CC BY
28
ББК Ю3(2)6-8
Н.О. Балаев
МАМАРДАШВИЛИ И АВРАМИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА САМОСОЗНАНИЯ (ФРАГМЕНТЫ ЭССЕ «МЫСЛИТЕЛЬ
И ВРЕМЯ»)
В приведенных фрагментах эссе «Мыслитель и время» рассмотрены проблемы диалога «христиан» и «мусульман», стремящихся к единобожью и призванных совместно бороться против варваризации соплеменников.
О добродетель, высшая наука бесхитростных душ! Неужели нужно столько труда и усилий, чтобы познать тебя? Разве твои правила не начертаны во всех сердцах? И разве, для того чтобы изучить твои законы, недостаточно углубиться в себя и, заставив умолкнуть страсти, прислушаться к голосу своей совести? Ведь в этом и заключается истинная философия. Будем же довольствоваться ею и, не завидуя славе знаменитых людей, обессмертивших себя в литературе, постараемся установить между ними и собою славное различие, когда-то замеченное между двумя великими народами: один умел хорошо говорить, другой - хорошо поступать.
Ж.-Ж. Руссо
Этот опыт мысли - попытка философски осмыслить одетый в религиозный костюм мир в его конкретно-исторической форме, а также его превращенную версию, которая заслоняет не только своих порабощенных носителей, но и тех, кто пытается на нее посмотреть со стороны и осознать границы реальности, формы преломления и маски индифер-рентности (раскусить злобу дня и спасительную пилюлю для претендента...). Разумеется, что такая попытка может строиться на каких-то постулатах и описываться конгениальным к характеру реальности языком и символами, которые могут показаться, на первый взгляд, непривычными, но не поддельными и не лишенными исторической преемственности и насущной актуальности.
Одним словом, хотя здесь и берется магометанский христианский образ мира в исторической перспективе и ретроспективе, но также мог бы браться - в автономном порядке - и контекст конфуцианской буддий-
ской цивилизации, что дополнительно свидетельствовало бы (и демонстрировало бы) независимую природу самой философской мысли как таковой от содержания, посредством которого современная мысль выражается, свидетельствует и оставляет на теле содержания парадигму - структуру самосознанья... Что и может служить для философа инструментом отстранения и понимания именно философского характера данного изыскания (несмотря на религиозный характер словаря описания и контекста символов).
И последнее: мыслитель может мыслить, может гневно возмущаться, может поражаться виденью... И, различая их друг от друга в своем опыте мысли, дистанцироваться от них как себе не свойственных ипостасей и, как мыслитель, задуматься вслух: о чем они говорят ему и читателю. (так сказать, просто обнажая Картину. фрагменты оных в тексте выделены отдельно).
***
Дух времени, исторического времени, требует, чтобы зрячие глаза свидетеля проснулись и назвали вещи своими именами: покуда естественно-правовая и духовно-обязанная формы общества противостоят друг другу, по определению невозможна какая-либо форма единства мира. Вопрос в том, кто куда движется и каковы формы и плоды движенья. Каковы условия возможности диалога на этом пути и на какую парадигму времени может опираться такой параллелизм существованья. Этот вопрос стоит и перед «христианским обществом» и «магометанским обществом» (как и перед другими) как относительно самих себя, так и относительно друг друга, в той мере, в какой они дети, казалось бы, одной истории, но почему-то не взысканной единством что ли. которое бы позволяло рассматривать части целого в единой связи и неизбежной последовательности. То есть этот вопрос стоит как между цивилизацией и естественным - природным телом общества (например, между христианской цивилизацией и естественно-правовым телом общества, которое в своем метании пытается - идеализируя страстоправие! - идентифицировать себя как христианский мир, при этом скукожив Ватикан до размеров мухи перед слоном), так и телом другой цивилизации, в котором атеистический остров выглядел бы как вопиющее недоразуменье, после сколь славной истории единобожья. (Турция как бастард).
Какое мышление - перед лицом антиномичного мироустройства -может сформулировать спасительную идиому времени, причем не высосанную из пальца, а лишь обнаруженную по мере обнаженья горизонта конца ..(Начало всегда уже было, как известно).
Судьба как таковая, прорезавшаяся в хаосе немых культур, этих открытых пастей - словно сфинксов - перед лицом жизни, готовых пожирать любое ее шевеление, любое возникновение инакости, любое трансцендентальное событие. Сон века кончился, хрустнул хребет ада, маскирующий стабильностью бурлящий мир, который требует соразмерных и конгениальных форм бытия, сообразных сооружений существованья, пусть даже через содроганья, потрясенья...
Сонмы-залежи человеческих душ проснулись, распоясались, развязались и ликующим безумием торжествуют, даже мстя, даже сквозь те деструктивные формы, которые благоразумный мирок инфантильного сообщества приводит в ужас. Как бы там ни было, сам факт очевиден: мир изменился, вышел из подполья. И пусть проклятия Буша пророчат скорую смерть «империй зла», но само бряцание оружием и количеством вооруженных сил лишь очерчивает возможности прогресса, а не истории как таковой, могущей быть ежечасным мщением за куриную слепоту при выборе тех или иных форм переварки истории как проблемы, судьбы как бессмертной предпосылки исторического действия. (Иначе говоря, похоронная команда не сможет принимать в роддоме младенцев возрожденья.)
***
История как таковая одинаковым образом безразлична как к Ираку, так и Америке. Скажем, вот необходимость американского вмешательства в магометанское мирозданье вызвана отсутствием в последнем собственных действенных структур противостояния злу или желанием американцев заменить их собой, дабы доминировать повсюду, не давая - пассивно или активно - формированию формальных механизмов как эволюции самого магометанского мира (к королевской республике, например), так и позитивных структур, выполняющих миссию «разминирования» поля исторического действия. Тени не могут заменить самих стремящихся к переменам граждан пли подданных. Поле исторического действия между королем, с одной стороны, и обществом, с другой, должно сначала продуцироваться как пространство переварки и самодвиженья. Разве шиитский экзистенциализм и суннитский традиционализм не содержат - пусть пока разрозненное - пространство внутренней перспективы .(каждый в отдельности и вместе взятые). Может, там поискать формы, исторические формы (эти родильные рубашки народа!), заданные магометанской историей (а они могут и с неизбежностью будут
одеты в религиозный костюм) и воспользоваться языком этих форм и вести исторический диалог, нежели кровавыми руками «просвещенного» варвара нести смертоносную свободу собственных сил.
[Гнев: «Запад» не изменился и ничему не научился - плебеи собственных университетов (небось, Салман Рушди ваш учитель!). Один Шпенглер бы вас высек историческим посохом времени и построил бы для изучения азбуки исторического действия и летописания. Памяти, памяти нет у вас, тени замороженного мира. Мира, казалось бы, куда-то движущегося, но не в мир во времени, а в тоску собственного самоутверждения, бряцая оружием, голыми задницами девиц и пивными бокалами бравых генералов-геополитиков... (геополитиков в начале карьеры надо заставить вырыть себе могилы, измерить их размеры, размеры савана, и, заставлять соотносить это с собственным возрастом, чтобы вывести коэффициент скудоумия, исторического скудоумия перед «аналитическими» выкладками). Разве что-то может анализироваться несинтетичным взглядом, без конкретной абстракции... Разве что мертвые образы предметов... Мертвые мстят так, оживая и превращая своих носителей в жертвенных трупов времени, война-то священная.]
Сегодня мир пахнет не нефтью, а кровью антиистории. В человеческой экономике или в духовной истории невозможно будет откупаться хрустящими банкнотами, а расплачиваться перед священными пулями исторического возмездия.
Какой конфликт цивилизаций?! Бедный придумщик. Каким может быть конфликт между дохристианским варварством одних и постхристианским могуществом других (мусульман), способных вести войну только как священную. Можно ли победить такое воинство? Можно уничтожить, но победить невозможно. Но кровь мщенья не заставит себя ждать. Ибо смерть - за око божье (даже смерть Сократа в мире язычников оказалась не безнаказанной, ибо речь идет об исторической вине общества, неспособного воспринять иные начала, иные устои жизни). Это не конфликт цивилизаций, ибо тогда он велся бы на одном языке (войны ли мира ли), возможен был бы диалог - поединок умов. разоружение пораженных безумием.
[Гнев: А тут я ему о христианско-мусульманских началах мировой политики, а он мне о ядерной программе (бывшего алкоголика пугает, видимо, возможность получить сдачу). Он даже не как христианин мусульманину, а словно язычник - своему оязычивающемуся обществу - мотивирует отсутствие ответа неядерностью темы
письма... Бедный Буш, тьма в твоей голове, розовая тьма пожарищ для Судного дня... Учи молитву, шагадат-калам... День твой приблизился (смотри недавнюю «переписку» между президентами Ирана и Америки).]
Воистину сон разума порождает чудовищ. Как вы думаете, на чем держалось и держится историческое состояние в таких, казалось бы, диктатурах, как в саддамовские?.. Историческое состояние структурировано снизу доверху каким-то образом, например, религиозным, параллельным светским химерам (не вообще светским, а произвольным его формам). И поэтому историческая жизнь там была возможна в масштабах частного индивида как некая автономная арена борьбы с собственным злом, соблюдая даже статичные, ритуальные версии Традиции. И диктаторы это знают и, как правило, не трогают эту сферу до боли. Старая евангелическая поговорка «богу - богово, кесарю - кесарево» спасает общество от непосредственных форм войны, хотя внутренняя, духовная оппозиция остается, и может, например, выражаться в отстраненных и не в прямополитических формах противостояния (разные религиозные братства, культурные кооперации, ремесленные сообщества и т.д.). Ас исторической стороны - где в мире недиктатор и где не надо бороться с собственным историческим злом, или с собственным злом как с историческим? И эта частная метафизическая позиция «примиряет» ограниченную в публичности автономию личности с произвольным образом, выраженным (казалось бы) всевластием диктатора. Частный абсолютизм подданного параллелен абсолютной власти лидера толпы. Притом этот лидер не может не понимать и не принимать эту параллельность, тем более, что это поле параллельности покрыто религиозным покровительством и символизировано, защищено, например, авторитетом Корана, авторитетом сподвижников веры и т.д. (даже в атеистическом Союзе такое было, например, между Пастернаком и Сталиным, когда стороны поверх гримасы времени соотносятся молча и даже в каком-то смысле «сотрудничают», принимая «правила игры»). Этот метафизический контракт между параллельными мирами и те формы, которые противостоят или вспомогательствуют его развитию, и должны быть подвергнуты анализу и расшифровке, чтобы вообще можно было бы начать исторический диалог с действительною силою общества, причем с величайшим тактом и смирением, если уж такую миссию спасителя на себя решили взвалить. Что я лично считаю, во-первых, проявлением исторического невежества как такового и, во-вторых, тем более в таких школярно-голливудских, ковбойских формах.
[Виденье: Жизнь - не кино, господин президент, в ней приходится расплачиваться не ролями героев, а печенками живых солдат и слезами проклинающих матерей - и с той, и с этой стороны... Мойры времени не спят, они записывают ленту событий для исторического судопроизводства...]
Мир изменился, вышел из берегов. И самое главное здесь - увидеть суть действительности, зарю возрождения и развития. Формы, опоясывающие их время, их бытие, их заумное пространство сотрудничества с другими зеркалами мира.
II
О, Соловьев, Соловьев, седые волосы и длинная борода не помогли тебе увидеть суть магометанской реформации всей аврамической традиции, всей конституции «религии прямого пути» как некоторого акта ее внутренней завершенности, этой унаследованной преемственности. Общая беда «европейских» философов, которые в магометанстве ищут не саму суть магометанства, а христианство. И когда они не находят в нем подтверждение христианского «Я есмь путь и истина», начинают укорять «ислам» в недостаточности (Шпенглер, Соловьев В. и т.д.), не видя в магометанстве формальную структуру религиозности как таковой (неслучайно потом и Лютер будет компенсировать исторический нигилизм называющих себя «христианами» пристрастников своей реформацией, своей попыткой «превратить крестьян в попов», лишив последних духовной власти). Однако, как уже говорилось, если не рассматривать аврамическое единобожие в целом во времени, исторически, невозможно понять ни их исторически именно такую логическую последовательность, ни особенность каждой из форм внутри истории единобожия, ни их общую судьбу. Ведь это то же самое, если бы картезианцы, с высоты собственной уверенности, укоряли Канта в том, что он, видите ли, не Декарт, не видя - в своем картезианстве, - что после Декарта, после его Я мыслю, следовательно, свидетельствую стал исторический вопрос самой философии в целом: о философии как о форме разрешения вечных вопросов непротиворечивым образом мысли во времени, - вопрос о том, каким должен быть «разум» как форма мысли во времени, чтобы в принципе невозможны были антиномичные умозаключения «разума», то есть исторический вопрос стоял не о мысли, а о форме мысли. И Кант решал эту задачу, между прочим, называя Декарта «субъективным идеалистом», в то время как Мухаммад решал эту задачу
(не вера отдельно, а общество отдельно, в неразрывном единстве и посредством друг друга в действии) и считал себя - и являлся - наследником своих предшественников во времени. Даже Лютеру не снился Мухаммад, хотя уже его очкастый потомок Шпенглер - гроза всей одноглазой историографии - дозрел до лицезрения этой духовно-формалистической перемены, этого поистине грандиозного духовного переворота, - исторически закономерного и преемственного в истории Традиции (а Чаадаев, например, воздав должное преемственности миссии Мухам-мада, не принимал лютеранскую реформацию по той простой причине, что, по его мнению, она не была преемственной реформацией всего христианского мира во времени, а была осуществлена как оппозиционная, то есть в силу оппозиционности формы осуществления перемены, которая оформляла раскол внутри единства христианского мира). Между тем, без понимания природы магометанской реформации всего образа аврамиче-ского единобожия невозможно понять ни того, что на самом деле произошло в истории аврамического мира тогда, ни того, что происходит сейчас.
Мераб Мамардашвили, расчистивший все интеллектуальные конюшни европейской духовности, всей трансцендентальной аккредитации мира, определил ее как «европейскую христианскую культуру». Он, конечно же, дитя истории как таковой, стерший с зеркала Европы грязные пятна слепоты и заблуждения, что само по себе ликующее торжество разума, рациональности, понятности как таковой. Дух христианства и европейский формализм, вылившийся в мир по имени «европейская христианская культура». Дитя Европы как мира, как этакого самодостаточного исторического фрагмента. (Косные европейцы и слепые азиаты не подозревают, откуда твоя историческая вода вытекает, орошая их духовные пустыни.) Можно бросить философский взгляд и увидеть, откуда ноги растут у такой концепции европеизма как такового. Неужели исторически аврамический мир не обладал таким потенциальным формализмом, с одной стороны, и подвигом существования посредством этого же формализма, с другой. Демократизация духовной формы жизни или деиерархизация духовной формы жизни - не это ли грандиозная причина такого быстрого простирания мусульманского халифата от Магриба до Машрига - в горизонт, от суфизма до канонических открытий в богословии - в вертикаль?
«О, дети блаженных континентов, исповедующих Покорность, свободны вы отныне от внешних пут, загораживающих вашу личность от Бога, как и каждого из вас - от друг друга. Зрите истину Пророка и вой-
дите в царствие Божие - делами вашими, сердцами вашими, не принадлежащими - отныне уже - вам, а лишь одному Богу всемилостивому и милосердному, всемогущему и справедливому в День Суда. Дерзайте и пребывайте.», - такое могло сорваться с уст каждого праведного халифа.
Глядя на Мухаммада, не знаешь, чему дивиться больше: тому, с чего начинал, или тому, что из этого начинания получилось. Обращался вроде к арабам, а в итоге оказалось, что обращается аврамическим миром - ко всем живущим в нем и не воплощающим мирные начала жизни с Богом. «О, слепые дитяти истории, роковая судьба антиистории отныне неподвластна над вамп, покуда "религия прямого пути" простирается пред вами - мужайтесь и творитесь, покуда Бог еще с вами.» Конечно же, такая духовная демократизация - или демократизация структуры духа -не могла не конституировать общество снизу доверху, - «шариатизиро-вать» его и пускать его корабль в историческое плавание во времени. История - возраст взросленья, а не влачения прошлого за собой. Другое дело, на что решились в историческом времени, тем и предстали. Ведь духовная реформация - это всего лишь предпосылка, всего лишь начало земного образа пути и канонического первооткрытия мира заново: зов живущих граждан мира (а не кажущихся) и обязанность старающихся так жить здесь пересекаются и высекают исторические искры.
Историческая задача для мусульманина, для такого первооткрывателя мира заново и во всем, заключается в том, что он, как гражданин мира, как феллах Аллаха, должен уметь соотносить историческое бытие и формы исторического бытия во времени, двигаться, демонтировать застывшие формы, окаменелые, мертвые сугробы исторических пейзажей -собственными руками и собственными средствами воздвижения и перемен (используя собственную символику перемен и традицию), посредством самих мусульман и, главное, их упованиями на справедливость и на Бога, чтобы грязные и кровавые руки варварства не прикоснулись и не осквернили историческое творение Мухаммада, ни со стороны доморощенного варварства, ни со стороны пришедшего извне. Всем будет в День Суда воздаяние.
* * *
С одной стороны - христианское могущество, с другой - мусульманское общество, общество единобожников, как взаимообуславливае-мые стороны единства аврамического мира во времени - не это ли есть историческая ткань времени, не эта ли мусульманская христианская цивилизация есть образ послания, завершенный образ послания и не потому
ли Мухаммад «печать посланников» («печать пророков»)? В действительности, я думаю, что контуры магометанской христианской цивилизации как некого Единства еще не лицезримы, еще не обнажены могучие стены этой духовной крепости, внутри которой беспамятные люди, как муравьи, разглагольствуют о судьбах мира воюющих, о счастье несчастных, о смерти еще не родившихся в божьем календаре существ, о зонах верованья неверных. В историческом времени, то есть в божьем календаре, еще не вылупились фигуры диалога, еще не разрослись резонансом разрозненые всхлипы, - ахи да охи сплошные. Пока у каждой из сторон диалога, у "христиан" и "мусульман", стремящихся к единобо-жью и призванных совместно бороться против варваризации соплеменников, против превращения их в "инопланетян", - по большому счету - камень за пазухой еще.... Хотя для зоркого глаза и острого ума неслучайное соседство христианского собора и мусульманской мечети может многое символизировать и свидетельствовать...
«Стою перед лицом Мечети и Собора и с блаженным чувством верующего рассматриваю эти исторические следы Единобожия во времени. Вот собор, прокалывающий пустоты неба, указывающий христианскую дерзость, устремленную в чистую даль веры. собор, укоряющий горизонты отсутствием свободной воли к бытию, дерзко устремленный в чистую даль Бога, познавший Его и свидетельствующий: "вот он Я...". Вот мусульманская мечеть единобожника, покорно склонившего голову перед величием Аллаха, мечеть покорности. Христианская дерзость перед причинностью и мусульманская покорность перед Свободою, - связка дерзости и покорности... - вот она, историческая ткань времени», -такое признание могло бы сорваться с уст сколь-либо просвещенного архитектора веры и здания и воплощаться в какое-нибудь кордовское пли александрийское величие (мекканское, само собой разумеется). А что может сорваться с уст архитектора формы времени? Поживем - увидим. Одним словом, как видится в истории, одни оказались плохими христианами, другие - плохими мусульманами, зябнущими кроликами над пустыней. Но время байбая закончилось. Сон века кончился, время рубаху рвет и ждет своих исторических героев, способных обуздать невежество и страсти, и перед величием поставленной задачи, коленопреклоненным мышлением служить истине. Сон века кончился, время вышло из берегов, переполненное духовное состояние времени ищет адекватных, конгениальных форм бытия, форм, способных удержаться на безукоризненной высоте и служить мостом духовного сотрудничества в деле земного строительства мира.
Этот трагический разрыв между временем и его зеркалами преодолен мыслителем, поставившим и - в каком-то смысле - решившим старую магометанскую задачу как задачу цивилизации как таковой, философию «прямого пути». Да могущий мыслить мыслит... Европейский интеллектуальный опыт, опыт рационалистического анализа и прозрения, в лице Мамардашвили, предстал в виде древнего архонта и, как современный Геракл, очистил авгиевы конюшни европейской духовности, словно для того, чтобы подтвердить историческую правоту магоме-танско-христианского Послания, теперь уже сугубо в европейском варианте. «"Европейская христианская культура" - продукт единства христианского единобожия и греко-римского права быть мужем времени в обществе. Ну что означает для него такая "Европа", которая может быть в Токио и не быть в Тбилиси или в Москве». Европейская христианская культура как таковая, как способ разрешения вечных вопросов человеческой жизни конечным его образом, посредством его личного усилия, во времени и пространстве его личностной протяженности. Разве это чем-то отличается от идеала мусульманской христианской культуры. Только тем, что его пришлось переоткрыть заново - пусть и как локальная версия, - спустя 13 веков!... И, видимо, аврамический мир Мухаммада собственно развился из этой исторической незавершенности образа Единобожия во времени, когда объект и субъект веры предстают в исторической неразрывности и непрерывности как молчаливый пример гармонии и страстотерпенья, - пример торжества Закона и общества во времени (а не естественным царством совместимости верующих, неверующих и «последних людей» (Ницше), естественным царством эклектики и нигилизма, со всеми последствиями и мутациями).
Страусы антимира, разумеется, прятались в «черной дыре» своих народов, так и не разглядевших, что непрожитая жизнь - хуже смерти мстит... Какие мировые войны XX века? Для меня, как историка, это войны сторон антимира внутри себя.(один змей откусил голову другому змею.). Глядя из мира на эту бойню варваров - в конечном итоге «за мировое господство» - я вижу продолжение той же истории господства смерти и повторение той же антиисторической судьбы. Что ж, поживем - и «повоюем.», - собственным примером, индивидуальной орбитой самостоянья и превосхожденья (посмотрим, вокруг какой оси вертится человек, не знавший ни имени своего, ни сердца своего, а лишь брюзжащим голосом возмущавшийся перед лицом кризиса, что «у него, в конце концов, ничего не получается»). Так когда-то Руссо смотрел из
своей христианской добродетели на антиисторию королевств и хитро-сплетенья прислуживающих ей «наук и искусств».
Всюду и везде и для всякого Новое время начинается с момента примирения со своим историческим телом, с момента обретения формы бытия во времени. Содроганья, ужасы, ахи да охи истеричных политиков и горемык-интеллектуалов - этот понос духовности - свидетельствуют как раз об отсутствии такой исторической формы, такой спасительной формы самостоянья, такой формы противостояния злу в себе и в окружающем образе мира (в формальной структуре мира), как о некоей перспективе виденья и понимания происходящего исторического разворота в целом. Сон века кончился. Глаза бы ни глядели на то, что естъ и каковы перспективы бытия. «Христианская дерзость перед причинностью и мусульманская покорность перед Свободою, - связка дерзости и покорности. - вот она, историческая ткань времени». Такая историософская посылка может сомкнуть расхожие горизонты недоумения и заблуждения и послужить поистине исходной точкой осознавания как завещанного духовного наследия, так и разглядывания берегов исторической задачи, попытка решения которой порождает иной отчет времени и места.
Получено 8.09.2009
