CC BY
159
УДК 821.161.1 ББК 83.3(2Рос=Рус)6
Е. С. Шлома
г. Москва, Россия
Материнство как основа ценностной системы Виктора Астафьева в повествовании в рассказах «Царь-рыба»
Статья посвящена изучению темы материнства в повествовании «Царь-рыба» Виктора Астафьева, её организующей роли и поэтике. Прослеживаются истоки авторского интереса к образу матери, рассматриваются публицистические заявления писателя, анализируется образная система «романа в новеллах» (женские персонажи и природные образы), отмечается органичная связь астафьевской интерпретации темы материнства с русской народной культурой.
Ключевые слова: В. Астафьев, поэтика, образ матери, тема материнства, «Царь-рыба».
E. S. Shloma
Moscow, Russia
Motherhood as the Basis of Victor Astafiev’s Value System in His «Story in Two Parts and Twelve Episodes» Tsar-Fish
The article is devoted to the study of the theme of Motherhood in Victor Astafiev’s narration Tsar-Fish (Tzar-Ryba) and particularly its organizing role and poetics. The paper traces the sources of the author’s interest in the image of Mother, analyzes the figurative system of «the novel in short stories» and emphasizes an organic connection of Astafiev’s interpretation of the theme of Motherhood with the traditions of Russian folk culture.
Keywords: V. Astafiev, poetics, image of mother, theme of motherhood, Tzar-Ryba.
Начиная с искусства Древней Руси образ матери, к осмыслению которого не раз обращались философы и учёные [5], был одним из центральных в русской культуре. Являясь в различных своих ипостасях - женщины, Родины, «сырой земли», Матери Небесной - вдохновлял он художников и в ХХ в. С особой силой и оригинальностью тема материнства - как безграничного счастья и непрерывного самопожертвования - звучит в творчестве Виктора Астафьева. Идеи, связанные с ней, занимают в его художественном мире значимое место, доминируя в системе нравственных ценностей.
Истоки необычно трепетного отношения к материнству можно найти в событиях сложного жизненного пути прозаика. Судьба его с самого детства начала складываться драматично: мать Лидия Ильинична утонула, когда мальчику, будущему писателю, не было и восьми лет. Раннее сиротство наложило свой отпечаток на все творчество Астафьева. Смерть самого близкого человека стала первым из перенесенных им потрясений (затем последовали голодные годы жизни с мачехой, беспризорные скитания, детский дом, война...). Пронзительные воспоминания его старших родственников способны тронуть читателей до слёз: «...когда мать его умерла, то маленький Витя приходил на берег Енисея, садился на камешек и говорил: “Мама, мамонька, выплыви... Я на тебя посмотрю, запомню, а ты потом уплыви...”»
[9, с. 178]. Некоторые исследователи сам таинственный миг пробуждения в ребёнке художника и зарождения в нём творческого взгляда на мир связывают с этой потерей [10]. Образ матери, живущий в детской памяти, стал для писателя мерой истинности, светлого начала и доброты, «самой невинной и трагической жертвой современного разгула жестокости и немилосердия» [4, с. 318].
Тяжёлая утрата обострила умение Астафьева ценить материнскую любовь, его возмущение и гнев при виде неуважения к женщине, и особенно -к матери. Само слово «МАТЬ» стало для него святым наряду с такими словами, как «ЖИЗНЬ», «РОДИНА», «ХЛЕБ», «ДОМ», «ЛЮБОВЬ», «КРАСОТА». Свидетельство тому - не только литературное наследие, но и публицистические выступления автора, письма, интервью для различных изданий. В них щедро рассыпаны высказывания о ценности материнства. «Берегите матерей, люди! Берегите! Они бывают только раз и никогда не возвращаются, и никто их заменить не может» [1, с. 25], - восклицает писатель в статье «Сопричастный всему живому». В другом своём интервью он признаётся, что ждёт явления в современной литературе образа «мадонны с ребёнком на руках» [13, с. 4].
Лишённый материнской заботы мальчик искал недостающую ласку в окружающем мире -как среди людей, так и в природе. Он нашёл её в лице бабушки Екатерины Петровны Потылицы-
222
© Е. С. Шлома, 2011
ной, которая подарила внуку-сироте крепкую семью, научила любить природу и близких. Семьёй мальчика стала вся деревня и вместе с ней - вся родная земля, река и тайга, давшие пищу телу и успокоение - душе.
Этим воспоминаниям посвящены главы «Последнего поклона» и другие произведения, повествующие о детстве писателя, бабушке и деревне Овсянка («Ода русскому огороду», ряд миниатюр -«Затесей»). Однако «материнская» тема у Астафьева выходит далеко за пределы названных текстов. Мотивы и образы, связанные с ней, являются сквозными в творчестве, от первых произведений и до последних. «Царь-рыба», одно из наиболее известных творений писателя, - не исключение. Мысль о материнском начале пронизывает книгу, несмотря на то, что основой для её сюжета стали не эпизоды из детства автора, не жизнь родного села, а быт рыбаков и охотников приенисейских деревень.
Абсолютным воплощением идеи материнства предстаёт в произведении природа. Астафьев описывает свои ощущения от пребывания наедине с ней в начале первой главы. Эти переживания подобны тому, что чувствует младенец, учась под опекой заботливой матери доверять окружающему миру: «...так вот вольно было тебе, когда ты никакими ещё воспоминаниями не нагрузил память, да и сам себя едва ли помнил, только чувствовал кожей мир вокруг, привыкал глазами к нему, прикреплялся к древу жизни коротеньким стерженьком того самого листа, каким ощутил себя сейчас вот, в редкую минуту душевного покоя» [3, с. 9].
Материнское начало в повествовании воплощено в образах, взятых из мира природы - земле, тайге, реке. Первый из них, образ матери-земли, является архетипическим. Обретая то или иное воплощение, он вырастает из крестьянского мировоззрения Астафьева и постоянно присутствует в творчестве. Есть он и в «Царь-рыбе», хотя эта книга повествует не о крестьянском труде землепашцев. В новелле «Не хватает сердца» автор говорит о себе и о писателях из народа, подобных ему: «... мы, из земли вышедшие» [3, с. 69]. В тундре, рассказывает он, «тонкая корочка земли» находит в себе силы оттаивать весной, «питая робкие, паутинно-тонкие всходы» [3, с. 215]. Используя олицетворения, Астафьев описывает её как живое существо: осенью «.земля ещё дышит, пусть невнятно, а всё же дышит прогретым за лето недром» [3, с. 251].
Тайга, питающаяся соками земли, также предстаёт в роли кормилицы и врачевательницы. Герой-повествователь в «Царь-рыбе» говорит своему отцу, вечно ищущему лучшей доли, что «семья, слава Богу, при месте, от тайги питается
мясом, рыбой, ягодами и орехами» [3, с. 16]. Брат писателя Коля, надсадивший сердце болезнью в тундре, вылечивается «тайгой, рекой, свежей рыбой, дичиной» [3, с. 40]. Сибирский лес наполнен жизнью: рассказчик слышит его дыхание, различает мягкие шаги таёжных обитателей. Как символы вечно продолжающейся жизни перед нами появляются животные с детёнышами и растения с вызревающими семенами: маралуха с телёнком, учащая его добывать пропитание; соболёк, ищущий корм соболятам; капалуха, высиживающая «цыпушек - глухарят» [3, с. 59], туруханская лилия, полная семян, готовящихся упасть на землю. Тайга с материнской заботой принимает даже случайное семечко, которое какая-нибудь «мелкая живность» обронит «в живительное тепло и влагу, накопленные кипреем, и оно воспрянет там цветком, кустиком, осинкой, ёлочкой, потеснит, а после и задавит, уморит кипрей, и погаснет растение, отдавши себя другой жизни» [3, с. 298]. Забота, переходящая в самопожертвование, приношение себя в дар новой жизни, согласно Астафьеву, неизменно отличает материнскую любовь, воплощена ли она в образах природы или в человеческих характерах.
Царь-рыба, встретившаяся Игнатьичу, также несёт в себе стихию материнства. Икры в ней, по замечанию самого рыбака, «ведра на два, если не меньше» [3, с. 184]. Оказавшись в воде, на одном крючке с рыбой, он чувствует, как «добыча» «плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным брюхом. Что-то женское было в этой бережности, в желании согреть, сохранить в себе зародившуюся жизнь» [3, с. 190]. Исследователи отмечают присутствие в этом рассказе мотива «рыбы, на которой держится вся вселенная и которая всем рыбам мати» [6, с. 42]. Примечательно, что автор называет встретившееся герою существо сочетанием мужского и женского начал - «царь-рыба». Громадный осётр, царь реки, и мать, несущая в себе зародыш новой жизни. В речи деда Игнатьича это выражение в первой своей части тоже приобретает форму женского рода: «... не вяжитесь с царью-рыбой» [3, с. 191], завещает он внукам. Женское в образе чудесного осетра оказывается первоначальным и надродовым, как и во всём в природе.
Важное место в повествовании занимает образ реки, дающей пищу и, следовательно, жизнь. Даже Енисей, несмотря на то, что он «батюшка», «богатырь», несёт в себе женское и материнское начала. Неслучайно автор чаще называет его просто «рекой». Именно она, кормилица, спасает семью писателя - младшего брата Николая и мачеху -в голодные годы: «Нарыбе выросли, - сказал Коля, собирая ложки, - до того папа доводил, что, веришь - нет, жевали рыбу без хлеба, без соли, как
траву...» [3, с. 51]. Пища, данная рекой, помогает Акиму выходить брошенную в тайге девушку Элю, беглому каторжнику Хромому - избежать голодной смерти и идти к своей цели вверх по Енисею в поисках справедливости, взрослым и ребятам из далёкого рыбацкого посёлка Боганида -выжить на холодном Севере.
Материнского начала не лишена даже холодная пустынная тундра. Она также способна принять в себя семя новой жизни и произвести на свет необыкновенный цветок, очаровавший маленького Акима в рассказе «Уха на Боганиде».
Помимо природных символов, стихия материнства представлена и в женских образах, созданных Астафьевым. Несомненно, истинное её претворение - мать Акима. По словам самого писателя, этот образ - единственный, выдуманный от начала до конца. У героини нет имени, автор зовёт её просто «мать». Исследователь Николай Яновский отмечает, что «стихия безотчётного материнства, как в природе, подчёркнута в ней» [14, с. 474]. Каждый год рожает детей от заезжих рыбаков, но обидное слово «ветренка» не пристаёт к этой женщине. Мать следует зову природы и её вечному закону продолжения жизни: «Весна, сыносек! Весна! Весной и птицы, и звери, и люди любят друг дружку, поют, ребёнков делают» [3, с. 223]. Она сама - воплощение жизни, не зря Аким представляет её только живой, а слово «смерть» просто не вяжется с ней. Поначалу не умеет северная красавица вести хозяйство, но со временем становится подлинной «хранительницей очага» [3, с. 222], а правильное отношение к детям и ко всем окружающим уже заложено в ней самой природой: «Чему учить её не надо было, так это легко, беззаботно и весело любить ребятишек и всех живых людей» [3, с. 220].
Материнское в этой героине слито с природным, неотделимо от него и из него произрастает. Неслучайно в сцене кормления ребёнка автор сравнивает её с деревом, питающим росток: «Мать <... > распускалась всеми ветвями и кореньями своего тела, гнала по ним капли живительного молока, и по раскрытой почке сосца оно переливалось в такой гибкий, живой, родной росточек» [3, с. 245]. Погибает она, попытавшись избавиться от очередного ребёнка - предать саму себя и пойти против природы.
Заботливое отношение к младшим братьям, сёстрам и ко всем окружающим людям наследует от матери её старшая дочь, сестра Акима Касьян-ка. Она строго распоряжается за столом, старательней всех трудится, следит за младшими ребятами: «... которому нос выдавливает, которых со словами: “Погибели на вас нет, окаянных!” - во-локёт к воде, обмывает, которому деревянного
коня подведёт, которому чечу, игрушку то есть, ... тряпицей повяжет, которых приласкает, которым поддаст - у Касьянки всегда полно забот» [3, с. 225].
Астафьев создаёт целую галерею женских образов - второстепенных или даже эпизодических персонажей, которые освещают новеллы «Царь-рыбы» светом своей доброты и заботы о ближнем. Это Агафья Мозглячиха - «радистка, она же ворожея и мать всему здешнему народу» [3, с. 242]; безымянная супруга речника Парамона Парамоновича, которая столько лет Акиму «мамкой ... была» [3, с. 262], - от неё герой перенимает навыки таёжного врачевания и секреты снадобий; медсестра, «самоотверженно идущая в ночь, в непогоду» [3, с. 67], чтобы сделать укол и облегчить страдания больного. Финал романа, подводящий грустные итоги встречи писателя с родной землёй, дополнен печальным воспоминанием о погибшей матери Лидии Ильиничны. Её образ навсегда связан с малой родиной. И душа матери, говорит Астафьев, продолжает мучиться о сыне, ибо есть он - «её продолжение, её плоть и дух, её незаконченная мысль, песня, смех, слёзы, радость» [3, с. 422].
Отношение персонажа к женщине и к матери служит в повествовании «Царь-рыба» критерием авторской оценки его нравственных качеств. «Интеллектуал» - случайный попутчик на пароходе, бросивший свою «блёклую, тихую мать» где-то «в костромской или архангельской полуистлевшей деревне» [3, с. 71], Гога Герцев, который и профессию-то выбрал «назломатери» [3, с. 340], и собственную жену с ребёнком считает ошибкой, -такие герои заслуживают презрение автора. Однако осуждением отдельных персонажей писатель не ограничивается.
Специфика астафьевского обращения к теме материнства состоит в том, что на страницах его книг она приобретает социальное звучание. Отношение к матери, способность женщины на самопожертвование - показатель нравственного здоровья всего общества. Проверяя современность этим мерилом, писатель приходит к неутешительным выводам. В людях почти не осталось уважения к святыням, а современных девушек невозможно представить в роли матерей, с горечью констатирует он. Сатирическая палитра, которой пользуется Астафьев, создавая портреты молодых модных «девок», чрезвычайно богата. Тут и хлёсткие просторечные выражения: «Девица копытила ногами, бляха подпрыгивала и билась на её груди» [3, с. 122], и выразительные эпитеты вперемешку с нарочитым использованием высокой лексики: «из-под густо намазанных синей краской век - взор не взор - что-то, в общем, воспалённое уже всез-
нанием, пресыщенностью доступных наслаждений» [3, с. 340], и неожиданные повороты сюжета: «ра-аскошная девка» [3, с. 279], с которой Аким знакомится на палубе теплохода, обкрадывает его на первое же утро после встречи.
В мире, где больше не испытывают благоговения перед ценностями материнства, рушится гармония и внутренние связи между людьми. В нём человек - всегда сирота (ведь у него больше нет матери!) и всегда одинок. В затеси «Будем ждать и надеяться» Астафьев говорит о том, что «Царь-рыба» - это книга о «проблеме, вставшей в полный рост перед мировым сообществом в двадцатом веке - об одиночестве человека» [2, с. 343]. Причина, по мнению писателя, в том, что люди возгордились, решили возвыситься над своими братьями, стали браконьерами в собственном доме. Но природа строго судит своих неразумных детей, нарушивших законы жизни. В ней, как отмечают исследователи, скрыт «тайный закон справедливости» [10, с. 123], таится «дух возмездия» [8, с. 205]. Каждый из браконьеров в книге будет наказан - публичным осмеянием, болезнью, смертью любимого ребёнка или же собственной гибелью. Так в композициях новелл проявляется дидактизм, свойственный Астафьеву-прозаику.
Можно ли заслужить прощение? - задаётся вопросом писатель. И сам даёт на него ответ: можно, ведь сердце матери милосердно. Он показывает это в сюжете заглавной новеллы. Браконьер Игнатьич, тонущий вместе с царь-рыбой, избега-
ет гибели, покаявшись перед обиженной много лет назад девушкой. «Природа, она, брат, тоже женского рода», «женщина - тварь Божья, за неё суд и кара особые» [3, с. 194], - понимает он в последний момент. Покаяние приносит ему освобождение - и физическое, от груза, сорвавшегося с крючков, и душевное.
Мотив «оскорблённого материнского, жизнетворческого начала в женщине и природе, земле» и возмездия, которое настигает героев за подобное оскорбление, литературоведы называют «сугубо оригинальным» для творчества Астафьева [7, с. 25-26]. Но вместе с тем позиция писателя в этом вопросе и глубоко традиционна. Она в полной мере соответствует тому, о чем писал православный мыслитель, историк и публицист Георгий Федотов, анализируя народную веру по духовным стихам: для русского народа земля является «хранительницей нравственного закона -прежде всего, закона родовой жизни». К ней, как к матери, идёт человек каяться во грехах, «центр тяжести» которых «лежит, несомненно, на группе грехов против рода и материнства» [12, с. 171-172].
Так, рисуя природные и женские образы в своих произведениях, развивая идею ценности материнского начала в обществе, Астафьев сплетает воедино народные пантеистические представления, христианские верования и собственные драматические переживания детства.
Список литературы
1. Астафьев В. П. Посох памяти. М.: Современник. 1980. 367 с.
2. Астафьев В. П. Пролётный гусь: Рассказы, затеси, воспоминания. 2-е изд., доп. Иркутск: Изд. Сапронов; Эфлакс, 2002. 528 с.
3. Астафьев В. П. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 6. Царь-рыба. Красноярск: Офсет,
1997. 432 с.
4. Астафьев В. П. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 12. Публицистика. Красноярск: Офсет,
1998. 608 с.
5. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: в 3 т. М.: Современный писатель, 1995. Т. 1. 414 с.; Соловьев В. С. Россия и Вселенская церковь. М.: Фабула, 1991. 447 с.; Бердяев Н. А. Судьба России. М.: Сов. писатель, 1990. 346 с.; Федотов Г. П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М.: Прогресс, Гнозис, 1991. 298 с.; Гачев Г. Д. Космо-Психо-Логос: Национальные образы мира. М.: Академический проект, 2007. 511 с.
6. Вахитова Т. М. Повествование в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба»: учеб. пособие для студентов филол. спец. вузов. М.: Высш. шк., 1988. 71 с.
7. Гончаров П. А. Творчество В. П. Астафьева в контексте русской прозы 1950-1990 гг.: монография. М.: Высш. школа, 2003. 386 с.
8. Жуков И. И. Рождение героя: литературно-критич. очерки. М.: Современник, 1984. 287 с.
9. «И открой в себе память.». Вып. 2. Воспоминания о В. П. Астафьеве жителей Овсянки и Дивногорска: материалы к биографии писателя. Красноярск: Краснояр. гос. унив-т, Библиотека-музей В. П. Астафьева, 2006. 202 с.
10. Курбатов В. Я. Виктор Астафьев: Лит. портрет. Новосибирск: Западно-Сибирское кн. изд-во, 1977. 72 с.; Букаты Е. М. Мотив гибели в воде в «Последнем поклоне»
I
В. П. Астафьева // Феномен В. П. Астафьева в общественно-культурной и литературной жизни конца 20 века: сб. материалов I Междунар. науч. конф., посвящённой творчеству В. Астафьева. Красноярск, 2005. С. 78-83.
11. Курбатов В. Я. Миг и вечность: Размышления о творчестве В. Астафьева. Красноярск: Красноярское кн. изд-во, 1983. 168 с.
12. Федотов Г. П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М.: Прогресс, Гнозис, 1991. 298 с.
13. Шлёнская Г. М. Русская душа: интервью с профессором СФУ Галиной Шлёнской, беседовал Э. Русаков // Красноярский рабочий. 2009. 28 апр., № 74. С. 4.
14. Яновский Н. Н. Писатели Сибири: избранные статьи. М.: Современник, 1988. 494 с.
Рукопись поступила в редакцию 14. 07. 2011.
