Метафизика городского поселка: к изучению периферийных региональных "территорий" культуры (опыт Донбасса) Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Агаркова Анна Алексеевна

Кандидат культурологии, доцент ГОУ ВПО «Донецкий педагогический институт»

(г. Донецк, ДНР)

УДК 351.85 (477)

МЕТАФИЗИКА ГОРОДСКОГО ПОСЕЛКА: К ИЗУЧЕНИЮ ПЕРИФЕРИЙНЫХ РЕГИОНАЛЬНЫХ «ТЕРРИТОРИЙ»

КУЛЬТУРЫ (ОПЫТ ДОНБАССА)

METAPHYSICS OF THE URBAN SETTLEMENT: TO THE STUDY THE PERIPHERAL REGIONAL «TERRITORIES» OF CULTURE (THE

DONBASS EXPERIENCE)

В работе рассматриваются особенности социокультурного бытия донецкого региона. Поселковый мир донецкого регионального культурного ландшафта во многом и определяет его специфику. Исторически складывалась характерная, трудно изживаемая, разновеликая «поселковость» пространства малого отечества, своеобразное сельско-городское сознание и образ жизни, особая поселковая дворовая эстетика.

Ключевые слова: периферийные региональные «территории» культуры, провинция, «соцрегионы», поселковая социокультурная среда, поселковый быт

This article deals with the features of the socio-cultural life of Donetsk region. The settlement world of the Donetsk regional cultural landscape largely determines its specificity. Historically, it was difficult to eradicate, diversify the "settlement" of the space of the small Fatherland, a peculiar rural-urban consciousness and way of life, a special village courtyard aesthetics.

Key words: peripheral areas of culture, province, socialist regions, settlement socio-cultural environment, the urban village life.

Рассмотрение разномасштабных «территорий» культуры - всегда остается одной из важнейших задач в культурологических исследованиях, особенно в контексте периодически происходящих в отечественной истории социально-идеологических трансформаций. Не секрет, что ойкумена культуры как многообразия, по выражению Д. Замятина «прирученных и облюбованных мест» [1] - это всегда воплощение разнопланового «рельефа», со сложными, неоднозначными взаимосвязями большого и малого, центра, провинции и пограничья, культурного ядра и окружающей его периферии. В исследовании

культурных ландшафтов весьма существенны и иные системы координат: регион-регион, регион-страна, регион-город, город-поселки, город-двор и т.п. О роли и необходимости широкого «ландшафтного зрения» на мир культуры говорил еще Д.С. Лихачев.

Одним из значимых культурно-пространственных феноменов, активно рефлексируемых в отечественной гуманитаристике с начала ХХ столетия, стал духовный мир российской глубинки. Так, научная разработка своеобразия провинциальных локусов (как периодическая потребность осмысления своей духовной идентичности) отразила характерную тенденцию возврата к корням, через осмысление «тыловых» граней своей культуры.

При этом в западном научном дискурсе нередко доминировали иронические нотки в отношении провинциальной культуры. «Пассивному провинциальному миру, по словам Жака Деррида, дозволена единственная самобытность: экзотическая дикость, в которой метрополия узнает свое детство» [цит. по кн.: 2, с.38].

В целом же, провинция, глубинка, в отличие от вестернизированных и размываемых миграционными потоками столиц, давно признана «стабилизационным фондом» культуры народа, способом сохранения его духовного многообразия и формой сглаживания остроты различного рода реформ и контрреформ. При этом неизменно подчеркивалась системность и взаимообусловленность всего целого (центр-провинция) в соотношении мобилизационных и стабилизирующих механизмов, поскольку, в противном случае распад неизбежно переживает вся система [2, с.18].

Результатом всего вышесказанного стал настоящий исследовательский бум «провинциалистики» с 90-х гг. прошлого века, интерпретируемой как подлинный «культурный субстрат» местной этнической (или полиэтнической) аутентичности. Среди наиболее значимых научных изысканий отметим лишь некоторые труды: [2-3,5-7]. Как отмечают исследователи, провинция как феномен - двойственна, символизируя, с одной стороны - «захолустье,

средоточие косности и застоя, с другой - заповедное место, хранилище народной культуры и высокой нравственности» [2, с.74]

В настоящее время, как нам представляется, интерес к культурной глубинке несколько снизился, вместе с тем, рассмотрение малых культурных локусов не потеряло своей значимости, особенно в их нетрадиционных (не «глянцевых»), периферийных формах.

В череде малых жизненных ойкумен (южнорусских хуторов, станиц, поселков и выселков), образующих самобытный профиль страны в целом, всегда выделяются свои пограничные, переходные образования, отражающие и сохраняющие уже исторически сложившийся здесь уклад жизни с присущим ему культурным оформлением. В частности, бывшие «соцрегионы» (в числе которых и Донбасс), как характерные советские идеологические проекты, продолжают представлять интересное поле для изучения отечественного культурного ландшафта.

Чем важно изучение культурного контента бывших советских соцрегионов? Казалось бы, они исторически лишены автохтонного духовного своеобразия, будучи вовлеченными в орбиту своей цивилизации («православно-русской», пусть и в советском варианте) лишь в результате реализации грандиозных государственно-идеологических производственных задач. Как отмечает И. Купцова, промышленные «соцгорода», наряду с многочисленными т.н. «почтовыми ящиками» или «научными городками», (с населением всего лишь в 2-3 поколения), создаваясь искусственным путем и не обладая продолжительным, исторически значимым культурным прошлым, были гораздо более подвержены маргинализации [5, с.39]. Вместе с тем, маргинальный «ярлык» вряд ли всегда справедлив по отношению к малым культурным пространствам.

Подобные Донбассу, соцрегионы в разных временных и мифоидеологических контекстах представали то в роли «образцовых» (эпоха «великих строек» и «героического энтузиазма»), то - «периферийных»,

принципиально «неформатных» для умозрительно конструируемых, постсоветских самостийных госкулътурных проектов.

Рассмотрение особенностей бытия характерной поселковой социокультурной среды бывших советских соцрегионов, на примере Донбасса, и является целью настоящей работы. Составляя свою неотъемлемую часть всего единого корпуса культурных текстов разных времен и поколений, они столь же значимо должны находиться в поле зрения исследователей культурологической регионалистики.

Итак, «неклассические», периферийные образования в духовном пространстве страны представляют свой интерес для научных наблюдений. В их числе - современные постсоветские «соцгорода» с их «плоскостным» культурным ландшафтом, без традиционной глубинки, этого значимого духовного измерения.

Конечно, у каждой этнонациональной общности исторически складывается своя специфика провинциальной культуры (уклад, стиль, хронотоп жизни, местные традиции, характер единства природно-географической и духовной составляющей и пр.). В случае Донбасса сказывалась административная искусственность вычерчивания границ региона, и прагматичное назначение Юзовки-Донецка его столицей. Донбасс исторически сам не мог быть ничьей провинцией (ни Москвы, ни Киева) и внутри себя так и не оформил еще своих собственных внутренних провинциальных зон. Этому способствовала высокая плотность индустриальных городов и городков, отсутствие такой пространственной разреженности (системы «точек и тире» - по Д. Гачеву), как в традиционной России, и невыраженность столь необходимой для развития местного культурного пространства системы координат: центр-периферия.

Исторически естественная несформированность на территории некогда Дикого Поля, привычных для традиционной русской культуры, дворянских усадеб, «культурных гнезд» (подобно Абрамцеву, Болдину, Архангельскому

или Остафьеву) и артистических центров обусловила особую интерпретацию общерусского культурного ландшафта данного Места.

Любой пространственный локус, собираясь и индивидуализируясь изнутри, стремится опереться на череду своих, местных, духовно-творческих, культурных знаков. Так, для Донбасса, помимо собственно семантически сильных, сакральных мест его культурной географии (Саур-Могила, Каменные Могилы, Святогорье), это всегда связано со знаковыми личностями, имена которых в массовом сознании оказались крепко сросшимися с образом края: С.Прокофьев (село Красное), Н. Корф, В. Немирович-Данченко (с. Нескучное), А. Ханжонков (г. Макеевка) и др., при том, что образы малой Родины не могли найти своего сколько-нибудь заметного отражения в их авторской художественной поэтике. Тем не менее, в виде ли отдельных мемориальных музеев, или просто топонимических региональных мотивов, они исторически привносили свои грани в представления о «донецкой культуре», ломая рамки сложившихся стереотипов о ее принципиально «брутально-рабочем» образе.

Стало расхожим утверждение о «недоразвитости», «люмпенизации» и «ущербности» поселковых соцгородов, чей путь прошел вне значимого этапа «городского Ренессанса» [4, с. 73]. Однако у каждой территории своя судьба и своя внутренняя логика развития. В значительной степени «искусственным» территориальным образованиям нужно свое историческое время и объективные условия образного «дооформления» собственного пространства (хронотопа) культуры.

Донбасс оказался в числе регионов, для которых ситуация периодических «канунов и начал» отзывалась наиболее драматично. Социально-исторические трансформации не предоставляли возможность естественным путем нарастать местному культурному гумусу, осуществляя постепенный синтез автохтонного и привносимого. Официальные культурно-идеологические директивы неизменно играли определяющую роль.

Популярный в ряде научных и публицистических дискурсов термин «другой» («другая Европа», «другая Россия» и пр.), характеризующий поливариантность интерпретации в местных контекстах некоего культурного архетипа, очевидно, может быть приложим и здесь. Конечно, одновременно существует и соблазн впасть в местечковую эйфорию подобных научных изысканий, связанных с неправомерной гиперболизацией заведомо периферийных, малозначимых культурных феноменов.

Поселковый мир донецкого регионального культурного ландшафта во многом и определяет его специфику. Не секрет, что рабочие поселки создавались вокруг градообразующих промышленных предприятий, постепенно формируя телосложение всего городского целого. В нашем Отечестве поселок исторически стал одним из достаточно традиционных и характерных видов «населенных пунктов». В череде исторически сложившегося видового многообразия поселковых образований (станционных и дачных, курортных и рыболовецких, городских и сельских, и т.п.), отражающих свою жизненную специфику и многогранно отрефлексированных в отечественной художественной классике, т.н. «промышленные» поселки занимают особое место. Традиционно выступая структурными единицами в административно-территориальной организации индустриальных городов, они вместе с тем представляют интересный материал для культурологических наблюдений.

Однотипные рудничные и заводские рабочие поселки, выраставшие вокруг открывающихся производств еще с досоветских времен, в своей топонимике сохраняли связь с природно-географическим рельефом («Холодная Балка», «Крутая Балка», «Нижняя Крынка» и др.). И лишь «звучные» названия поселковых улиц и переулков (улицы Репина и Островского, Шекспира и Шопена, Драйзера и Гейне и т.п.), появившиеся с воцарением советской модели культуры, были призваны по-своему окультуривать (эстетизировать) идеологически оформляемый, безликий, соцгородской мир «Всесоюзной

кочегарки». Складывалась характерная разновеликая поселковостъ пространства малого Отечества, лишь постепенно преодолеваемая и изживаемая. Оформляясь в города, поселки в социально-психологическом отношении так и оставались поселковой мозаикой.

Образы рабочего поселка, отражая особенности местного социокультурного ландшафта, активно вовлекались в общую образную палитру донецкой геопоэтики, плодотворно моделируемой в советском искусстве. В нем, как это было воспето еще классиками донецкого края (поэтами, композиторами, кинорежиссерами), все рукотворно: степь («прирученная»), «горы» (терриконы), озера (водоемы), леса (посадки). Некогда собранные в регион-«ударник», по-разному этнически окрашенные локусы (греческие - на юге, малороссийские - на севере), в течение ХХ века активно «собираются» в принципиально свое культурное пространство. В местных культурных ландшафтах всегда по-своему выражена конфигурация их «сильных» и «слабых» зон, сакральных и мирских сегментов, этнически окрашенных или более нейтральных, гомогенных. Посредством постепенно наращиваемой в местной арт-среде художественной рефлексии знаковых природно-культурных объектов (Чумацкий шлях, Северский Донец, Саур-Могила, Святогорье, Каменные могилы и пр.) в массовом сознании выстраивался и структурировался самобытный, автообраз своего «регионального дома» в противовес внешним стереотипам о его изначальной ущербности.

«Соврабочие» поселки с привнесенными («пришлыми», «вторичными») этническими традициями изначально отличались «пониженным» градусом высокой культуры и фольклора. Не случайно, региональное культуротворчество (к примеру, композиторское) начиналось с развития именно низовых (самодеятельных) форм культуры.

Менялись поколения «поселенцев», а все также продолжали сосуществовать поселки большие и малые, ближние (внутригородские) и отдаленные. Промышленно-поселковое население близко к городскому

социуму, отличаясь (в противовес хуторянской этнокультурной компактности и замкнутости «окраинных» локусов западных регионов) поликультурным содержанием, привнесенным множеством трудовых мигрантов, «строителей Новой жизни». Своеобразное «опоселковывание» жизни последних прививало особое двойственное сельско-городское (пролетарско-крестьянское) сознание и образ жизни, неся в себе следы прежнего, пограничного существования (отходничества) дореволюционных «селян-шахтарей». Начавшаяся ускоренная (гипертрофированная) индустриализация не могла существенно трансформировать уже сложившийся уклад.

Поселковый быт или окончательно растворяет в себе (приручает?) или выталкивает прочь. Сама среда неизбежно форматирует массовое сознание. Безусловно, поселок все еще сохранял значимость территориально-соседских связей (по сравнению с развитой городской средой). Все друг друга знают. При всех метаморфозах постсоветского «рыночного миропорядка» во многом сохраняется общинная психология. Господствуют, не понятные для чужеземцев, непритязательно-скромные, в общем, культурные жизненные запросы и поразительная выносливость к любым тяготам существования. Здесь во многом преобладают традиционалистские и конформистские жизненные установки, с оценкой происходящего в категориях прошлого опыта. Отмечаемые исследователями характерные провинциальные черты: «претенциозность, подражательность, переимчивость, отрицание дистанции в отношениях» и пр., безусловно, во многом свойственны и промышленно-поселковому социуму. Столь же очевидно проявляется пространственная («недостаток порядка и цивилизованности, непривлекательность, единообразие») и временная (кажущаяся «бессобытийность, застойность и смещенность в прошлое») провинциальная атрибутика [3, с.317].

При этом характерная уживчивость разных этнических групп трудовых мигрантов в донецком «плавильном котле» по-прежнему отражает русский

ментальный строй: «прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» (Ф. Достоевский).

Соцгородская поселковая среда малоизменчива, лишь укрепляя ощущение, что время здесь скорее течет вспять. Преобладают естественные жизненные ритмы. Поселок живет как бы «вопреки», по-своему «борется» с новизной социокультурного бытия. Сам образ поселка отличается удивительной живучестью, лишь подтверждая известную обывательскую истину о «постоянстве временного». Уже упомянутая историческая топонимика этих ойкумен отличается и характерным параллелизмом названий: в сознании местных жителей более поздние наименования улиц легко соседствуют с уже архаичными поселковыми именами (к примеру, уже давно закрытых, не функционирующих шахт).

В характерных обветшалых (по преимуществу двухэтажных) жилищах, еще послевоенной застройки и с минимумом комфорта (своего рода «дома притерпелых») во многом еще царит консервативный уклад и поселковая «цикличность» жизни. Те же школа, больница, клуб; работа «в городе» с утренними и вечерними разъездами. В отличие от других (функциональных) поселковых образований, этому жизненному миропорядку свойственно особый консерватизм жизненной среды и какая-то зависшая «постсовестскость» бытия.

При этом, поселковый соцгородской уклад - все еще остается хранителем, во многом уже архаичной, культурной инфраструктуры с центральной ролью заводских или шахтных клубов, давно, впрочем, утративших изначальную общественно-просветительскую роль.

Для любого (большого или малого) культурного пространства важно осознание своей перспективы, присутствие какой бы то ни было своей глубинки. Любое пространство, как отмечал Д. Замятин, «стремится центрироваться, дифференцироваться или автоматически иерархизироваться» [1, с.104]. Потому, в подобных поселках постепенно оформляются свои собственные внутренние «поселки», т.е. еще более мелкие территориальные

единицы (нередко охватывающие несколько смежных дворов), отграниченные какой-то своей особой пространственно-рельефной спецификой, или определенной идентифицирующей функцией (шахта, железнодорожный вокзал, рынок, близость кладбища).

В свою очередь, поселковая дворовая эстетика отличается известной инфантильностью и наивностью в палитре доминирующих образных мотивов. Знакомые каждому сентиментальные дворовые бытовизмы с самодельными лебедем и аистом, цветочными клумбами, где основным декоративным материалом стала старая автомобильная покрышка, пластиковая бутылка и прочий хлам - весьма показательные проявления эстетики поселковых культурных пространств. Любопытно, что упомянутые выше образы - давние культурные символы-архетипы жизненной обустроенности и домашнего очага. Как аист - расхожий символ привязанности к дому, надежности и преемственности семейных устоев, так лебедь - верности и любви в браке. «Новая вещественность» отечественной провинциальной поселковой эстетики руками дворовых умельцев вовсе не служила показателем «эстетического дегенератизма» (Л. Мамфорд) и вульгарного благополучия ветшающего постсоветского «жилищного фонда», а являла собой знаки простого жизненного уюта, наивной детскости и непосредственности мировосприятия. В целом, архитектура и коллективное самодеятельное бытотворчество всегда были едва ли не наиболее ярким показателем степени «очеловечивания» людьми своей ближайшей и повседневной предметно-пространственной среды. Стилизованные детские мотивы низовой поселковой эстетики с ее иллюзией цельности и полноты бытия выступали определенным противовесом все более утверждающемуся жесткому прагматизму современного «рыночного сознания».

Важной пространственно-культурной единицей поселка остается двор, являя собой особую переходную форму между сельским и городским бытом. Как нами уже отмечалось в одной из работ, жизнь городского (поселкового)

двора как-то естественно, стихийно и буднично становилась особой формой консервации культурных традиций, их временной проверки на прочность. Здесь складывались свои формы коллективного времяпрепровождения («субботники», «акции протеста», социально-знаковые жизненные ритуалы и обряды (где «встречают и провожают всем двором...»), создавалась своя собственная история, мифология, свое прошлое и настоящее, свои временные, межпоколенческие «годичные кольца» - напластования. Исторически складывался и свой хронотоп бытия, локальная мифопоэтика, символика (вроде старой скамейки, повидавшей виды детской скамейки, знаковых деревьев-старожилов и пр.). Поселковый двор стягивал на себя, локализовывал, по-своему обустраивал внешний мир, структурируя в своей микротопике внутренние социокультурные границы (например, «молодежных зон» и «стариковских посиделок»).

Наряду с необходимостью модернизации социокультурной инфраструктуры и преодоления ее сугубо «отраслевого» характера, не менее значимым становится дальнейшее развитие и художественная интерпретация местной образной семиосферы - очень важный фактор культурного подъема в региональной исторической динамике. В развитии образа донецкого региона проявляется определенная цикличность: созидание - канонизация -саморазрушение - новое созидание. Как известно, 90-е и 00-е годы отметились активной демифологизацией прежнего образа Донбасса (подчас, вплоть до откровенного сарказма), не встраиваемого в парадигму самостийно-украинского культурогенеза. При этом доминантная для Донбасса, «промышленная эстетика», интонируясь все новыми художественными традициями и мотивами (к примеру, искусством художественной ковки), все более достраивается иными и эстетическими ракурсами.

Безусловна историческая необходимость дальнейшего преодоления социокультурной поселковости сознания и образа жизни, которая рассеивает и закрепляет «уходящую натуру» постсоветского бытия в ее отживших, мелочно-

суетных формах. Речь идет о той оборотной стороне провинциализма с ее погруженностью в «свое», в самодостаточную, «общинную» культурную атмосферу, что не предоставляет перспектив ее качественного преобразования. В целом, разный исторический опыт и разные идеологические модели внешнего культурного оконтуривания донецкого края (альянса с большой Родиной): областной (советский), региональный («самостийный»), республиканский (общерусский) предоставляют возможность подлинного осмысления своей территориально-духовной идентичности.

ЛИТЕРАТУРА

1. Замятин Д.Н. Гуманитарная география: пространство и язык географических образов / Д.Н. Замятин. - СПб.: Алетейя, 2003. - 336 с.

2. Инюшкин Н.К. Провинциальная культура: природа, типология, феномены: дисс... д-ра филос.наук / Н.К.Инюшкин. - Саранск, 2005. - 325с.

3. Ишкин Б.С. Динамика представлений о провинциальном городе в российской культуре Нового времени / Б.С. Ишкин // Фундаментальные проблемы культурологии: Сб.ст. по материалам конгресса. - М.: Новый хронограф: Эйдос.Т.6.: Культурное наследие: От прошлого к будущему. - 2009. - С. 311-320.

4. Коржов Г.А. Региональная идентичность Донбасса: генезис и тенденции развития в условиях общественной трансформации / Г.А. Коржов // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2006. - №4. - С.38-51.

5. Купцова И.А. Русская провинциальная культура: сущность, история и современные характеристики / И.А. Купцова // Социально-гуманитарные знания. - 2006. - №4.

6. Павлов А.В. Многомерность провинциализма / А.В. Павлов // Филол.диск: Вестник филол. фак. Тюм. гос. ун-т. - Тюмень, 2004. - № 4. - С.61 - 68.

7. Яркова Е. Российский провинциализм как социокультурный институт / Е. Яркова // Социум и власть. - Вып.№1 (51), 2015. - С.7-12.