CC BY
74
УДК 821.161.1-6
Е. М. Криволапова
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДНЕВНИК «РУССКОЙ СМУТЫ» 1917 ГОДА
Статья посвящена дневникам 3. Н. Гиппиус и И. А. Бунина 1917 года. На этом материале рассматриваются специфика жанра и стилевые особенности общественно-политических дневников революционной эпохи. Особое внимание уделяется их пространственно-временной организации. Автор сопоставляет локальное и континуальное пространства, категории реального исторического и мифологизированного времени.
This article is devoted to "revolutionary" diaries of Z. Gippius and I. Bunin. Much attention is paid to the genre and the style of similar diaries. Using the material of these diaries, the author analyses the categories of space and time.
Ключевые слова: литературный дневник, смутное время, массовое сознание, авторская позиция, жанр, стиль, пространство, время, социокультурная ситуация.
Keywords: literary diary, troubled times, collective consciousness, author's attitude, genre, style, space, time, socio-cultural situation.
«Очерками русской смуты» назвал свои воспоминания крупнейший представитель белого движения Антон Иванович Деникин, пытавшийся по прошествии многих лет осмыслить происходившее в России в период революции и гражданской войны. Мы обращаемся к свидетельствам, которые создавались по горячим следам событий, то есть в разгар самой «смуты». Речь идет о дневниках известных русских литераторов - Ивана Алексеевича Бунина и Зинаиды Николаевны Гиппиус. Репрезентативность этой литературной формы в отношении общественно-политических и историко-культурных процессов, происходивших в начале XX в., бесспорна. Поскольку дневник, в силу его жанровой природы, предполагает предельную искренность пишущего, ценность его не ограничивается одной лишь фактологической стороной, не менее важна для исследователя и сторона психолого-мировоззренческая, позволяющая составить представление о мироощущении не только авторов, но и той социальной страты, которую они представляли - в нашем случае русской интеллигенции. Кроме того, дневники, создававшиеся в 1917 г. и в течение нескольких последующих лет, позволяют отследить эволюцию этого мироощущения под влиянием стремительно меняющейся в революционные годы действительности.
Исследуя типологию и жанровую природу дневника, О. Г. Егоров выделяет его следующие
© Криволапова Е. М., 2009
разновидности в зависимости от творческой установки автора: семейно-бытовой дневник, путевой, общественно-политический, служебный [1]. По мнению ученого, «понятие жанровое содержание наполняется предметным смыслом» и «в нем представлены "срезы" той действительности, которую описывает дневниковед» [2]. Объективной действительностью «всецело определяется» и «содержание записей». Каждой из этих жанровых разновидностей дневника присуща своя особая система организации материала, специфические стилевые черты, детерминированность образа автора все той же действительностью.
Предметом нашего внимания, если следовать классификации О. Г. Егорова, является общественно-политический дневник. Но так как эта разновидность понимается достаточно широко и внутри нее выделяются более мелкие «подвиды» (это и «большая политика», и «воссоздание общественной жизни на региональном уровне», и отражение умонастроений различных социальных групп в период возрастания общественной активности), мы сочли целесообразным конкретизировать предмет исследования и обратиться к тому времени, когда вне политики не мог оставаться ни один мыслящий человек. На основании этого можно выделить еще одну разновидность -дневник периода революционных потрясений, так называемого «смутного времени», который существенно отличается от классического общественно-политического дневника.
Поскольку неотъемлемыми атрибутами любого дневника являются время и место, то вполне закономерно встает вопрос об особенностях хронотопа в этом жанре. Применительно к дневнику XIX в. выделяются три формы пространственно-временной организации событий: психологическая (на первом месте факт сознания, а не датируемые события), локальная («строгая последовательность в фиксации протекающих событий», а «сам автор включен в событийный ряд на уровне личного участия»), континуальная, когда события протекают «одновременно или с небольшими интервалами в разных местах», но связаны «между собой по смыслу или по велению автора» [3].
В начале XX в., когда происходит смена общественно-политических и культурно-исторических парадигм, а в сознании автора смена ценностных ориентиров, хронотоп дневника существенно меняется и уже не вписывается в предлагаемые для XIX в. координаты. И в первую очередь это касается пространственных отношений. Вследствие масштабности и стремительности самих событий пространственно-временные рамки расширяются, локальное время чередуется с континуальным. Авторская же позиция, проявляющаяся в избирательности фиксируемого материала, в его оценке и попытках осмыслить проис-
ходящее, дает повод говорить и о психологическом хронотопе, тем более что автор неизбежно оказывается втянутым в «поток событий» и его личное, интимное «я» предстает уже детерминированным социальными факторами. Все это характерно для дневников «смутного времени», времени революционных потрясений, каким и является 1917 год.
К исходу XX в. у отечественных исследователей появилась возможность обращения к подобному материалу. В 1990 г. сразу в нескольких издательствах выходят дневники И. А. Бунина, включая его знаменитые «Окаянные дни», в 1999 г. появляются «Дневники» 3. Н. Гиппиус.
Русский писатель традиционно осознавал себя «летописцем эпохи». Степень историко-культурной ответственности повышается и, безусловно, гораздо острее осознается в периоды «смут», одна из которых и наступила в 1917 г. Подобно пушкинскому Пимену, Бунин, Гиппиус и многие другие русские писатели, осознав себя детьми «смутного времени», долгом своим посчитали запечатлеть происходящее в России в эти «великие и страшные дни».
События, представленные в дневниках Гиппиус, происходят в Петербурге (включая поездки за город и в Кисловодск), время - февраль 1917 -декабрь 1918; в дневниках Бунина - в Москве и в Елецком уезде, время - июнь 1917 - август 1918. На первый взгляд, это локальный хронотоп. Часто в дневниках писателей фиксируются одни и те же события - в силу их значительности и психологического воздействия, уделяется внимание одним и тем же личностям - в силу их общественной значимости. Но стремление максимально охватить, запечатлеть и осознать события, происходящие в России, заставляет авторов переноситься из действительного, локального пространства, в котором они присутствуют физически, в пространство континуальное, о котором они только получают информацию, но которое по своей значимости, накалу событий, напряженности в данный момент гораздо важнее локального, по крайней мере, равнозначно ему. Отношение автора к этим двум пространствам также сходно: в любом случае «личное», столь характерное для классического дневника, либо отступает на второй план, либо сливается с «общественным», так как именно от него зависит и судьба автора, и судьба всей страны.
Понятие «континуум» в толковых словарях представлено как «непрерывность, неразрывность явлений, процессов». Но в отношении «революционных дневников» наиболее подходящим будет второе истолкование, правда, относящееся к области физики: «Сплошная материальная среда, свойства которой изменяются в пространстве непрерывно» [4]. Россия начала XX в., погружен-
ная в пучину социальных потрясений и непрерывно меняющая свой лик, действительно представляла собой «сплошную материальную среду» в своей неразрывности явлений и процессов. Так запечатлена она в дневниках 3. Н. Гиппиус, И. А. Бунина, М. М. Пришвина и других русских художников. Отбор одинакового фактографического материала, схожесть мироощущения авторов позволяют говорить о континуальности того пространства, в котором они пребывали.
В дневнике 3. Н. Гиппиус события сконцентрированы в Петрограде, некоторые записи представляют собой наблюдения: «Город еще полон кипением. Нынче мимо нас шла двухверстная толпа с пением и флагом - "да здравствует совет рабочих депутатов"» (5 марта 1917 г.) [5]. Но от записи к записи в дневник включаются новые географические названия, фиксируются события, уже не относящиеся к Петрограду, но не менее значимые, добавляющие новые штрихи к изображению революционной действительности. 7 марта: «В Кронштадте и Гельсингфорсе убито до 200 офицеров. <...> Адм. Непенин телеграфировал: "Балтийский флот, как боевая единица, не существует. Пришлите комиссаров". Поехали депутаты. Когда они выходили с вокзала, а Непенин шел к ним навстречу, - ему всадили в спину нож» [6].
В Кисловодске 3. Гиппиус наблюдает те же самые картины, что и в Петербурге: «Однако дела неважны. 3десь - забастовки, с самыми неумеренными требованиями.» (2 мая). Но теперь она обеспокоена тем, что происходит в ее родном городе: «В Петербурге 21-го было побоище. Вооруженные рабочие стреляли в безоружных солдат.
Мы знаем здесь. почти ничего не знаем. Железнодорожный мост не исправлен. Газеты беспорядочны. Письма запаздывают. <...> Тревожно и страшно - вдали. Гораздо хуже, чем там, когда в тот момент все знаешь и видишь» [7]. И тем не менее основными источниками сведений на протяжении всего революционного времени оставались слухи, газеты, увиденное и на себе испытанное. «Положение тяжелое. 3наем это из кучи газет, из петербургских писем, из атмосферного ощущения», - пишет Гиппиус 18 июня [8].
И. А. Бунин, летом 1917 г. находясь в деревне Глотово, также наблюдает «революционное брожение»: «На станции "революционный порядок" - грязь, все засыпано подсолнухами, не зажигают огня. Много мужиков и солдат; сидят на полу. <...> Чувство страшного возмущения. Никаких законов - и все власть, все, за исключением, конечно, нас» [9]. Но и его записи отражают события, происходящие по всей России: «О бунте в Птб. мы узнали еще позавчера вечером из "Раннего утра", нынче вести еще более оглушающие. Боль, обида, бессильная злоба, злорадство.
Бунт киевский, нижегородский, бунт в Ельце. В Ельце воинского начальника били, водили босого по битому стеклу» [10]. Сведения - опять из газет. «Газетами ошеломили за эти дни сверх меры», - записывает Бунин 13 июля [11]. А 14 августа продолжает: «Почти все утро ушло на газеты. Снова боль, кровная обида, бессильная ярость! Бунт в Егорьевске Рязанской губернии по поводу выборов в городскую думу, поднятый московским большевиком Коганом, - представитель совета крестьянско-рабочих депутатов арестовал городского голову, пьяные солдаты и прочие из толпы убили его. Убили и товарища городского головы» [12].
В дневниках 3. Гиппиус и И. Бунина регулярно описывается положение на фронте. Но если у Гиппиус эта информация часто приобретает форму военной сводки, то у Бунина она непосредственна и эмоциональна. Сравним. У Гиппиус: «Русские дела все те же. Как будто меньше удирание от немцев со времени восстановления смертной казни на фронте»; «очень плохи дела. Мы все отдали назад, немцы грозят и югу, и северу»; «у нас ожидаются территориальные потери. На севере - Рига и далее, до Нарвы, на юге - Молдавия и Бессарабия. Внутренний развал экономический и политический - полный. <...> Необходимо ввести военное положение по всей России. Должен приехать (послезавтра) из Ставки Корнилов, чтобы предложить вместе с Савинковым Керенскому принятие серьезных мер» [13].
Читаем у Бунина: «Аресты великих князей, ужасы нашего бегства от Риги, корпус бежал от немецкого полка, переходившего Двину»; «Жуткая весть из Ельца <...>: Корнилов восстал против правительства»; «Нынче весь день угнетен, как не запомню. Снова звонил Митя в Елец. Оказывается, нет, не все еще кончено.»; «В десятом часу вечера - газеты. Государственный переворот! Объявлена республика. Мы ошеломлены. - Корнилов арестован» [14]. Субъективность отношения Бунина к происходящему передана в его описании разговора с солдатом: «Солдат стерва, дурак необыкновенный. "Солдаты зимней одежи не принимают - не хотят больше воевать. Два месяца дали сроку правительству - чтобы сделало мир. Немцы бедным не страшны - черт с ними, пускай идут. Богатые - вот это дело другое. 3а границу не уедешь - все дороги в один час станут, всех переколем штыками. Начальства мы слушаемся, если хорошее, а если он не так командует, как же ему голову не срезать? " <...> Немцы завладели Рижским заливом» [15].
В рамках локального пространства описаны события, свидетелями которых непосредственно являются авторы дневников. Это все увиденное ими собственными глазами, в определенном месте, зафиксированное в точном времени, что по-
зволяет говорить о фактической достоверности дневникового материала. Континуальность пространства предполагает отдаленность авторов от изображаемого, некоторую степень субъективности в отборе фактического материала - всего услышанного и прочитанного ими. Это обстоятельство неизбежно предполагает мифологизацию действительности. В пространственно-временных отношениях локальный хронотоп будет представлять действительное или историческое время, тогда как континуальный - мифологизированное.
Действительное время представлено в дневниках Бунина и Гиппиус описаниями петербургской, деревенской и московской жизни, разговорами с людьми, тяготами революционного быта, которые, по словам Гиппиус, сводятся «к заботе о "хлебе насущном"», лирическими пейзажными зарисовками у Бунина, умиротворяющими и контрастными по отношению к происходящим событиям. У Бунина читаем запись от 26 сентября: «Нынче холодно, низкие синеватые небосклоны с утра. После обеда гуляли втроем. Дивились на деревья за сараем, с поля из-за риги - на сад: нельзя рассказать! <...> Вал весь засыпан желтой листвой, грязь на дорогах - тоже. Ночью позавчера поразила аллея, светлая по-весеннему сверху - удивительно раскрыта.
Вообще - листопад, этот желтый мир непередаваем. Живешь в желтом свете.
Сейчас ночь темная, дождь. Был нынче на мельнице. 3лобой мужики тайно полны. Разговаривать бессмысленно!» [16].
Мифологическое время начинается тогда, когда речь заходит о событиях, непосредственно связанных с революционными действиями. Показательно, что в своем дневнике 3. Гиппиус, описывая события, как бы оговаривает их «ми-фологичность». Например, Корниловский мятеж с самого начала представляется ей «загадочной картиной»: «Утопая в куче противоречивых фактов, останавливаясь перед явными провалами -неизвестностями, <...> отмахиваясь от сумасшедшей истерики газет, - я пытаюсь слепить из кусочков действительности образ того, что произошло на самом деле» [17]. Из дальнейших записей видно, что «слепить» ей так ничего не удалось, а размышления привели к новым вопросам.
Предельно мифологизированы события октябрьского переворота и в Петрограде, и в Москве. Тревожно ожидая развязки, 3. Гиппиус называет «непрерывные» слухи «легендами», что опять указывает на мифологичность времени: «Непрерывные слухи об идущих сюда войсках и т. д. очень похожи на легенду, необходимую притихшим жителям завоеванного города. Я боюсь, что ни один полк уже не откликнется на зов Керенского - поздно.
Сейчас легенда сформировалась в целое сражение где-то или на станции Дно (блаженной,
милой памяти Марта!), или в Вырицах» (26 октября) [18].
16 октября в Глотове И. Бунин заканчивает свою дневниковую запись словами: «Про политику и не пишу! Изболел....» [19]. Но уже через несколько дней он на себе испытывает влияние этой «политики», когда вынужден был спасаться бегством от восставших мужиков. Дальнейшие события Бунин фиксирует, уже находясь в Москве. Все они свелись к напряженному ожиданию («все было ожидание»), слухам («слухов -сотни») и вопросам: «А что на фронте? Что немцы? Боже, небывалое в мире зрелище - Россия!» [20]. Далее ожидание помощи и опять слухи, и опять вопросы, больше похожие на отчаянные выкрики: «А что в деревне?! Что в России?! Москву расстреливают - и ниоткуда помощи!» [21]. 4 ноября Бунин делает запись: «Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни. <...> Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений!.. » [22].
Находясь в Петрограде, З. Гиппиус, возможно, под впечатлением страшных подробностей воспринимает «московские события» не как «слухи», «легенды» и «вздор», а как правдивую действительность: «Масса явных вздоров о Германии, о наступлении Каледина на Харьков (психологически понятные легенды). А вот не вздор: в Москве, вопреки вчерашним успокоительным известиям, полнейшая и самая страшная бойня: расстреливают Кремль. <...> Много убитых в частных квартирах - их выносят на лестницу (из дома нельзя выйти). Много женщин и детей.» [23].
Тем не менее слухи становятся неотъемлемой частью дневников Бунина и Гиппиус: из них создаются «легенды», иногда они совпадают с реальными фактами, но в любом случае без них не обойтись. В своем дневнике З. Гиппиус особо подчеркивает функциональность слухов для революционного времени: «Я веду эту запись не для сводки фактов, но и для посильной передачи атмосферы, в которой живу. Поэтому записываю и слухи по мере их поступления» [24]. Таким образом, мифологизированность континуального хронотопа - обязательный атрибут любого дневника «смутного времени».
В контексте «революционных» дневников вполне уместно будет и высказывание И. А. Бунина, который подчеркивал особую «пристрастность», характерную для создателей дневников такого жанра: «"Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно." Это слышишь теперь поминутно. Беспристрастно! Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша "пристрастность" будет ведь очень и очень дорога для будущего историка» [25].
Примечания
1. Егоров О. Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра. М., 2003. С. 146.
2. Там же. С. 147.
3. Там же. С. 59-60.
4. Словарь иностранных слов. М., 1989. С. 255.
5. Гиппиус 3. Н. Дневники: в 2 кн. М., 1999. Кн. 1. С. 478.
6. Там же. С. 481.
7. Там же. С. 512.
8. Там же. С. 514.
9. Бунин И. А. Лишь слову жизнь дана. М., 1990. С. 79.
10. Там же. С. 80.
11. Там же.
12. Там же. С. 84.
13. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 523-524.
14. Бунин И. А. Указ. соч. С. 90-92.
15. Там же. С. 101-102.
16. Там же. С. 95.
17. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 551.
18. Там же. С. 592.
19. Бунин И. А. Указ. соч. С. 105.
20. Там же. С. 109.
21. Там же. С. 111.
22. Там же. С. 112.
23. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 602.
24. Там же.
25. Бунин И. А. Указ. соч. С. 249.
УДК 882
О. С. Кулибанова
МИФ КАК СПОСОБ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
В статье находит обоснование мысль о художественном конструировании произведений Ф. М. Достоевского по принципу семантической организации мифа. В связи с этим рассматриваются оппозиция хаос-космос, тема двойничества и ее эволюция в творчестве писателя, раскрываются особенности пространственно-временной категории.
The author proves that the artistic construction of F. M. Dostoyevsky's works is based on the principle of the myth's semantic organization. This problem is considered in its mythological aspects and specific relations with the opposition chaos - cosmos, the theme of doubles and its evolution, and the spatio-temporal categories.
Ключевые слова: Достоевский, миф, мифологема, архетип, символ, двойник, оппозиция, эсхатологическое мировоззрение, пространственно-временная категория.
Keywords: Dostoyevsky, myth, mythologeme, archetype, symbol, double, opposition, eschatological world outlook, spatio-temporal category.
© Кулибанова О. С., 2009
