CC BY
98
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2011. № 3
ИСТОРИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ФИЛОСОФИИ
В.В. Жданов*
ЛЕЙДЕНСКИЙ ГИМН АМУНУ-РА (PAP. LEIDEN I 350)
КАК ПАМЯТНИК ДРЕВНЕЕГИПЕТСКОЙ
ТЕОКОСМОГОНИИ ЭПОХИ РАМЕССИДОВ
Статья посвящена историко-философскому анализу фрагментов тео-космогонического содержания, входящих в состав так называемого Лейденского гимна Амуну-Ра (Pap. Leiden I 350) — важнейшего памятника древнеегипетской религиозно-теологической мысли эпохи Рамессидов (XIII в. до н.э.). Концепция тео- и космогенеза, излагаемая в данном тексте, представляет значительный интерес в плане историко-философской реконструкции основных положений фиванской теокосмогонии — главного направления древнеегипетской предфилософской мысли эпохи Нового царства.
Ключевые слова: предфилософия, теокосмогония, теология, Амун-Ра, космогенез, имманентность, трансцендентность.
V.V. Z h da n o v. Leiden Hymn to Amun-Re (Pap. Leiden I 350) as a monument of Egyptian theocosmogony of the Ramesside period
The article is devoted to historical-philosophical analysis of aspects of theocosmogony in the so-called Leiden Hymn to Amun-Re (Pap. Leiden I 350) — one of the most important monument of Egyptian religious texts of the Ramesside period of New Kingdom (the thirteenth century13 B.C.).
Key words: pre-philosophy, theocosmogony, theology, Amun-Re, cosmo-genesis, immanence, transcendence.
В ряду источников древнеегипетской предфилософской мысли эпохи Нового царства тексты фиванской теологии Амуна-Ра занимают особое место прежде всего благодаря достаточно высокому уровню абстрактности терминологического аппарата, существенным образом отличающему их от более ранних памятников египетской религиозно-теологической мысли Древнего и Среднего царства. Так называемый Лейденский гимн Амуну-Ра (Pap. Leiden I 350) [/. Zandee, 1947] — один из двух (наряду с созданным несколько ранее, на рубеже Второго переходного периода и начала Нового царства Каирского гимна (Pap. Boulaq 17) [M.M. Luiselli, 2004])
* Жданов Владимир Владимирович — кандидат философских наук, доцент; доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук РУДН, тел.: (495)393-71-78; e-mail: vvpaulistano@mail.ru
главных памятников фиванской теологии Амуна-Ра, влиятельнейшего направления древнеегипетской религиозно-теологической мысли эпохи Нового царства. Датировка дошедшего до нашего времени папируса с текстом этого гимна практически единодушно относится исследователями к концу царствования Рамсеса II; так, например, Дж. Аллен предлагает 1228 г. до н.э. в качестве примерной даты письменной фиксации этого важнейшего памятника фиванской теологической мысли [J.P. Allen, 1988, p. 49]. Структура гимна изначально состояла из 26 отдельных изречений, или «глав» (егип. хут), из которых в сохранившемся до наших дней списке текста присутствуют 22. Подобно Каирскому гимну, Лейденский гимн также имеет своей главной целью восхваление могущества Амуна-Ра, при этом часть составляющих гимн «глав» построены как обращения неизвестного автора (или авторов) к Амуну, а в другой их части «городской бог» Фив фигурирует исключительно в третьем лице. В отличие от Каирского гимна, в тексте которого те-окосмогоническая проблематика присутствует лишь фрагментарно, проявляясь, главным образом, среди множества перечисляемых гимном титулов Амуна-Ра, в Лейденском гимне тема творения мира и демиургических функций Амуна представлена в гораздо более развернутом виде в тексте целого ряда «глав», что, несомненно, делает этот памятник не только важнейшим теокосмогоническим источником фиванской теологии Амуна-Ра, но и ставит его в ряд наиболее ценных египетских текстов теокосмогонической проблематики, относящихся к эпохе Нового царства в целом; данные особенности гимна еще более отчетливо заметны вследствие того, что этот памятник, хронологически наиболее поздний из крупных гимнов фиванской теологии Амуна-Ра эпохи Нового царства, отражает в себе как эволюцию теологической мысли собственно фиван-ской традиции (начавшуюся с момента создания первых версий Каирского гимна), так и шок от действий амарнской «контррелигии», оказавшей необратимое воздействие на фиванскую теологическую мысль конца Нового царства.
Впервые утвержденная еще в констатациях формулировок Каирского гимна, присутствующая и в данном тексте идея единственности и уникальности Амуна заключается не только в его неповторимой природе как «сокрытого» и «потаенного» божества, но еще и в том, что именно Амун является единственным божеством, претендующим на роль демиурга: Начавший воссуществование во время первотворения, Амун, воссуществовавший первым. Не знают, (когда) пришел он, не воссуществовал до него ни (один) бог, нет другого бога вместе с ним, (чтобы) сказать (об) образе его. Нет матери его, (что) сотворила (бы) имя его, нет отца его, породившего его, (кото-
рый) мог бы сказать: «Это я!» (и) который выплавил бы сам яйцо его. Тайное могущество рождения, создатель своего совершенства, божественный бог, воссуществовавший сам по себе. Всякий бог (воссуще-ствовал) с его началом [J. Zandee, 1947, pl. IV, 9—11.].
Этот фрагмент Лейденского гимна, один из многих, связанных с осмыслением проблемы творения мира, является одним из ключевых в плане демонстрации демиургических свойств Амуна-Ра. Пожалуй, в наиболее сжатом виде важнейшее основание, благодаря которому Амун претендует на роль творца мира, можно выразить следующим образом: он является демиургом прежде всего в силу своего «старшинства» в мифологической хронологии и лишь уже затем в силу совершения им акта творения как такового. В самом деле, об этом весьма красноречиво свидетельствует прежде всего упоминание о том, что Амун начал свое воссуществование (кстати, нельзя не заметить здесь очевидного сходства с лексикой традиционных теокосмогонических текстов гелиопольской солярной теологии) во «время первотворения» (сеп тепи) и воссуществовал при этом «первым», буквально — «впереди» (эм хат). Абсолютное «старшинство» Амуна перед всеми остальными богами, более того, перед всеми объектами ныне существующего универсума подтверждается в отрывке еще и финальной ремаркой о том, что любой бог (фактически каждый, независимо от своего иерархического положения в пантеоне) получает возможность собственного «вос-существования» только после появления Амуна; следовательно, именно Амун выступает здесь не только как начало, но и как первопричина процесса теогенеза, а в более широком аспекте — и всякого творения как такового.
Тот факт, что Амун и только Амун выступает в качестве демиурга и своего рода causa sui, определяющей собой все процессы, происходившие в мире в прошлом и происходящие в нем в настоящем, еще более усиливается упоминаниями о совершенно особенном, неповторимом характере рождения самого Амуна, содержащимися в цитированном выше фрагменте. Весьма примечательно, что в формулах, описывающих этот процесс, можно проследить как определенные следы влияния традиционной гелиопольской теокосмогонии, так и принципиальные новшества, характерные уже исключительно для фиванской теологии эпохи Нового царства. Так, фигурирующий в нашем тексте титул Амуна с причастной конструкцией «воссуществовавший сам по себе» (хепер эф джес эф) весьма характерен для описания процесса «самозарождения», или «прихода в сознание» Солнечного бога в текстах гелиопольской солярной теокосмогонии, в частности в ряде заклинаний теокосмогониче-ского содержания, входящих в корпус «Текстов саркофагов»; заяв-
ление же о том, что «нет другого бога вместе с ним», несомненно, крайне близко по своей содержательной направленности к пассажам из папируса Бремнер-Ринд [R.O. Faulkner, 1933, p. 59—61], описывающим одиночество Хепри в момент начала упорядочивания им Нуна (папирус Бремнер-Ринд 26.23—26.24). Между тем нарочито подчеркнутая констатация факта отсутствия физических (биологических) родителей Амуна, несомненно, может быть охарактеризована как специфическая особенность именно фиванской теокосмогонической концепции. Кстати, упоминание о яйце (сухет) выступает здесь как образное, мифопоэтическое обозначение первоначала, довольно характерное и для более ранних египетских тео-космогоний, в частности для гелиопольской теокосмогонии эпохи Среднего царства (заклинание 714 «Текстов саркофагов»).
Всеохватывающий характер Амуна как демиурга еще более ясно обрисовывается в следующем коротком фрагменте Лейденского гимна, который, между прочим, также несет в себе и определенные следы влияния гелиопольской модели космогенеза: Воссиявший как Ра из Нуна, породивший все, что есть, и все, чего нет, отец отцов (и) мать матерей [J. Zandee, 1947, pl. V, 3—4].
Было бы, однако, в корне ошибочно полагать, что обозначенный в тексте Лейденского гимна универсализм в интерпретации природы Амуна как демиурга строится преимущественно с ориентацией на семантическое поле гелиопольской солярной теокосмо-гонии. В действительности же, если бы это было так, то ни о какой универсальности природы Амуна в качестве творца мира вообще не могло быть и речи. Между тем именно в тексте Лейденского гимна, в отличие от Каирского, Амун выступает как всеохватное и всеобъемлющее первоначало не только по отношению к Ра, традиционному экспоненту гелиопольской солярной теологии, но и к другим, весьма почитаемым членам египетского традиционного пантеона, имеющим, кстати сказать, прямое отношение к теокос-могонической проблематике, и нижеследующий пассаж гимна, построенный как обращение к Амуну, иллюстрирует это с предельной очевидностью: Боги Восьмерки (были) твоими первыми воссуще-ствованиями до того, (как) завершил ты эти — (тогда, когда) ты был единственным. Было тайным имя твое среди старейших, сокрылся ты как Амун во главе богов. Творил ты воссуществования свои, как Татенен, заставляя рождаться изначальные времена через твое первое изначальное прошлое. Поднялось совершенство твое, как Камутеф, удалился ты находящимся в небе (и) стал ты устойчивым, как Ра. Пришел ты в качестве -отцов, творящих сыновей своих, дабы сотворить благодетельных наследников для детей твоих. Начал ты воссу-ществование из не-сущего — ты уже был на земле во время первотво-
рения1. Все боги воссуществовали после тебя [J. Zandee, 1947, pl. III, 22-26].
Очень символичным кажется упоминание в данном контексте именно о гераклеопольской Восьмерке «первобогов» как о первых «воссуществованиях», или «формах развития» (хеперу) Амуна, и не только потому, что Амун уже на рубеже Первого переходного периода и Среднего царства неизменно включался в состав этой группы божеств, характеризующих изначальное физическое состояние Вселенной в хаосе, до начала процесса творения. Ведь, характеризуя четыре пары гермопольских «первобогов» в качестве «воссуще-ствований» Амуна, наш текст фактически утверждает факт существования его в мире еще до начала процесса творения, что также делает еще более акцентированной его демиургическую функцию. Можно смело утверждать, что лейтмотивом всего этого фрагмента является прежде всего утверждение производительной мощи Амуна как демиурга. Несомненно, что именно эту цель преследует приравнивание его к Татенену («поднимающий землю), хтоническому нижнеегипетскому божеству с очень длинной историей культа; важно отметить, что в эпоху Нового царства с ним часто отождествлялся Птах, и именно этот факт, кстати сказать, является одним из главных аргументов сторонников «поздней» версии датировки создания «Памятника мемфисской теологии», в котором, напомним, Птах как демиург выступает в том числе и как Татенен, выражая, таким образом, хтонические черты своей природы. К этому же семантическому полю принадлежит и другой упоминающийся в нашем фрагменте эпитет Амуна — Камутеф («бык матери своей»), также традиционно выступающий в египетских текстах для обозначения могущества созидательной силы царя или божества. Отметим и еще одну чрезвычайно существенную деталь: Амун представлен здесь как единственный объект в универсуме, который «воссуществовал» не вместе с миром, а до него. Амун появляется из не-сущего, а не из материальной праосновы, и именно это качественным образом отличает его от всех остальных экспонентов теологического дискурса, делая единственным источником производительных сил природы и всего физического мира в целом. Будучи лишь слабо намеченной в отдельных формулировках Каирского
1 Букв.: «...не была земля свободна от тебя во время первотворения». Дж. Ал-лен, однако, переводит эту фразу так: «without the world being empty of you on the first occasion» [J.P. Allen, 1988, p. 50]. При этом в качестве аналога египетского существительного та («земля») он использует слово «world», причем исключительно в переносном смысле, так как совершенно очевидно, что физическая земля, обозначаемая фигурирующим в тексте существительным, просто не могла еще существовать в момент, описываемый здесь, она, как, впрочем, и небо, попросту не была еще создана демиургом. Все же мы сохраняем здесь оригинальную лексику неизвестного автора гимна и при переводе данного фрагмента на русский язык.
гимна, эта фундаментальная идея получает здесь свое законченное воплощение, выводя, таким образом, теокосмогонию Амуна-Ра на качественно иной, более высокий уровень развития предфилософ-ского дискурса, неизвестный исторически более ранним теокосмо-гоническим концепциям — таким, как, например, гелиопольская солярная теокосмогония.
Другой важной особенностью всей фиванской теокосмогонии Амуна-Ра, впервые проявившей себя уже в целом ряде пассажей Каирского гимна, является утверждение трансцендентного, запредельного по отношению к остальному миру характера природы Амуна как демиурга, выражающееся в четком разграничении природы творца (Амун) и его творений (физический мир). Эта идея характерна и для Лейденского гимна, однако здесь она получает свое дальнейшее развитие, трансформируясь в своеобразную диалектику трансцендентности и имманентности в природе Амуна как творца мира. Эта особенность настолько хорошо отражена в нижеследующей «главе» Лейденского гимна, что даже такой весьма сдержанный в радикальных суждениях авторитетный исследователь египетской религии, как Дж. Аллен, без тени сомнения в свое время определил ее как «яснейшее сохранившееся до наших дней выражение египетских понятий имманентной и трансцендентной божественности» [J.P. Allen, 1988, p. 53]. В полном виде этот текст выглядит следующим образом: Тайный воссуществованиями (и) блистающий творениями, чудесный бог множества воссуществований! Все боги гордятся им, (ибо) возвеличиваются они через совершенство его, подобное божественности его. Сам Ра соединен с ним через тело свое. Он — великий, находящийся в Гелиополе, (и) его именуют Тате-нен — Амун, вышедший из Нуна, (дабы быть) лидером, ведущим (за собой). Другое воссуществование его — это боги Восьмерки, первобо-ги, давшие начало первобогам и вызвавшие к рождению Ра. Завершил он себя как Атум, плоть его едина вместе с ним. Он — владыка всего до предела (его), (давший) начало сущему. Его Ба2 известен как тот, который находится в небе. Он — тот, который находится в Дуате, первый на Востоке. Его Ба — в небе, его тело — на Западе, его культовое изображение — в Южном Гелиополе3, поднимающееся в воссияниях своих. Единствен Амун, скрывающий себя от них, прячущийся от богов, (и) непознаваема сущность его. Дальше он, чем небо, глубже он, чем Дуат4, (и) ни один бог не знает его истинного облика. Его путевое изображение не описано в надписях, свидетельства о нем не
2 Одна из фундаментальных категорий древнеегипетской религиозной антропологии; в современной историографии это существительное чаще всего переводится с египетского как «душа».
3 Традиционный эпитет Фив в эпоху Нового царства.
4 Загробный мир.
точны. Он слишком потаен, чтобы его обнаружить, слишком велик, чтобы о нем спрашивать, слишком могуч, чтобы его познать. Становится лицом к лицу со смертью (тот, кто) прикасается (к) его таинственному имени — непознанному (или) познаваемому. Нет бога, знающего, как воззвать к нему. В нем — (обладание) Ба, скрывающее имя его, подобное таинственности его [У. Zandee, 1947, р1. IV, 12—21].
Тот факт, что строящаяся в данном тексте своеобразная диалектика имманентности и трансцендентности в природе Амуна начинается именно с утверждения имманентности, далеко не случаен. Черты универсализма, приписываемые природе Амуна в приведенных выше фрагментах Лейденского гимна, чрезвычайно присущи и данной его «главе», более того, здесь они начинают приобретать определенный пантеистический оттенок. Это очень точно зафиксировано в начале текста, где проводится последовательное соотнесение различных аспектов природы Амуна с теми или иными членами традиционного египетского пантеона. Следующий непосредственно за этим сопоставлением пассаж гимна продолжает описание универсальных характеристик сущности Амуна уже в другом аспекте — пространственно-географическом. Однако и в данном случае «привязка» тех или иных предикатов Амуна не только к географическим или пространственным объектам, но и к объектам теологического дискурса и/или религиозного культа остается неизменной.
Что же касается заключительной части данного текста, посвященной трансцендентному характеру природы Амуна, то она, несомненно, демонстрирует еще более усилившуюся по сравнению с Каирским гимном тенденцию к крайнему противопоставлению творца и его творений как в корне различных начал, настолько крайнему, что в данном случае оно приобретает характер апофати-ческих тенденций. Несмотря на то что Амун как демиург утверждается в качестве единственного первоначала всего сущего, он, однако, существует не только в этом мире, а и вне его, выстраивая, таким образом, совершенно особенную и незнакомую более ранним образцам египетской теологии диалектику имманентности и трансцендентности демиурга по отношению к сотворенному им миру. Особенно же обращают на себя внимание апофатические элементы в описании и структуре этой трансцендентности прежде всего потому, что XIII в. до н.э. отнюдь не был, в отличие, скажем, от конца Позднего периода, приходящегося уже на эллинистическую эпоху, тем временем, когда для египетской духовной культуры в целом и для теологии в частности основным вектором развития являлось постоянное усиление эзотерического компонента. Разумеется, стремление к сохранению собственных автохтонных оснований было отчасти характерно и для египетской теологии
эпохи Рамессидов, особенно если мы говорим о египетском Юге, крупнейшим теологическим центром которого, собственно говоря, и были Фивы, но все же в случае с данным пассажем Лейденского гимна главной причиной появления столь ярко выраженных апофатических мотивов, на наш взгляд, следует усматривать в иных факторах и в первую очередь в необратимых последствиях религиозной «ломки» амарнского периода для последующего развития всей египетской теологии второй половины эпохи Нового царства. Разумеется, культ Амуна и его теология уже имманентно содержали в себе определенный оттенок интровертности, своего рода «самозакрытости», что само собой следует уже из самого имени главного экспонента данной теологической концепции, но именно в годы «контрреформации», последовавшие за окончанием амарн-ского переворота, эта важная деталь получает совершенно новые черты в своей интерпретации, причем как на уровне собственно теологического дискурса, так и на уровне религиозного культа. Речь идет о чрезвычайно быстром распространении именно в эпоху Рамессидов так называемой «этики личного благочестия», которая буквально в считанные десятилетия вытеснила собой веками составлявшие основу традиционной египетской этики представления о Маат, справедливом миропорядке, выражаемом на уровне социальных отношений с государственными институтами во главе с царем [В.В. Жданов, 2006, с. 105—110]. Суть этой новой модели состояла прежде всего в том, что в условиях внешней нестабильности, тревоги за свое собственное будущее (что было, заметим, совершенно естественной реакцией очень и очень многих людей, причем совсем не обязательно тех, кого мы могли бы сейчас причислить к разряду «интеллектуальной элиты» общества, на шок амарнского переворота) человек отныне отвечает за свои собственные поступки не перед лицом своего начальства, своих родственников или даже царя, а исключительно перед лицом божества, с которым он имеет возможность вступить в непосредственный контакт путем постижения его проявлений в сотворенном им мире, и этим божеством оказывается именно Амун, потому что именно он был в этот период старым новым «государственным» богом империи и в силу имманентно-трансцендентных свойств собственной природы, так экспрессивно зафиксированных в рассматриваемом нами фрагменте Лейденского гимна. Амун — это не просто верховный бог и «бог-царь», но это еще и бог-покровитель каждого отдельного человека, к голосу которого он прислушивается.
Указанные нами особенности позволяют уверенно говорить о теокосмогонической модели, выстраиваемой в тексте Лейденского гимна Амуну-Ра, как о новом шаге древнеегипетской предфи-лософии в ходе рассмотрения ею проблемы возникновения мира, 112
которая, несомненно, является одной из наиболее привлекательных с историко-философской точки зрения составляющих древнеегипетской мысли, так как именно благодаря ей в круг мировосприятия древнего человека, возможно, впервые начинают включаться вопросы онтологического характера.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Allen J.P. Genesis in Egypt: The philosophy of ancient Egyptian creation accounts. New Haven, 1988.
Faulkner R.O. The papyrus Bremner-Rhind (British museum. № 10188). Bruxelles, 1933.
Luiselli M.M. Der Amun-Re Hymnus des P. Boulaq 17 (P. Kairo. CG 58038) (Kleine ägyptische. Texte 14 / Herausgegeben von H. Altenmüller). Wiesbaden, 2004.
Zandee J. De hymnen aan Amon van papyrus Leiden I 350. Leiden, 1947.
Жданов В.В. Эволюция категории «Маат» в древнеегипетской мысли. М., 2006.
