министерства науки и высшего образования РФ,
проект 33.7591.2017/8.9
Отмечается, что при рассмотрении заявленной в данной статье проблемы Ф. И. Буслаев смог в большей степени проявить себя как историк, а не только как историк культуры и филолог. Ему пришлось преодолеть разножанровость источников, их принадлежность к различным историческим эпохам. Подчеркивается, что Ф. И. Буслаеву удалось обнаружить важную для историка информацию: в коммуникативных многоуровневых связях и повседневных реалиях быта скрывались нормы духовной жизни, исконные культурно-исторические традиции, системы жизненных ценностей; контакты человека с природным и социальным Универсумом происходили через многочисленные виды хозяйственной деятельности и разнообразные общественные практики, которые насквозь были пронизаны языческими представлениями и ритуальным консерватизмом. Повседневные жизнь и быт наполняли мелкие языческие божества и мифологические персонажи, которые сопровождали человека от рождения до смерти, присутствуя в доме, хлеву, в реке, лесу, на поле, пастбище. Боги не только персонифицировали природные явления, космические феномены, но и отождествлялись с социальными силами, новыми явлениями в жизни общества. Отмечается, что именно Ф. И. Буслаев обратил внимание на символический характер народной культуры: одежда, предметы быта, хозяйственная утварь, оружие своими формами, цветовыми сигналами, смыслами транслируемых художественных образов отражали мир и содержали объяснения природным и социальным установлениям, исходя из единственно возможного на той ступени культурно-исторического развития способа восприятия и осмысления Универсума, - мифологического мышления.
Ключевые слова: земледельческий быт, труд, богатство, эквиваленты стоимости материальных благ, золото, металлургия, оружие, предметы быта, мифологическая логика, неотделимость мира людей и мира вещей.
CULTURAL SCIENCE
M. V. Novikov, Perfilova T. B.
Archaic and Ancient People's World of Things according to F. I. Buslaev
It is noted that by consideration of the problem stated in this article F. I. Buslaev could reveal himself more as a historian, and not just as a historian of culture and a philologist. He had to overcome genre diversity of sources, their belonging to various historical eras. It is emphasized that F. I. Buslaev managed to find information, important for the historian: norms of spiritual life, primordial cultural and historical traditions, systems of vital values disappeared in communicative multilevel communications and daily realities of life; contacts of the person with a natural and social Universum were realised through numerous types of economic activity and various public practices which were completely penetrated by pagan representations and ritual conservatism. Daily life and life were filled with small pagan deities and mythological characters who accompanied the person from birth to death, being present at a house, shed, river, forest, field, pasture. Gods not only personified the natural phenomena, space phenomena, but also were identified with social forces, new phenomena in life of society. It is noted that F. I. Buslaev paid attention to the symbolical nature of national culture: clothes, household items, economic utensils, weapon by their forms, color signals, meanings of the broadcast artistic images reflected the world and contained explanations for natural and social establishments, proceeding from the cultural historical development of a way of perception, unique at that step, and judgment of the Universum, - mythological thinking.
Keywords: agricultural life, work, wealth, equivalents of the cost of material benefits, gold, metallurgy, weapon, household items, mythological logic, inseparability of the world of people and the world of things.
© Новиков М. В., Перфилова Т. Б., 2019
При рассмотрении социокультурных аспектов жизни архаических и древних народов Ф. И. Буслаев в большей степени смог проявить себя как историк, а не только как филолог и историк культуры, к чему стремился с начала своей ученой карьеры. Разрозненность мифопоэтической информации, ее разножанровость и принадлежность к различным культурно-историческим эпохам не стали для него непреодолимыми препятствиями для выявления эманаций мифологического типа мышления применительно к миру людей и миру вещей. Развивая исторические представления о детерминированности символики быта хозяйственной средой, он уделил пристальное внимание стадии «варварства» по периодизации Л. Г. Моргана, характеризующейся, прежде всего, производящим хозяйством и переходом к длительной оседлости.
Когда земледелие получило «перевес» перед всяким иным способом хозяйственного существования архаических народов, считал Ф. И. Буслаев, коллективная мудрость отреагировала на это появлением пословиц, подчеркивавших превосходство хлебопашества «перед жизнью пастуха»: «„Соха и заступ хранят свет", - говорит серб... „Плуг кормит, а луг портит", - говорит русская пословица» [11, с. 97].
Земледелие стало тем видом хозяйственной деятельности, которая приучила народы к регулярному, «настоящему труду», поэтому немецкое «arbeit», готское «arbaiths», скандинавское «arvidi» первоначально означали «пахание, возделывание земли» и только значительно позже приобрели смысл «работа» [11, с. 97]. Хотя в «народных изречениях» постоянно подчеркивается тяжесть и непосильность земледельческого труда, именно он, отмечал Ф. И. Буслаев, позволял семье рассчитывать на безбедное существование и даже на вероятность накопления богатства: «Так как земледельческий быт славян уже в старину незапамятную заслонил от нас предшествующую ему грубую эпоху непоседных дикарей, - писал он, - то весьма естественно, что первобытные понятия об имуществе и богатстве как о сокровище змея или потом как о достоянии скотья бога Волоса уже издревле должны были уступить образу, взятому из жизни оседлых земледельцев и выраженному словом збожие - одного корня и с ныне употребительным словом богат.» [11, с. 97].
Возделывание земли заставляло пахаря дожидаться плодов от обработанной по весне нивы, и это ожидание результатов своего труда «нечувствительно приучает его к одному месту» жительства, которое становится ему родным. «Оседлый земледелец как бы вкореняется на своей родной земле. Главная его деятельность - на поле; лес - граница его взорам на отдаленном небосклоне, а также и граница его возделанному полю» [11, с. 99]. Эта физически ощущавшаяся «рама» вокруг усадьбы земледельца и дала толчок к осознанию значений слов: «свое», «личное», «собственное» - они были подсказаны «родным... оседлым жилищем», считал ученый [1, с. 369].
Таким образом, Ф. И. Буслаев высказал соображение о том, что земледельческий труд породил представления о собственности, которая на первых порах имела овеществление в виде поля, требовавшего регулярной обработки. Формировавшееся право собственности как категория правовой мысли, следовательно, сначала, как и любое абстрактное понятие, должно было иметь «материальное» воплощение и подкрепляться видимым, то есть физически ощущавшимся, земельным участком.
Изнурительность земледельческого труда не исчерпывала его созидательного характера, непреходящего значения для перешедших к оседлости племен, поэтому для первобытных обществ хлебопашество всегда считалось благородным видом деятельности. В «варварских» коллективах вообще отсутствовало пренебрежительное отношение к физическому труду, утверждал Ф. И. Буслаев, потому что он являлся основой благосостояния большей части соплеменников, однако в некогда едином коллективном сознании уже закладывались представления о разной доле землепашцев и воинов, о несовместимости их жизненных интересов и ценностей. «Песнь о Риге» -яркое тому свидетельство.
Появление земледелия, одомашнивание животных, за которыми закрепилась функция эквивалентов стоимости материальных благ [8, с. 277], зарождение возможности безбедного существования могли послужить стимулами для создания преданий о «великом сокровище» - каком-то чудесном, сокровенном знании, которое является источником вечного благоденствия, а потому требует тщательного сохранения [4, с. 228, 239].
В финском эпосе таким национальным сокровищем и символом неиссякаемого богатства финнов стало Сампо, выкованное из секретов главных видов хозяйственного быта этого северного народа: для земледельцев, скотоводов, рыбаков оно стало залогом изобилия и процветания [4, с. 228, 239].
Если для финнов Сампо означало олицетворенную потребность жизни с постоянными материальными благами [19, с. 214], то для народов, уже познавших ценность благородных металлов, символом богатства стало золото, полагал Ф. И. Буслаев.
О том, что золото желанно, но не может быть общедоступным и требует подвигов для обладания им, свидетельствуют немецкие предания. В одном из них, сообщал исследователь народного эпоса, рассказывается о хранителе золота - змее, который спал на этом сокровище, как на постели [15, с. 87]. Змей по имени Фафнир - один из зловещих персонажей «Старшей Эдды» - отдал свою жизнь, защищая несметные богатства, несколько раз менявшие своего хозяина.
Сначала «красное золото», или «речное пламя», находилось под толщей вод и за ним присматривал карлик Андвари, превращенный злой Норной в щуку. Известное по русским сказкам выражение: «По-щучьему веленью, по моему прошенью», - являлось,
по мнению Ф. И. Буслаева, рецепцией фрагмента скандинавского эпоса, повествующего о щуке Андвари, отдавшей за сохранение своей жизни поймавшему ее Локи все золото, спрятанное в воде [4, с. 231].
Затем золотом завладел коварный и злокозненный ас Локи, но ему пришлось расстаться с сокровищем, отдав его в качестве виры за неумышленное убийство сына богатого и могущественного человека Хрейдмара, Отра, который, приняв образ выдры, лакомился рыбой.
Золото, оказавшееся в семье Хрейдмара, привело к распре между другими его сыновьями: Регином -искусным кузнецом, наставником и советником Сигурда, и Фафниром. В борьбе за этот роковой металл братья сначала убили отца, а затем вступили в кровавую распрю друг с другом. Победителем в схватке оказался Фафнир, который, приняв облик змея, превратился в хранителя проклятого Андвари сокровища [4, с. 228-231].
Когда Сигурд, мстя за поражение Регина, пришел к лежбищу Фафнира, тот дал герою совет не прикасаться к богатству: «Звенящее золото, пламенно-красные деньги и кольца будут тебе на смерть». Однако Сигурд, следуя наставлениям Регина, начал битву со змеем, потому что ему, как и «всякому, хотелось владеть деньгами до последнего дня своей жизни...» [8, с. 277].
Змей отчаянно защищал сокровища. Он даже выпустил яд в героя, но тот остался невредим, а искупавшись в крови поверженного врага, еще и приобрел роговую оболочку, которая сделала его тело неуязвимым для рубящего и колющего оружия. Отведав сердце Фафнира, он стал понимать пение птиц, предсказавших ему счастливую семейную жизнь [8, с. 279, 280, 287].
Золото, добытое Сигурдом, стало «знаменитым кладом Нифлунгов» [4, с. 231].
Но сверхъестественные способности Сигурда и роговая оболочка не стали панацеей от смерти героя. Следовательно, проклятие Фафнира сбылось. Не обрели бессмертия с обладанием золота и герои «Песни о Нибелунгах», и храбрые воины из «Беовульфа». В этом Ф. И. Буслаев видел силу проклятия клада (золота).
Опасные предсказания вещих мифических существ о вреде золота для всех, кому бы оно ни досталось, не были лишены оснований. Богатства, особенно в больших количествах, обладали вызывающе привлекательным и затемнявшим рассудок магнетизмом, который заставлял людей обнажать их худшие качества: сокровища словно притягивали к себе алчность и зависть, провоцировали соперничество родственников, порождали конфликты соплеменников и их вражду с соседями.
«По убеждениям северной мифологии, -констатировал Ф. И. Буслаев, - с тех пор произошли между людьми и богами великие бедствия, когда [они. - М. Н., Т. П.] познали цену золота. Золото, проклятый клад (Ьо11), является роковой судьбой в германском героическом эпосе» [4, с. 228]. Вместе с
обретением вкуса золота и в мире людей, и в мире богов «водворились корысть и зависть» [4, с. 173].
Тем не менее, стремление к обладанию им имело непреодолимую силу: золото воспринималось самым эффективным «лекарством» для избавления от всех бед, могущественным средством решения всех жизненных проблем. Не случайно потому бедные, нищие, нуждавшиеся, о которых упоминала народная поэзия, любыми ухищрениями стремились заполучить хотя бы крохотную частицу сказочных сокровищ или стать обладателями какого-то эквивалента клада -золота (ИоП).
К примеру, сообщал Ф. И. Буслаев, бедняк из итальянской сказки, исходивший весь свет в поисках счастья, получил от двенадцати месяцев «чудесный ящичек, из которого выходило все, чего только бедняк не захочет» [12, с. 322].
В словацкой сказке об исчезнувшем Солнечном Коне «старый нищий» помогает чародею, принявшему облик красного пламени, а не правителю в обличье белого пламени, потому что только первый имел цвет золота и к тому же пообещал ему за оказанную услугу золотой [12, с. 330].
В сербской сказке о чудесном волосе бедняк по наущению младенца вырывает из косы «чудной девы червленый, как кровь, волос» и за огромную сумму продает его царю, который хотел извлечь из памяти этого волоса сохраненные тайные знания [12, с. 352].
Притягательность любого сокровища, способного кардинально изменить жизнь людей, отразилась и на процессе словообразования. Если при господстве пастушеского быта, комментировал это важное наблюдение ученый, деньгами считался скот, откуда произошло и слово «скотници» - сокровища, то при переходе к земледельческому быту мерилом ценностей уже стал хлеб, что отразилось в семантике слова «збожие», одновременно означающего и «жито, и богатство».
В слове «богатство», отмечал Ф. И. Буслаев, присутствует корень «бог», придававший ему положительную коннотацию: бог должен был оберегать всех, заполучивших средства к безбедному существованию, в том числе и тех, кто скопил сокровища безнравственными способами:
стяжательством или преступлениями [4, с. 240].
О возраставшем значении в жизни «варварских» обществ драгоценных металлов могли свидетельствовать некоторые новые смысловые акценты, появившиеся в народной словесности. К примеру, финский культурный герой Ильмаринен после смерти своей супруги попытался компенсировать потерю тем, что выковал из золота и серебра другую супругу. Из этих же металлов создаются и украденные лоухами с неба Солнце и Месяц. Копии настоящих астрономических объектов были с виду прекрасны, но не давали ни света, ни тепла [4, с. 241, 242].
Акцентуация в этих двух сюжетах из «Калевалы» того факта, что без благородных металлов люди уже не мыслят своего существования, очевидна. Однако
имплицитно присутствующая мысль о том, что обладание сокровищами не может сделать ни человека, ни целый народ счастливыми, также отчетливо прочитывается. Видимо, звучавшие ноты печали, огорчения, помещенные рядом с символами истинного, по меркам тех времен, счастья - золотом и серебром, должны были принизить градус стяжательства, отрезвить сознание общества, рвущегося к наживе любой ценой.
Итак, благодаря этимологическому анализу и комментариям «мифического эпоса», Ф. И. Буслаеву удалось привлечь внимание последователей к такому важному компоненту картины мира архаических и древних народов, как жизненные установки и ценности, отношение к труду и богатству. Он обратил внимание на непонятный и кажущийся странным эпитет золота - красный (металл), рассмотрел главный способ обогащения наиболее удачливых баловней судьбы доисторического времени - насильственное изъятие сокровищ у врага, олицетворенного в страже золота - змее, показал изменение духовного климата у тех племен, которые превратили смысл своего существования в процесс добывания этого рокового металла. Сокрытие золота в пещерах или на дне водоемов выражало идею его труднодоступности, предостерегало о невозможности насытить богатством каждого страждущего. Кровавые распри как единственно гарантированный путь обладания сокровищами служили указанием на связь военного промысла с обогащением и подсказывали предпочтительный способ безбедного существования: он был обусловлен ратным подвигом, а не мирным оседлым земледельческим бытом.
Эти лежащие на поверхности объяснения, производившиеся Ф. И. Буслаевым исключительно с нравственных или эстетических позиций, сегодня выглядят недостаточными. Е. М. Мелетинский указывает на то, что в распространении мотивов, связанных с золотом, решающую роль сыграла эпоха викингов, способствовавшая как накоплению значительных богатств, так и развитию социального неравенства. По мнению автора, на первых порах золотое оружие, клады, драгоценные дары были окружены «магическим ореолом»: сами асы ковали золотые украшения, играли в золотые тавлеи, жили в золотом чертоге. Однако в «Прорицании Вельвы», где уже отсутствуют следы «архаических мифологических представлений», изложена концепция рокового богатства, гибельного золота. Золото становится знаком роскоши, символом социального неравенства. А. Я. Гуревич реконструировал отношение германских «варваров» к богатству, сложившееся задолго до их расселения на территориях Западной Европы. Захваченные во время экспедиций к «цивилизованным соседям» драгоценности, доспехи, снаряжение были свидетельствами героической жизни, отличительными знаками высокой доблести вождя и его дружины, средствами сплочения коллектива и утверждения авторитета вождя, то есть богатство выполняло
«важную знаковую функцию». Лишиться сокровищ «значило погибнуть, потерять свои важнейшие свойства и боевую удачу». Стремясь заполучить часть магической силы и военного счастья удачливого военного предводителя, дружинники домогались у вождей гривен и колец, которыми похвалялись, выставляя их напоказ. Вождь, скупой на дары и раздачи, был попросту немыслимым: через подарки не только скреплялись верность и дружба военачальников с войском, но и происходило выгодное всем приобщение к удаче предводителя [19, с. 120, 123, 147, 183, 240, 241; 16, с. 229-232, 235].
Хотя интерпретация темы «рокового богатства» у народов древности изменилась, именно Ф. И. Буслаев, стремясь понять образ мыслей человека с мифологическим типом мышления, отметил неоднозначное, колеблющееся отношение
коллективного сознания «варварских» обществ к началу формирования механизмов имущественного и социального неравенства. Ему также хорошо удалось показать эволюцию содержания сюжетов народного творчества: чем моложе было время их появления, тем отчетливее начинала транслироваться тема удаления от «золотого века» былого эгалитаризма и невозвратности священных устоев предков.
Как бы ни тяготело народное творчество к обладавшей магией архаике идеализировавшегося быта предков, остановить процесс накопления позитивных знаний и опыта в сферах материального производства не представлялось возможным. А успехи в хозяйственной деятельности рано или поздно вносили изменения в жизнь доисторических народов. Пытаясь уяснить, как совершенствование предметов домашнего обихода, повседневного быта влияло на жизнь древних земледельцев и их склад ума, Ф. И. Буслаев с увлечением изучал орудия труда «солнцепоклонников», черпая нужные ему сведения из продуктов духовной деятельности потомков праиндоевропейцев: их словарного запаса и эпической поэзии.
Собранные им сведения позволяют понять, как человек с мифологическим сознанием объяснял происхождение вещей, нужных и важных для организации жизнедеятельности, в каких отношениях он находился с неодушевленными хозяйственными атрибутами своих бытовых и производственных акций.
Ф. И. Буслаев подчеркивал, что в «древнейших преданиях» ощущается «мифическое чествование земледелия», что следует, к примеру, из сюжетов о «чудесном происхождения плуга». «Чудесным», или сверхъестественным, изобретением «небесной сохи» могли похвастаться скифы-земледельцы, которым повезло и с прародителями: они вели свое происхождение от младшего сына Солнца - князя-кола. Ученый пояснял: «Скифское имя этого князя Ко1о-кза^Б - коло-князь, или едущий на колесах», то есть в колеснице, на повозке. Только он мог справиться с сохой из горящего золота, которая упала с неба. Два брата Солнца: князь-щит и князь-стрела - обожгли себе руки, когда захотели прикоснуться к ней.
Интерпретируя сведения этого мифа, Ф. И. Буслаев сообщил: «Воины и кочевники, братья старшие, то есть как поколение старое, еще не знали тайны земледелия, которая от самого неба была открыта поколению младшему в лице их младшего брата» [10, с. 66].
В чешском мифе о земледельце Премысле связь с магическими потусторонними силами имела уже не только соха - первое орудие труда земледельца, но и два быка, на которых распахивались поля.
Когда за Премыслем пришли послы, чтобы отвести его к «чешской княжне Любуше», быки поднялись «на воздух, а потом, опустившись, скрылись в расщелине скалы, которая, приняв быков, сомкнулась» [1, с. 372; 10, с. 68].
Вероятно, комментировал Ф. И. Буслаев этот сказочный эпизод, быки поднялись вместе с ярмом, а если это предположение верно, то созвездия «Ярем, или Ярмо, и Плуг должны состоять в связи с мифами о водворении земледелия» [1, с. 72]. Скалы, скрывшие быков Премысля, могли бы быть «сближены с Великанами Скал - вратами земледелия», однако имя пахаря, производное от слова «мысль», как и пустошь, распаханная им на берегу Белой реки - «Священной воды», скорее свидетельствуют не о начале земледельческого быта, а уже о его победе над пастушеским, кочевым образом жизни. Этот знаменательный процесс преобразовал и пантеон богов славян, где появился Перун - божественный покровитель производящей, рождающей силы земли и земледельческого труда [1, с. 361, 372]. Его помощь была необходима «новому поколению» людей, чья «трудолюбивая и мирная жизнь» была враждебно встречена предыдущим «диким поколением» звероловов и пастухов [11, с. 98]. Вопреки этим комментариям Ф. И. Буслаева, в современных исследованиях Перун называется «русским Зевсом-громовержцем», покровителем грозы, грома, небесного огня, а с VI в. - «покровителем воинов, оружия, войн». Позже (X в.), с укреплением власти князя Владимира, Перун становится главой княжеского пантеона, персонифицированным воплощением князя-воителя [22, с. 415-422].
В скандинавском и финском эпосе большое внимание уделено участию богов в изобретении ремесленных профессий, в создании металлов и обучении людей секретам металлургии.
Финская «Калевала» творцом металлов называет бога-демиурга Укко, который отделил воду от воздуха, а от воды - землю, а затем чудесным образом: приложив руки к левому колену, произвел «трех прекрасных девиц, трех матерей металлов. От желтого молока одной из них произошло золото, от белого другой - серебро, а от черного молока третьей -железо».
Как только железо появилось на свет, у него возникло желание повидаться со старшим братом -огнем. Но огненная природа брата не располагала к дружескому общению, поэтому, опасаясь своей гибели, железо побежало на зыбучие болота, к гремучим
ручьям, пологим скатам гор. Дикие животные, рыскавшие по лесам и болотам, заставили железо выйти из его укрытий. «Так родился Ильмаринен, -передает слова «первобытного сокровища» финнов Ф. И. Буслаев, - родился и вырос, на угольной горе родился, на угольном поле вырос, с медным молотком в руке, с клещами в кулаке. Ночью родился он, а с утра устроил уже кузницу. Он собирает железо и, расковывая его на огне, готовит оружие и всякую утварь» [4, с. 235, 239].
Этот «вещий ковач», по определению Ф. И. Буслаева, не только познакомил финнов с искусством металлургии, но и выковал для Лоухи Сампо - «символ богатства, по преимуществу, земледельческого» [4, с. 229]. Неиссякаемый источник изобилия финского народа - Сампо - был сделан из лебединого пера, чародейской травы - крестовника, молока коровы, ячменного зерна и куска веретена, что «указывает на главные занятия финнов: земледелие, скотоводство и женское рукоделие», - отмечал ученый [4, с. 239]. Похищение Сампо из Похъелы привело к кровопролитной войне суоми и лопарей.
В скандинавской «Эдде» секреты металлургии считались достоянием карликов-цвергов, «подземных кузнецов», а один из них, относившийся «к породе черных Эльфов», - Регин, был «искусный кузнец, хитрый и вещий (сличи: ковать и ков - коварство)», знал, как изготавливать вещи из золота и серебра [4, с. 229].
Принадлежность карликов и к кузнецам, и к златоискусникам одновременно не должна смущать современного читателя, отмечал Ф. И. Буслаев, так как в старину у многих народов, и не только у скандинавов, кузнецом считался и тот, кто ковал железо, и золотых дел мастер. К тому же слово «ковать (smida)» означало «работу вообще» [2, с. 259].
Занятие земледелием «Эдда» тоже считала божественным промыслом, так как его родоначальником в эпосе назывался богатырь Тор, сын аса Одина и матери-Земли, Ерд. Хотя Тор почитался как бог грома, а его происхождение выдавало в нем решительного и храброго воина, принадлежавшего к «могущественному и героическому племени», он оказался вполне «благодетельным» для людей, разъяснял Ф. И. Буслаев нестыковки «мифологического эпоса» германских племен. Примирение между некогда враждовавшими асами и ванами, среди которых «божества земли и моря были высшими в породе», имело своим результатом принятие воинственными асами «красоты и мудрости ванов», в том числе и их оседлого земледельческого быта [4, с. 149].
«Ваны были представителями новой ступени в развитии народного быта», - комментировал Ф. И. Буслаев те руны «Эдды», которые были посвящены осознанию германо-скандинавскими племенами «высокой важности возникшего земледелия» [4, с. 164].
Связь с благородным трудом землепашца изменила даже грозный нрав «громовника» Тора. «Уже самими
обычаями своими Тор отличается от воинственных привычек прочих божеств; все они обыкновенно ездят верхом на конях - только один Тор как земледелец. едет на телеге, запряженной двумя козлами. Даже в услужении у него были два лица из земледельцев», -подчеркивал ученый влияние хозяйственного быта на изменение манер и привычек не только людей, но и богов [4, с. 165].
Супруга Тора с говорящим именем Сива, что означает «мир, согласие», всем своим видом выдавала связь с плодородием и оседлым семейным укладом жизни: у нее были золотые волосы - «золотые колосья нивы» [4, с. 164; 19, с. 181].
Если обработка земли считалась мужским занятием, которое освятил сам Тор, то переработка выращенного урожая, без сомнения, была женским делом, что «безыскусно» отразила, к примеру, сербская пословица: «„Мужи пашут, жены рубы строят", то есть прядут и шьют рубахи», - сообщал ученый [11, с. 98].
С переходом к оседлости в эпическом творчестве появился самый распространенный образ женщины -пряха, а секреты ткацкого мастерства ей были сообщены «мифическими существами», Норнами или Парками [11, с. 98].
Важные для производственной деятельности и незаменимые в жизни людей далекого прошлого предметы тоже имели, по их соображениям, сверхъестественное происхождение.
К числу таких чудо-вещей относился крылатый молот Тора - Мьелльнир (он соответствовал славянскому кремню и «Юпитерову камню у римлян») [11, с. 86]. Молот добыл Локи в стране черных эльфов. Сначала это было оружие, вызывавшее своей поражающей силой страх даже у «диких великанов», но со временем молот стал символом семейного и общественного устройства у древнегерманских племен. «Молотом Тора, - сообщал Ф. И. Буслаев, -освящались главнейшие семейные и общественные права и обязанности, а также все важные события в жизни человека, каковы: свадьба, похороны; им же освящалось и жертвоприношение. Он был символом суда. До позднейших времен, по немецким юридическим обычаям, судья, созывая общину на суд, возвещал о том посредством молота, который он приказывал обносить по селениям. Бросанием молота, а потом и другого оружия (потому что молот есть древнейший вид оружия) определялось завладение землей и водой. Следы символического значения молота в продаже и покупке, может быть, доселе удержались на аукционах» [4, с. 165].
Стремясь понять, какой потаенный смысл скрывается за отождествлением молота как орудия труда с молотом - символом правосудия и справедливости, Ф. И. Буслаев обратился к разбору славянских преданий «далекой древности»: в них отесанный камень, который в случае необходимости превращали из предмета хозяйственного быта в смертоносное оружие, назывался «кремень».
Слово «кремень», сообщал он, своим корнем «кре» связано с санскритским глаголом «кр - бить, поражать, ранить, убивать», а окончанием «мень» - с санскритским «ман», означавшем «предмет, подлежащий действию. по которому бьют, высекая огонь». Эта родословная может указывать на то, что славянский глагол «кресить» - «высекать огонь. точить, обтачивать камень» и существительное «крес», означавшее «огонь, вызванный ударом из камня или трением из дерева», наполнили содержанием слово «кремень». При изготовлении кремня высекался огонь, растолковывал исследователь цепочку ассоциаций, которые могли возникнуть в сознании язычников. Этот огонь был способен сжечь любого, приносившего с собой беду или опасность. Аналогичный эффект давал и «огонь небесный, светило, по связи понятий луча солнечного и стрелы в языках индоевропейских». Если учесть еще один момент: использование существительного «крес» в значении карающей силы солнечного луча как наказания, идущего с неба, то, соединив «понятия об оружии и свете, огне», как это делали люди в древности, и мы догадаемся, как орудия труда превратились в разящее насмерть оружие [11, с. 84, 85].
Позже, когда славянам стало известно искусство металлургов, они перенесли впечатления от производства каменного оружия из кремня на аналогичные ощущения, возникавшие при изготовлении «жалящей меди» - оружия из металлов, поэтому в их лексиконе появились новые слова: «кре-чие - металл, кречий, кречим - кузнец» [11, с. 86].
«Символом и мифическим образом оружия» стал змей с его блестящей кожей и молниеносной реакцией. Сравнение оружия со змеем - «самое обычное» явление в народной словесности, отмечал Ф. И. Буслаев, а в сербских заклятиях даже совпадают «понятия о змее, оружии, молнии и золоте» [11, с. 87].
В эпоху металлов эпические герои уже гордятся не своими дубинами - смертоносными орудиями, сделанными из дуба, а металлическим боевым снаряжением: мечом, ножом, щитом [11, с. 82, 88, 89] или «саблей с очами». Нерушимость клятвы также скрепляется самым надежным и насмерть разящим оружием: «концом копья ... краем щита» [15, с. 35].
Рассказывая о происхождении реликвий в виде предметов хозяйственной деятельности или вещей военного быта, Ф. И. Буслаев будто уподобляется доисторическому человеку, который, стремясь выразить сущность процесса (явления), повествовал о процессе его создания, так как «мифологическая логика» отождествляла сущность и происхождение [18, с. 178]. Привлечение законов языкознания и сравнительно-исторической грамматики давало ему уверенность адекватного проникновения в мыслительную лабораторию индоевропейских народов, хотя сегодня уже ясно, что понять
«первобытную логику» и механизмы мифопоэтического мышления без семиотических
имплицитных процедур не представляется возможным [18, с. 172, 230-262].
Работая в границах возможного, формат которого соответствовал уровню развития науки и ее познавательным возможностям, достигнутым ко второй половине XIX в., Ф. И. Буслаев смог верно подметить, что все творческие акты, осуществлявшиеся создателями культурных благ (творцами, демиургами, «культурными героями»), имели либо характер находок (перемещений), либо смысл специального изготовления. Кроме того, он дал понять, что не только все природные, но и социальные реалии получили свою санкцию в мифе, нашли в нем свои истоки и объяснение.
По современной классификации сюжетов мифов, все сказания о происхождении природных и социальных установлений, в том числе и предметов социокультурной деятельности, относятся к разряду этиологических.
По мнению Е. М. Мелетинского, детально изучившего мифологию народов мира, древнейшие этиологические мифы изображают возникновение мироустройства, а также элементов природы или культуры как «цепь перемещений и превращений одних предметов в другие». Первопредки - демиурги -культурные герои просто находят нужный людям предмет в готовом или полуготовом состоянии, а затем эту «находку» (например, чудесное Сампо, музыкальные инструменты) переносят из одного места в другое. Нередко «находку» похищают у «первоначального хранителя - великана, хтонического демона».
Автор соотносит появление таких мифов с той стадией развития первобытных коллективов, когда они еще не миновали ступени присваивающего хозяйства.
«Мифы менее архаических типов» изображают возникновение элементов мира как «созидание» и «преобразование», что, по его убеждению, соответствовало «серьезным успехам человечества в использовании орудий труда, в обработке различных материалов». В этом случае демиург как чудесный гончар или кузнец создает нужные людям предметы культуры, а иногда и порождает их [19, с. 167, 168].
Хотя тайны семиотики не были известны Ф. И. Буслаеву, ему удалось собрать сведения об отношении архаических и древних народов к миру вещей, то есть прокомментировать восприятие ими предметного мира, включенного в сферу жизненной активности сказочных персонажей, действующих лиц мифов и героев эпоса.
Явление диффузности реального и воображаемого миров, происходившее в сознании человека архаических и древних обществ, на что мы неоднократно указывали, ссылаясь на работы Ф. И. Буслаева [20; 21], породило еще один уникальный феномен - уподобление неодушевленного одушевленному, порой перераставшее в слитность хозяина вещи с предметом, ему принадлежавшим.
«Сабля с очами», то есть с атрибутами зрения ее владельца, является тому подтверждением.
Ученый приводит еще несколько примеров, свидетельствовавших о неотделимости мира людей и мира созданных ими вещей. Например, предметы, сделанные из органических тканей людей, приобретали человеческие способности, в частности, умение произносить членораздельные звуки. В немецкой сказке «Поющие кости» пастух, сделав дудку из какой-то косточки, вскоре узнал, когда заиграл на ней, подробности кровавых распрей между братьями [15, с. 20].
Во французской сказке, сюжет которой напоминает ослепление циклопа Одиссеем, великан дарит своему «ослепителю» кольцо чудодейственной силы: надетое на палец, оно заставляло человека кричать: «Я здесь», открывая тем самым слепому людоеду свое присутствие. Кольцо нельзя было снять с пальца, поэтому герой, спасаясь от преследования, в конце концов вынужден быть откусить злосчастный палец с кольцом [12, с. 328].
В широко распространенном у многих европейских народов сюжете о Рыцаре Лебедя Ф. И. Буслаев обнаруживал, несмотря на «позднейшее историческое подновление ... ясный мифический смысл». Он состоял в том, что «вещая сила» Русалки - «девы озера» заключалась в ее цепи-ожерелье. «Чтобы приобрести саму деву, то есть чтобы низвести ее из высшей области богов в круг простых смертных», ожерелье следовало похитить.
Такие же цепи-ожерелья имели и ее дети, шесть сыновей и дочь, рожденные от брака с Рыцарем. Без своего «сверхъестественного талисмана» они превращались в лебедей «и только силой его» вновь становились людьми [12, с. 316, 317].
«В северной поэзии» золото, или клад, иносказательно называется «ложе, или постель, Фафнира, прах Гнитагейда, ноша, или бремя, Грани», сообщал Ф. И. Буслаев, обращая внимание на то, что представление древних искателей сокровищ о неисчислимом богатстве передается через сопричастность к его хозяину [8, с. 280, 281].
У земледельческих народов он отмечал тесную связь землепашца с «клочком земли». Земля, которую тот возделывал, «для него есть как бы дополнение собственного существа его, - подчеркивал ученый. -Видимым символом этого союза человека с возделываемой им землей [являлось. - М. Н., Т. П.] родное пепелище, усадьба» [6, с. 40].
Для скандинавов их главное средство передвижения - корабль «казался существом, одаренным жизнью, подобно коню: как к тому, так и к другому они обращались со своей речью». Кроме того, кораблю давалось имя, ему предназначались украшения. Одушевленный вид судну (ладье) придавали изображения голов дракона (или быка, коня), прикрепленные к носовой части, а также закрепленный на корме звериный или змеиный хвост [2, с. 261].
При таком сроднении человека с вещью, ему принадлежавшей, нетрудно предположить
существование закона тождества: предмет отдает владельцу свои качества и свойства, и, наоборот, человек наделяет свою собственность наиболее ценившимися в его обществе качествами; в этом случае вещь начинает нести на себе неизгладимый отпечаток хозяина. Так, Брюнхильд, наказанная своим отцом, Одином, засыпает мертвецким сном в боевых доспехах, и они так плотно срастаются с ее телом, что только острый меч прославленного героя Сигурда освобождает ее от этих «бледных оков», возвращая к жизни [8, с. 281]. Прежде ее любимыми занятиями были богатырские забавы и участие в войнах: она развлекала себя, бросая огромные камни и метая копья. Ее мужественному образу и характеру воительницы соответствовали несокрушимые доспехи. Сигурд, одержавший победу над Брюнхильд, взял у нее пояс и кольцо. Вместе с поясом Брюнхильд потеряла и свою силу, отметил Ф. И. Буслаев магию волшебных предметов, способных влиять на судьбу их хозяев [15, с. 24].
Прославленный меч Сигурда выделялся из обычного ряда предметов воинского быта: он имел имя - «вгатг (Гнев)» и родословную: сначала меч принадлежал правителю асов, позже отошел в качестве подарка отцу героя, затем был расколот находившимся в гневе Одином и выкован снова Регином. Лезвие меча светилось, как огонь. Он был такой твердости и «востроты, что Сигурд пополам рассек им наковальню и прорезал струи Рейна» [8, с. 271].
Предметы были свидетелями поведения их хозяев и в случае необходимости могли превращаться в обличителей их безнравственного поведения. К примеру, кольцо на безымянном пальце могло изменить свой цвет: оно темнело в том случае, если хотело сообщить человеку об утрате нравственной чистоты.
Ф. И. Буслаев, объясняя это явление, обращается к немецкому преданию, которое, в соответствии с особенностями мифологического мышления, объединяло кольцо, сердце и безымянный палец человека: жила, якобы идущая от сердца прямо к этому пальцу, изобличала своего хозяина, замешанного в каком-то грехе или преступлении. «Этот палец не может выносить и малейшей нечистоты сердца», поэтому по степени потемнения кольца, пальца и всей ладони на суде определяли степень вины «заподозренного в нечестности» [15, с. 13, 14].
С переходом к оседлому земледельческому быту, который совпал с созданием патриархальной семьи, предметы домашнего обихода могли превращаться в символы гендерной асимметрии. Одним из них являлась прялка. Первоначально, напоминал Ф. И. Буслаев, с ней соединялась мысль «о великом деле космического материнства, дающего жизнь и определяющего нитями судьбу человечества». Постепенно «первообраз» космического материнства был изжит, и прялка с веретеном превратились в символы «неустанной деятельности матери семейства»,
хранительницы семейного очага, заботливой хозяйки [13, с. 320]. Отношение к женщине, установленное мужчинами, их представления о месте женщины в семье и обществе отныне определяли статус прекрасной половины человечества: с утверждением власти мужчин в семье и обществе женщине было уготовано подчиненное положение, и выход за навязанные ей «рамы» поведения начал сурово наказываться.
Приведенные нами примеры, почерпнутые из многочисленных работ Ф. И. Буслаева, дают основание говорить о том, что он талантливо подметил непосредственное вовлечение мира неодушевленных предметов в сферу человеческой жизнедеятельности. Этот «неперсонализованный мир» [17, с. 69] объединял человека и вещи, порождая органичную и взаимозависимую связь между ними.
Вещи могли находиться в каком-то магическом взаимодействии с хозяевами, а называние их по имени и наделение характером, скрытым в этом имени, одушевляло неодушевленное и давало ему самостоятельную жизнь, влиявшую на судьбу обладателя. В свою очередь, внутреннее, скрытое состояние человека или его необъяснимые, на первый взгляд, поступки получали свое зримое, предметное воплощение через «распредмечивание», то есть персонализацию вещей.
Библиографический список
1 . Буслаев, Ф. И. Древнейшие эпические предания славянских племен [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - Русская народная поэзия. -СПб. : В тип. тов-ва «Общественная польза», 1861. -С. 355-376.
2. Буслаев, Ф. И. Древнесеверная жизнь [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 257-268.
3. Буслаев, Ф. И. Задачи эстетической критики [Текст] // Буслаев Ф. И. Мои досуги: собранные из периодических изданий мелкие сочинения: в 2 ч. - Ч. 1. -М. : В Синодальной типографии, 1886. - С. 291-407.
4. Буслаев, Ф. И. Лекции Ф. И. Буслаева Е. И. В. наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу (1859-1860 г.) [Текст] // Старина и Новизна: исторический сборник, издаваемый при обществе ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III. - М. : Синодальная типография, 1904. - Кн. 8. - С. 97-375.
5. Буслаев, Ф. И. Мои воспоминания [Текст] / изд. В. Г. фон Бооля. - М. : Тип. Г. Лисснера и А. Гешеля, 1897. - 387 с.
6. Буслаев, Ф. И. О народной поэзии в древнерусской литературе [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства: в 2 т. - Т. 2. - Древнерусская народная литература и искусство. - СПб. : В тип. тов-ва «Общественная польза», 1861. - С. 1-63.
7. Буслаев, Ф. И. Памятник тысячелетию России [Текст] // Буслаев Ф. И. Мои досуги: собранные из периодических изданий мелкие сочинения: в 2 ч. - Ч. 2. -М. : В Синодальной типографии, 1886. - С. 187-208.
8. Буслаев, Ф. И. Песни древней Эдды о Зигурде и Муромская легенда [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 269-300.
9. Буслаев, Ф. И. Письмо к автору «Истории России» [Текст] // Буслаев Ф. И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве / сост., подг. текста, статья и коммент. А. Л. Топоркова. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006. - С. 439-469.
10. Буслаев, Ф. И. Русский богатырский эпос [Текст] // Буслаев Ф. И. Народная поэзия. Исторические очерки. - СПб. : Тип. Императорской Академии наук, 1887. - С. 1-215.
11. Буслаев, Ф. И. Русский быт и пословицы [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 78-136.
12. Буслаев, Ф. И. Славянские сказки [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 308-354.
13. Буслаев, Ф. И. Сравнительное изучение народного быта и поэзии [Текст] // Русский вестник, издаваемый М. Катковым. - М., 1873. - № 1. Январь. -Т. 103. - С. 293-329.
14. Буслаев, Ф. И. Христианский музей при Берлинском университете [Текст] // Буслаев Ф. И. Мои досуги: собранные из периодических изданий мелкие сочинения: в 2 ч. - Ч. 1. - С. 38-54.
15. Буслаев, Ф. И. Эпическая поэзия [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 1-77.
16. Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры [Текст] / А. Я. Гуревич. - 2-е изд., испр. и доп. -М. : Искусство, 1984. - 350 с.
17. Гуревич, А. Я. «Эдда» и сага [Текст] / отв. ред. Е. М. Мелетинский. - М. : Наука, 1979. - 192 с.
18. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа [Текст] / Е. М. Мелетинский. - М. : Гл. ред. восточной лит-ры, 1976. - 407 с.
19. Мелетинский, Е. М. «Эдда» и ранние формы эпоса [Текст] / отв. ред. Г. В. Шатков. - М. : Наука, 1968. - 365 с.
20. Новиков, М. В., Перфилова, Т. Б. Генезис мифа в аспекте языкового мировидения: научное мнение Ф. И. Буслаева [Текст] // Верхневолжский филологический вестник. - 2018. - № 2. - С. 199-205.
21. Новиков, М. В., Перфилова, Т. Б. Методологические подходы Ф. И. Буслаева к изучению мифологического сознания [Текст] // Ярославский педагогический вестник. - 2018. - № 6. -С. 291-302.
22. Рыбаков, Б. А. Язычество Древней Руси [Текст] / Б. А. Рыбаков. - 2-е изд., испр. - М. : София, Гелиос, 2001. - 744 с.
Reference list
1. Buslaev, F. I. Drevnejshie jepicheskie predanija slavjanskih plemjon = The most ancient epic legends of Slavic tribes [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. -Russkaja narodnaja pojezija. - SPb. : V tip. tov-va «Obshhestvennaja pol'za», 1861. - S. 355-376.
2. Buslaev, F. I. Drevnesevernaja zhizn' = Old northern life [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. - S. 257-268.
3. Buslaev, F. I. Zadachi jesteticheskoj kritiki = Problems of esthetic criticism [Tekst] // Buslaev F. I. Moi dosugi: sobrannye iz periodicheskih izdanij melkie sochinenija: v 2 ch. - Ch. 1. - M. : V Sinodal'noj tipografii, 1886. - S. 291-407.
4. Buslaev, F. I. Lekcii F. I. Buslaeva E. I. V nasledniku Cesarevichu Nikolaju Aleksandrovichu (1859-1860 g.) = F. I. Buslaev's lectures to H. I.H to the successor Crown Prince Nikolay Aleksandrovich (1859-1860) [Tekst] // Starina i Novizna: istoricheskij sbornik, izdavaemyj pri obshhestve revnitelej russkogo istoricheskogo prosveshhenija v pamjat' imperatora Aleksandra III. - M. : Sinodal'naja tipografija, 1904. -Kn. 8. - S. 97-375.
5. Buslaev, F. I. Moi vospominanija = My memoirs [Tekst] / izd. V. G. fon Boolja. - M. : Tip. G. Lissnera i A. Geshelja, 1897. - 387 s.
6. Buslaev, F. I. O narodnoj pojezii v drevnerusskoj literature = About national poetry in Old Russian literature [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva: v 2 t. - T. 2. -Drevnerusskaja narodnaja literatura i iskusstvo. - SPb. : V tip. tov-va «Obshhestvennaja pol'za», 1861. - S. 1-63.
7. Buslaev, F. I. Pamjatnik tysjacheletiju Rossii = Monument to the millennium of Russia [Tekst] // Buslaev F. I. Moi dosugi: sobrannye iz periodicheskih izdanij melkie sochinenija: v 2 ch. - Ch. 2. - M. : V Sinodal'noj tipografii, 1886. - S. 187-208.
8. Buslaev, F. I. Pesni drevnej Jeddy o Zigurde i Muromskaja legenda = Songs of ancient Edda about Zigurda and Murom legend [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. - S. 269-300.
9. Buslaev, F. I. Pis'mo k avtoru «Istorii Rossii» = The letter to the author of "History of Russia" [Tekst] // Buslaev F. I. Dogadki i mechtanija o pervobytnom chelovechestve / sost., podg. teksta, stat'ja i komment. A. L. Toporkova. - M. : Rossijskaja politicheskaja jenciklopedija (ROSSPJeN), 2006. - S. 439-469.
10. Buslaev, F. I. Russkij bogatyrskij jepos = Russian folk epic [Tekst] // Buslaev F. I. Narodnaja pojezija. Istoricheskie ocherki. - SPb. : Tip. Imperatorskoj Akademii nauk, 1887. - S. 1-215.
11. Buslaev, F. I. Russkij byt i poslovicy = Russian life and proverbs [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. - S. 78-136.
12. Buslaev, F. I. Slavjanskie skazki = Slavic fairy tales [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. - S. 308-354.
13. Buslaev, F. I. Sravnitel'noe izuchenie narodnogo byta i pojezii = Comparative study of national life and poetry [Tekst] // Russkij vestnik, izdavaemyj M. Katkovym. - M., 1873. - № 1. Janvar'. - T. 103. -S. 293-329.
14. Buslaev, F. I. Hristianskij muzej pri Berlinskom universitete = The Christian museum in Berlin University [Tekst] // Buslaev F. I. Moi dosugi: sobrannye iz periodicheskih izdanij melkie sochinenija: v 2 ch. -Ch. 1. - S. 38-54.
15. Buslaev, F. I. Jepicheskaja pojezija = Epic poetry [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva. - T. 1. - S. 1-77.
16. Gurevich, A. Ja. Kategorii srednevekovoj kul'tury = Categories of medieval culture [Tekst] / A. Ja. Gurevich. - 2-e izd., ispr. i dop. - M. : Iskusstvo, 1984. -350 s.
17. Gurevich, A. Ja. «Jedda» i saga = «Edda» and saga [Tekst] / otv. red. E. M. Meletinskij. - M. : Nauka, 1979. - 192 s.
18. Meletinskij, E. M. Pojetika mifa = Myth poetics [Tekst] / E. M. Meletinskij. - M. : Gl. red. vostochnoj lit-ry, 1976. - 407 s.
19. Meletinskij, E. M. «Jedda» i rannie formy jeposa = «Edda» and early forms of the epos [Tekst] / otv. red. G. V. Shatkov. - M. : Nauka, 1968. - 365 s.
20. Novikov, M. V., Perfilova, T. B. Genezis mifa v aspekte jazykovogo mirovidenija: nauchnoe mnenie F. I. Buslaeva = Genesis of the myth in aspect of the linguistic world view: scientific opinion of F. I. Buslaev [Tekst] // Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik. -2018. - № 2. - S. 199-205.
21. Novikov, M. V, Perfilova, T. B. Metodologicheskie podhody F. I. Buslaeva k izucheniju mifologicheskogo soznanija = F. I. Buslaev's methodological approaches to study mythological consciousness [Tekst] // Jaroslavskij pedagogicheskij vestnik. - 2018. - № 6. - S. 291-302.
22. Rybakov, B. A. Jazychestvo Drevnej Rusi = Paganism of Ancient Russia [Tekst] / B. A. Rybakov. - 2e izd., ispr. - M. : Sofija, Gelios, 2001. - 744 s.
Дата поступления статьи в редакцию: 11.04.2019 Дата принятия статьи к печати: 18.04.2019
