CC BY
83
7. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / Под ред. А.С. Герда. - СПб., 1994-2002. - Тт. 1-5.
8. Словарь русских народных говоров / Под ред. Ф.П. Филина, Ф.П. Сороколетова. - М.; Л.;
СПб., 1965-2003. - Вып. 1-37.
9. Чернейко Л.О. Опыт парадигматического анализа лексики. (На материале географических терминов архангельских говоров): Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1980.
В.А. Белоглазова
ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ КАК ОБЪЕКТ ОСМЫСЛЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЫ (по роману Дж. Хайнса «Рассказ лектора»)
Возникнув в результате потребности человека в эстетическом осмыслении окружающей действительности, литература вступила в диалог с реальностью. Отношения между ними не были статичными, они модифицировались в процессе изменения как самого словесного искусства, так и человека и мира. Цель настоящей работы - проследить развитие этого диалога на протяжении от античности до рубежа ХХ-ХХ1 веков, зафиксировать те поворотные моменты в истории литературы, когда она обращается к осмыслению собственного феномена. Актуальность данной проблемы определяется тем, что ярко выраженная специфика современной литературы, от которой нередко отказывается консервативный читатель, воспитанный на классике, во многом объясняется именно этим процессом. Саморефлексия литературы нуждается в рассмотрении и понимании, поскольку эта тенденция не исчерпала себя и, очевидно, будет востребована еще на протяжении длительного периода.
В романе Дж. Хайнса «Рассказ лектора» (2001 г) данная особенность современной литературы находит яркое отражение, поэтому анализу этого произведения в статье уделяется отдельное внимание.
Классическое литературоведение, восходящее к «Поэтике» Аристотеля, определяет отношения между литературой и реальностью через понятие «мимесис», переводимое как «подражание». Такой взгляд на словесное искусство не исчерпал себя и сегодня.
Однако уже со второй половины ХУГП века возникают мысли, что назначение литературы не сводится к тому, чтобы отсылать к чему-то внешнему по отношению к произведению. Переосмысления мимесиса не происходит, но наблюдается смещение акцентов: главным становится «представление о том, что литература должна «нравиться» [3, с. 360].
Такое понимание литературы доводится до некоего предела романтиками, отделившими словесное искусство от повседневной действительности: «Художественное произведение <.. .> должно <.. .> декларировать, что оно не является природой и не претендует на это» [8, с. 126].
В XIX веке отношение к литературе как самоцели привело к тому, что произведение начинает рассматриваться как качественно сделанная вещь. Знаковой фигурой в этот период становится Г. Флобер, для которого сочинительство превращается в труд, нередко доводивший писателя до физического истощения. Его усилия были направлены на поиски безупречной формы, а мечтой становится «книга ни о чем» [5, с. 230], без сюжета, которая держалась бы внутренней силой стиля.
Осознание литературы как изделия привело в первой половине XX века к переосмыслению понятия «мимесис». Влияние на литературную теорию здесь оказали труды Ф. де Соссюра, сосредоточившего внимание на независимости означающего от означаемого в знаке. Выводы ученого легли в основу литературоведческого анализа русской формальной школы, англо-американской New Critics, французского структурализма. Эти школы подходят к произведению как к замкнутой на себе структуре, акцент делается ими на форме, природа исключается из произведения, сюжет воспринимается как игра автора с абстрактными схемами, а мимесис толкуется не как подражание, а как создание референциальной иллюзии. В поле зрения исследователей оказывается акт «делания» произведения: «Как сделана «Шинель» Гоголя» (Б.М. Эйхенбаум).
Во второй половине века в рамках постструктурализма литература осознается сотканной из цитат, она воспринимается как коллаж, который автор творит почти бессознательно, аккумулируя предше-
72
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2007
© В.А. Белоглазова, 2007
ствующие художественные приемы. Постструктурализм отказывает объективной реальности в праве на существование: человек постигает мир через призму текстов: «.. .нет ничего, существующего вне текста» [1, с. 15]. Текст размыкается только в мир других текстов. Постструктурализм предлагает другую точку зрения, отличающуюся от классической: литература подражает литературе.
Все эти размышления основываются на изменениях, которые претерпевает само словесное искусство. По Аристотелю, литература должна отражать действительность, а целью автора является доведение до читателя истины. Но уже Ф. Рабле создает произведение, не соотносящееся с этими требованиями. «Г аргантюа и Пантагрюэль» представляет скорее игру с читательскими стереотипами, пародию, увлеченность собой как самоцелью, нежели подражание природе. Необычными являются романы «Дон Кихот» М. де Сервантеса и особенно «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Л. Стерна. В XX веке эти произведения будут названы ранними образцами метапрозы, представляющей собой «род саморефлективного повествования, которое повествует о самом процессе повествования» [2, с. 72], первыми романами, в которых осмысляется не столько окружающая действительность, сколько феномен литературы.
XVIII век характеризуется вниманием к форме и технике: классицисты подчинили свои сочинения жесткому канону, внимательно относились к форме произведения романтики, выше мы отметили сосредоточенность на технике Г. Флобера. Однако этот процесс особенно усложняется к XX веку, когда принципиально изменяется картина мира человека. Литература освобождается от воспитательной функции, прописанной Аристотелем, поскольку представляется невозможным воспитать личность в мире, лишившемся многовековых устоев. Возникает потребность скрыться от пугающей действительности, и своего рода «пристанищем» становится искусство, как это уже было в эпоху романтизма, с той принципиальной разницей, что для романтиков искусство было отсветом божественной гармонии, а для человека XX века оно само становится Богом. Искусство лишается этических оценок, на первое место ставится эстетическое, и форма становится основным носителем смысла. Эту особенность литературы символизма и модернизма Х. Ортега-и-Гассет обозначил как «дегуманиза-
ция», то есть расчеловечивание, уход от изображения привычных нам реальности, чувств, характеров и сосредоточение внимания на художественной стороне произведения [3]. Ожидаемым следствием данного процесса становится появление «нового романа» А. Роб-Грийе, Н. Саррот, согласно идеям которых художник может видеть смысл своей деятельности лишь в создании форм.
Постмодернизм еще более углубляет эту тенденцию: если мир - это текст, то любое произведение отражает исключительно литературную реальность. Постмодернистские произведения отличаются высокой степенью теоретической саморефлексии, этот процесс часто превращается в главный предмет изображения. Именно в эпоху постмодернизма наиболее ярко проявляет себя метапроза («Заблудившись в комнате смеха» Дж. Барта, «Если однажды зимней ночью путник» И. Кальвино), в которых стиль, язык, техника практически становятся главными героями.
Роман современного американского писателя Дж. Хайнса «Рассказ лектора» ярко отражает эту особенность - осмысление литературой литературной реальности. С точки зрения жанровой принадлежности «Рассказ лектора» - филологический роман. Дж. Хайнс избирает местом действия произведения факультет английской литературы университета Мидвеста. Главный герой романа - филолог Нельсон Гумбольдт, и филологические проблемы ложатся в основу сюжета.
Роман начинается с «черной полосы» в жизни героя: Нельсону сообщают об увольнении, он выходит на площадь, где студенты празднуют Хэллоуин, спотыкается, и спицами велосипеда ему отрезает указательный палец правой руки. В этот момент Нельсон слышит тринадцатый бой часов и голос: «Чем могу служить, профессор Гумбольдт?» [7, с. 17] Палец пришивают, и вскоре Нельсон понимает, что обрел магическую силу -подчинять своей воле всякого, кого коснется. Сначала испытывая муки совести, а потом безжалостно, Нельсон устраняет соперников и становится деканом. В конце романа герой терпит поражение: становится виновником пожара в библиотеке, смерти единственного друга, разрушает свою семью, остается посредственным ученым. «Рассказ лектора» заканчивается тем, что в жизни Гумбольдта наступает новый период, в котором ему предстоит все начинать сначала.
В соответствии с требованием жанра, в романе находят отражение проблемы литературы и ли-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2007
73
тературоведения. Так, Гумбольдт совершенно буквально проходит в своем становлении путь, по которому шло развитие англоязычной литературы от средневековья до наших дней; отрезанный палец героя символизирует уход воспитывающей литературы из жизни человека; система образов романа представлена враждующими «лагерями» профессоров, причем споры между ними за власть и за тот или иной литературоведческий подход к тексту оказываются равнозначными.
Рассмотрим более подробно одну из филологических проблем романа, связанную с постмодернистским «превращением» реальности в текст и, как следствие, с подчинением человека литературе. Дж. Хайнс вводит в роман образ идеальной тюрьмы М. Фуко - Паноптикона, что позволяет писателю наглядно показать, какую власть приобретает литература. Утрирование мыслей М. Фуко подчеркивает иронию писателя по отношению к современному литературоведению.
Университетский городок в «Рассказе лектора» имеет центр - старое здание библиотеки, башню, в которой хранятся устаревшие научные труды и книги. С башни просматриваются кабинеты, площадь, новое книгохранилище. Это пространство повторяет основные принципы Паноп-тикона: «.по периметру - здание в форме кольца. В центре - башня» [6, с. 290]. Автор романа не останавливается на передаче внешнего сходства Мидвеста и Паноптикона, он переносит на страницы «Рассказа лектора» принципы осуществления надзора и наказания, применяемые в такой тюрьме. Наиболее эффективная власть, с точки зрения М. Фуко, основана на воздействии взгляда: «Центральная точка должна быть <.> совершенным глазом, от которого ничто не ускользает.» [6, с. 253]. Модель Паноптикона позволяет контролировать каждый жест наблюдаемого, вносить коррективы в его действия, воздействовать на него посредством ненасильственной власти взгляда. Такой надзор осуществляет за каждым преподавателем призрак, обитающий в библиотеке, - «дух хаоса, <.> отмщения за отринутых писателей» [7, с. 392], то есть призрак порожден литературой или даже является ею.
Каждый герой романа является представителем того или иного направления в литературоведении: традиционного, постмодернистского, феминистского и прочих; герои видят в литературе объект, который можно трактовать, объяснять, оценивать. Но обозначив жесткие рамки
для литературы, они сами оказываются заключенными в них: сторонницы феминистской критики ведут интеллектуальную войну с коллега-ми-мужчинами, Вита Деонне, сфокусировавшая свое внимание на вопросах тела и пола, сама не может вырваться за границы этих проблем. Каждый герой представляет собой материальное воплощение собственной теории и повторяет ее путь. Таким образом, герои оказываются зависимыми от литературы.
Дисциплина Паноптиконе поддерживается системой поощрений и наказаний, главные из которых - повышение или понижение социального и профессионального статуса. Именно так контролируется поведение героев «Рассказа лектора». Однако, в отличие от остальных персонажей, Нельсон Гумбольдт подвергается телесному наказанию, лишению органа, причем это событие происходит на площади, публично, как во времена монарха-суверена. Это акцентирует внимание на изменении онтологического статуса литературы, свидетельствует о росте ее влияния и власти. Рассмотрим, что предшествует этому наказанию. Нельсон, пытается найти свой собственный подход к литературе, средний путь, синтез между традиционным литературоведением и постмодернизмом, то есть превратить ее в объект. С целью получения постоянной должности герой пытается набрать публикации; добиться этого, как кажется Гумбольдту, можно только одним способом - «найти Хоггу более современное применение» [7, с. 41]. Нельсон разбирает «Исповедь оправданного грешника» различными методами: с помощью психоаналитического прочтения, по-стколониального, гей/лесбийского истолкования и так далее. Литературное произведение подвергается «невиданной» объективации, причем самого Нельсона невозможно подчинить избранному им методу, потому что ни на одном из них он не останавливается. Ни потеря научного статуса, ни увольнение не останавливают Гумбольдта - тогда он подвергается телесному наказанию. Отсеченный указательный палец - клеймо, обличающее преступление: человеку, покушавшемуся на жизнь царя, отрубали руку, Нельсона, указывающего на литературу, лишают пальца.
Подведем итоги. Особенностью литературы рубежа XX-XXI веков становится ее сосредоточенность на собственном феномене. Разумеется, мы не хотим сказать, что такая литература не способна к выходу на уровень социальных обоб-
74
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2007
щений, однако литературный пласт представлен сегодня в словесном искусстве очень ярко, и умение увидеть эту игру придает произведению большую интеллектуальную насыщенность и расширяет границы его интерпретации.
Библиографический список
1. Барт Р. Б/2.-М.: Эдиториал УРСС, 2001. -232 с.
2. Липовецкий М.Н. Эпилог русского модернизма: Художественная философия творчества в «Даре» Набокова // Вопросы литературы. -1994. - №3. - С. 72-95.
3. Ортега-и-Гассет X. «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и ис-
кусстве. - М.: Радуга, 1991. - 639 с.
4. Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 355-369.
5. Флобер Г. Письма 1831-1854 // Собр. сочинений: В 8 т. - М.; Л.: Государственное изд-во художественной литературы, 1933. - Т.7. - 442 с.
6. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. - М.: Ad Ма^шет, 1999. - 479 с.
7. Хайнс Дж. Рассказ лектора. - М.: ООО «Издательство АСТ», ЗАО НПП «Ермак», 2003. - 412 с.
8. Шлегель А.В. Из «Берлинского курса» // Литературные манифесты западноевропейский романтиков. - М.: Изд-во Московского университета, 1980. - С. 125-134.
В.Н. Беляева
ЛЕКСИКА С СЕМАНТИЧЕСКИМ КОМПОНЕНТОМ «СВЕТ»
КАК ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
На сегодняшний день сложилось мнение, что наиболее существенным результатом противоречивого, многовекторного развития языкознания XX века стало утверждение «приоритетного положения идеи системности и антропоцентризма в изучении языка», с чем связан повышенный интерес «к поиску следов деятельности человека, проявляющихся во всех языковых сферах и категориях» [9, с. 8]. В настоящей статье делается попытка показать множество подходов к анализу одного и того же лексического материала - слов с семантическим компонентом «свет», - которые раскрывают разные стороны изучаемого объекта, в том числе позволяют судить о значении феномена свет в культуре.
В лингвистических работах тема «света» отражена в разнообразных интерпретациях, среди которых прослеживаются следующие тенденции:
1) изучение слов с компонентом «свет» в составе лексических объединений, репрезентующих представления о цвете, т.е. цветообозначений или колоративов (с чем и связано появление определения «светообозначения»);
2) изучение цвето- и светообозначений, функционирующих в текстах художественной литературы;
3) изучение слов с семантическим инвариантом «свет» (нередко в сочетаниях значений: «свет» и «цвет», «свет» и «темнота») в качестве лексического массива, отражающего определен-
ный фрагмент картины мира - на материале фактов общенационального языка.
Свет и цвет тесно взаимосвязаны между собой как две стороны одного физического явления (распространение лучистой энергии в пространстве). В то же время, представляя собой «древнейшую реальность человеческого бытия», свет и цвет служат ориентиром в окружающей действительности, гармонизируют связи человека с миром. Природные характеристики света (чувственная воспринимаемость, яркость и др.), а также универсальная черта человеческого общения, связанная с видением, относятся к числу значимых предпосылок вовлечения феноменов света и цвета в систему культуры [2, с. 49, 50].
В отечественной и зарубежной лингвистике насчитывается большое количество работ, посвященным вопросам цветообозначений, чуть в меньшей степени это характерно для изучения светообозначений (см. обзор литературы в [1; 2]). Кроме лингвистической сложились также психологическая, эстетическая и культурно-антропологическая традиции изучения цвето- и светообозначений, в результате, как пишет РМ. Фрумкина, «данному фрагменту лексики был придан особый статус, сопоставимый, пожалуй, лишь со статусом терминов родства» [15, с. 4]. Как показывает анализ теоретической литературы исследователями признается особая значимость цвето- и светообозначений в языке (ср. названные работы, а также [5]).
© В.Н. Беляева, 2007
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2007
75
