CC BY
61
№11, СОЕЫТИМЮДИ
ОТ РЕДАКЦИИ. Настоящей статьей журнал продолжает публикацию материалов, создающих портретную галерею министров юстиции дореволюционной России (одного из них, графа К.А.Палена, мы уже представляли читателям * ). Выбор для портретной галереи лиц, отвечающих за надлежащее функционирование российской судебной системы, объясняется в первую очередь тем, что реформирование этой системы с целью превратить страну в действительно правовое государство остается одной из самых сложных и актуальных проблем современной России. Поэтому так важен сегодня исторический опыт в этой сфере.
В.М.Шевырин МИНИСТР юстиции
ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ НАБОКОВ (1827-1904)
Шевырин Виктор Михайлович — кандидат исторических наук,
ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН
Д.Н. Набоков, стоявший во главе Министерства юстиции в 1878-1885 гг., пожалуй, менее известен нашим современникам, чем его сын, видный деятель кадетской партии В.Д. Набоков, или, тем более, его внук В.В. Набоков (Сирин), стяжавший всемирную славу как писатель. Но и Д.Н. Набоков, либеральный сановник, сыграл важную и пока недостаточно оцененную роль в российской истории. Ему удалось в начале царствования Александра III, в пору первого натиска “контрреформ”, сохранить почти в целости судебную систему, возникшую в 1860-х годах. К сожалению, даже в новейшей литературе Набоков противопоставляется порой Д.Н. Замятину и С.Н. Урусову, министрам юстиции, двигавшим дело судебной реформы, и причисляется к тем деятелям, все усилия которых были противоположны: урезать, а то и вовсе ликвидировать нововведения Александра II.
Гораздо ближе к истине известный историк П.А.Зайончковский: “Набоков, — пишет он, — всячески пытался сохранить в неизменном виде существующий судебный строй, даже когда в 1885 г. по настоянию реакции была сделана
* См. В.М.Шевырин «Лучший из министров юстиции» — граф К.И.Пален.//Россия и современный мир, 1999. №2. - С. 212-223. ИНИОН РАН.
попытка ликвидировать несменяемость судей путем создания Высшего дисциплинарного присутствия” (4, с. 85-86). Однако историк слишком доверчиво отнесся к рассказу Набокова, который привел в своем дневнике военный министр Д.А.Милютин: “Государь неоднократно высказывал твердое желание поддержать и укрепить существующие основы нашего судебного устройства. Набоков имел по этому предмету самые откровенные объяснения с государем и всегда находил в нем благие и вовсе не ретроградные намерения. Он вовсе не разделял с Катковым ненависть ко всему судебному ведомству”. П.А.Зайончковский комментирует этот пассаж: “Так представлялось Набокову, обладавшему, по-видимому, способностью воспринимать желаемое за действительное. Представления об укреплении и поддержании “основ существующего судебного устройства” были у Александра III и его министра юстиции разными”(4, с. 86).
Но в том-то и дело, что отнюдь не Набоков наивно заблуждался относительно “представлений” Александра III, — заблуждался в отношении Набокова, принимая желаемое за действительное, скорее самодержец, который в конце концов потерял терпение, слишком долго ожидая изменений судебной системы. Поэтому так резко выражено недовольство царя в его письме к министру, отстаивавшему новый суд: “Вам известны недостатки наших судов и мое желание к их исправлению. К сожалению, вижу, что эти желания не довольно скоро исполняются, а поэтому я должен просить Вас оставить Министерство юстиции”(4, с. 87).
Не вполне понял Набокова и столь проницательный человек, каким был К.П.Победоносцев. Даже в 1884 г. он писал: “Я считаю настоятельной потребностью исправление наших судебных порядков, в чем не противоречит мне и Набоков, только по свойственной ему нерешительности все только готовит еще свои проекты и не вносит их, а обещает все внести немедленно”( 10, с. 485). То, что дело было вовсе не в “нерешительности” Набокова, ясно для П.А. Зайончковского: “Набоков принужден был лавировать”, отстаивая в чрезвычайно тяжелых условиях судебные уставы 1864 г. (4, с. 87). Тонкой политической “интриге” Набокова отдавал должное А.Ф. Кони: “Будущий историк русского судебного дела увидит яснее, чем современники, как трудна была задача, выпавшая на долю третьего “министра по судебным уставам”, сколько тяжелых нравственных испытаний должен он был пережить — и воздаст ему справедливое...” (5, с. 169).
Задача, действительно, была чрезвычайно сложная, но Набоков сумел ее решить, уберечь новый суд, его “душу” — несменяемость судей, гласность судопроизводства, суд присяжных. Как это удалось Набокову, — невозможно понять без экскурса в его биографию.
Он родился в дворянской семье 18 июня 1827 г. Закончив привилегированное Училище Правоведения, в 1845 г. молодой юрист начал службу во втором отделении Сената, а затем занимал должности Симбирского казенных дел стряпчего, товарища председателя Симбирской палаты гражданского суда.
факты, событнмпди
Судейский талант его проявился рано, и он был замечен в столице. Так Набоков снова оказался на берегах Невы “под рукой” тогдашнего министра юстиции В.Н. Панина. Здесь он хорошо, “изнутри” узнал работу центрального аппарата министерства: был чиновником особых поручений при директоре департамента, редактором гражданского отделения, начальником законодательного отделения. Исполнял он и обязанности товарища председателя Санкт-Петербургской палаты гражданского суда. Карьеру его можно считать вполне успешной. Но в 1853 г. он делает неожиданный шаг: переходит в Морское министерство. Ларчик, однако, открывался просто: молодому человеку либеральных взглядов весьма импонировал великий князь генерал-адмирал Константин Николаевич, который наряду с великой княгиней Еленой Павловной был лидером “либеральной партии” в столице. Великий князь пользовался большим влиянием при дворе и стоял во главе либеральной бюрократии. Набоков стал человеком, близким к князю и неизменно опиравшимся на его поддержку.
В новом для него министерстве он получил должность вице-директора комиссариатского департамента. Его работа на этом посту пришлась на годы Крымской войны, имевшей для России поистине судьбоносное значение, — она, по сути, привела к отмене крепостного права. В Крымскую кампанию Набоков занимался снабжением морских крепостей и флота провиантом и различного рода припасами. Работа была необычайно ответственной, требовавшей и знаний, и ума, и организаторского таланта. Все это он выказал в полной мере. Но, видимо, его “первая любовь” к юриспруденции была неодолима. И когда, уже после войны, он получил двухгодичную командировку за рубеж, то использовал ее прежде всего для изучения судоустройства и судопроизводства в европейских странах.
Вернувшись на родину в 1860 г., он, тем не менее, вновь оказался “под крылышком” великого князя Константина Николаевича. В Морском министерстве он сделал еще один шаг наверх, став директором комиссариатского департамента. Как нитка за иголкой он следовал за Константином Николаевичем и тогда, когда великий князь стал в 1862 г. наместником Царства Польского. Набокова откомандировали состоять при князе с пожалованием в гофмейстеры. В.П. Мещерский не без оснований утверждал, что “вел. кн. его двигал и довел до сравнительно высокого поста по тогдашнему управлению Царства Польского” (7). На этом его карьера не остановилась. В 1864 г. “ему было поведено” присутствовать в Сенате. Встречавшийся тогда с Набоковым литератор и цензор А.В. Никитенко, после визита на дачу Набокова, занес в свой дневник: “Весьма комильфотный сенатор, комильфотная семья, комильфотный дом” (9, т. III, с. 42). Все здесь дышало благополучием и довольством, все говорило о том, что хозяин дома “обласкан”, в “большом фаворе” у великих мира всего. Набоков, действительно, совершал стремительное восхождение по служебной лестнице, вошел в элиту российской бюрократии.
В 1866 г. он был назначен статс-секретарем императора, а в 1867 г. занял пост главного управляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярии по делам Царства Польского, а также министра-секретаря по этим же делам. Набоков принял деятельное участие в преобразовании гражданского управления, введении новых судебных уставов в Польше. В 1876 г. он назначается членом Государственного совета, председателем которого был тогда великий князь Константин Николаевич. Князь хорошо знал того, кому протежировал не один десяток лет: Набоков привлекал его и знаниями, и умом, и либеральными взглядами, и мягким характером. Мало кто догадывался, что этот характер вовсе не мешал Набокову быть твердым и решительным, когда этого требовали государственные интересы.
В 1878 г. грянуло “дело Засулич”. Вскоре граф К.И.Пален покинул министерский кабинет. В нем оказался Набоков. Выбор императора пал на него прежде всего из-за совокупности его высоких деловых и личных качеств. Александр II и раньше весьма лестно отзывался о креатуре Константина Николаевича: “Набоков ведет дело как нельзя лучше”. Именно такое умение “вести дело” позволило Набокову удерживаться в кресле министра более семи лет, несмотря на драматические перипетии российской истории, “штормившей” уже тогда и в эпицентре которой он находился, можно сказать, “по должности”, — он пережил и взрыв в Зимнем дворце (февраль 1880 г.), устроенный Степаном Халтуриным, и террористические акты против Александра II, и самое цареубийство 1 марта 1881 г. При новом самодержце сменились почти все министры предшествовавшего царствования, а Набоков, — устоял, хотя у него уже не было мощного “контрфорса” — поддержки со стороны председателя Государственного совета великого князя Константина Николаевича. Его самого сменил на этом посту великий князь Михаил Николаевич.
Набоков верой и правдой служил судебным уставам, проводил, двигал судебную реформу с ее элементами правового порядка. Никто из его современников и помыслить не мог о том, что Набоков станет таким “долгожителем” в правительстве, да еще держа “руль” против “волн и ветра”. Даже хорошо разбиравшийся в людях, проницательный Милютин в день назначения Набокова министром юстиции отметил в дневнике: “Пост этот нелегкий при настоящих обстоятельствах и мне кажется, что Набоков едва ли будет в состоянии справиться с выпавшей на его долю задачей: отстоять либеральные начала нового нашего судоустройства и в то же время удовлетворить требования полицейского произвола”(3, т. III, с. 64). Милютину казалось, что “ни физическое состояние здоровья Набокова, ни силы умственные его не соответствуют такой задаче”. Подобный скепсис был свойствен не только либеральному Милютину. Мещерский считал, например, что Набоков “ровно ничем не выдавался, кроме доброты и любезности”(9). Начальник Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистов называл Набокова в своих воспоминаниях “тупицею” (12, с. 325). Когда Набоков стал министром, Мещерский и люди его круга задавали себе вопрос: “Что общего между министерством и
факты, события, люди
Набоковым?”. В великосветских гостиных считалось, что Набоков не задержится в министерских апартаментах. Многим это казалось столь очевидным, что когда новый австрийский посол попросил, чтобы ему дали список министров (с целью сделать им визит), то ему дали имена всех, кроме двух, — Набокова и Посьета, сказав, что эти два министра накануне отставки. Спустя несколько лет, при отъезде из России, снова попросив список, посол увидел, что все министры переменились, а те два, у которых он не был, сидят на своих местах. Посол счел, что с ним сыграли злую шутку (1, с. 97).
На деле же, напротив, — с ним играли честно, а то, что Набоков “засиделся” в министрах, было и для них неприятной неожиданностью: “Шутка сказать — он пробыл министром юстиции в самые беспокойные и трудные последние годы царствования” Александра II и при Александре III “оставался на своем посту целых четыре года!”. Ретроградов вроде Мещерского раздражало именно то, что Набоков старался сохранить судебные новации, а по их терминологии, “содействовал своим либерализмом... извращению нравственного уровня в личном составе своего ведомства. В то же время он с каким-то фанатизмом, который казался добродушным, отстаивал безответственность каждого чина своего ведомства, находя оправдание даже для таких молодцов, которые из зала суда дозволяли себе делать арену революционной пропаганды” (7). Не случайно, видно, неоднократное употребление Мещерским слова “фанатический”, как полнее всего отражавшее отношение Набокова к министерству: “фанатического преклонения перед свои ведомством” в результате чего, как с раздражительной иронией писал Мещерский, “ярко видны для каждого красота и совершенства этого учреждения” (7).
Такие инвективы с неизбежностью порождают вопрос о том, почему Набокову удалось так долго и самому пребывать в министрах, и оберегать свое учреждение от вожделевших если не его разгрома, то “демонтажа”? Главное, особенно на первых порах, — “заручка” у благоволивших к нему Константина Николаевича и Александра II, а это в царской России значило почти все. Кроме того, Набокова лучше узнавали, он “пустил корни” в среде либеральной бюрократии. Милютин уже в марте 1879 г. заметил в дневнике: “Набоков хороший человек, знающий свое дело, но чиновник до мозга костей” (3, т. III, с. 123). Правда, в отношении “чиновничества” Набокова Милютин “перегибает палку”, оно было во многом как бы напускное, — положение министра обязывало. Но даже его сумрачность и суровость, которые были скорее маской, мало шли к его добрым глазам. И по сути он не был заскорузлым бюрократом. А.Ф. Кони, например, вспоминал с благодарностью, что Набоков провел его “из опальных и гонимых судей (в связи с его ролью в деле Засулич. — В.Ш.) в рулевые на кассационном корабле” (6, т. 2, с. 279). Представление о сугубом чиновничестве Набокова трудно согласуется и с его реакцией на следующие слова А.Ф. Кони: "Вот государь недоволен мною за мои письма (речь шла о письмах Кони к его знакомым. — В.Ш.), а я так недоволен на него за то, что он
читает чужие письма”. Набоков не мог удержать улыбки, напускная серьезность сошла с его лица, и, сказав, мне: “все-таки надо быть осторожнее”, он перешел к разговору о делах суда” (6, т. 2, с. 244).
Профессионализм же Набокова был, действительно, высокой пробы. В этом все более убеждались и его противники, которые часто пасовали перед его аргументацией. Набоков органично “вписался” в среду либеральных министров и сановников Сената и Госсовета. А.А. Абаза, Д.А. Милютин, М.Т. Лорис-Меликов, Набоков и другие нередко выступали “общим фронтом”. Набоков черпал силу для противопоставления своим оппонентам и в подчиненном ему ведомстве, — там сложились многочисленные кадры юристов новейшей генерации, сторонники обновленного суда. Попытка ретроградов выхолостить новое в суде не удалась потому, что эта мера, как справедливо отмечает П. А. Зайончковский, затрагивая широкие круги общества, “имела своих противников и в правительстве. К ним принадлежала довольно обширная плеяда чиновников судебного ведомства во главе с министром юстиции Д.Н. Набоковым” (4, с. 239-240).
Их устремление сохранить новый суд неимоверно усложнялось всплеском революционной активности народников. Министерству юстиции приходилось бороться и с “революцией”, и отбиваться от “реакции”. Правда, эта борьба с революционным террором быстро “уплыла” из его “рук”, став почти исключительно компетенцией полиции, жандармерии, военных судов и т.д. (акты 8, 9 августа, 30 сентября 1878 г. и др.). Но в деле Соловьева, покушавшегося на Александра II (в 1879 г. был создан Верховный уголовный суд) участвовал и Набоков, произнесший обвинительную речь против социалистов. Пафос ее состоял в обличении самого стремления экстремистов разрушить все общество.
Он сразу же приехал и в Зимний дворец после взрыва там 5 февраля 1880 г. Особое негодование вызвало у Набокова покушение на царя 1 марта 1881 г. Эти события, безусловно, экстраординарного резонанса были все же “эксцессами”, не угрожавшими пока сколько-нибудь серьезно “историческим устоям”. Жизнь продолжалась. Страна, хотя трудно и медленно, но модернизировалась. Властно вступали в свои права новые отношения. На стыке нового и старого возникало много различных проблем, требующих юридического решения. Распространение и совершенствование Судебных уставов было велением времени. И Набоков стремился реализовать это в жизни. При нем Судебные уставы продолжали укореняться в стране, успешно вводились в действие, охватывая все большую территорию государства, несмотря на то, что министерство юстиции испытывало финансовые затруднения, сказывавшиеся уже при Палене. Тем не менее, в 1879 г. министерство ввело мировые судебные установления в Уфимской, Оренбургской и Астраханской губерниях, организовало судебную часть в Бессарабии, в Батумской и Карской областях. В 1880 г. было приступлено к реализации судебной реформы в полном объеме в юго-западном крае. В том году стал действовать округ Киевской судебной
палаты; в 1883 г. заработала Виленская судебная палата. Труднее шло дело в Прибалтийских губерниях. Постепенно, и это делалось Набоковым сознательно, вводились судебные новации в Сибири, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Он считал, что эти огромные малоосвоенные, малонаселенные территории, с неразвитой дорожной сетью, незначительным контингентом судейских чиновников, неподготовленностью населения к восприятиям реформы в ее целом виде, диктуют именно поэтапное проведение судебных установлений. Для начала были назначены судебные следователи, введен прокурорский надзор и гласность судопроизводства, защита по уголовным делам.
В 1883 г. судебная реформа началась в шести северо-западных губерниях. В том же, 1883 г., “судебная часть” на Кавказе и Закавказье была выведена из управления наместника и передана министерству юстиции. Министру приходилось предпринимать и меры к усилению штатов судейских чиновников и финансовой экономии. Он пошел по пути упрощения и сокращения самого делопроизводства. С этой целью была установлена менее строгая ответственность для некоторых видов кражи со взломом ("несерьезных” по сути, и нередко суд за подобную кражу освобождал обвиняемых от ответственности). Такие дела, а их было множество, передавались теперь из окружных судов мировым судьям. Сразу выиграли все: окружные суды, население, финансы. Были предприняты и другие меры, укрепившие судопроизводство. Сбереженные средства Набоков “признал справедливым обратить всецело на улучшение материального положения судебных чинов” (8, с. 158-159).
Более того, “сознавая всю важность надлежащего материального обеспечения судебных чинов для правильного отправления правосудия и привлечения в судебное ведомство вполне достойных деятелей, статс-секретарь Набоков образовал особую комиссию, на которую было возложено изыскать средства к улучшению быта судебных чинов без отягощения государственного казначейства”. Министерству удалось сэкономить 94 тыс. руб., которые распределили между 184 старейшими по службе членами окружных судов в виде добавочных окладов. Это был первый шаг в повышении материального положения судей, чья служба оплачивалась весьма скудно. Набоков “твердо решился” обеспечить своих сотрудников пенсией, что сначала в среде высших сановников было воспринято как “глупость”. Но он сумел провести через Госсовет проект эмеритальной кассы. Царь утвердил это решение 3 июня 1885 г. (8, с. 172-173).
Набоков был вездесущ и, казалось, успевал все. Много внимания он уделял совершенствованию самих законов, судебных уставов. Он заметил, что право отвода присяжных (каждой из сторон на суде по 6) нередко используется “в ущерб правосудию”. Министр добился сокращения этой цифры до трех (закон 12 июня 1884 г.) (8, с. 162-163). Кроме того, он упорядочил составление списков присяжных заседателей, сделав этот институт более работоспособным, эффективным.
“Бродящим ферментом” был Набоков и в деле подготовки пересмотра уложения о наказаниях. Он и граф Урусов “испросили” во всеподданнейшем докладе царское повеление об образовании комитета “для начертания проекта нового уголовного уложения”. В этом докладе подчеркивалось, что “действующее уложение не только не соответствует требованиям новых судебных уставов, но и является препятствием, со стороны своей технической обработки, правильному отправлению правосудия, в особенности на суде с присяжными”. Но дело было не столько в технике, сколько в характере наказания: “Старое уложение облагает весьма тяжкими карами такие проступки, кои являются ныне в общем сознании вовсе не преступными или крайне маловажными, а потому или совершенно не преследуются по иностранным законодательствам, или же влекут за собою для виновных в них сравнительно легкие наказания” (8, с. 14-165). В министерстве юстиции был разработан ряд законопроектов, имевших целью внести те дополнения, поправки и улучшения в действовавшие постановления о наказаниях, безотлагательное осуществление которых вызывалось требованиями жизни. В частности, министерство предлагало изменить наказания для несовершеннолетних (было утверждено в октябре 1881 г.), ужесточить наказания за присвоение и растраты лицами, служившими в кредитных учреждениях. Эти хищения и растраты “представлялись истинным бедствием для страны”, хотя наказывались лишь 2,5 годами исправительных арестантских отделений или ссылкой в Сибирь (для привилегированных сословий). Законом 16 июня 1884 г. наказания за эти преступления были значительно усилены. При Набокове был принят и закон 26 мая 1881 г., изменивший порядок исполнения приговоров о смертной казни, — теперь она перестала быть публичной.
Сотрудники министерства при Набокове активно работали и в области совершенствования гражданского права. В его ведомстве был составлен проект правил о порядке укрепления прав на недвижимые имущества. Проект, обсужденный в Госсовете, стал законом 19 мая 1881 г. Набоков играл первую скрипку в деле пересмотра гражданских законов и составления проекта нового гражданского уложения. 12 мая последовало “высочайшее повеление” об учреждении особого комитета из 12 лиц (в основном из членов Госсовета). Председательствование в комитете было возложено на министра юстиции. Для него было очевидно, что старое законодательство крайне обветшало, не соответствовало эпохе и “новейшим научным требованиям”. Набоков и его сотрудники принимали широкое участие во всех работах законодательного свойства, возникавших в других ведомствах. С упразднением Второго отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии эта деятельность министерства юстиции значительно расширилась и усложнилась, гак как законопроекты других ведомств стали поступать на заключение министерства юстиции для суждения о них с юридической стороны и для согласования с существовавшими законами. За семь лет Набоков дал 678 заключений по возбужденным в других ведомствах вопросам законодательного характера (8, с. 173).
Вся эта деятельность Набокова вызывала сильное раздражение и недовольство у противников реформ. К.П. Победоносцев писал Набокову, что царь “очень недоволен судебным ведомством и удивляется, что выражал и раньше, нерешительностью твоих действий” (10, с. 428). Весь огонь критики сосредоточился на министре юстиции потому, что он был главным защитником и проводником идей нового суда с его независимостью судей, гласностью, институтом присяжных заседателей. Мещерский писал, что “суд присяжных — это безобразие и мерзость, что гласность суда есть яд, что несменяемость судей есть абсурд” (4, с. 86). Он решительно настаивал на пересмотре Судебных уставов. Победоносцев также обрушивался с резкой критикой на принцип несменяемости судей, публичности судебных заседаний, состояние адвокатуры и суд присяжных. И Катков бичевал “нелепый догмат” принципиальной независимости судебных чинов от государственной власти в России” (4, с. 236).
Давление на Набокова с их стороны все усиливалось, и он, видимо, хорошо понимал опасность, грозившую судебной системе. Скорее всего, именно сознанием такой опасности и объясняется его превентивный, упреждающий ход, — представлением им в 1883 г. проекта, направленного, по-видимости, против несменяемости судей. Смысл этого хода — в уступке формы ради сохранения сущности, содержания, т.е. независимости судей. Этот документ имел длинное название: “О порядке издания общего наказа и об изменении некоторых статей учреждения судебного устройства, касающихся надзора и дисциплинарной ответственности чинов судебного ведомства11. У него оказалась драматическая судьба, — только в Госсовете он рассматривался четыре раза! В первый раз — 12 мая 1884 г. “В этот день, — писал в своем дневнике А.А. Половцов, — докладывается проект Набокова о дисциплинарном уставе или, правильнее, ответ его на приказание Каткова уничтожить несменяемость судей” (2, т.1, с. 217). В отличие от существовавшей практики, когда судьи за дисциплинарные проступки подлежали только предостережениям, Набоков в своем проекте предлагал усилить меры наказания за такие проступки увольнением или перемещением судей на другую должность. Рассмотрение должностных нарушений должно было происходить в специально учреждаемом Высшем дисциплинарном суде. Это было главное: “участь” судей решалась не административным порядком, а высшей судебной коллегией, состоящей из 13 сенаторов. Катков, узнав о проекте, пришел в ярость. Он развил бурную деятельность, “подключая” к “делу” обсуждения проекта графа П.А. Шувалова и даже царя, и с этой целью встречался с ними.
Немало крови Набокову попортил ближайший единомышленник Каткова М.Н. Островский (министр государственных имуществ, брат известного драматурга). Набоков говорил Милютину: “Островский оказывается человеком более вредным, чем можно было предполагать: это честолюбивый интриган, который лезет в дружбу с Катковым, стараясь угождать ему и вмешиваться во все чужие дела,
не касающиеся его министерства”(4, с. 84). Это был, действительно, малоприятный человек, о котором Половцов писал, что он “представляет тип самого антипатичного и опасного бюрократа, полного зависти, подобострастия, низкопоклонства. Он постепенно предал Абазу с Лорисом, Игнатьева, при первой возможности навредит Толстому, Бунге (министрам. — В.Ш.) и самому Победоносцеву, лишь бы то было выгодно ему, Островскому” (2, т.1, с. 79-80). И вот этот Островский накануне заседания Госсовета, где в сущности должен был решиться вопрос о том, быть или не быть принципу несменяемости судей, внес предложение “в пользу” не быть. Он считал, что в Высшем дисциплинарном суде должны рассматриваться “проступки, противные нравственности, хотя бы и не подходящие под кару, установленную уголовными законами”. В литературе справедливо отмечалось, что в разряд таких проступков против нравственности можно было бы включить все, что будет угодно начальству.
Но Островский не ограничился только этим предложением. Второе его “дополнение” к проекту Набокова было еще более коварным: он полагал необходимым включить в состав Дисциплинарного присутствия не сенаторов, “а совершенно посторонних судебному ведомству лиц” (2, т. 1, с. 321). Но как раз этим-то и торпедировался самый принцип несменяемости судей. На нем, по сути, ставился бы большой жирный крест. За всем этим выглядывала торжествующая физиономия Каткова. Но здесь по-джентльменски повел себя Половцов, готовивший дела к заседанию Госсовета. “Немедленно, — пишет он в дневнике, — приглашаю Набокова и Островского объяснить вопрос Председателю” (Госсовета, великому князю Михаилу Николаевичу — В.Ш.). Объяснение это в кабинете Председателя представляет очень бурную сцену. Мысль Островского встречена категорическим отказом Набокова допустить что-либо подобное как оскорбительное для Сената и для всей судейской корпорации. “Все это идет из редакции “Московских ведомостей”, бросающих грязью и в судебное ведомство, и в Государственный совет!” — воскликнул Набоков”. Островский, адресуясь к Набокову и Председателю Госсовета, пошел ва-банк: “Вы оскорбляете Государя Императора, намереваясь ограничить его право выбора лиц в это присутствие” (2, т. 1, с. 322). Резкая полемика продолжалась и на заседании Госсовета, который “не прислушивался" к Островскому и его сторонникам. Решение общего собрания Госсовета было утверждено 20 мая 1885 г. Положение о несменяемости судей устояло: за девять лет (1806-1894) было отстранено от должности всего два человека.
Но эта борьба Набокова только усиливала шаткость его положения. Он давно уже был для катковых и мещерских “бельмом на глазу”. Собственно, впервые отставка реально нависла над ним еще в 1881 г. Уже тогда по великосветским салонам поползли слухи “о замене Набокова Победоносцевым”. Как писал Милютин, в высших сферах “начало обнаруживаться весьма неуте-
шительное направление”(3, т. IV, с. 43). Это проявилось уже на расширенном заседании Совета министров (8 марта 1881 г.), где фактически был дан “отбой” программе либеральных реформ, выработанной секретной комиссией (С.Н.У-русов, А.П.Валуев, А.А.Абаза, Д.Н.Набоков и др.) под председательством М.Т. Лорис-Меликова. Предполагалось, что в работе над “обширной программой новых законодательных вопросов” должны будут принять участие и представители земств. Загад не был богат. На заседании граф С.Г.Строганов, Л.С.Ма-ков, К.Н.Посьет и более всего Победоносцев напали на самую идею продолжения реформ. Длинная, иезуитская речь Победоносцева не была только опровержением предполагаемых реформ. Это было “прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование. Он осмелился назвать великие реформы Александра II преступною ошибкой” (3, т. IV, с. 35). Против этих “ниспровергателей” дружно ополчились А.А. Абаза, Д.А.Милютин, С.Н. Урусов, А.Сабуров, Д.М. Сольский, Д.Н.Набоков, доказывая “совершенную необходимость” реформ. Но маятник уже пошел вправо, — на Александра III “повлияли тлетворные советы Победоносцева и других подобных ему, реакционеров” (3, т. IV, с. 34) Одним из первых был “удален” многолетний “патрон” Набокова великий князь Константин Николаевич. Он считался многими “главным виновником всех ненавистных им либеральных мер и узаконений прошлого царствования”. Действительно, “во всех важнейших делах, проходивших “в течение 10-15 лет через Государственный совет, он, по званию председателя, был твердым и умелым руководителем. С настойчивостью и часто с увлечением проводил он, наперекор ретроградной оппозиции, всякую благую меру в смысле легальности прогресса” (3, т. IV, с. 44).
“Механизм” отставок (иногда якобы добровольных) заработал. Правда, либеральной бюрократии одно время казалось, что она все-таки отобьется. 21 апреля 1881 г. в Гатчине (резиденции императора) состоялось совещание высших сановников о том, “какие меры следует принять теперь же и какую программу для дальнейших действий”. Присутствовавшие, все те же — Лорис-Меликов, Абаза, Набоков, барон Николаи, Игнатьев, высказались за курс реформ. Набоков “говорил о предстоящих по судебной части улучшениях и необходимости продолжения реформ” (3, т. IV, с. 57-58). Эти же министры собрались и через неделю у Лорис-Меликова, — обсуждалась записка великого князя Владимира Александровича об учреждении центральной следственной комиссии по государственным преступлениям. Его предположение “было совершенно разбито” объяснениями Лорис-Меликова и Набокова (3, т. IV, с. 61). На совещании горячо обсуждался и “щекотливый” вопрос о привлечении земцев к законодательной работе.
Но гром грянул в первом часу ночи, когда оно закончилось, и уехал великий князь Владимир Александрович. И тут только Набоков сообщил министрам ошеломившую их новость о том, что на завтрашний день (на 29 апреля) “приго-
товлен высочайший манифест, который он и показал в печатном оттиске” (3, т. IV, с. 62). Это был ставший впоследствии столь знаменитым манифест, целью которого было провозгласить торжественно, чтобы “не ждали никаких уступок от самодержавия”, или, как интерпретировали его либеральные министры, — “оставьте всякую надежду”. Они стояли перед Набоковым, как громом пораженные, — манифест для них был “совершенным сюрпризом”. С ними, действительно, как считали современники, “поступили, как с детьми”. Сконфуженный Победоносцев “объявил, что это произведение его пера”. Граф Лорис-Меликов и Абаза “в сильных выражениях высказали свое негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами”. Милютин присоединился к их мнению. “Набоков, Игнатьев и барон Николаи, хотя сдержаннее, также высказали свое удивление. Победоносцев бледный, смущенный молчал, стоя, как подсудимый перед судьями. Расстались мы, — свидетельствует Милютин, — в сильном волнении” (3, т. IV, с. 63).
На следующий день Набоков при своем личном докладе у царя попробовал заговорить с ним о манифесте и “высказать то впечатление, которое произвело внезапное, неожиданное для всех министров, объявление его. По словам Набокова, государь прервал его речь” (3, т. IV, с. 65). Уже в тот же день в придворных кругах распространились слухи, что “5 министров подали в отставку: Лорис, Абаза, Николаи, Милютин и Набоков” (1, с. 70).
Но и после этих поистине знаменательных событий Набоков оставался министром еще четыре года. За это время, что он, лавируя, прикрывал свое ведомство от разорения, недовольство против него росло. Зоилы и недоброжелатели Набокова припомнили ему и то, что прокурорский надзор вмешивался в дела полиции, и что Набоков защищал “своих”, не мирился с полицейским произволом. Ставили ему лыко в строку, что он “выгораживал” либеральных чиновников (например, В.А. Арцимовича), и даже то, что он считал личный состав первого департамента Сената безупречным. Но совершенно нестерпима была для ретроградов деятельность министерства юстиции в “старом”, реформаторском ключе. Надетая Набоковым маска желания “изменить” свое ведомство, пойти навстречу “контрреформаторам”, усвоенная им роль нерешительного, колеблющегося, все обещающего и постоянно откладывающего все бюрократа, хотя и защищала его в какой-то мере от критических стрел, не могла все же спасти от рокового момента отставки. Главное было в том, что, несмотря на все обещания Набокова, “воз был и ныне там”, — министерство юстиции работало “в режиме", заданном 1864 г. Бесконечно так продолжаться не могло. Ветер реакции подул и в сторону этого “оазиса”. 30 октября 1885 г. Победоносцев пишет записку-доклад Александру III, решительно, почти ультимативно подчеркнув в преамбуле: “Опыт достаточно доказал несоответствие нынешних судебных учреждений и судебных порядков с потребностями народа и с условиями его быта, равно как и с общим строем государственных учреждений в России” (4, с. 236).
ФАКТЫ, С0БЫТ1МЮД1
Судьба министра юстиции фактически была предрешена. 6 ноября он получил отставку, “подслащенную” денежной “компенсацией” (50 тыс. руб. “в руки” и 25 тыс. содержания). Однако бывший министр не “канул а Лету”, он активно “проявлялся” в Государственном совете и постоянно находился в поле зрения и Александра III, и Николая II. В 1896 г. он был одним из видных участников коронационных торжеств.
Умер Набоков 15 марта 1904 г.
Список литературы
1.Богданович А.В. Три последних самодержца. Дневник. — М., 1990. — 608 с.
2.Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. — Т. 1-П. — М., 1966.
3.Дневник Д.А. Милютина. — Т. 1-1У — М., 1950.
4.3айончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. — М., — 1970. - 444 с.
5.Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы (К пятидесятилетию Судебных уставов). — М., 1914.
6. Кони А.Ф. Собрание сочинений. — Т. 1-8. — М., 1966.
7.Мещерский В.П. Мои воспоминания. — Т. 1-Ш. Спб., 1897-1912.
8.Министерство юстиции за его лет. 1802-1902. — Сиб., 1902. — 340 с.
9.Никитенко А.В. Дневник. — Т. 1-Ш. — М., 1955.
10. Победоносцев К.П. и его корреспонденты. — Т. I. — М., 1923.
11. Российское законодательство Х-ХХ веков. Т. 8. Судебная реформа. — М., 1991.-496 с.
12. Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. — М., 1991.-464 с.
Р.С. Горелик
НЕМЦЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:
ВКЛАД В РОССИЙСКУЮ НАУКУ И КУЛЬТУРУ
Горелик Рахиль Самойловна - с 1968 по 1985 гг.
младший научный сотрудник ИНИОН РАН
Российская культура всегда была многонациональной. Свой вклад в ее развитие внесли и немцы. Еще до XVII в. немцы, русские, шведы и финны вели на берегах Невы оживленную торговлю, а на местной шведской верфи работали мастера разного происхождения. По надписям на первых захоронениях и по литературным источникам устанавливаются причины появления людей разных национальностей в этих местах. Широкое привлечение европейцев для развития различных отраслей знания и практической работы в России ассоциируется с петровской эпохой. После первых поездок за границу Петр I стал приглашать в Россию иностранцев различных специальностей, гарантируя им свободное передвижение по стране, свободу вероисповедания и даже собственное судопроизводство. Незадолго до этого из Франции были изгнаны гугеноты, многие из них нашли убежище в Пруссии, затем этот поток беженцев был “перенаправлен" Фридрихом III в Россию.
Интересные аспекты вклада немцев в российскую науку и культуру рассматриваются и в недавно вышедшем двухтомном труде “Немцы в Санкт-Петербур-ге. Взгляд на евангелическо-лютеранское Смоленское кладбище сквозь призму истории европейской культуры”1. Приводимые в книге факты помогают создать достаточно цельную картину участия выходцев из германских земель в городской жизни “северной столицы». Как известно, когда Петр принял решение о строительстве флота, он призвал мастеров из Голландии, Германии, Англии, нынешней Финляндии. Первоначально они селились в изолированных слободах. В северной столице поселения иностранцев находились в непосредственной близости от строящегося Адмиралтейства и Дворцовой площади вплоть до Марсова поля. Немцы в большинстве своем служили офицерами Адмиралтейства. В 1708 г. для занятых на его строительстве была сооружена деревянная церковь, к ней пои-мыкала школа для детей из протестантских семей разных национальностей.
1. LEIONEN R., FOIGT Е. Deutsche in St.Petersburg. Ein Blick auf den deutschen evangelisch-luterischen Smolenski-Friedhof und in die europaische Kulturgeschichte. 2. Bd. -Liineburg: Nord-Ostdeutsches Kulturwerk, 1998. (Bd I. - 158 S.; Bd. II. -410 S.)
НЕМЦЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:
ВКЛАД В РОССИЙСКУЮ НАУКУ И КУЛЬТУРУ
Позднее на Невском проспекте началось строительство главной лютеранской церкви. Уже с самого начала существования Санкт-Петербурга на Васильевском острове возникло еще одно немецкое поселение. Лютеране создали здесь собственную общину.
Первое захоронение иностранцев было создано на Аптекарском острове, поскольку Русская Православная церковь не позволяла хоронить на православных кладбищах иноверцев. Затем конвент лютеранских церковных общин нашел новое место в южной части города, где в 1777 г. возникло немецкое Евангелическо-лютеранское кладбище, названное “Смоленским", так как неподалеку от него жили смоленские крестьяне, присланные на строительство флота (многие из них там и захоронены).
На основе изучения надгробных надписей этого кладбища реконструируется социальный состав населения строящегося Петербурга, куда привлекались не только судостроители, но и ремесленники разных специальностей, архитекторы, мастера строительного дела. Впервые в стране тогда создавалась концепция градостроительства, в реализации которой активно участвовали и немецкие архитекторы, как родившиеся в России, так и специально выписанные из Германии. В картотеке, составленной авторами упомянутой книги Р. Лейоненом и Э. Фогтом, 200 имен. Вот некоторые из них.
Д.Гримм. Изучал архитектуру в Петербургской академии художеств у А.П. Брюллова. Первоначально интересовался памятниками строительного искусства на Кавказе. В спроектированных и построенных им церквах очевидны византийские и древнерусские мотивы. Он руководил строительством памятника Екатерине II и был автором проекта пьедестала к нему. В 60-е годы XIX в. по его проекту был сооружен зал библиотеки Академии художеств в Санкт-Петербурге и другие объекты.
В. Шретер. Учился в Академии художеств. Среди некоторых построенных по его проектам зданий: Новый оперный театр (Мариинский), театры в Иркутске и Тифлисе, железнодорожный вокзал в Одессе, лютеранская церковь в Дер-пте (Тарту).
К.Шмидт. Автор проектов ряда промышленных зданий и построек в Павловске.
Семейство Брюлловых, известное еще с XVII в., также принадлежало к лютеранской общине Санкт-Петербурга. Как архитекторы, они стали известны с первой половины XIX в. Отец знаменитого художника Карла Брюллова был членом Академии художеств, состоял в ней и его племянник Николай — известный городской архитектор, похороненный на Смоленском кладбище. Брат Карла — Теодор Брюллов вместе с художником Стасовым руководил восстановлением Зимнего дворца после пожара, где по его эскизам был создан знаменитый Михайловский зал. Другие известные его творения — обсервато-
