CC BY
191
ля, который крайне редко выходит в синтаксис предложения. Наблюдатель - это тот концептуально значимый смысловой элемент, в котором реализуется когнитивная триада «се-миотизация - интерпретация - оценивание». Он не только воспринимает вышеописанные симптомы и признаки, но и семиологизирует их - наделяет семиотической значимостью [Семенова, 2007, с. 141]. Семиотизация всегда неразрывно связана, с одной стороны, с интерпретацией как нахождением смысла, а с другой - с оцениванием, которое, как было определено выше, имеет самое непосредственное отношение к концептуализации действительности.
Библиографический список:
1. Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека [Текст] / Н.Д. Арутюнова. - 2-е изд., испр. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 896 с.
2. Верхотурова, Т.Л. Понятийная вариативность категории «субъект» в научном дискурсе. [Электронный ресурс] / Т.Л. Верхотурова // Magister Dixit - научно-педагогический журнал Восточной Сибири. - 2011. - №2 (06). - Режим доступа: http//md.islu.ru/ (дата обращения: 24.03.2014).
3. Верхотурова, Т.Л. Фактор Наблюдателя в значении слова и предложения [Текст] / Т.Л. Верхотурова // Слово в предложении: кол. монография / под ред. Л.М. Ковалевой (отв. ред.), С.Ю. Богдановой, Т.И. Семеновой. - Иркутск: ИГЛУ, 2010. - С. 148-169.
4. Верхотурова, Т.Л. Фактор наблюдателя в языке науки [Текст]: монография / Т.Л. Верхотурова. - Иркутск: ИГЛУ, 2008. - 289 с.
5. Вольф, Е.М. Функциональная семантика оценки [Текст] / Е.М. Вольф. - М.: Наука, 1985. - 224 с.
6. Еремина, О.В. Перцептивно-оценочная семантика ряда речевых глаголов [Текст] / О.В. Еремина // Вестник ИГЛУ. - 2010. - № 2 (10). - С. 35-40.
7. Колшанский, Г.В. Объективная картина мира в познании и тексте [Текст] / Г.В. Колшанский. - М.: Наука, 1990. - 108 с.
8. Крейдлин, Г.Е. Голос, голосовые признаки и оценка речи [Текст] / Г.Е. Крейдлин // Логический анализ языка. Язык речевых действий. - М.: Наука, 1994. -С. 141-159.
9. Крейдлин, Г.Е. Невербальная семиотика: Язык
тела и естественный язык [Текст] / Г.Е. Крейдлин. - М.: Новое литер. обозрение, 2002. - 581 с.
10. Кустова, Г.И. Перцептивные события: участники, наблюдатели, локусы [Текст] / Г.И. Кустова // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. - М.: Индрик, 1999. - С. 229-243.
11. Лингвистика и аксиология: этносемиометрия ценностных смыслов [Текст]: кол. монография / отв. ред. Л.Г. Викулова. - М.: ТЕЗАУРУС, 2011. - 352 с.
12. Луганская, Е.В. Аксиологическая оценка в ген-дерном аспекте (на материале англоязычных открытых писем) [Текст]: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.04 / Е.В. Луганская. - Иркутск, 2004. - 188 с.
13. Моррис, Ч.У. Основания теории знаков [Текст] / Ч.У Моррис // Семиотика: Антология / сост. Ю.С. Степанов. - изд. 2-е, испр. и доп. - М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. - С. 45-97.
14. Плотникова, С.Н. Неискренний дискурс (в когнитивном и структурно-функциональном аспектах) [Текст] / С.Н. Плотникова. - Иркутск: ИГЛУ, 2000. -244 с.
15. Семенова, Т.И. Лингвистический феномен кажимости [Текст]: монография. - Иркутск : ИГЛУ, 2007. - 237 с.
16. Семенова, Т.И. От притворства до игры: синкретизм глагола pretend [Текст] / Т.И. Семенова // Слово в предложении: кол. монография / под ред. Л.М. Ковалевой (отв. ред.), С.Ю. Богдановой, Т.И. Семеновой. -Иркутск: ИГЛУ, 2010. - С. 95-114.
17. Activator Longman Activator [Text]. - England: Longman, 1996. - 1587 р.
18. COCA - Corpus of Contemporary American English [Electronic resource]. - URL: http://corpus.byu. edu/coca/ (дата обращения: 28.03.2014).
19. BNC - British National Corpus [Electronic resource]. - URL: http://www.natcorp.ox.ac.uk/ (дата обращения: 27.03.2014).
20. Hornby, A.S. The advanced learner's dictionary of current English [Text] / A.S. Hornby. - М.: АСТ, 2006. -1566 р.
21. LDCE - Longman Dictionary of Contemporary English [Text]. - Harlow: Longman, 2000. - 1668 p.
22. OALD - Oxford Advanced Learner's Dictionary [Text]. - Oxford University Press, 2010. - 1796 p.
23. Tomasello, M. Understanding and sharing intentions: The origin of cultural cognition [Text] // Behavioral and Brain Sciences / M. Tomasello, M. Carpenter, J. Call, T. Behne, H. Moll, 2005. - Vol. 28. - P. 675-691.
УДК 81'4 ББК 81.055.1
Л.Р. Хомкова, Т.Г. Панина МЕТАФОРА КАК УНИВЕРСАЛЬНО-СПЕЦИФИЧНОЕ КУЛЬТУРНО-ЯЗЫКОВОЕ ЯВЛЕНИЕ
В статье метафора рассматривается с точки зрения универсальности и специфичности ее характеристик в аспектах языка, мышления и культуры, выявлены возникающие при употреблении метафор расхождения между языками в семасиологическом и в ономасиологическом планах; также предпринята попытка проследить влияние экстралингвистических фак-
© Хомкова Л.Р., Панина Т.Г., 2014
торов на выбор их образных оснований.
Ключевые слова: метафора; картина мира; концепт; культура; мировосприятие народа; национальная специфика; универсальность
L.R. Khomkova, T.G. Panina METAPHOR AS UNIVERSALLY-SPECIFIC CULTURAL AND LINGUISTIC
PHENOMENON
In the article the metaphor is considered from the point of view of universality and specificity of its characteristics in aspects of language, cognition and culture; divergences arising at the use of metaphors of different languages in semasiological and in onomasiologicalplanes are revealed. Also an attempt to examine the influence of extralinguistic factors on a choice of their figurative bases is made.
Key words: concept; culture; mentality of the people; metaphor; national specificity; universality; world perception; world view
Лингвистическая традиция всегда признавала универсальный характер метафоры как средства переосмысления наименований при обозначении фрагментов окружающего мира и ее направленность либо на заполнение лексических лакун, либо на характеристику и выявление сути уже номинированных объектов. Но метафора является не просто одним из универсальных явлений в языке, но и универсальной характеристикой человеческого мышления в целом, орудием познания. Ее рождение тесным образом связано с концептуальной системой носителей языка, с их представлениями о мире, системой оценок, которые существуют сами по себе и лишь вербализуются в языке. Метафора выступает средством концептуализации действительности и предполагает такой взгляд на мир, который связывает различные области знаний на основе разного рода ассоциаций и приводит к формированию новых смыслов [Хахалова, 2011; 2012].
Универсальное в сфере метафоры может проявляться в наличии всеобщих видов переноса. Так, С. Ульман отмечает 3 универсальных типа метафоризации: антропоморфизм (перенос наименований, относящихся к человеку, на явления и предметы природы: персонификация), перенос от конкретного к абстрактному (аллегория, символы) и синестезию [Ульман, 1970, с. 277-279].
Дж. Лакофф и М. Джонсон рассматривают метафоры ориентационные, структурные и онтологические, также универсальные по своей сути [Ьакой", 1980]. Первые связаны с пространственной ориентацией человека и определенными свойствами его тела. Так, в
основе большинства немецких метафор, описывающих бедность, лежит представление о ней как о пространственной ограниченности: sie können sich weder rühren noch bewegen -букв. «они не могут не только двинуться, но даже пошевелиться»; er kann weder hinauf noch hinunter - букв. «он не может переместиться ни вверх, ни вниз».
Онтологические метафоры трактуют события, действия, эмоции как предметы и вещества. Например, они дают возможность представить концепты «успех» и «счастье» как сущности, которые можно увидеть («ohne sichtbaren Erfolg», «Erfolge glänzen»), потрогать («greifbare Erfolge», «im warmen, weichen Glück»), понюхать («roch nach Geld»), попробовать на вкус («von seinem süßen Glück erfüllt»). Они могут улыбаться («ihm lächelt nur noch das kleine Glück an»). Их можно украсть («du raubst mir das Glück meines Lebens»), заключить с ними соглашение («haben sie einen Pakt mit dem Glück geschlossen»). Они ведут себя как живые существа, у которых могут быть родители («der Erfolg bekanntlich viele Väter hat») и дети («du warst ein Glückskind»).
Структурные метафоры - это те случаи, когда одно понятие осмысливается и переживается, структурно метафорически упорядочивается в терминах другого. Например, неудача может быть представлена как болезнь, боль («Jaguar ist nach schmerzvoller Zeit wieder auf Erfolgfskurs»), о ней говорят в терминах болезни и используют при этом ряд медицинских терминов: терапия («den anderen kränkelnden Staaten die gleiche Therapie zu verordnen»), симптомы и лекарства («den basisdemokratischen Schub als Symptom der
Krise oder schon als Heilmittel bewerten»), диагнозы («deren Diagnose und Behandlung noch aussteht»), хирургические операции («Pianos «komplizierte chirurgische Operation am offenen Herzen» wirkte nachhaltig»), реанимация («die Reanimation der Parteibasis»), прединфарктное состояние («dieses historische Herz der Berliner Museumslandschaft ist stark infarktgefährdet»).
Многие исследователи, отмечая тот факт, что в разных языках в качестве исходного материала при метафорических переносах используются слова одних и тех же лексико-семантических групп (правда, с различной интенсивностью), выделяют метафоры географические (в том числе пространственные), метеорологические, биоморфные (антропоморфные, зооморфные, ботанические), технические, социоморфные (например, использование в переносных значениях терминов родства) и др. Такие типы метафор, в основе которых лежат лексемы, наиболее частотные как в самостоятельном употреблении, так и по своей фразообразовательной активности, обладают повышенной структурно-семантической эквивалентностью. В качестве примера могут служить метафорические единицы, включающие компоненты-соматизмы голова, глаз, рука, палец, сердце и др.: to cry one 's eyes out - sich die Augen ausweinen - выплакать все глаза; to turn someone 's head - j-m den Kopf verdrehen - вскружить голову кому-либо; to through dust in somebody's eyes - j-m Sand in die Augen streuen - пускать пыль в глаза; to be with one foot on the graves - mit einem Bein im Grabe stehen - стоять одной ногой в могиле.
Универсальными могут быть не только переносы от целых семантических сфер, но и от отдельных слов. Например, при сопоставлении флористической метафоры плод у представителей разных культур выявляется тождественное значение результат. Правда, по мнению В.Г. Гака, «во многих случаях эти универсалии носят статистический характер, приобретают форму фреквенталий, т.е. они могут иметь место, но не обязательно реализуются в каждом отдельном языке» [Гак, 1998, с. 489]. Так, русская лексема лист и немецкая das Blatt в обоих языках имеют сходное метафорическое значение лист бумаги, ein leeres Blatt, однако только в немецком лексема употребляется для обозначения лопатки у животного. Изучение таких частных переносов
представляет большой интерес, так как они показывают общие возможности направления развития языковых фактов, с одной стороны, и национальную специфику языков в метафорическом переосмыслении некоторых слов - с другой.
Что касается расхождений между языками в употреблении метафор, то они могут проявляться в семасиологическом либо в ономасиологическом планах. В первом случае одни и те же слова в разных языках получают разные метафорические переосмысления. Например, русское выражение запахнуть жареным является предостережением о грозящей опасности, а немецкое riechen nach Braten употребляется, когда говорят о чем-нибудь выгодном, заманчивом, как предчувствие легкой наживы. Немецкое an die Wand drücken означает «оттеснить на задний план, перещеголять», а его буквальный перевод - «прижать к стене» - имеет в русском языке омонимичное значение: «поставив в трудное положение, вынуждать признать или сделать что-либо». Фразеологизм ein weißer Rabe традиционно переводится на русский язык как «белая ворона». Однако, при полном внешнем совпадении (если не считать расхождения в роде существительного: ворон - ворона) у фразеологизмов наблюдается серьезное различие в семантике. Немецкое выражение имеет значение «нечто редкое, удивительное, исключительное» и употребляется по отношению к человеку, резко отличающемуся от других в положительном плане. В русском языке человек при помощи данного фразеологизма характеризуется обычно с негативной стороны.
Различия между языками встречаются и в ономасиологическом плане, когда один и тот же референт обозначается различными видами метафорических обозначений, восходящими к разным словам с прямым значением. В русском языке, например, есть выражение «родиться в сорочке». Под «сорочкой» подразумевается околоплодный пузырь, покрывающий тело новорожденного. По суеверным представлениям тот, кто родился в такой оболочке, что бывает крайне редко, будет счастливым. Эту пленку восточные славяне, поляки и чехи называют «шапочкой», «чепцом», немцы и французы - «шапочкой счастья», венгры - просто «пленкой», а монголы - «отцовской шубой». Причем у этих и дру-
гих народов рождение в «сорочке» считалось счастливым предзнаменованием. Несмотря на универсальность подобных представлений, выражение со словом «сорочка» - национально-специфичное, исконно русское. Сорочка является культурно-маркированной реалией. Эта русская мужская рубашка с косым воротом, которая носилась навыпуск и подпоясывалась, была признаком материального благополучия в крестьянских семьях. В бедных же семьях не все (особенно дети) имели сорочку, что придает выражению «материальный» смысл: о том, кто родился уже «одетым в сорочку» и, следовательно, богатым. Кстати, в немецком языке подобный «материальный» смысл передается другим выражением, не связанным с «шапочкой счастья» и не содержащим культурно маркированных реалий: mit einem silbernen (goldenen) Löffel im Munde geboren sein.
Можно привести множество примеров, демонстрирующих разницу в использовании образных оснований при метафорических воплощениях концептов носителями разных языков. Правда, такие различия в выборе образного основания при осмыслении определенных фрагментов реальности не всегда оказываются культурно значимыми и свидетельствуют об особенностях мироощущения народа. Ведь при переносе наименований имеется и большая доля случайности в выборе предмета сравнения. Выявить же метафоры, воспроизводящие при употреблении в речи характерный для лингвокультурной общности менталитет, можно только при соотнесении их образного содержания с установками культур, с ментальными образцами, играющими роль прескрипций (предписаний) для социальной и духовной жизненных практик. Рассмотрим на примере зооморфной метафоры. Немецкое метафорическое выражение der Bürohengst имеет в русском языке эквиваленты канцелярская крыса и бумажный (книжный) червь. Используемые в этих языках зо-онимы стали прототипическими элементами метафорической номинации человека (чиновника, представителя исполнительной власти) и используются в сравниваемых языках для дискредитации объекта, пренебрегающего существом дела ради соблюдения формальностей. В целом, в обоих языках зоонимы крыса и червь находятся ниже по аксиологической
шкале, чем жеребец. Ведь конь, жеребец символизирует такие качества, как выносливость, сила. И если немецкое слово выражает, скорее всего, иронию, насмешку, то русские выражения - презрение к объекту оценки.
Можно ли в данном случае говорить о том, что такое использование зоонимов свидетельствует о различном отношении в двух культурах к такому общественному явлению, как бюрократизм? Значит ли это, что бюрократизм получил более широкое распространение в России, а потому вызывает здесь большее раздражение? На эти вопросы нельзя ответить однозначно. Одно не вызывает сомнения, что эти явления языка представляют собой принадлежность культур разных этносов. А потому раскрыть их истинный смысл можно только «при соотнесении их образных оснований с категориями, концептами и стереотипами национальных культур и их интерпретации в пространстве материальной, социальной и духовной культур» [Телия, 1996, с. 231]. Представляется возможным связать причину использования названий животных, находящихся на более высокой ступени аксиологической шкалы, с особенностями немецкого менталитета, с тем фактом, что немцы вообще более законопослушны, с большим вниманием и уважением относятся к выполнению предписаний, к порядку, а потому выполнение всех обязательных процедур, например, связанных с заполнением документов, не вызывает у них раздражения, протеста.
Кстати, различие в семантике рассмотренных выше фразеологизмов «белая ворона» и «ein weißer Rabe» также может иметь отношение к несоответствиям в системе ценностей двух культур. Речь идет о соборности - добровольном, безвозмездном объединении людей для совместных действий. Столетиями русские крестьяне жили общинами. Все вопросы, даже семейные, в случае конфликта выносились на всеобщее обсуждение. Совместная трудовая деятельность, слаженная работа не давала упасть слабым, но и не позволяла подняться сильным. Система коллективизма была распространена в России задолго до социалистического строя. На этой идее сконцентрирована идеология Советской России, что привело к игнорированию индивидуальности и растворению отдельного человека с его нуждами, желаниями и потребностями в кол-
лективе. Люди с детства учились «действовать как все», любое проявление индивидуальности встречало неодобрение со стороны. Коллективный интерес всегда ставился выше индивидуального, единство мнений получало большее признание, чем оригинальная идея [Степанов, 1997, с. 666]. В основе же идеологии Запада - культ индивидуализма, уважения к потребностям и чувствам отдельного человека. Возможно поэтому белая ворона - явление очень редкое (даже исключительное) в природе - в немецкой культуре вызывает при переосмыслении только позитивные коннотации и поэтому положительно характеризует человека, резко отличающегося от других. Русский же язык при помощи данного фразеологизма осуждает его за необычность и оригинальность.
Итак, в плане выражения национальной специфики метафоры представляют собой весьма самобытное явление и фиксируют в языке весь обиходно-эмпирический, исторический и духовный опыт языкового коллектива, всю сумму знаний, заложенных в сознании носителей языка. Отражая доминантные позиции в культуре, они дают нам представление о религиозных и социально-этических взглядах и предпочтениях языкового сообщества, о некоторых моделях поведения, принятых в нем. Поэтому при изучении когнитивного потенциала концептов исследователи довольно часто прибегают к их метафорическому воплощению. Мы обратились к помощи метафор в ходе исследования средств онтологизации концепта «der Arbeit» («работа») в немецком языке. Как показал их анализ, трудовая добродетель в изучаемой культуре оценивается достаточно высоко. Немцы гордятся своей работоспособностью. Здесь любая работа ценится (Arbeit schändet nicht; Arbeit ist der Ehre Mutter), доставляет удовольствие (Arbeit macht Spaß), облагораживает (Arbeit adelt), делает жизнь прекрасной (Arbeit macht das Leben schön; Arbeit ist des Lebens Würze), кормит (Arbeit bringt Brot, Faulenzen - Hungersnot). Типично немецкими можно назвать самодисциплину, организованность, деловитость, привычку к ровному, размеренному труду (кстати, в отношении русских говорят об особом «рваном» ритме труда, их умении напрячь все силы на короткий срок, а затем в течение длительного времени ничего не делать).
Вспомним немецкие пословицы и поговорки, призывающие во всем (в том числе и в работе) проявлять чувство меры: Man muss den Bogen nicht überspannen und den Esel nicht überladen. Man soll den Bissen nicht größer machen als der Mund ist. Ein gutes Pferd springt nie zu hoch.
При наблюдении за метафорическим составом исследуемого языка создается впечатление, что немцы просто не умеют работать плохо (они либо работают хорошо, либо не работают вообще), поскольку этот язык (в сравнении с русским) очень слабо использует свой метафорический потенциал для описания непродуктивного труда. Мы обратили внимание на то, что немецкий язык изобилует метафорами, отражающими идею плодотворных усилий, напряжения умственных и физических сил (mit eiserner Energie, voll Glüt arbeiten; studieren, dass der Kopf raucht; schuften, dass die Funken fliegen; geistige Klimmzüge machen; Himmel und Hölle in Bewegung setzen; Dampf machen и др.), но практически отказывает в выборе метафорических средств для выражения бездельничанья через профанацию действия. Только два встретившихся в ходе анализа выражения передают, хотя и не совсем точно, эту идею: Däumchen drehen и Hunde flöhen. В немецком языке встретилось гораздо больше метафор (обозначающих бездействие), в образных основаниях которых лежат ситуации, указывающие на полное отсутствие активной деятельности, на стереотипную нерабочую позу - лежа или сидя: auf dem Pflaster liegen, auf der faulen Haut liegen, kalt und erstorben liegen, im erfrorenen Strom stillstehen, das Sitzfleisch, jahrelangen Tiefschlaf in der europäischen Verkehrspolitik beenden, tot sein, die Sonne aufs Fell/auf den Panz brennen lassen.
В этой связи хотелось бы отметить наличие в русском языке целого ряда синонимических выражений, передающих идею «безделья», в образных основаниях которых явно прослеживается профанация плодотворного труда, например, бить баклуши, груши околачивать, дурака валять, пень колотить, плевать в потолок, гонять собак (ворон), считать галок (мух, ворон). Все приведенные примеры не означают бездействия как такового. Наоборот, во фразеологизмах отображается либо активное перемещение, либо активное физическое (воз)действие, либо затраченные ум-
ственные усилия. Просто результат (воздействия во всех случаях оказывается абсолютно незначительным. Красной нитью через весь ряд проходит мысль: бездельничать - значит активно заниматься мелким, незначительным или явно пустопорожним делом. Как заметила В.Н. Телия, в этих «стертых», перешедших в состав фразеологизмов метафорах, таким образом, отразились характерологические черты отношения к безделью, свойственные русскому менталитету: стремление скрыть безделье имитацией активной деятельности по пустякам [Телия, 1996, с. 232].
Сделанные наблюдения позволили нам сформулировать вывод о национальной специфичности ряда обозначенных метафорами характеристик рассматриваемых явлений. Возможно, причины выявленных расхождений связаны с различиями западного и восточного христианства в их оценке земных благ, в их воззрениях на проблему искупления и спасения, на задачи земной жизни и роль труда в деле спасения души. Так, например, протестантизм и католицизм отличаются от православия (с его упованием на наступление Царства Божиего) тем, что воспринимают время человеческой жизни как время жизни земной, ограниченной, которое нужно беречь и рационально использовать на добрые дела и подвиги. К добрым делам относятся усердие, всякий хорошо исполняемый, добросовестный труд, который ставится здесь на один уровень с молитвой и ориентирует верующих на активность в этой жизни, на формирование личной дисциплины и ответственности. Выбирать «меньшее из зол» и спокойно переносить тяготы судьбы - не укладывается в сознании немцев. Инициатива, творческий подход к делу ценятся очень высоко в немецкой культуре и считаются главными слагаемыми успеха.
Русских же часто обвиняют в отсутствии инициативы. В наших народных сказках воплощены давние мечты русского человека о волшебной щуке, о скатерти-самобранке, надежды на то, что все будет делаться само по себе, без применения каких бы то ни было усилий. Нетрудно заметить, что здесь практически нет сказок про упорный и творческий труд, где бы герой заслужил все то, что у него есть или будет. Зато их сколько угодно про чудесные подарки. Любимые персонажи
русских сказок часто существуют не трудом, а чудом.
Одной из причин отсутствия инициативы у русского человека исследователи (например, [Ильин, 1996; Коваль, 1994; Тер-Минасова, 2000]) называют утрату веры в честный труд, что стало логическим следствием нестабильности, вновь и вновь повторяющегося в русской истории «смутного времени». Другая причина может быть связана с тем, что «полезность» труда как такового в православии определяется его «душеполезно-стью». Если труд не помогает внутреннему совершенствованию, не является аскезой в широком смысле слова, то он будет суетным, пустой занятостью. Труд входит в спасение постольку, поскольку он способствует развитию и совершенствованию «внутреннего человека», является средством воспитания души. Православию чужды протестантские идеи о том, что именно в трудовой деятельности проявляются любовь к Богу и ближнему [Коваль, 1994, с. 113-116].
Важным моментом в трудовой этике русской и немецкой культур является вопрос об отношении к богатству и вознаграждению за труд. Пренебрежительное отношение к материальным благам рассматривается как типичная характеристика русского сознания. С точки зрения православного человека идеал трудового служения воплощен в образе труженика-монаха, полностью отрицающего частную собственность. С древности русский язык изобилует поучениями, демонстрирующими преходящий характер, бессилие и вредное влияние богатства на человека: Лучше капля ума, чем вдоволь богатства. Богатство -вода, пришла и ушла. У богатого черт детей качает.
Наши сказки также учат детей с самого детства, что быть богатым - плохо. Богатство не приносит уважения, но вызывает зависть, неприязнь. Русское монашество проповедовало идеал «социального опрощения». Самоуничижение, любовь к «худым ризам», неприглядности, несчастному, убогому виду виделись лучшим способом уподобиться Христу в Его земном образе подвергшегося поруганиям человека. Такое подражание страдающему Христу имеет глубочайший философский смысл. Оно означает принятие того факта, что в земной жизни существует чудовищная
несправедливость, что самые добрые, чистые люди чаще всего оказываются и наибольшими страдальцами.
Социальное опрощение, столь естественное для православной традиции, совершенно чуждо протестантизму, где прочно укрепилось отношение к труду как к ценности, средству достижения материального успеха и уважаемого положения в обществе. Протестантизм, получивший широкое распространение на территории Германии, прямо призывает к росту благосостояния, в котором видится знак благоволения Божия. В протестантских конфессиях успех в делах предпринимателя, богатство и прибыльность бизнеса свидетельствуют о богоизбранности человека и являются показателем добродетельности. Чем более угодна ваша деятельность Богу, тем больше она вознаграждается в земной жизни. Отсюда и положительное отношение к деньгам в немецкой культуре, поскольку за ними стоит личный труд, приложенные усилия: Hinter Ihrem Geld steckt Ihre Arbeit. Если состояние заработано собственными руками или умом, то вряд ли кто-то из немцев усомнится в праве человека наслаждаться им. Люди имеют право накапливать ресурсы без значительного ограничения со стороны государства и не обязаны перераспределять их тем, кто обладает меньшими. Быть богатым (den Wohlstandsberg hinaufklettern) становится морально-этической нормой, которая поощряется социально. Быть же бедным - противоречит общественной этике, потому что тот, кто работает, не может быть беден: Wo Arbeit das Haus bewacht, kann Armut nicht hinein.
Таким образом, изучение метафор в сопоставительно-типологическом плане позволило нам выявить не только типичные ассоциации, возникающие у носителей исследуемых языков при их употреблении, но и определить
их некоторые специфичные характеристики. Так, в ходе наблюдения над эмпирическим материалом мы пришли к заключению о различном смысловом наполнении хозяйственной деятельности для западных и восточных христиан и установили, насколько тесно метафора, как один из способов создания языковой картины мира, связана с культурой, с мировосприятием народа - носителя языка, с духовным опытом языкового коллектива и системой его ценностей.
Библиографический список:
1. Гак, В.Г. Языковые преобразования [Текст] / В.Г. Гак. - М.: Языки русской культуры, 1998. - 768 с.
2. Ильин, И.А. Сущность и своеобразие русской культуры [Текст] / И.А. Ильин; пер. с нем. И.С. Андреевой // Москва. - 1996. - № 1. - С. 170-196.
3. Коваль, Т.Б. Тяжкое благо: Христианская этика труда. Православие, Католицизм, Протестантизм. Опыт сравнительного анализа [Текст] / Т.Б. Коваль. -М.: РАН Ин-т этнологии и антропологии, 1994. - 278 с.
4. Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования [Текст] / Ю.С. Степанов.
- М.: Языки русской культуры, 1997. - 824 с.
5. Телия, В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты [Текст] / В.Н. Телия. - М.: Языки русской культуры, 1996. - 288 с.
6. Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация: учеб. пособие [Текст] / С.Г. Тер-Минасова.
- М.: Слово/Slovo, 2000. - 624 с.
7. Ульман С. Семантические универсалии [Текст] / С. Ульман: Пер. с англ. Л.Н. Иорданской // Новое в лингвистике. - М., 1970. - Вып. 5. - С. 250-299.
8. Хахалова, С.А. Метафора в аспектах языка, мышления и культуры: монография [Текст] / С.А. Хахалова.
- 2-е изд., испр. и доп. - Иркутск: ИГЛУ, 2011. - 292 с.
9. Хахалова, С.А. Социальная память в метафорическом осмыслении мира [Текст] / С.А. Хахалова // Предвосхищение и язык: материалы Всероссийской научной конференции (Москва, сентябрь 2012 г.). - М.: Изд-во СГУ 2012. - С. 282-287.
10. Lakoff, G. Metaphors we live by [Текст] / G. Lakoff, M. Johnson. - Chicago: University of Chicago Press, 1980.
- 242 p.
УДК 81'1 ББК 81.003
Т.С. Чехоева
НОМИНАТИВНОЕ ПОЛЕ КОНЦЕПТА «МУЖЧИНА» В РУССКИХ
НАРОДНЫХ АФОРИЗМАХ
Статья посвящена анализу номинативного поля концепта «мужчина» на материале русских народных афоризмов. Выявляются языковые средства, репрезентирующие концепт «мужчина» в русских народных афоризмах. Проводится компонентный анализ выявленных номинативных единиц. Дана дескрипция способов вербализации концепта «мужчина».
© Чехоева Т.С., 2014
