CC BY
39
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 13 (267).
Филология. Искусствоведение. Вып. 65. С. 94-99.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДИАЛОГ «БЕЛОГО» И «ЧЕРНОГО» ЧЕЛОВЕКА (ОБ ОДНОЙ ПУБЛИКАЦИИ ЖУРНАЛА «МОСКОВСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ»)
В статье рассматриваются фантастические произведения трех авторов, творивших в тридцатые годыXIXвека, - Н. В. Гоголя, Н. Ф. Павлова и П. И. Сумарокова. Автор доказывает, что произведения тесно связаны друг с другом, об этом свидетельствуют явственные реминисценции, общие приемы построения текстов, ирония, закодированная в подтексте.
Ключевые слова: фантастический рассказ, творчество Н. В. Гоголя, Н. Ф. Павлова, П. И. Сумарокова, русская проза тридцатых годов XIX века.
Проза Н. Ф. Павлова (1805-1864) была ярким явлением русской литературы первой половины девятнадцатого века. Он был одним из активных авторов энциклопедического журнала «Московский наблюдатель», который просуществовал около пяти лет (с 1835 по 1839 годы). В первой части «Московского наблюдателя» была опубликована быль Н. Ф. Павлова
- «Черный человек»1, которая впоследствии не переиздавалось. Произведение было подписано псевдонимом, что предопределило тот факт, что авторство Павлова В. П. Вильчин-ский установил только в семидесятых годах двадцатого века2.
Быль состоит из четырех глав: «Невеста». «Черный человек», «Кстати и нет», «Уаш1а8 уапйаШт». На первый взгляд, фабула произведения трагическая: это история несостояв-шейся свадьбы. Однако фатум, принявший обличие черного человека, в конце концов, сыграл положительную роль в судьбе героев, воссоединив влюбленные сердца. Произведение начинается с изображения невесты, которую убирают к венцу. Она несчастна. История ее самая обыкновенная: барышня любила одного молодого человека, «любила его страстно; и между тем, выходила замуж за другого, к которому не чувствовала не только любви, даже уважения»3. Автор задает иронический вопрос: «Как же это могло быть?» и сам же на него отвечает: «Очень просто. Молодой человек был беден, нечиновен и незнатен». Казалось бы, простая констатация житейских реалий, но за ними стоят серьезные социальные проблемы. Бедный молодой человек, осознавая свое жалкое положение, отдается воле обстоятельств. Н. Ф. Павлов иронически описывает счастливого соперника: «Он принадлежал к числу чиновников, подающих большие надежды, т. е.: имел связи и покровителей, знал кстати
проиграть в вист <.. .> Сверх того, каждый год получал по две награды; и когда давали ему крест, то либеральничал, говоря, что служит из денег, когда же давали денежное награждение, то прикидывался обиженным, уверяя, что служит из чести»4. На предложение такого перспективного жениха без особых раздумий согласились и мать и дочь. Автор заглядывает в душу героини и видит в ней одну корысть, однако цена компромисса высока: в преддверии торжества девушка безучастна и подавлена.
Этот вполне банальный сюжет не представлял бы особого интереса, если бы его не украсил рассказ о «черном человеке». Чтобы внедрить своего героя в произведение, автор вторгается в повествование с шутливо-интригующим лирическим отступлением. В духе романтической традиции страшных-престраш-ных историй он повествует о черном человеке: «Признаюсь вам, я страх как люблю рассказывать про колдунов, магнетизеров, людей-привидений и пугалищ всякого рода. <...> Прошедшей весною проявился в Петербурге Черный Человек. Черные волосы, черные бакенбарды, черный фрак, черный жилет и галстук, черные черепаховые очки на носу, черная трость в руке, словом, весь черный, как жук»5.
Уже в этом описании проскальзывают юмористические нотки, и каждая новая подробность биографии героя способствует созданию комического, а не зловещего образа. Черный человек - Иван Матвеевич Верновский - родился «невпопад», он смешон и несуразен. Н. Ф. Павлов подробно рассказывает о многочисленных злоключениях героя, но ничего ужасного и по-настоящему смешного с ним не происходит. Устав от постоянных неудач в Москве, он принимает решение отправиться в Петербург: «Нет! - сказал Верновский, возвращаясь домой, - полно дурачиться в Москве,
пора ехать в Петербург на службу. Я кандидат 10-го класса, пишу хорошо, переписываю еще лучше <...> Время любви прошло; теперь давайте мне чинов, денег, славы!»6. Очевидна ирония автора по отношению к герою, рассуждающему, как типичный романтик.
Черный человек появляется у рассказчика в Петербурге при инфернальных обстоятельствах. Повествователь грезит, находясь в состоянии полусна: «В комнате темно; и только что на стене, против камина, огонь отражался ярким пятном, которое трепетало, росло, сжималось и выпускало из себя языки пламени. <...> фантастические призраки света мелькали передо мною; я был на каком-то Брокене воображения. <...> Вдруг послышался шум <...> Кличу слугу; на мой голос отвечает глухое эхо <...> вслед за этим, кто-то выскакивает из-за ширм и душит меня в своих объятиях. «Это я!»7. Давние приятели размышляют о возможностях и перспективах, которые сулит петербургская жизнь, и повествователь советует другу первым делом сшить новый костюм: «В моде теперь черный цвет; оденься в черное с ног до головы, и ты прослывешь fashionable». Именно этот костюм в дальнейшем сыграет роковую роль в судьбе героя. Верновский ищет хоть какую-то протекцию в столице, поддержку ему оказывает графиня N. Решив отблагодарить ее, он случайно попадает в другую семью, поселившуюся в старом доме графини. Новые жильцы - та самая печальная невеста и ее мать. Ничего не подозревающий герой заходит в дом, становится у дверей и принимает позу Мефистофеля, его зловещее отражение невеста видит в зеркале. Необходимо отметить, что это был уже третий страшный «знак» для матери невесты, чувствующей свою вину перед дочкой: «Накануне, возвращаясь с дочерью от родных жениха, она встретила похороны: несли на кладбище молодую девушку. В день свадьбы, утром, одна провинциальная дама, которая недавно потеряла мужа, приехала к ней в трауре. Наконец, вечером, за несколько минут до венца, является нежданный, черный, таинственный гость.»8. Появление страшного призрака расстроило свадьбу, девушка воссоединилась с некогда отвергнутым молодым человеком.
Повесть заканчивается выразительной зарисовкой: двое мужчин гуляют по Невскому проспекту. Очевидно, что это - начальник и подчиненный. Несколькими штрихами рисует Н. Ф. Павлов тонкую обходительность подчиненного, хорошо осознающего шаткость и
зависимость своего положения. Тут мимо них проносится двухместная английская карета, в которой мелькают два лица, в одном из которых начальник узнает отвергнувшую его невесту. От неожиданности встречи все вскрикнули. Когда экипаж проехал, начальник отделения спросил у Ивана Матвеевича: «Вы разве знаете эту даму?». Верновский простодушно рассказывает всю историю. Последний абзац повествования коротко досказывает судьбу героя: «Иван Матвеевич до сих пор еще без места. Если хотите, вы можете его видеть на сегодняшнем бале, в завтрашнем спектакле, а всего чаще - на Невском проспекте. Приметы его вам известны. Пожалейте о бедном игралище судьбы: он не искал приключений, а они его»9.
«Зловещее», написанное в традициях романтической литературы повествование трансформируется в житейский анекдот. Мастерство писателя заключается в том, что в беглых, коротких характеристиках черного человека, его начальника, счастливца, ставшего мужем, и невесты ему удается ухватить и передать точные приметы психологического и социального облика своих героев. За бытовыми сценками возникает панорама общественных отношений, «гримас» жизни. Незаурядная наблюдательность, тонкое и глубокое знание психологии героев, соединенные с иронией автора, присущи этому произведению.
Возможно, создавая свою остроумную и ироничную быль, Н. Ф. Павлов ориентировался на произведение другого одаренного автора
- П. И. Сумарокова (1760-1846) - племянника знаменитого писателя, драматурга Александра Петровича Сумарокова10. В альманахе М. А. Максимовича «Денница» за 1831 год был опубликован занимательный, насыщенный разнообразными фантастическими событиями, рассказ «Белый человек»11. Явная перекличка названий произведений, как представляется, не может быть лишь простым совпадением.
Сюжет рассказа таков: случайные знакомые, собравшиеся на деревенской вечеринке, слушают страшные истории о духах и привидениях, жанрово близкие к быличкам - устным рассказам о встречах со сверхъестественными существами. Описываемые рассказчиками события ирреальны и таинственны. Построение произведения сложное: внутри рамочной композиции - небольшие мистические истории, одна из которых зеркально отражается в сновидении рассказчика, иллюзорно отражая и раздвигая реальность.
Первая история повествует о страннике -привидении, которое «ведет» за собой кучера, тщетно пытающегося его догнать. В конце концов, «оно» приводит повозку к обрыву реки. В ответ на вопрос «Куда ты нас привел?» «проводник» хохочет так громко и страшно, что у кучера «волосы стали дыбом», и внезапно исчезает. На этом злоключения кучера не заканчиваются: он оказывается за пятнадцать верст от той деревни, куда был послан. Хозяин уверен в подлинности истории, но у одного из его гостей - полковника - она вызывает недоверие: «А кто тебе рассказывал эту сказку?
- спросил полковник. - Ведь сам же кучер?». Полковник улыбнулся»12. Полковник уверен, что кучер выдумал эту байку, чтобы оправдать свое опоздание. В повествовании возникает иронический подтекст, который делает этот рассказ нетривиальным.
Заметив улыбку полковника, хозяин дома говорит о том, что сам однажды попал в подобную ситуацию. Вторая история сюжетно и композиционно связана с первой. Он рассказывает о том, что собственными глазами видел огромного человека в сером кафтане, «ростом
- с лесом наравне». Ужасно испугавшись, он спросил у кучера, видит ли он чудище. Тот отвечал, что не видит ничего. История действительно могла бы показаться по меньшей мере странной, если бы не одна уточняющая деталь: повествователь ехал с праздника мимо места,
о котором ходила дурная слава. Характерно, что правоту его слов подтверждает еще один «очевидец» - приятель рассказчика, возвращавшийся с того же торжества.
В. М. Маркович, исследуя романтическую прозу двадцатых-сороковых годов девятнадцатого века, дает классификацию фантастических произведений этого периода. Рассказ «Белый человек» соответствует критериям «сумеречной» или «завуалированной» фантастики. Главная ее особенность заключается в том, что «самая сердцевина фантастики - вторжение в сюжет ирреальных сил - смещалась за пределы авторской «свидетельской» позиции (т. е. за пределы безусловно достоверного). Это предопределяло характерные черты композиционного построения произведения, а именно то, что «повествование о чудесах могло переводиться в форму слухов, преданий, «изустных рассказов» или в форму сна, галлюцинаций, бредовых видений безумца. Словом, за все сведения о сверхъестественном автор на себя ответственности не брал, что и позволяло
читателю поставить их под сомнение»13. «Завуалированная» фантастика нередко принимала форму дискуссии об отношении к таинственному и чудесному.
Как уж заведено в повествованиях подобного рода, каждый последующий сюжет страшнее предыдущего. Очередную историю рассказывает учитель. Он говорит о жутких испытаниях, выпавших на долю пономаря, который ночью в церкви читал Псалтырь над телом горячо любимой жены. Этот фрагмент рассказа вызывает ассоциации с гоголевским «Вием», впервые напечатанным в 1835 году. Начало работы Н. В. Гоголя над повестью исследователи относят к 1833 году. Вполне возможно, что одним из литературных источников, вдохновивших писателя на создание знаменитой повести, стал рассказ «Белый человек», опубликованный в 1831 году. В «Белом человеке» необъяснимые, мистические события происходили в течение одной ночи, у Н. В. Гоголя описываются три. При этом каждая последующая ночь, проведенная Хомой Брутом в церкви, страшнее предыдущей, что соответствует логике сказки, где драматизм происходящего усиливается. Мотивы, восходящие к фольклору, вплетены в художественную ткань произведения, но в основном повесть - плод фантазии автора.
С. И. Машинский отмечает в комментарии к произведению: «В примечании к «Вию» автор указывает, что «вся эта повесть есть народное предание», и что он его передал именно так, как слышал, почти ничего не изменив. Это примечание Гоголя вызывает, однако, сомнение. Во всяком случае, до сих пор не известно ни одно произведение фольклора, сюжетно напоминающее повесть. Лишь отдельные мотивы «Вия» близки некоторым народным сказкам и преданиям»14. Сопоставление фрагментов произведений убеждает, что определенные переклички двух текстов есть. Можно предположить, что Н. В. Гоголь, оттолкнувшись от фабулы рассказа П. И. Сумарокова, обогатил ее, наполнив зловещими, эффектными, «леденящими кровь» деталями.
У Сумарокова: «В страхе взглянул он на покойницу, и ему показалось, что покров ее шевелится <...> однако ж через минуту шорох затих, и пономарь начал думать, что глаза и слух его обманули. Снова принялся он за чтение, как опять тот же шорох послышался гораздо явственнее, образ, стоявший в головах мертвой, с громом полетел на пол, и свеча, горевшая перед ним, погасла. Испуганный цер-
ковник, оглянувшись, увидал за собой что-то белое, вскрикнул, уронил последнюю свечку, бывшую у него в руках, и, оставшись в совершенной темноте, опрометью бросился на клироса. Но в то самое время, когда он поравнялся с одром, на котором стоял гроб, почувствовал, что кто-то удерживает за полу кафтана. Оледенев от ужаса, бедный пономарь употребляет все силы, стараясь вырваться из невидимых рук. <...> .люди, вошедшие в церковь, увидели, что гроб был опрокинут, а покойница лежала на полу, только холодна, недвижима, не показывая ни малейшего признака жизни»15.
У Гоголя: Первая ночь: «Возвыся голос, он начал петь на разные голоса, желая заглушить остатки боязни. Но через каждую минуту обращал глаза свои на гроб, как будто задавая невольный вопрос: «Что, если подымется, если встанет она?». Но гроб не шелохнулся. <...> Она встала <...> идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь»16. Вторая ночь: «Труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил в него мертвые, позеленевшие глаза. <.> Потупив очи в книгу, стал он громче читать свои молитвы и заклятья и слышал, как труп опять ударил зубами и замахал руками, желая схватить его»17. Третья ночь: «Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в божью церковь»18. Главное отличие двух произведений заключается в том, что Сумароков все мистические события, произошедшие с пономарем, объясняет простыми житейскими причинами, ослабляя воздействие нарисованных им картин: «Правда, иные говорили, что образ и свечку опрокинула кошка, прокравшаяся в церковь; другие, что сова, которую будто бы видели, что она вылетела оттуда; что белое, напугавшее пономаря, было не иное что, как полотенце, висевшее позади него, и что, наконец, выбегая из церкви, сам он в темноте за что-то зацепился; - но все это были одни предположения и догадки. Верного никто не знал; а между тем пономарь клялся и божился, что видел точно жену свою, вставшую из гроба.»19.
Н. В. Гоголь движется в противоположном направлении: усиливает эмоциональное воздействие, насыщая картину натуралистическими нюансами и пугающими подробностями. Его «покойница» «открывает позеленевшие мертвые глаза», «грозит пальцем», «ворчит»,
«творит заклинания», «пытается схватить», зубы усопшей «страшно ударяются ряд о ряд», «губы дергаются в судорогах». Кошмар с ожившим мертвецом превращается, в конце концов, в настоящую оргию нечистой силы во главе с загадочно-непостижимым Вием. К слову сказать, мнение об устрашающем эффекте «уточняющих» деталей было разным. Так, С. П. Шевырев писал: «Ужасное не может быть подробно: призрак тогда страшен, когда в нем есть какая-то неопределенность; если же вы в призраке умеете разглядеть слизистую пирамиду, с каким-то челюстями вместо ног <.> тут уж не будет ничего страшного - и ужасное переходит просто в уродливое.»20.
Следующая история - о «белом человеке»
- собственно и дала название произведению П. И. Сумарокова. В ней говорится о привидении умершего от чахотки друга хозяина, который приезжал к нему, будучи смертельно больным, и садился всегда на одно и то же место на диване. Именно там, на этом месте, его видят все обитатели дома, в частности, слуга хозяина, который рассказывает об этом собравшимся.
Повествователь, находящийся под сильным воздействием от всего услышанного, наконец-то устраивается на ночлег. Перед сном он очень долго и пристально вглядывается в образ Богоматери, освещенный мерцанием лампады: «Долго и пристально глядел я на образ и невольно задумался о тех чудесах, которые были некогда на земле; вспомнил о вечерних рассказах наших, о суеверии хозяина, и - при глубокой тишине, <.> при взгляде на мрачный лик иконы, озаренный слабым светом, <.> мне стало казаться, оно не так смешно и непростительно, как в шумной вечерней беседе. Я даже готов был согласиться, что в мире, управляемом Существом непостижимым, могут быть вещи непостижимые для слабого ума человеческого»21. Во сне повествователя возникает вторая, иллюзорная действительность, в которой в самом причудливом сочетании являются образы из историй собеседников. Писателю удается удивительно точно передать ощущения человека, которого мучает кошмар: в нем звучат странные звуки, возникает ситуация ложного пробуждения: «Вдруг показалось мне, что я открываю глаза, вижу себя в церкви, ярко освещенной, и лежу в гробе посредине ее. Священники и дьяконы, со свечами в руках, пели надо мной погребальные гимны. Голоса их, которые слышались мне, были неясны и дики; лица как-то чудно искажены и страшны.
Ужас оледенил меня; я хотел приподняться, хотел закричать, но какая-то тяжесть давила меня и приковывала язык мой и все члены. <.> Тут опять послышалось пение; страшные лица, в священнических одеждах, показались со всех сторон и стали приближаться ко мне вместе с иконою, которая грозно указывала на меня. <.> Наконец голоса поющих слились в ужасный, пронзительный вопль.»22. Происходит тройная трансформация: рассказанные истории зеркально отражаются во сне героя, повествователь словно переселяется в тело усопшей и смотрит на все происходящее глазами покойницы, священники приобретают страшные искаженные лица. Самое удивительное, что приходит в движение икона Богоматери, которая отделяется от иконостаса и «грозно указывает на героя». Даже пробуждение героя не освобождает его из объятий вязкого кошмара, реальный и фантастический миры словно перетекают друг в друга: «<.> бледные лучи месяца слабо освещали окна комнаты. Белые косяки их все еще казались мне колоннами церкви, нестройное пение продолжало раздаваться в ушах моих»23. Впрочем, слуховые галлюцинации героя получают вполне обыденное объяснение: «нестройным пением» оказался вой собак, запертых близ дома, «которые то умолкали, то снова опять затягивали песню своею целой стаей».
Ночь кошмаров продолжается, и очередное непонятное явление приводит повествователя в ужас: на этот раз он видит какое-то белое существо в углу дивана: «Это был человек, тихо сидевший - как бы не дыша и не шевелясь. <.> Месяц выглянул в эту минуту из-за облака и озарил бледное, худое лицо белого человека: он все сидел тихо и неподвижно, склоняясь головой на спинку дивана, - на том самом месте, точно в том же положении, как описывал нам хозяин покойного своего приятеля в последнее свидание с ним»24. Насмерть испуганный герой пытается вырваться из проклятого места, но не может отворить дверь. Его стук, возня будят всех остальных. В конце концов, выясняется, что «белый человек», напугавший его, это приказный, который страдает лунатизмом и совершает путешествия во время сна. Попутно объясняется и история слуги, видевшего привидение: «призрак» ночевал на диване неоднократно и каждый раз прогуливался по дому. Финал повествования поддерживает иронический подтекст. Автор предоставляет самому читателю решать, ложь ли перед ним,
или непостижимая ирреальная стихия, которая лишь приоткрылась героям. Он заключает: «Рассказчик умолк. <.>Многим из слушателей происшествие казалось очень вероятным и естественным, и некоторые даже сознавались в том, что, бывши на месте рассказчика, может быть, напугались бы еще более. Другие, напротив, подозревали, что это была одна выдумка, которую рассказал он для того только, чтобы занять общество»25.
В повествовании Н. Ф. Павлова превалирует насмешливое, ироническое отношение к страшному и непостижимому. Истории П. И. Сумарокова построены по единой схеме: мистическое событие всегда находит вполне житейское объяснение. Кошмар оборачивается комической стороной. Зачастую мир сверхъестественного, пугающего причудливо сконструирован возбужденным (а порой неадекватным) воображением человека или стечением обстоятельств. За всеми мистическими декорациями скрывается обыденная, приземленная реальность. Н. В. Гоголь, напротив, возбуждает у читателя ощущение непостижимой, рационально необъяснимой тайны. Справедливо замечание В. М. Марковича, который пишет
0 повести «Вий»: «Герой, автор и читатель оказываются лицом к лицу с мировой тайной, и, говоря известными словами Тютчева, «нет преград меж ей и нами». Эффект потрясающей читателя прямой встречи с чудесным достигает еще небывалой чистоты, резкости и силы»26.
Можно констатировать, что между произведениями трех писателей, живших и творивших в одно время, существует глубокая внутренняя связь, проявляющаяся в явственных реминисценциях, общих приемах построения текстов, иронии, закодированной в подтексте произведений. Художественные миры этих небольших произведений сложно взаимодействуют друг с другом, создавая единый литературный контекст оригинальной прозы тридцатых годов XIX века.
Примечания
1 Павлов, Н. Ф.Черный человек : быль // Моск. наблюдатель. 1835. Ч. I. С. 633-651. Повесть впоследствии не переиздавалась.
2 Вильчинский, В. П. Николай Филиппович Павлов. Жизнь и творчество. Л. : Наука, 1970.
С. 68-70.
3 Павлов, Н. Ф.Указ. соч. С. 633.
4 Там же. С. 634.
5 Там же. С. 636.
6 Там же. С. 644.
7 Там же. С. 644-645.
8 Там же. С. 650.
9 Там же. С. 651.
10 Сумароков Павел Иванович (1760-1846) -писатель, сенатор. В молодости служил гвардейским офицером, потом в министерстве юстиции, а в первой четверти XIX века был витебским гражданским губернатором. В свое время пользовался довольно широкой известностью как писатель и Академией наук был избран в действительные ее члены. См. о нем подробно: Русский биографический словарь. Суворова-Ткачев. СПб., 1912. Т. XX. С. 161.
11 Сумароков, П. И. Белый человек, или Невольное суеверие (Рассказ) // Денница : альманах на 1831 год, изданный М. Максимовичем. М., 1831.
12 Сумароков, П. И. Указ. соч. С. 10.
13 Маркович, В. М. Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма
(1820-1840 г.) : сборник произведений / сост. и авт. коммент. А. А. Карпов, Р. В. Иезуитова, М. А. Турьян и др. Л., 1990. С. 29-30.
14 Машинский, С. И. Примечания // Гоголь, Н. В. Собр. соч. : в VI т. Т. II. М. : ГИХЛ, 1952. С. 633.
15 Сумароков, П. И. Указ. соч. С. 15-17.
16 Гоголь, Н. В. Вий // Гоголь, Н. В. Собр. соч. : в VI т. Т. II. М. : ГИХЛ, 1952. С. 182.
17 Там же. С. 185.
18Там же. С. 190.
19 Сумароков, П. И. Указ. соч. С. 17-18.
20 Шевырев, С. П. Миргород. Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Ди-каньки, Н. Гоголя // Моск. наблюдатель. 1835. Ч. I. С. 409-411.
21 Сумароков, П. И. Указ. соч. С. 24-25.
22 Там же. С. 28-30.
23 Там же. С. 30.
24 Там же. С. 31-33.
25 Там же. С. 38-39.
26 Маркович, В. М. Указ. соч. С. 39-40.
