CC BY
118УДК 94 (510).08 +572.9 © С.Б. Намсараева*
Миграции во Внутренней Азии цинского периода:
диаспоры «контактной зоны» Кяхта-Маймачен
В статье рассмотрена цинская модель организации торговых зон в Северной Монголии и режим управления торговыми кварталами маймаченами в таких городах, как Кобдо, Улясутай и Урга, в рамках контролируемой маньчжурскими властями миграции в Северную Монголию. Поставлен вопрос об особенностях формирования этнических диаспор в этих кварталах и, в частности, процесс формирования мигрантского сообщества приграничного торгового анклава Кяхта-Маймачен1, ставшего центром оптовой караванной торговли между Россией и Китаем в XVIII в. Известно, что в Кяхтинском май-мачене жили маньчжуры, монголы, китайцы, туркестанские мусульмане, причем обитатели маймачена помимо этнического разделения были строго распределены на сословные группы - военных, чиновников и торговцев. Наша цель - рассмотреть торговый анклав Кяхта-Маймачен как уникальный феномен «контактной зоны» на колониальной периферии двух империй. Соседство маймачена бок о бок с не менее разнообразным населением Кяхтин-ской Слободы и крепости Троицкосавск (среди военных и торговцев были русские, немцы, бухарские мусульмане, евреи, бурятские казаки, ссыльные поляки, не считая западноевропейских торговцев и миссионеров, пересекавших Кяхту по пути в Китай) порождало уникальный опыт трансграничного взаимодействия и сосуществования. Статья базируется на широком круге разноязычных источников на русском, китайском и монгольском языках цин-ского периода и исследованиях последних лет.
Ключевые слова: континентальная колонизация, российско-китайская граница, Цинская империя, Монголия, маймачен, Кяхта, торговые диаспоры, контактные зоны, трансграничная караванная торговля
© S.B. Namsaraeva
Migrations in Inner Asia during the Qing Dynasty: diasporas in ' Kiachta-Maimacheng' contact zone
The article covers the issue of ethnic composition in Kyachta-Maimacheng border outpost which was the only frontier town at Russian-Chinese border opened for the whole sale caravan trade in 18th century Qing China. It was formed as a diverse migrant community consisting of various diasporic groups: Chinese, Manchus, Mongols and Muslims from Xinjiang similarly to maimachengs trade quarters in other settlements in Outer Mongolia such as Urga, Kobdo and Ulyasutai. It also rises the question how Qing authorities managed ethnic diversity in Maimacheng and the ways power hierarchy structured this frontier community. Close neighborhood with Russian frontier town Kyachta,
* Публикация выполнена в рамках исследовательского проекта «Маймачен. Прообразы свободных экономических зон в Российской империи: история, современность, перспективы» при поддержке гранта РГНФ 12-24-03002.
1 Ныне это приграничный город Алтан-Булаг на российско-монгольской границе.
21
which also had a complex migrant's society, creat ed a unique transborder experience for this colonial periphery. Therefore, author suggests to view Kyach-ta-Maimacheng not only as a trade outpost, but also as a cultural phenomenon of the 'contact zone' for both colonial empires (Russian and Qing) on depen ding Mongolian territories. Argumentation is based on wide range of archival sources in Russian, Chinese and Mongolian languages, recent scholarly research on the topic also have been considered.
Key words: continental colonization, Russian-Chinese frontier, the Qing Empire, Mongolia, Maimacheng, Kyachta, ethnic diasporas, contact zone, transborder caravan trade.
«...и не Россия и не Китай, а черт знает что». Из заметок российского обывателя во время поездки в приграничный город1.
Определение терминологии и временная хронология В современной антропологической литературе под термином контактная зона чаще всего подразумевают приграничные фронтирные территории на рубежах колониальных владений, на которых происходит смешение и трансформация культур завоевателей и завоеванных. Мария Пратт (Mary Louse Pratt), социолингвист, изучавшая трансформацию испанского языка в бывших испанских колониях Южной Америки, описывает контактную зону как «особое социальное пространство, в котором между разными народами, ранее разделенными географически или исторически, с момента первых контактов устанавливаются, как правило, неравные отношения, связанные с конфликтом и подчинением завоевателям» [56:6]2. По ее мнению, контактные зоны не стабильны, так как они возникают в условиях территориальной экспансии и планами по их дальнейшему расширению. Применительно к ситуации, рассматриваемой в данной статье, установление границ между двумя активно растущими континентальными империями (Цин-ской и Российской) c кон. XVII и 1-й половине XVIII в. прошло по большей части по землям, населенным монгольскими народами. Поэтому приграничные земли стали «своеобразной» контактной зоной не только между русскими и монголами, как это было с российской стороны в Забайкалье; между монголами и китайцами, как это происходило в южной и северной Монголии, но и между соперничающими империями - Российской и Цинской, которые, убедившись в соразмерности военной мощи друг друга после серии военных столкновений, приос-
1 Интернет-ресурс http://griphon-275.livejournal.com/47733.html
2 В оригинале «The contact zone, that it is a kind of social space in which human groups previously separated by geography or history come into contact with each other and establish ongoing relations, usually involving conditions of coercion, radical inequality, and intractable conflict» [56:6]. Здесь и далее перевод с иностранных языков авторский (Н.С.), за исключением случаев, когда в скобках указано другое имя.
тановили свои дальнейшие территориальные притязания1 по линии установленных границ. Поэтому в дополнение к общему определению термина контактная зона можно сказать, что в монгольской контактной зоне наступающая сила метрополии была представлена двумя соперничающими сторонами (российской и цинской), а местное население, несмотря на новые политические реалии (разделенность границами, режим подданства и подчинения имперским властям, запрет на переход границ и т.д.), представляло собой единую культурную общность (этническую, языковую, религиозную и т.д.).
Далее мы подробнее остановимся на вопросе, каким образом происходило «наполнение» контактной зоны со стороны цинских властей и как регулировалась миграция населения в Северную Монголию из других концов империи и в Кяхтинский маймачен, в частности.
Миграции во Внутренней Азии цинского периода
Прежде всего необходимо пояснить, что активные территориальные захваты периода «ратного триумфизма»2 (конец XVII в. - XVIII в.), когда Цинская империи достигла максимальных размеров, сопровождались значительными по масштабам миграциями разных групп населения во всех концах империи. Чаще всего это была вынужденная миграция под давлением следующих обстоятельств: дислокация войск, бегство от завоевания и репрессий, ссылка непокорных, нужды экономического освоения имперских окраин и т.д. В первую очередь, речь идет о перемещениях крупных формирований маньчжурских и монгольских знаменных войск, рекрутированных в Маньчжурии, Северной и Южной Монголии, для обеспечения господства цинов3 на всех завоеванных территориях, таких как собственно китайские провинции, Цинхай, Тайвань, Синьцзян и Тибет. Так,
1 По мнению известного исследователя цинской истории Дж. Спенса (J.D. Spence), российско-китайские отношения в течение XVTI-XVTII вв. прошли следующие этапы: начальная стадия «узнавания» (awareness) и накопления сведений друг о друге; «конфронтация» (confrontation), когда в течение нескольких десятилетий периодически происходили военные конфликты в Приамурье, в районе Нерчинска и Алабазина; период «разрешения конфликтов и установления соглашений» (settlement), оформленного в виде ряда межгосударственных договоров (Нерчинский договор 1689 г., Буриинский и Кяхтинский договоры 1727 г.) [58:151].
2 «Martial Triumphism», по образному выражению Майкла Чана [51: 206] Период наивысшего территориального расцвета Цинской империи наступил после 1760-х гг., когда после разгрома Джунгарского ханства была образована провинция Синьцзян (новые пределы в переводе с китайского языка).
3 В данном случае цины - термин, обозначающий принадлежность к правящему слою Цинской империи (1644-1911), основанной маньчжурами. На службе цинско-го двора находились служилые слои из многих народов, включая монголов, мань-чжуро-тунгусские племена, родственные маньчжурам, и китайцы. При этом китайцы восприняли установление маньчжурского господства в Китае как порабощение и считали маньчжуров «варварской» чужеземной династией. Подробнее см.: В. С. Мясников «Империя Цин и Русское государство в XVII веке» [32].
23
например, крупное соединение, состоявшее из знаменных чахар-монголов, оказалось в Или на севере Джунгарии [10]1, часть маньчжуров рода сибо была перемещена из Маньчжурии в Синьцзянь в составе знаменных войск [27].
Народы, не подчинившиеся цинскому режиму и оказавшие сопротивление, также жестоко наказывались, после жестоких карательных мер и репрессий их дробили на мелкие группы и ссылали в разные концы империи, чтобы они больше не представляли угрозы маньчжурскому господству. Так, например, группа ойратов - торгуты, входившие в состав Джунгарского ханства, были сосланы в Северную Маньчжурию, часть была направлена в Алашань [42]; барга-монголы после неудачной попытки перехода к российской границе подверглись жестокому наказанию, а оставшиеся в живых сосланы на службу в состав Хулунбуирского гарнизона [38]. Бунтовавшие жители Алтишара (городов-оазисов в Туркестане) после подавления восстания были сосланы на поселения в провинцию Ганьсу [27] и т.д. Активные военные действия и междоусобные распри также предопределили исход части северомонгольских и ойратских родов на сопредельные территории Алтая и Забайкалья в российское подданство.
Другой причиной насильственной миграции значительных групп населения империи были нужды, связанные с задачами экономического освоения завоеванных территорий и обеспечения провиантом крупных соединений цинских войск. Так, группа уйгуров-земледельцев (монг. таранчи) была перемещена из Южного Туркестана в Илийский край распахивать целину [27], другая группа оказалась в Хулунбуире, где они засеивали поля и строили ирригационные каналы в районе реки Халхин-гол [34]. На жительство в Синьцзянь в военные земледельческие поселения (бинтунь) были направлены десятки тысяч китайцев [53]. В XIX в. китайская колонизация (частью стихийная, частью организованная властями) распространилась на Южную Монголию, Маньчжурию, сопредельные Тибету районы провинций Сычу-ань, Юньнань, Ганьсу и Цинхай [54], [53] и [55].
Особое место среди перемещений по экономическим причинам занимают сезонные миграции челночного характера китайцев - торговцев, уроженцев северных провинций Китая, в прилегающие фаньские2 земли. Цинское правительство уполномочивало представителей крупных торго-
1 Ныне там образован Боро-Тала Монгольский автономный округ провинции Синьцзян.
2 Вся земли Цинской империи подразделялись на три типа территорий: за-стенный Китай, к которым относилось 18 провинций собственно Китая; особые территории, включавшие в себя столичные округа и Маньчжурию; и фаньские земли фань бу), к которым относились все завоеванные территории в южной и северной Монголии, Цинхай, Тибет и Синьцзян [48]. Каждый из этих типов территорий имел свою систему администрирования, законодательство и особый режим управления [46], [48].
вых домов провинций Ганьсу и Шаньси вести монопольную торговлю в сопредельных застенных землях. Так, например, торговцы из провинции Ганьсу могли отправляться торговать только по караванной дороге, шедшей в западном направлении из города Ланьчжоу в Цинхай, Синьцзян и Тибет.
Цин (1800-1911 гг.) с указанием основных маршрутов караванных путей
Источник: Cambridge History of China. Ч. I, Т. X . NY: Cambridge University Press. с. 5.
Торговцы из провинции Шаньси, вернее, представители двенадцати крупнейших шаньсийских торговых кланов, вели торговлю в северном направлении - в Северной и Восточной Монголии, им разрешалось пересекать Великую китайскую стену только через проходы в Калгане1 (монг. 'калитка'), Шахукоу и Гуйхуачен (монг. Хух-хото) [28] (рис. 1). Эти правила, равно как и другие правила передвижения в фаньских территориях, носили характер императорских предписаний, поэтому нередко в монгольских кочевьях китайских торговцев называли 'императорскими торговцами' (ЖЙ хуаншан).
Особое ведомство при цинском дворе Лифаньюань (Палата Внешних Сношений)2 было создано для того, чтобы управлять зависимыми терри-
1 Современный город Чжанцзякоу.
2 В дореволюционных переводах цинского законодательства на русский язык
25
ториями и народами, населявшими их, на основе специального законодательства Лифаньюань цзэли (Уложения Палаты Внешних Сношений) [28], [16]. Цинское законодательство в разделах, посвященных функциям цин-ских наместников в Северной Монголии (Урге, Кобдо и Улясутае), запрещало произвольные миграции монголов в китайские провинции, равно как и бесконтрольное проникновение китайцев в монгольские хошуны. Те, кто нарушил законодательство, подвергались наказанию по этнической принадлежности. Китайцы подвергались суду на основе судопроизводства Минской династии и этапировались в те провинции, откуда они прибыли. Для монголов были созданы хошунные суды и разработаны особые законы на основе обычного права монголов и маньчжуров «Их Цааз» [8] и «Халха Джирум» [18]. Помимо уголовных норм также было разработано военное уложение, когда монгольское население рассматривалось как боеспособное войско, приписанное к особым военно-административным единицам (хошунам и сомонам), составлявшим знамена (ци) [10] и [46].
Населению было предписано находиться только в границах своих кочевий, обозначенных территориально пограничными знаками обоо и зафиксированных на хошунных картах [43]. Хошунные власти несли охрану границ кочевий и докладывали о нарушителях ареалов кочевий как внутри хошуна, так и между хошунами. Среди архивных документов государственного архива Монголии сохранилось много докладов хошунных властей о китайских торговцах, пытавшихся торговать в хошунах без разрешения властей, в неположенных местах, с «просроченными» разрешительными документами или с товарами, не соответствовавшими заявленному списку [28]. Специальные статьи Лифаньюань цзэли [28] (или Уложения Палаты Внешних Сношений [16]) кодифицировали практически все конфликтные ситуации, которые могли возникнуть между китайцами и монголами, как то: убийства, грабежи, долговые обязательства, укрывательство преступников, дезертиров и прочих беглецов, и т.д. (например, статьи § 80, 102, 105, 106 и т.д. [16]). Таким образом, цинские власти постарались создать на территории Северной Монголии особый режим управления, который позволял контролировать не только внешние и внутренние миграции, но и регламентировать жизнь разных категорий людей на территории Монголии в соответствии с их этнической, сословной и профессиональной принадлежностью. Цинские власти создали специальную систему разрешительно-ограничительных паспортов (ШШчжаопяо, ШШсяньпяо), разного рода командировочных свидетельств (ШШчжипяо), охранных грамот Шбаоцзямэнпай,
название Лифанюань (Щ^Ю было дано С. Липовцовым как «Палата Внешних Сношений» [16]; И.С. Бруннерт и В.В. Гагельстром [2] перевели как 'Министерство зависимых территорий'. Свои переводы названия также использованы Н. Бичуриным [3] и П.С. Поповым [10]. Переводы названия данного министерства на английский язык еще более разнообразны [58].
26
^^Шхуаминцэ), подорожных, сопроводительных накладных об объеме и наименованиях груза и т.д., - словом, чрезвычайно детальную фискальную систему контроля над миграциями, призванную фиксировать сроки въезда в фаньские территории, маршрут следования, сроки пребывания и согласованный маршрут возвращения [23].
Как работали (или не работали) эти механизмы миграционного контроля, лучше всего проследить на примере торговой деятельности китайцев, которым цинские власти предписывали торговать только в городах и военных крепостях, расположенных вдоль караванных путей в Северной Монголии. В Урге, Кобдо и Улясуте были образованы особые кварталы маймачен1 , контролируемые зоны торговли и контактов между разноязычными подданными Цинской империи, прежде всего китайцами и монголами, обитателями степи и города, гражданским и военным сословием.
Маймачены монголо-китайской контактной зоны
Причины возникновения маймаченов заключены в том, что эти поселения возникли как особая форма диаспорного расселения китайцев в Южной и Северной Монголии. По мнению китайских историков Ци Мэй-цин и Ван Даньлинь [47], компактные группы китайцев торговцев сначала появились в городах, расположенных у Великой стены, - Хух-хото (Гуйхуачен), Калган, Шахукоу, где происходил обмен китайских товаров на лошадей, живой скот, шкуры и меха, которые доставлялись из Монголии и Маньчжурии. Маймачены в Северной Монголии возникали либо при военных крепостях, как это происходило в Кобдо и Улясутае, где китайские торговцы больше играли роль интендантов - поставщиков зерна и продовольствия для нужд гарнизона, либо при крупных религиозных центрах - буддийских монастырях, таких как Урга (или Их Хурэ; иск. русс. Курен) и Долоннор в Южной Монголии, куда собирались тысячи паломников со всех монгольских кочевий.
Китайские и российские источники, представленные в основном описаниями цинских чиновников, служивших в Северной Монголии, и записками российских путешественников XIX в. ([11], [12], [14], [25] и т.д.), сообщают, что маймачены при военных крепостях Кобдо и Улясутай располагались вне стен крепости на небольшом расстоянии к южной стороне. Маймачены не были огорожены, и в соответствии с планировкой китайского города улицы были ориентированы строго по сторонам света и образовывали ряд маленьких кварталов. На пересечении главных улиц маймачена строилась китайская кумирня. Дома торговцев, как правило, двухэтажные, представляли собой одновременно и магазины, и склады, и
1 Маймачен (или маймайчен) - слово китайского происхождения, состоящее из следующих иероглифовЯШ (кит. маймай - купля, продажа, торговля) и Ш (чен - город, квартал), что можно перевести как «торговый квартал». Этимологию монгольского слова наймачин (торговец) также связывают с китайским термином маймай (торговля).
квартиры, где жили торговцы и их приказчики. Ввиду того, что торговцы в основном были из провинции Шаньси, то и постройки имели ярко выраженный архитектурный стиль, характерный для провинции Шаньси [47], [44], [45]. В одном из первых описаний Кобдо, составленном на маньчжурском языке цинским наместником в Кобдо маньчжуром Фушу-нем в начале XIX в., содержится несколько упоминаний о рынке при крепости:
«...[Крепость] Кобдо основана на 32-м году правления императора Цянлуна1. Из четырех сторон - западная сторона длиной в 400 шагов. Если обойти кругом, то расстояние в два газара2. С южной, западной и восточной сторон [крепости] есть ворота. У восточных и западных ворот нет рынка. Восточные ворота называются «встречающие дары», западные ворота называются «радость приумножающие», южные ворота называются «добродетель собирающие». За южными воротами на просторном месте собирается рынок, где идет торговля шелком...» [26: 17].
Далее Фушунь подробно описывает внутреннюю организацию крепости Кобдо и функциональное зонирование внутри крепости, которое в целом соответствует устройству других цинских военных крепостей в Северной Монголии:
«.Управление [крепостью Кобдо]. Ямынь хэбэй амбаня3 [наместника. - Н.С.] занимает внутренний квартал. Во внутреннем квартале, где ямынь амбаня, у его западных и восточных ворот есть канцелярия, где ставят печати [на документы о въезде и выезде из крепости]. Туда из Лифаньюань и военного министерства присылают по одному человеку. В южной части [крепости] расположено казначейство, там находится чиновник из Министерства финансов. В восточной части квартала построена тюрьма, в западной части квартала есть кумирня Гэсэра и кумирня Эрлик-хана. Квартал амбаня занимает северную часть внутри крепости. В южной части крепости расположили зернохранилище. За городом с юго-восточной стороны [там, где располагается рынок маймачен. - Н.С.] есть место поклонения - кумирня грома, дождя, туч, рек и скал4. За восточной стороной крепости - пахотные земли» [26: 18].
1 Соответствует 1767 г.
2 Газар (монг.) мера длины в 576 метров. Ввиду того, что в моем распоряжении был монгольский перевод маньчжурского оригинала, в тексте сохранена монгольская система измерения [26].
3 Хэбэй-амбань (монг.) соответствует китайскому титулу цаньцзань дачэнь (министр, сановник).
4 Здесь речь, скорее всего, идет о кумирне с даосскими божествами, в которых зачастую поклонялись духам природных стихий или божествам местности. Впрочем, Фушунь, будучи маньчжуром, мог плохо разбираться в деталях внут-
28
Описывая гарнизон знаменных войск в Кобдо, Фушунь перечисляет следующие этнические группы, входившие в его состав, и сроки их «прикомандирования» на службу в крепость.
«... Чиновник Военного министерства - один; чиновник из императорской канцелярии Нэйгэ - один1. Он должен хранить печать, вести переписку, составлять и направлять доклады цзоучжэ 2 трону. Дзанги3 по монгольским делам - один, оформляет подорожные для уртонных служб на почтовых перегонах для посыльных и караванов, организует караульную службу халхасцев из монгольских аймаков4 на границах Кобдоского [наместничества], следит за их службой и выдает им жалованье. Один дзанги по пахотным делам, ведает посевом и уборкой урожая, производит выплаты жалованья солдатам зерном. Один из этих дзанги по очереди ведет судебные дела. Маньчжурских солдат -15, они сменяются раз в три года. Среди них четыре секретаря битхе-ши. При них служат 6 секретарей из монголов - кандидатов, ждущих назначения. У каждого битхеши есть по одному помощнику бошго, у «ожидающих назначения» - по два помощника бошго. Один офицер «зеленого знамени»5, служит телохранителем амбаня и других высших сайтов6 - должностных лиц, он же разбирает дела китайских торговцев. [Знаменные] войска присылаются из Сюаньхуа7. Князья тайчжи из ойратов и мингат8 служат при амбане по одному году. От четырех халхаских аймаков присылают по одному представителю из князей в ранге гунов и дзасаков поочередно для службы джаса9. От Сайинной-оновского и Дзасактухановского аймака присылают по одному монгольскому дзанги, которые сменяются через каждые три месяца или
реннего убранства даосской (или конфуцианской) кумирни.
1 Должности в центральных министерствах, как правило, занимали маньчжуры и китайцы. Монголы в основном служили в Лифаньюань.
2 Официальная документация подавалась в сложенном гармошкой виде (цзо-уч-жэ).
3 Дзанги (кит. чжанцзин) - одно из офицерских званий.
4 Имеется в виду переписка с ямынями сеймовых старшин 4-х аймаков Хал-хи, которые по очереди командировали войска в Кобдо для службы на границе и в пикетах.
5 Войска «зеленого знамени» состояли из китайцев, которые помимо ратных дел должны были возделывать поля вокруг крепости [55].
6 Сайт (монг.) - высокопоставленный чиновник.
7 Сюаньхуа - город во Внутренней Монголии, где был расквартирован гарнизон монгольских знаменных войск, состоявший в основном из тумэт-монголов [10].
8 Ойраты и мингаты - группы западных монголов.
9 Джаса (монг. жасаа) - очередь, смена, дежурство. Так называлась регулярная повинность в виде службы при канцелярии сейма или временное командирование от сейма в монгольские канцелярии при цинских наместниках в Кобдо, Улясутае и Урге.
раз в полгода. Они [дзанги] служат секретарями письмоводителями -битхеши. Из Тушэтухановского аймака, поскольку он отдален, присылают по одному дзанги сроком на 1 год» [26: 18-21].
Фушунь также подробно перечисляет состав гарнизонной военной школы, в которой обучались азам цинского делопроизводства на монгольском, маньчжурском и китайском языках будущие военные чиновники из числа местной родовой знати:
«.. .дурбэты - восемь студентов, от торгутов - два студента, от алтайских урянхайцев - четыре человека, от ойратов - двое, от мянгат и за-хачинов - по двое. Десять монгольских чиновников тушемелов обучают этих двадцать учеников» [26: 24].
Как следует из описания Фушуня, основной состав крепости Кобдо составляли знаменные войска маньчжуро-монгольского происхождения, состав которого подвергался постоянной ротации. Для них была построена кумирня Гэсэра - покровителя воинов, широко почитаемого у монгольских народов. Кумирня Эрлик-хана, владыки подземного мира и вершителя судеб умерших и погибших, также предназначалась для исполнения коллективных воинских обрядов как у монголов, последователей ламаизма, так и для знаменных из числа маньчжурских солдат - соло-нов, дауров и сибо, которые были большей частью поклонниками различных шаманских культов. Китайцы, жившие за пределами крепости в его торговой части, построили свою кумирню, которую Фушунь называет кумирней «грома, дождя, туч, рек и скал».
Подводя итог сведениям, изложенным Фушунем, можно сказать, что торговля вне стен гарнизона облегчала доступ к рынку местных жителей и солдат, живших вне гарнизона на отдаленных караулах. В маймачене было достаточно места для складов с товарами, постоялых дворов для размещения торговцев, караванов и скота, пригнанного на продажу. Однако управление и организация торговли производились военно-бюрократическим аппаратом из самой крепости: чиновник Лифанюань, канцелярия, офицер «зеленого знамени», монгольские дзанги не только обеспечивали контроль за деятельностью китайских торговцев в Кобдо и окрестностях, но и обеспечивали охрану продвижения торговых караванов между уртонными станциями по основным трактам. Китайские торговцы нередко укрывались за стенами крепости в случае восстаний и погромов, как сообщает о таких случаях во время восстания дунган участник экспедиций Русского Географического общества М.В. Певцов, побывавший в Кобдо в 1878 г. [12: 20-21]. Таким образом, деятельность май-маченов в Северной Монголии следует рассматривать вкупе с деятельностью местной цинской военной администрации, когда маньчжуро-монгольская военная бюрократия помимо контроля и регламентирования правил торговли китайцами также должна была обеспечивать безопас-
ность торговли. Зачастую местная цинская администрация выступала арбитром в торговых спорах между местным монгольским населением и приезжими китайцами. В государственном архиве Монголии хранятся указы цинских наместников в Кобдо, Улясутае и Урге с предписаниями главам монгольских хошунов и караулам о защите торговцев от разбоя, открытии новых торговых «точек» в удаленных стойбищах при ставках князей, местных монастырях и тяжбах между должниками, если с одной стороны выступали местные монголы [24: Ф.179].
Возвращаясь к описанию кобдоского маймачена М.В. Певцова 1878 г., стоит отметить, что с течением времени (почти через сто лет со времени описания Кобдо наместником Фушунем) присутствие китайских торговцев увеличилось до такой степени, что их постройки образовали город перед крепостью, а цитадель, в которой размещался гарнизон, стала как бы внутренней крепостью на северной стороне города:
«...В городе считается не более 60 домов из необожженного кирпича с дворами, обнесенными кирпичными же оградами. Жителей в Кобдо в 1878 г. было около 1 000 человек, в том числе 400 солдат гарнизона. Главную массу собственно обывателей города составляют китайские торговцы, почти исключительно шансийцы, проживающие в нем без семейств. Они только по временам, да и то не все, ездят на родину по делам и для свидания с родными. Затем в Кобдо проживает десятка два китайских семейств, переселившихся из Джунгарии еще в начале дунганского восстания. Они занимаются мелочной торговлей, отчасти приготовлением простой деревянной посуды для монголов, огородничеством и кузнечным ремеслом.
.Торговое значение этого города заключается главным образом в существовании в нем нескольких больших товарных складов, принадлежащих богатым китайским коммерческим компаниям. Часть товара из этих складов продается на месте приезжим монголам и мелким китайским торговцам, содержащим лавочки в городе, но главная масса его сбывается внутри страны. Компании отправляют товар в окрестности страны с приказчиками, которые развозят его по кочевьям, продают в лавках, открытых этими компаниями в монастырях, княжеских ставках и вообще бойких местах северо-западной Монголии.
.Вокруг Кобдо разбросано несколько десятков жалких юрт бедных монголов, питающихся поденной работой в городе и подачками зажиточных китайцев за различные услуги им. Часть этих бедняков находится в постоянном услужении или, лучше сказать, в кабале у китайцев» [12: 20-21].
Помимо внешних механизмов регулирования (указы центрального правительства, контроль со стороны местной администрации и т.д.) в маймаченах были выработаны различные внутренние механизмы самоор-
ганизации китайцев. Китайские историки сообщают, что община торговцев Китая делилась по принципу соседской и земляческой принадлежности на группы цзя по 10-15 человек. Как и в системе китайской круговой поруки баоцзя, группа цзя осуществляла систему круговой поруки и коллективной ответственности. Выборный глава группы - старшина цзя-тоу был не только посредником между торговцами и военной ад-
министрацией, он также обеспечивал «контроль» за жизнью членов группы: должен был пресекать ссоры и конфликты, случаи пьянства, азартные игры и распутство [44]. Круговая порука заключалась во взаимном кредитовании, доверительном управлении капиталами, помощи в размещении транзитных торговцев на пути их следования через Кобдо (или Улясутай) и организация по доставке тела на родину в случае смерти торговца. Смерть китайца во время его пребывания в Северной Монголии была чрезвычайно обременительным и затратным происшествием. Дело в том, что цинское законодательство ограничивало китайцев в репродуктивных возможностях на территории северной Монголии, им не разрешалось привозить с собой жен, наложниц и служанок-китаянок, а также брать местных женщин (монголок) в жены [16: § 483]. Потомство, произведенное от местных наложниц, полукровки (монг. эрлиз), считалось незаконным, оно не имело наследственных прав и приписывалось в реестре к местному населению. Русские путешественники замечали, что в маймаченах не было детей и женщин, зато было много молодых, хороших собой приказчиков, что наводило на мысль о процветавшем в маймаченах мужело-жестве (рис. 2). Впрочем, в императорском Китае это не считалось грехом.
Китайские торговцы один раз в год или реже навещали свои семьи, а в случае смерти на чужбине тело должно было быть доставлено домой на родину, чтобы сыновья могли произвести обряд погребения в соответствии с конфуцианскими нормами культа предков сяо. Поэтому тело зачастую хранили до отправления следующего каравана в Китай, и ждать приходилось в иных случаях до полугода. Если у несчастного не было денег или старшина не смог собрать денег у земляков на аренду верблюда и сопровождения тела, то его хоронили за городской чертой маймачена вместе с китайцами из числа слуг и бедных огородников. В путевых заметках Е. Тимковского [15], А. Позднеева, П. Ровин-ского [14] встречаются эпизоды, в которых они упоминают встречи в пути со «смердящим» караваном, который доставлял полуразложившееся тело усопшего на родину.
Рис. 2. В Улясутайском маймачене. Фото А.Я. Тугаринова. Зоологическая экспедиция АН СССР в Монголию 1926-1928 гг. Из фондов «ГАУК РБ Кяхтинский краеведческий музей им. акад. В.А. Обручева», г. Кяхта. Публикуется впервые
Немногочисленные русские обитатели в китайских маймаченах стали появляться в конце XIX в., когда после подписания серии соглашений между Россией и Китаем (Пекинский договор 1860 г.) была расширена взаимная торговля в приграничной полосе и российским купцам было разрешено открывать торговые фактории в монгольских кочевьях. Как и китайские, российские купцы придерживались временного и сезонного характера пребывания в маймаченах, они также представляли собой земляческие кланы (бийские, кяхтинские) или крупные купеческие торговые предприятия (купца Морозова, Немчинова, братьев Бутиных и т.д.), способные осилить организацию подобных торговых представительств: организацию караванов, охраны, складов, привлечь торговых людей, говорящих на местных языках. Кстати, знание местного языка было большим подспорьем в ведении торговли и ведении меновой и кредитной доверительной торговли. Поэтому, как подметил Я.П. Шишмарев, российский консул в Урге, многие сибирские купцы хорошо говорили по-монгольски и, «беседуя друг с другом, они нередко переходили на монгольский язык» [22: 31]. В его отчете о 25-летней деятельности Ургинского консульства также содержатся подробные сведения о торговом обороте сибирских купцов в приграничной полосе, перечни их товаров. М. Певцов и М.И. Боголепов в «Очерках русско-монгольской торговли» подробно описывают фактории купцов Ассановых в Кобдо, Киселевых и Богдановых в Улясутае и т.д. [12]
Ургинский маймачен в отличие от Кобдо и Улясутая, судя по впечатлениям китайских и российских торговых людей, отличался большим разнообразием событий и происшествий, в первую очередь, в связи с разномастным составом обитателей монастыря и оживленной торговлей, процветавшей в Урге. По сведениям Я.П. Шишмарева, здесь вели деятельность более двухсот торговых домов: более сорока пекинских и более ста семидесяти шаньсийских [22: 83]. Здесь на пересечении основных караванных дорог с севера на юг и с востока на запад побывало большое количество путешественников, запечатлевших образ ургинского майма-чена в разные периоды, включая живописные изобразительные материалы (и фотодокументы конца XIX - начала XX в. в основном в авторстве кяхтинского жителя и политического ссыльного Н.А. Чарушина). Пестроту ургинского колорита составляли разнообразные группы монастырских обитателей: монголы, тибетцы; и паломники с разных концов монгольских кочевий, включая российских бурят и калмыков, регулярно прибывавших в Ургу для поклонения богдо-гэгэну. Российские путешественники также писали о встречах с индийскими аскетами, прибывшими в Ургу с караванами из Тибета [15]. Кроме того, в Урге дислоцировался крупный контингент маньчжуро-монгольских и китайских знаменных войск, составлявших гарнизон цинского наместника.
По историческим свидетельствам, торговый квартал маймачен располагался в пяти верстах восточнее Урги, недалеко от ставки цинского наместника и военного гарнизона. В современном Уланбааторе это примерно соответствует расположению большого окраинного рынка Зах в юго-восточной части города. Самое раннее фрагментарное описание ургин-ского маймачена в русских источниках, пожалуй, можно найти в описании 1820 г. Е.Ф. Тимковского, пристава российской духовной миссии, направленной в Пекин к Русскому подворью [15]. Он пишет:
«.Ургинский маймачен гораздо более занимает пространства, нежели Кяхтинский, только в первом все строение деревянное и довольно ветхое. Улицы широки, но грязны; много лавочек с мелочными товарами» [15: Ч. 1:111].
Однако внимание Е.Ф. Тимковского более занимала его встреча и беседа с дзаргучеем - одним из высших чиновников ямыня цинского наместника в Урге, которому было поручено управление ургинским маймаче-ном. В их беседе выясняется, что дзаргучей Хоай-лое в бытность свою чиновником Лифаньюань в Пекине преподавал маньчжурский язык студентам восьмой Русской духовной миссии Степану Липовцову и крещеному буряту Василию Новоселову1 [15: Ч. 1:112]. Более детальное описание ургинского маймачена содержат записи русского публициста и исто-
1 Подробнее о нем см. статью А.Н. Хохлова [41].
34
рика П.А. Ровинского, посетившего Ургу в 1870-е гг., выдержки из которых приводятся ниже:
«..Ургинский маймачен ничем не отличается от кяхтинского. Также имеет он четырехугольную форму, окружен высоким палисадом, на четыре стороны ворота, внутри еще несколько ворот; на одних воротах, которые находятся на улице, идущей на полдень и ведущей к жилищу заргучея, вверху под крышей устроено нечто в роде клеток: там выставляются головы казненных преступников.
.Весь город пересечен прямыми узкими улицами и в каждом доме здесь лавка. Одни из них прямо выходят на улицу, так что с улицы вы подходите к прилавку и видите различные товары.
.Более же ценные товары, как шелковые материи, сукна, шер-тинги, меха, мелкие вещи из более ценного материала, - все это находится в задней комнате в сундуках и выносится только по требованию покупателя. Другие лавки можно назвать магазинами: в них на улицу выходит стена с окнами, в которых вместо стекол бумага и такая же прозрачная дверь. Есть, наконец, лавки, которые находятся внутри двора. Через ворота вы входите во двор, вымощенный камнем; он чисто выметен; по середине нечто в роде жертвенника, столбик с каменной или с чугунной чашей, в которой наложены курительные свечи, несколько ёлок или сосенок; на вас высыпают собачонки, маленькие, косматые, так что у иной не видать ни глаз, ни морды, все они в красных ошейниках, унизанных мелкими погремушками; кругом расположены - кладовые, конюшня, лавка, жилые комнаты. Лавка всегда прямо со входа, и рядом с нею, а иногда в ней самой, жилье. Дверь закрыта занавескою из стеганной на вате бумажной материи, по середине, поперек, перехваченная планочками, чтобы она сама падала вниз. В лавке вы встретите полки с товарами и сундуки, кое-что расставлено на полу; у окна конторка, и там постоянно сидит конторщик и пишет все счеты кистью и тушью, перебрасывая по временам кости на счетах. Рядом, направо, жилая комната; тут у задней стены кан - широкие нары, которые снизу нагреваются посредством топки; по сторонам свернуты тонкие тюфяки; у самой стенки длинненькие, в роде валиков подушки; на кане же, с боков стоят сундуки темно-красного цвета, покрытые лаком, и на нем же в середине скамеечка, заменяющая стол. Стены украшены картинами на бумаге; над дверью надпись, род девиза, взятого из какого-нибудь знаменитого сочинителя; перед каном - печка с жаровней и на ней постоянно кипятится вода для чая. Вас сажают на кан и придвигают столик, и начинается угощение чаем, перепрелым, невкусным; в него кладется леденец, который не скоро тает и не размешивается, так что вы сначала сверху спиваете чай вовсе несладкий, а после остается почти один леденец, но вам опять доливают и т. д.
.Около собирается непременно толпа приказчиков, молодых парней, с красными, пухлыми щеками; разговор ведет старший, а прислуживают мальчишки. Трудно у них разобрать, кто хозяин, кто приказчик; это все больше фирмы купеческие, товарищества, в которых как хозяева участвуют и очень молодые люди; старики же как более опытные руководят делом, но без общего совета ничего не решают» [14: 288-289].
Как воочию выглядел ургинский маймачен тех времен, можно увидеть на фотографиях Н.А. Чарушина (рис. 3)1, который был участником экспедиции Г.Н. Потанина в Монголию в 1880-х гг. Однако в отличие от май-маченов других городов китайская торговля была сосредоточена и вне стен торгового квартала, прежде всего в «ламском городе», по пути ритуального шествия паломников вокруг буддийских святынь самого Их Ху-рэ. Я.П. Шишмарев пишет:
«.Все пекинские лавки и сто шестнадцать шаньсийских построены в Курене, ламском городе, по западную сторону его, отделяясь от куреня большою площадью, на которой находится и базар; остальные шаньсийские лавки и почти все ремесленные заведения -в Китайском маймачене. Вся торговля производится в ламском городе. Маймачен служит лишь складочным местом для товаров» [22:
Рис. 3
83]
1 Из фондов «ГАУК РБ Кяхтинский краеведческий музей им. акад. В.А. Обручева», г. Кяхта.
Китайский историк Бао Мупин, много лет изучающая китайские торговые диаспоры Северной и Южной Монголии, попыталась реконструировать архитектурные планы и особенности этих торговых кварталов, чтобы выявить социальное и этническое зонирование внутри разных маймаченов. Карта Урги и ее «ламской» части, воссозданная ею (рис. 4), показывает, что все основные проходы вокруг религиозных ламаистских комплексов (обозначены темным цветом на карте) были застроены китайскими лавками (светло-серый тон) [50: 220], которые как бы образовывали отдельные кварталы между монастырскими комплексами. Также она отмечает, что одной из архитектурных особенностей маймаченов помимо преобладания шаньсийского архитектурного стиля было то, что входные ворота в подворья китайских купцов были необычайно высоки, так как были рассчитаны на рост взрослого верблюда до верху груженного объемными тюками. Другой особенностью маймаченов, по ее наблюдению, была близость к источнику воды, чтобы обитатели маймачена могли сажать огород и выращивать овощи. Среди китайских торговцев существовала специализация на товары и услуги, и какая-то часть из них (не особо богатых) держала харчевни, поставляла овощи и другие продукты.
Жизнь ургинского маймачена в отличие от других в Монголии регламентировалась не только законами цинской администрации, но и закона-
37
ми, установленными монгольским богдо-гэгэном, «живым богом», и требованиями содержания святого места в особой духовной чистоте. Так, например, богдо-гэгэн запретил китайцам строить маймачен не ближе чем 10 ли1 от монастырских построек и производить казни как меру, лишавшую жизни живых существ. Но цинские власти нашли выход и велели совершать казни провинившихся ночью, когда предположительно никто этого не видит, и определили специальное место за воротами маймачена на северном склоне горы Шар-хада, откуда не была видна священная гора Хан-ула, дух которой считался покровителем Урги и монастыря [17: 845]. Согласно местному поверью, дух священной горы мог разгневаться, увидев убийство, и наслать бедствия на Ургу и ее обитателей.
Бао Мупин также выделяет среди групп китайских торговцев группы китайских мусульман - хуэйцху (илиЩ^хуэймин) из провинций Синь-цзян, Ганьсу и Цинхай, которые специализировались на доставке ревеня (ХЖдайхуан) из предгорий Тибета и Кукунора в Китай и далее до российской границы в Кяхте. В большом массиве цинских документов встречаются документы с особыми именами торговцев, когда перед фамилией ставятся иероглифы Щ(му) или0^ (хуэймин), что обозначает сокращенно «мусульманин». Например, в 1822 г. торговец по имени Ш^Щ (мусульманин Вань Чун), получивший от ургинского амбаня лицензию на торговлю в Кяхте, написал отчет об обмене крупной партии ревеня на русские товары, которые намеревался, в свою очередь, продать в Ургин-ском маймачене [23: 102]. В документах на русском языке торговцы - мусульмане зачастую назывались «бухарцами», так как часть из них была из туркестанских городов - оазисов. Так, например, Е. Тимковский описывает встречу в Урге с бухарским караваном, груженным чаем на 140 верблюдах, которые за 40 дней добирался из Урги в Улясутай, расстояние, приблизительно соизмеримое с расстоянием между Калганом и Кяхтой [15: Ч. I: 138].
Ургинский маймачен, как не раз отмечали российские путешественники, напоминал им устройство кяхтинского маймачена. Однако описание внешнего вида маймаченов Кобдо, Улясутая и Урги свидетельствует о типологическом сходстве маймаченов Северной Монголии. Важным представляется и то, что в составе местной военной администрации под началом цинского наместника непременно был офицерский чин (дзаргу-чей), отвечавший за организацию торговой жизни в маймаченах. Вместе с тем маймачены обладали разными типами внутренней самоорганизации групп мигрантов (цеховой, земляческой, военной, религиозной и т.д.) с жестким взаимоконтролем в виде круговой поруки и различными ограничениями (запрет на укоренение через лишение репродуктивных возможностей, возвращение тела на родину в случае смерти и т.д.), которая позволяла маймаченам существовать как особым торгово-ремесленным профессиональным анклавам в форме этнической диаспорной самоорга-
1 Ли - мера длины, равная 576 м.
низации. Тем не менее местные реалии не могли не влиять на функционирование маймаченов, тем более что вышеписанные маймачены возникли в монголо-китайской контактной зоне и были ориентированы прежде всего на сосуществование и торговлю с монгольским населением, будь то военные (знаменные или хошунные войска), верующие или простой люд. Однако особенность Кяхтинского маймачена состояла в том, что на границе с Россией взаимодействие происходило не сколько с местным монгольским населением, а с такими же торговыми представителями - 'братьями по цеху', под надзором и охраной такого же военного чина имперской колониальной администрации, как кяхтинский градоначальник.
Маймачен и Кяхта в российско-цинской контактной зоне
Кяхтинский маймачен и Кяхта образовали фактически первый торговый анклав на российско-китайской границе в ХУШ в., который с момента основания обоих пунктов функционировал как парный приграничный торговый город. История становления торгового городка Маймачен, впрочем как и Кяхты, напрямую связана с историей становления российско-китайских отношений и развитием торговли между Российской и Цинской империями (1644-1911). Оба города были основаны буквально на «пустом месте» по воле имперских властей по нуждам политического характера, для того чтобы регулировать торговый оборот между двумя странами и пресекать нелегальную торговлю на границе. Поэтому население Кяхты и Кяхтинского маймачена представляло собой переселенческие сообщества, сформированные из различных мигрантских групп, направленных сюда по делам государственной и военной службы.
Что касается этнического и социального состава Кяхтинского майма-чена, то он в целом повторял картину, описанную выше на примере других маймаченов Северной Монголии с той лишь разницей, что в Кяхтин-ском маймачене больше, чем в других китайских торговых анклавах, были представлены «бухарские купцы», поставлявшие ревень в Кяхту. Дело в том, что прежде практиковавшиеся частные поездки туркестанских купцов в Тобольск, Томск и Тюмень стали более невозможны. Государственная монополия, введенная в 1731 г. на торговлю ревенем, запрещала частную торговлю вплоть до смертной казни, и российские власти определили Кяхту единственным пунктом закупки ревеня, который, в свою очередь, почти весь перепродавался в Голландию, Германию и Англию, где ревень чрезвычайно дорого ценился в ХУШ в. из-за своих целебных свойств [19]. Среди бухарских купцов образовались своего рода постоянные поставщики, у которых по велению российского Сената покупались огромные партии ревеня. В фондах ГАРБ сохранились тексты договоров российской стороны с бухарцами на поставку ревеня [4: док. 748 от 1854 г.]. Известен указ сената 1740 г. о ревене, гласящий: «.бухарцу Мурану, чтобы он впредь негодного ревеню в Россию не вывозил, ибо оной от него принят не будет» [9: 23]. Так, медик П. Реман, сопровождавший посольство Головкина в Китай, также писал о множестве бухарских купцов, заполняв-
ших маймачен и Кяхтинскую таможню, когда они прибывали в осенний период с караванами в 30-50 верблюдов, груженными сушеным ревенем. Дальнейшее разграничение российско-китайской границы в Средней Азии по Пекинскому договору 1860 г. привело к тому, что под так называемыми «бухарскими купцами» стали подразумевать среднеазиатских подданных как Цинской империи, так и Российской империи, которые вели торговлю между собой либо напрямую в Чугучаке и транзитную торговлю через Кяхту. Так, например, в ГАРБ, в фондах Кяхтинской таможни сохранился ряд документов, разрешающих чугучагским купцам Амидасину Илтхидольсину и Галею Ахмедьевичу Кусаинову (российскому подданному. - Н.С.) беспошлинную перевозку байховых и кирпичных чаев из Монголии через Кяхту и пограничный пункт Бахти в Чугучак1.
К 70-м гг. ХУШ в. в Кяхтинском маймачене насчитывалось около 400 жителей, которых трудно назвать постоянными обитателями. Все они прибыли сюда на разный срок в зависимости от своих профессиональных задач. Так, представители военной администрации: маймачен-ский дзаргучей (монгол или маньчжур по национальности) и штат его чиновников должны были сменяться через каждые 4-5 лет. Военный гарнизон также подвергался постоянной ротации, из состава халхаских монгольских хошунных войск поочередно направлялись группы военных, прикомандированных на службу сюда от полугода до года [16: 210]. Во второй половине ХУШ в., когда Кяхтинский маймачен был все еще единственным пунктом внешней торговли Китая с Россией и европейскими странами, на долю данного маймачена проходилось около 70% всего экспорта Цинской империи. Весь этот груз доставлялся через Северную Монголию на верблюдах и воловьих повозках, которые предоставляли китайским купцам, и их сопровождали монголы, специализировавшиеся на транспортировке грузов от стен Великой китайской стены в различные маймачены по всей Северной Монголии. Как заметил Е. Тимковский, это приносило огромную прибыль монголам - владельцам верблюдов, лошадей и волов [15]. Люди, сопровождавшие караваны (погонщики, охрана и приказчики), постоянно курсировали между пунктами назначения и могли задерживаться в одном месте лишь на короткий срок в зависимости от времени года, стараясь избегать жары, крепкого мороза, весенней и осенней распутицы, чтобы в пути было достаточно травы и воды для вьючных животных. Таким образом, Кяхтинский маймачен, впрочем, как и другие маймачены, в течение года переживал сезонный наплыв временных обитателей, которые совершив торговые операции, вновь отправлялись назад за товаром. Здесь, на более долгий срок оставались лишь представители крупных торговых домов и их приказчики, которые сторожили свой товар на складе и, в свою очередь, скупали товар, доставляемый с рос-
1 ГАРБ. Ф. 102. Док. № 409.49 от 1907 г.
40
сийской стороны. Примечательно, что китайские торговцы, получившие лицензию на право торговать и находиться в Кяхтинском майма-чене, должны были сдать экзамен на знание азов русского языка, для чего они проходили специальные курсы торгового русского языка в течение полугода в Урге. Этот исковерканный язык, на котором разговаривали китайские торговцы в Кяхтинском маймачене, вошел в историю мировых пиджинов как «кяхтинский пиджин» (или маймаченское наречие) и представлял собой набор по большей части русских и некоторых монгольских слов в структуре китайского предложения [36] и [37].
Краеведческая литература по истории Кяхты изобилует примерами из разговоров на кяхтинском пиджине, приведем лишь несколько из записей С. Черепанова, который служил в Кяхте. Так, сочетание «рука-сапоги» в кях-тинском пиджине происходило от прямого перевода с китайского языка слова - шоутао букв, «руки-обертка»), имело значение «варежки», «перчатки». Сочетание «ума-кончайла» означало «сойти с ума», где окончание «ла» означает глагольное окончание завершения действия (Т) в китайском языке и т.д. [21]. Интересны примеры смешения русских и монгольских слов в кяхтинском пиджине, когда многие монгольские слова были в обиходе не только китайских, но и русских купцов. Такие слова, как «архидачить» (пьянствовать, от монг. архи - спиртное), «адали» (монг. точно, подобно), «шанга» (монг. сильно, добротно), «бичи» (писать, от монг. бичиг - письмо), были перечислены Г. Осокиным в конце XIX в. в словаре местных забайкальских слов [11]. Поэтому выражение на кяхтинском пиджине «за моя бичи буду» означало «за меня запиши» или «за моя бичи-было» означало «сделал запись за меня», а монгольское «адали» нередко использовалось в сравнительных конструкциях. Как записал С. Черепанов, выражение «На тебе посмотри адали леденец кушаху еса» означало: «смотреть на тебя, все равно что леденец есть» и т.д. [21]. И. Попов записал следующий торговый спор на кяхтинском пиджине:
«.Разговоры кяхтинских и маймаченских купцов начинался вопросами о здоровье:
- Како поживу приятель? Хорошаньки? Како Клавдии? Верушки?
Затем китаец расскажет какую-нибудь историю или посплетничает.
Затем перейдут к делам, и разговор принимает характер спора:
- Тиби скупы еси!
- А тиби еси хочи шибко дорожаньки!
- Тиби уступай буду ! Тиби приятель сердечна.
- Не хычу, не надо! Ходи прочь! Какой тиби еси приятель. Рази можно таки дорожаньки!
- А тиби какой цена постави еси?
- Моя ярава. Слова сказал и болеше не хычу.
- И моя ярава. Хычи тиби слова конча.
- Ну и моя хычи конча.
Ударяют по рукам. Дело сделано» [13: 40].
Как видно из этого диалога, кяхтинские купцы сами начинали разговаривать, коверкая слова на китайский манер, и, как бы ни возмущались они «варварскому» искажению русского языка китайцами, сами носители русского языка были не в состоянии выучить китайский язык и вести на нем торг. Таким образом, разноязычное мигрантское сообщество кяхтин-ского маймачена, которое внутри сообщества использовало несколько языков в зависимости от этнической принадлежности (китайский, монгольский, маньчжурский и уйгурский), также выработало специальный универсальный язык для внешнего общения и контактов с российскими купцами в виде маймаченского наречия. Стоит особо подчеркнуть, что кяхтинский пиджин помимо китайских и русских слов также использовал и монгольские слова, ввиду того, что формирование маймаченского наречия происходило в монголо-китайско-русской контактной зоне. Современные исследователи исторического кяхтинского пиджина (напр. Е. Пе-рехвальская и Е. Оглезнева) в своих работах упустили этот момент, скорее всего из-за неспособности выделить слова монгольского происхождения в составе маймаченского пиджина и незнания монгольского языка.
В качестве предварительного вывода можно заключить, что маймаче-ны Северной Монголии, которые мы рассмотрели на примере маймаченов в Кобдо, Улясутае, Урге и Кяхтинского маймачена, представляли собой сложные мигрантские сообщества, состоявшие из многих этнических, религиозных, профессиональных и сословных групп. Их формирование и функционирование происходили в рамках жесткого контроля над миграционными процессами в монгольских землях со стороны цинских властей, которые выработали особый бюрократический механизм управления каждой из этих мигрантских групп. Дзаргучеи - военные чиновники в составе местной цинской администрации, на которых было возложено как управление внутренней жизнью маймаченов, так и внешние торговые связи, как это было в Кяхтинском маймачене, должны были корректировать правила функционирования маймаченов в зависимости от конкретных условий контактной зоны и обычаев народов, населявших ее, с которыми цинская администрация не могла не считаться. Таким образом, образование и деятельность маймаченей можно считать результатом миграционной политики цинских властей в Северной Монголии и их экономических и политических интересов в регионе.
Литература
Источники
1. Барташев А.В. Памяти Козих // Труды Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского Императорского русского географического общества. - Т. XV, вып. 3. - СПб.: Сенатская типография, 1912.- С. 7-10.
2. Бруннерт И.С., Гагельстром В.В. Современная политическая организация Китая. - Пекин, 1910.
3. Бичурин Н.Я. (Иакинф). Китай в гражданском и нравственном состоянии. - М.: Восточный Дом, 2002.
4. Государственный архив Республики Бурятия (ГАРБ). Ф. 92.
5. ГАРБ. Ф. 102.
6. ГАРБ. Ф. 472.
7. Добромыслов О.А. 'Обоюд' или 'Нарин', 'Цайлохо' или 'Гулянка' // Труды Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского Императорского русского географического общества. - Т. XV, вып. 3. - СПб.: Сенатская типография, 1912. - С. 69-78.
8. Их цааз: памятник монгольского феодального права XVII в. / пер., введ. и коммент. С.Д. Дылыкова. - М.: Наука, 1981. URL:: www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Mongol/
9. Барон Корф, Модест. Жизнь графа Сперанского. - Т. I и II. - СПб.: Императорская публичная библиотека, 1861.
10. Мэн-гу-ю-му-цзи (Записки о монгольских кочевьях) / пер. с кит. П.С. Попова. - СПб., 1895.
11. Осокин Г.М. На границе Монголии. - СПб., 1906.
12. Певцов М.В. Очерк путешествия по Монголии и северным провинциям Внутреннего Китая. - Омск, 1883.
13. Попов И.И. Минувшее и пережитое. - Л., 1924. - Ч. 1.
14. Ровинский П.А. Мои странствия по Монголии IV // Вестник Европы. -№7. - 1874. - М.: Университетская типография, 1874. URL:http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Mongol/Rovinskij_P_A/text2.pht ml?id=8087
15. Тимковский Е. Путешествие в Китай. Ч. I-IV. Путешествие в Китая через Монголию в 1820 и 1821 гг. Ч. I. - СПб.: Типография медицинского департамента Министерства внутренних дел, 1821.
16. Уложение китайской Палаты внешних сношений / пер. с маньч. С.В. Ли-повцова. - М.: Типография Департамента народного просвещения, 1828. - Т. I-II.
17. Фон Фохт Н.А. Китайская казнь // Исторический вестник. - № 6. - 1898. URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XIX/1860-
1880/von_Vogt/text. htm
18. Халха-Джирум. Памятник монгольского феодального права XVIII в. / пер. Ц.Ж. Жамцарано; введ., прим. С.Д. Дылыкова. - М., 1965.
19. Черепанов С. Кяхта и Маймачен // Байкал 1 (2011). - Улан-Удэ: Буряад Унэн, 2011. - С. 158-175.
20. Черепанов С. Путелетатель и его письма, переведенныя нижеподписавшимся. Вып. 1. Обозрение России с птичьего полета. - Казань: Типография К.А. Тилли на Черно-Озерской улице, 1868.
21. Черепанов С.Н. Кяхтинское китайское наречие русского языка // Известия Академии наук по отделению русского языка и словесности. - Т.2. -1853.
22. Шишмарев Я.П. Отчет о 25-летней деятельности Ургинского консульства / под ред. Н. Единарховой // Русский консул в Монголии. - Иркутск: Оттиск, 2001.
На восточных языках
23. Люй Мэн шан дан' ань цзицуй. Хух-хот: Нэймэнгу дасюэ чу баньшэ. 2010. На китайском языке [Сборник архивных документов о караванной торговле в Монголии].
24. Монгол Улсын Yндэсний Тев Архивын сан хемрег дэх «Цайны зам»-ын тYYхэнд холбогдох баримтын жагсаалт. На монгольском языке [Список материалов и документов по истории «Чайного пути», хранящихся в Монгольском национальном центральном архиве] Документ б.м.б.г., из фонда Монгольского национального центрального архива, г. Улаанбаа-тар, Монголия.
25. Чжан Бофэн (сост.). Циндай ге ди цзянцзюнь, дутун, дачэнь дэн няньбяо (1796-1911) Пекин, 1965. На китайском языке [Списки цинских наместников в ранге цзянцзюней, дутунов и дачэней (1796-1911)].
26. Фушунь. Ховдын засгийн хэргийн бугд цэс / Ойрад монголын туухэнд холбогдох сурвалж бичгууд . Улаанбаатар, 2001. [Полное описание дел кобдоского дзасака].
27. Циндай цзоучжэ хуэйбянь - нун'е; хуанцзин // Чжунго ди'и лиши дан'аньгуань. Пекин, 2005. На китайском языке [Доклады трону. Сборник рапортов о земледелии и окружающей среде].
28. Циньдин Лифаньюань цзыляо цзили / под ред. Люй Ижан, Ма Дачжен, Ян Цзяньсинь. - Пекин: Центр изучения географии и истории приграничных земель КНР, 1988. На китайском языке [Высочайше утвержденное Уложение Лифаньюань и редакции Уложения периода правлений под девизами Канси, Цянлунь, Юнчжен и Цзяцин (вторая пол. XVII -первая пол. XX в.].
Дополнительная литература
29. Гончаров Ю.М. Еврейские общины Западной Сибири (XIX - начало XX в.). - Барнаул: АЗБУКА, 2013.
30. Горохова Г.С. Очерки по истории Монголии в эпоху маньчжурского господства (конец XVII - начало XX в.). - М., 1980.
31. Границы Китая: история формирования / под ред. В.С. Мясникова, Е.Д. Степанова. - М., 2001.
32. Мясников В.С. Империя Цин и Русское государство в XVII в. - М., 1980.
33. Намсараева С.Б. Институт наместников цинского Китая в Монголии и Тибете в XVIII в.: дис. ... канд. ист. наук. - М.: Институт востоковедения РАН, 2003.
34. Намсараева С.Б. Дилеммы цинской миграционной политики в приграничном Хулун-Буире на примере участи мусульман-таранчи // Гуманитарный вектор. - № 2 (30). - Чита: Забайкальский государственный университет, 2012. - С. 155-164.
35. Непомнин О.Е. История Китая. Эпоха Цин. - М.: Восточная литература, 2005.
36. Оглезнева Е.А. Русско-китайский пиджин: опыт социолингвистического описания // Благовещенск: Амурский государственный университет, 2007.
37. Перехвальская Е.В. Русские пиджины. - СПб.: Алейтея, 2008.
38. Самбуева С. Некоторые вопросы этнической истории баргутов // Мон-головедные исследования. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2007. -Вып. V. - С. 107-119.
39. Хохлов А.Н. Кяхтинская торговля и её место в политике России и Китая (20-е гг. XVIII в. - 50-е гг. XIX в.) // Документы опровергают. Против фальсификации истории русско-китайских отношений. - М., 1982.
40. Хохлов А.Н. Кяхта и кяхтинская торговля (20-е гг. XVIII в. - середина XIX в.) // Бурятия XVII - начала XIX в. Экономика и социально-культурные процессы. - Новосибирск, 1989.
41. Хохлов А.Н. Монголист Василий Новоселов и его перевод «Лифань-юань цзэ-ли» // История и культура Востока Азии. - Новосибирск, 2002. - Т. 1. - С. 70-72.
42. Чернышев А.И. Общественное и государственное развитие ойратов в XVIII. - М.: Наука, 1990.
На восточных языках:
43. Алтанзаяа Л. XVII-XX зууны эхэн Yейн халх монголын хошууны нут-гийн зургийн тухайд // Ephemeris historiae academia doctrinae mongoli. Tomus III. Улаанбаатар, 2001. На монгольском языке [О картах хошунов Халха Монголии в XVII-XX вв.]
44. Гао Юй. Шаньси шанжэнь юй Цякэту мао'и // Шицзе болань, 2008 (14 ци). - С. 54-59. На китайском языке. [Шаньсийские торговцы в кяхтин-ской торговле].
45. Е. Байчуань. 17-18 шицзи Цинчао Лифаньюань дуй Чжун'Э мао'идэ цзяньду юй гуньли // Цинщи яньцзю. 2012 (1). - С. 47-57. На китайском языке. [Надзор и управление российско-китайской торговлей со стороны Лифаньюань в XVII-XVIII вв.]
46. Нацагдорж Ш. Манжийн эрхшээлд байсан Yеийн Халхын хураангYЙ тYYх. 1611-1911 Улаанбаатар, 1963. На монгольском языке [История Халхи в период маньчжурского господства].
47. Ци Мэйцинь и Ван Даньлинь. Циндай Мэнгу дицюдэ маймайчен цзи ци шан'е тэдянь янюцзю // Минцзу яньцзю. - 2008. - № 2. - С. 63-74. На китайском языке [Исследование маймаченов Монголии и особенностей торговли в них].
48. Чжан Юнцзян. Циндай фаньбу яньцзю: и чженьчжи бяньцянь вэй чжун син. Хаэрбин: Хэйлунцзян цзяоюй чубаньшэ, 2001. На китайском языке. [Исследование фаньских земель Цинской династии: изменения в модели управления].
49. Чжао Юньтянь. Циндай Мэнгу чжэнцзяо чжиду. Пекин, 1989. [Политическая и религиозная система управления Монголией в период правления династии Цин].
На английском языке
50. Bao, Muping. Trade Centers (Maimacheng) in Mongolia, and their Function in Sino-Russian Trade Network // International Journal of Asian Studies. Vol. 3. Р. 2(July) 2006. P. 211-237.
51. Chan, Michael G. A. Court on Horseback: Imperial Touring and the Construction of Qing Rule, 1680-1785. Cambridge, MA: Harvard University Asia Center/Harvard University Press, 2007.
52. Crossley, Pamela Kyle. The Manchus //Volume 14 of Peoples of Asia (3 ed.). Wiley-Blackwell, 2002.
53. Hansen, Mette Halskov. Frontier people: Han Settlers in Minority Areas of China. C.Hurst&Co (Publishers) Ltd. 2005.
45
54. Lattimore, Owen. The Mongols of Manchuria. NY: Howard Fertig, 1969.
55. Perdue, Peter C. China Marches West: The Qing conquest of Central Eurasia. Cambridge, Mass.: The Belknap Press of Harvard University, 2005.
56. Pratt, Mary Louise. Imperial Eyes: Travel writing and Transculturation. Routledge. 2000.
57. Reardon-Anderson, James. Land Use and Society in Manchuria and Inner Mongolia during the Qing Dynasty// Environmental History, Vol. 5. 2000 (4). Oct. P. 503-530.
58. Spence, Jonathan D. The K'ang-his Reign / the Cambridge history of China. Vol. 9. Ed. by Willard J. Peterson. Cambridge: University press, 2002. Р.120-182.
Намсараева Саяна Баировна (Sayana Namsaraeva), научный сотрудник Исследовательского центра Mongolia & Inner Asia Studies Unit (MIASU, Cambridge University); докторант ИМБТ СО РАН. Почтовый адрес: MIASU The Mond Building, Free School Lane, Cambridge CB2 2RF UK. E-mail: namsarae-va@gmail.com или sn444@cam.ac.uk
Namsaraeva Sayna - researcher in Center of Mongolia & Inner Asia Studies Unit (MIASU, Cambridge University)
УДК 94 (571.5) © S.V. Vasilieva
The role of Old Believers in reclamation of Baikal Asia
The article is devoted to religious and ethnocultural diversity of proto-Imperial practice towards religious ethnical groups on Russian boarders. Special attention is given to inland long distance migration streams of Old Believers in Baikal Asia as well as phenomenon of specific capability for adaptation and resilience of Old Believers.
Key words - confession, Old Belief, Baikal Asia, migration streams, compact areal, adaptation issue, inner-confessional well being.
© С.В. Васильева Роль старообрядцев в освоении Байкальской Азии
Статья посвящена религиозному и этнокультурному разнообразию протоим-перских практик в отношении религиозных этнических групп на русской границе. Особое внимание уделяется внутренним большим дистанциям миграционных потоков старообрядцев в Байкальскую Азию, а также феномену специфических возможностей для адаптации и устойчивости старообрядцев. Ключевые слова: конфессия, старообрядчество, Байкальская Азия, миграционные потоки, компактный ареал, проблемы адаптации, внутриконфессио-нальное благополучие.
Russia has always been and still stays multiconfessional country. Its people have belonged and still belong to different trends of numerous religions -
