CC BY
161
эмоциями, по большей части положительными, которые они вызывают. Например, любовь-щедрость, любезность-открытость, вино-водка, Шанель №5 -матрешка и т.д. [8, с. 189] Таким образом, при переводе будет учитываться историческая связь и эмоциональная соотнесенность двух стран. Не случайно до времен русской революции прослеживалась глубинная культурно-эмоциональная, в том числе и на уровне всеобщего восприятия и изучения российским дворянством французского языка. Окружающая действительность, таким образом, воспринималась в преломлении сразу двух культурных традиций и лингвистических возможностей (потенциала).
Проблема перевода возникает значительно чаще, когда речь идет о культурах, чья разница более значительна, а историческая и внутренняя эмоциональная соотнесенность не столь велика - здесь речь может идти о странах с европейским и с азиатским типом культуры (например, Япония-Германия, Англия-Корея).
Другая проблема связана с тем, что фактически любой язык, помимо кодифицированного и отраженного в словарях (нормированного) имеет еще и то, что называется «разговорным языком», который активно используют в бытовой сфере носители данного языка, который подчас имеет свои фонетические, лексико-грамматические и синтаксические особенности, существенно отличающиеся от официального языка. Так, Кёстер-Тома в своей работе «Стандарт, субстандарт, нонстан-дарт» говорит как раз о разграничених «кодифицированной разговорной лексики, относящейся к стандарту, и некодифи-цированной, относящейся к субстандарту, является основной для дальнейших исследований. Социолингвистические исследования должны дать необходмый для анализа материал, характеризующий групповые особенности употребления вышеназванной лексики. Носителями тех и других речевых жанров являются зачастую одни и те же лица, которые могут выступать в роли носителей всех функциональных стилей (научного, производственно-технического, публицистического, делового) стандартного русского языка. Носители кодифицированного и некодифицированного разговорного языка, не испытывая трудностей эксталингвистического характера, переключаются не только с одного речевого жанра функционально-стилистической разновидности разговорного языка на
Bibliography
другой (семейный разговор, диалог портного с клиентом), но и владеют жанрами кодифицированного стандартного языка (справка, отчет, объявление)» [9, с. 21]. В русском языке уже давно признается, то что исследователи-лингвисты называют «вторым русским языком», трудности экстралингвистическо-го характера, связанные с его освоением могут возникнуть у людей, для которых язык не является родным. Совершенно неслучайно студентов-филологов и переводчиков отправляют в страну изучаемого языка, не смотря на то, что тексты письменной речи и формальные признаки языка могут быть освоены на месте. Освоение некодифицированного языка требует специальной обстановки и практики.
Еще Ю. М. Лотман отмечал существенную разницу между устной речью и письменной, которая лежит в основе разницы письменного и устного сообщения: «устная речь - речь, обращенная к собеседнику, который не только присутствует налицо, но и лично знаком. Это обусловливает наличие у обоих участников коммуникации некоторой общей памяти, более богатой и детализованной, чем та абстрактная общая память, которая присуща всему коллективу. Письменная же речь ориентирована на эту вторую. В письменное сообщение включается то, что неизвестно любому говорящему на данном языке, а в устное - то, что неизвестно данному. Поэтому письменная речь значительно более детализована. Устная речь опускает то, что собеседнику известно. А что собеседнику известно, говорящий устанавливает на основании обращения к внетекстовому миру - к личности адресата» [10, с. 185].
Подводя итог проведенному анализу исследования перевода с русского языка, важно отметить, что удачную и адекватную практику перевода определяют в первую очередь вопросы, связанные с пониманием возможностей лексикосемантического толкования слов-концептов, отражающих ментальный ракурс языковых явлений и взаимодействие с сознанием носителя языка. Большую роль играет также личностный аспект — личность автора и субъективно-личностное восприятие текста самим переводчиком. Учитывая данные моменты, мы не можем говорить о переводе как о формальном явлении, поскольку он в включает в себя необходимость понимания культурных, ментальных и эмоционально значимых элементов для носителя языка элементов.
1. Parshin, A.N. Theory and practice of translation. - Http://www.alleng.ru/d/engl/engl28.htm
2. Ritsker, A..I Textbook of translation from English into Russian. - M., 1981.
3. Rice, K. Classification of texts and methods of translation: Problems of Theory of Translation in Foreign Linguistics. - M., 1978.
4. Furse J.R. Linguistic Analysis and Translation: Problems of Theory of Translation in Foreign Linguistics. - M., 1978.
5. Vezhbitska, A. Understanding cultures through keywords. - Moscow: Languages of Slavonic Culture, 2001.
6. Gasparov, M..L Shakespeare's sonnets, translations Marshak / M.L. Gasparov, N.S. Avtonomova / Gasparov M.L. About Russian poetry. - St., 2001.
7. Jakobson, R. "On Linguistic Aspects of Translation" in: Problems of Theory of Translation in Foreign Linguistics. - M., 1978.
8. Ter-Minasova, S.G. Language and Intercultural Communication. - M., 2000.
9. Koester-Thomas Standard, substandard, nonstandart / Russian philology. - Berlin. - 1993. - № 2.
10. Lotman, Y.M. Speaking in a historical and cultural perspective / / Y.M. Lotman: Selected articles. - Tallinn, 1992. - T. 1.
Article Submitted 07.12.10
УДК 821.161.1
Е.В. Егорова, асп. МПГУ, г. Москва, E-mail: [email protected]
ЛЕКЦИЯ В.В. НАБОКОВА О Ф.М. ДОСТОЕВСКОМ: ОСОБЕННОСТИ ЖАНРА И СТИЛЯ
Критическое отношение Набокова к личности и творчеству русского классика порождает множество противоречивых суждений. В статье подробно разобрана поэтика его корнельской лекции о Достоевском, а также выделены три направления подхода к анализу её сложного текста, описанного в категориях исследования-мифа.
Ключевые слова: лекция, авторская рефлексия, исследование-миф, творческая биография, художественная соразмерность.
В качестве приглашенного преподавателя Набоков читал лекции в многочисленных учебных заведениях США: Гарварде, Стэнфорде, колледже Копер, Институте международного образования, Женском колледже и т.д. Наиболее долговременной оказалась его преподавательская деятельность в колледже Уэлсли (Массачусетс, 1941-1948 гг.) и Корнельском университете (Итака, штат Нью-Йорк, 1948-1958 гг.). Набоков читал общие курсы по истории литературы, специальные - по драме, поэзии, писательскому мастерству. Современный читатель знаком с его корнельскими лекциями по русской и зарубежной литературе. Они были составлены из машинописных и рукописных заметок и опубликованы, с приложением факсимиле применявшихся Набоковым в преподавании диаграмм и карт, американским текстологом Ф. Бауэрсом в сотрудничестве с женой и сыном Набокова в 1980-81 гг. Лекции изданы вопреки желанию автора, который завещал: «Мои университетские лекции <. > слишком сыры и хаотичны и никогда не должны быть опубликованы. Ни одна из них» [1, с. 602].
Курс истории зарубежной литературы состоит из лекций по произведениям Д. Остин, Ч. Диккенса, Г. Флобера, Р.-Л. Стивенсона, М. Пруста, Ф. Кафки и Д. Джойса. Лекции по русской литературе посвящены творчеству Н. Гоголя, И. Тургенева, Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова и М. Горького. Набоков рассматривал литературу не как единый историко-литературный процесс, а как ряд шедевров. Писатель избегал академизма, не придавая особого значения литературным школам и влияниям. Оценивая шедевр с точки зрения воображения и стиля автора, он стремился к тому, чтобы студенты ощутили наслаждение, возникающее при чтении и, в конечном итоге, приобрели хороший литературный вкус.
К преподаванию у Набокова, несостоявшегося актёра, был подход театрального исполнителя. На берлинской киностудии Бабельсберг писатель проходил пробы как драматический артист, однако, заявив о себе лишь в качестве статиста, крупных ролей не получил [2, с. 60]. Актёрское дарование он сумел реализовывать лишь перед студенческой аудиторией.
Преподавательская занятость зачастую мешала Набокову в полной мере сосредоточиться на сочинительстве. Он высказывался об этом в письме от 22 октября 1956 года Э. Уилсону: «Осточертело преподавание - попусту трачу слишком много времени» [3, с. 197]. Признавался М.В. Добужинскому: «У меня сейчас обстроено лесами несколько крупных построек, над которыми, поневоле, работать приходится урывками и очень медленно» [1, с. 65]. Однако Набоков относился к материалу лекций, как к литературному произведению: тщательно продумывал их структуру и часами работал над стилем. Лекции он читал с листа, не доверяя себе как импровизатору, но твёрдая опора на досконально отработанный материал позволяла артистически варьировать приёмы его подачи.
Из-за оригинального подхода к преподаванию писатель снискал себе славу опального лектора. Р.О. Якобсон, профессор Гарварда в 1949-67 гг., воспрепятствовал заключению постоянного контракта с Набоковым, приведя следующий довод: «Господа, что из того, что кто-то видный писатель. Что же, приглашать слона профессором зоологии» [4, с. 131], на что post factum Саймон Карлинский в защиту Набокова ответил так: «Что же касается слонов, то общительный, красноречивый слон, если бы таковой нашелся, определенно мог бы прочесть курс по изучению его вида» [5, с. 549].
Одной из самых неоднозначных стала лекция о Достоевском, произведения которого Набоков на протяжении всего своего творческого пути подвергал критике. В начале лекции он громогласно заявлял: «Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать» [6, с. 165]. Но вот парадокс: именно Достоевский в «Лекциях по русской литературе» разобран наиболее полно. Другие авторы в курсе, задуманном как «ряд шедевров», представлены меньшим количеством произведений. И.С. Тургенев и М. Горький - одним; Н.В. Гоголь и Л.Н. Толстой - двумя; А.П. Чехов - тремя. Достоевский же - пя-
тью. Лекция о нём имеет ряд характерных особенностей: 1. Её части несоразмерны. Разбору повести «Записки из подполья» уделено более четырнадцати страниц (по изданию «Азбуки-классики», 2010), в то время как романам почти в три раза меньше: «Идиоту» - четыре, «Преступлению и наказанию» и «Бесам» - пять, «Братьям Карамазовым» - пять с половиной.
2. В лекции нарушена хронология подачи материала: анализ «Преступления и наказание» (1866) предшествует разбору «Записок из подполья» (1864).
3. Лекция содержит ряд фактических ошибок, в особенности, касающихся биографии классика. А). Набоков утверждает, что «Достоевский <. > с детства был подвержен таинственному недугу - эпилепсии» [6, с. 165]. Но письма Достоевского к брату, опубликованные ещё в XIX веке, относят первые признаки падучей только к 1854 году [7]. Писатель был в то время уже в возрасте 33 лет. Б). По мнению Набокова, роман «Бедные люди» появился в 1846 году в некрасовском «Современнике» [6, с. 166], в то время как он был напечатан в «Петербургском сборнике». В). Лектор пишет об одержимости Достоевского «страстью к карточной игре» [6, с. 169], объясняя ею разорение, коснувшееся семьи писателя. Однако классик, имевший пристрастие к рулетке, в карты не играл. А.Г. Достоевская вспоминает, что за четырнадцать лет жизни в браке лишь единожды наблюдала мужа за игрой в преферанс [8]. Г). Набоков уверяет, что произведения Достоевского «создавались в условиях вечной спешки: он не всегда имел возможность даже перечитать написанное, вернее - продиктованное стенографисткам» [6, с. 170]. В действительности, А.Г. Сниткина была единственной стенографисткой Достоевского. К её услугам он прибег лишь по причине недостатка времени на написание единовременно создававшихся романов «Игрок» и «Преступление и наказание». Воспоминания А.Г. Достоевской изобилуют сведениями о том, что Достоевский писал ночью, а днём диктовал и тщательно правил текст [8]. Писатель также обращался в редакции с просьбой высылать ему корректуры для дальнейшей правки. Д). Разбирая эпизод чтения Соней Мармеладовой Раскольникову Евангелия, Набоков относит его не к 4-ой, а к 10-ой главе четвёртой части романа «Преступление и наказание» [6, с. 182].
Нарочитые ошибки и неточности говорят далеко не о невежестве лектора. Его знание биографии Достоевского, культуры и документов эпохи сомнения не вызывает. Писатель был не только первоклассным рассказчиком, но и дотошным лектором, особое внимание уделяющим точности деталей. Для того чтобы разобраться в том, почему Набоков выставил себя ненадёжным лектором, нужно определить, какие основания послужили поводом для «развенчания» Достоевского. Главные пункты обвинения классика таковы:
1. Обилие клишированных сюжетов и устаревших литературных приёмов. Набоков ставит в вину Достоевскому использование т. наз. «ударов дубинкой» [6, с. 206] и «топорных методов» [6, с. 209] - механических приёмов, характерных для традиционных романов XVIII - начала XIX века, из-за чего произведения классика представляют собой «цепочку сцен, диалогов, массовок <.> со множеством чисто театральных ухищрений» [6, с. 209].
2. Злоупотребление детективными сюжетами. Рассматривая Достоевского в ряду создателей детективов, Набоков полагает, что в его романах «нет равновесия между эстетическими достижениями и элементами уголовной хроники» [6, с. 177].
3. Отсутствие правдоподобия. Набоков обвиняет классика в «раздувании» обычных человеческих чувств, что выражается в большом количестве душевнобольных персонажей его романов. В лекции он приводит классификацию болезней героев Достоевского [6, с. 178-180], включающую эпилепсию, старческий маразм, истерию и психопатию.
4. Подражание западноевропейским сентиментальным и готическим романам. Набоков утверждает, что сильное влияние западной литературы, а именно, сентиментальных и готи-
ческих романов С. Ричардсона, А. Радклиф, Ч. Диккенса, Ж.-Ж. Руссо и Э. Сю привносит в произведения классика художественно неоправданную «религиозную экзальтацию, переходящую в мелодраматическую сентиментальность» [6, с. 171].
5. Отсутствие подлинного чувства юмора. Набоков колеблется в оценке: находя в произведениях писателя «вспышки непревзойдённого юмора» [6, с. 164] и удачные трагикомические эпизоды, он, тем не менее, считает, что Достоевский «не слишком остроумен, но подчас весьма язвителен» [6, с. 210].
6. Главный пункт обвинения Достоевского - «вечная спешка» [6, с. 170] в процессе написания им произведений. По убеждению Набокова, художественный мир классика «создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии» [6, с. 209]
В целом, Набоков упрекает Достоевского в недостатке «художественной соразмерности» [6, с. 182]. Например, уверяет, что во всех книгах классика «отсутствуют описания природы, как и вообще всё, что относится к чувственному восприятию» и что в мире Достоевского «нет погоды» [6, с. 174]. Примеры обратного многочисленны. Так, функционально значимо описание ноябрьской погоды, угнетающей героя «Двойника» Г олядкина. Ночной пейзаж подробно разработан в повести «Белые ночи». Начало «Преступления и наказания» являет собой картину жаркого июля, будто подталкивающего Раскольникова к убийству. Монолог Ивана Карамазова о «клейких листочках» «чувственно воспринимаем» читателем. Пейзаж Достоевского подробно разобран в литературоведении. Например, С.М. Соловьёв в книге «Изобразительные средства в творчестве Ф.М. Достоевского» [9] предлагает развёрнутую типологию пейзажей, деля их на психологизированные и мифологизированные.
Но в лекции имеются и многочисленные одобрительные замечания. Есть, например, величайший, учитывая особое значение шахмат в художественном мире Набокова, комплимент в адрес классика: «Все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии» [6, с. 181]. Хвалебная характеристика была дана Набоковым «Двойнику» Достоевского, названному «совершенным шедевром» [6, с. 174]. Лектор находил в текстах классика «вспышки гениальных озарений» [6, с. 209], «оглядку на читателя» [6, с. 212], подобную пушкинской в «Евгении Онегине» и гоголевской в «Мёртвых душах». Набоков считал Достоевского гениальным рассказчиком занимательных историй: «Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении» [6, с. 181]. В романе «Братья Карамазовы» Набоков отметил мастерское построение интриги: «Автор так строит сюжет, что словоохотливый Дмитрий ни разу не выдаёт своей невиновности» [6, с. 215], а необычные названия глав произведения напомнили лектору «либретто какого-то эксцентричного водевиля» [6, с. 211].
Чередование в лекции одобрительных замечаний с резко негативными нуждается в объяснении. Лекция о Достоевском и по сей день заставляет исследователей творчества Набокова решать вопрос о том, какова же истинная оценка, данная им произведениям русского классика. Л.Н. Целкова решает проблему следующим образом: «Набоков постоянно раздваивается: 1) как писатель он занят профессиональной критикой объекта исследования <...>; 2) как читатель он не может скрыть своего восторга даже тогда, когда выявляет недостатки разбираемого автора» [10, с. 381]. В лекции столкнулись аналитический подход и эмоции автора, и перед нами предстал двуликий Набоков: строгий писатель и увлечённый читатель. Принимая во внимание этот факт, предположим, что оценка мастера мастером в лекции - не однонаправленный процесс критики, но творческая оценка Набоковым художественного мира Достоевского, с проникновением в тайны его мастерства, а также рефлексия лектора по поводу собственных произ-
ведений. Уточняя выдвинутую гипотезу, выделим три подхода к анализу лекции Набокова о Достоевском. Во-первых, автор строит лекцию, ориентируясь на анализируемую в ней поэтику романов Достоевского. Лекция производит впечатление иллюстрации основного пункта обвинений классика, т.е. произведения, созданного «без всякого чувства меры и гармонии». Набоков позволяет себе крайности в обвинении Достоевского; «комкает» материал, жертвуя художественной соразмерностью; допускает большое количество фактических ошибок и противоречий; насыщает лекцию изощрённой язвительностью. Мимикрия Набокова-лектора неоднократно подвергалась осмыслению в литературоведении. Ч.С. Росс утверждает, что писатель «менял принципы анализа в соответствии с особенностями каждой разбираемой книги» [11, с. 543]. А.М. Павлов убеждён, что Набоковым «жизненный путь писателя воспринимается не как нечто, отдельное от творчества, а, наоборот, как отражение свойств поэтики» [12, с. 11]. Итак, в лекции о Достоевском Набоков подбором, классификацией и способом подачи материала наглядно демонстрирует особенности формы произведений классика, перечисленные в лекции, имитируя спешку при её создании.
Во-вторых, Набоков отражает в критике особенности собственного творчества, превращая лекцию в способ рефлексии. Так, он «вписывает» в биографию Достоевского себя: говорит о том, что четыре раза перечитывал «Преступление и наказание»; упоминает о своём предке, занимавшем должность начальника Петропавловской крепости, где был заключен писатель; сообщает о знакомстве с философом В.В. Розановым, женатым на бывшей возлюбленной Достоевского А. Сусловой. Выделенные Набоковым недостатки текстов классика, такие, как подражание западноевропейским романам, использование сюжетных клише, обилие душевнобольных персонажей и отсутствие описаний природы, по мнению первых критиков Набокова, были присущи его собственным берлинским произведениям. Так, Г. Адамович укорял его за зависимость от образцов западноевропейской беллетристики [1З, с. 56]. Ж.-П. Сартр критиковал за тривиальные «трюки с классическими романными положениями» [14, с. 130]. «Одержимость страстями» замечала за душевно нездоровыми персонажами писателя З. Шаховская [15, с. 75]. М. Осоргин порицал Набокова за «полное отсутствие в его писаниях природы» [16, с. 104]. Озвучить образчики этой критики в качестве пунктов обвинения Достоевского - значит поразмышлять о собственных писательских недостатках и, оригинальным способом «развенчивания» другого автора, освободиться от них.
В-третьих, представляя Достоевского отражённым то в прямом, то в кривом зеркале, Набоков, в конечном итоге, превращает классика в литературного персонажа. Он намеренно допускает фактические ошибки в биографии, чтобы отождествить писателя с действующими лицами созданных им книг: гиперболизирует его страсть к игре, склонность к эпилептическим припадкам, а также перекладывает на Достоевского, который якобы «подталкивает» Раскольникова «к пропасти преступных искушений» [6, с. 186], вину за убийство старухи-процентщицы. Многие исследователи выдвигали похожие версии: Э. Фридман заметила, что Набоков «говорит о писателях так, что они начинают напоминать героев из его романов» [17, с. 544]; А.А. Шепелев сравнил Достоевского с трагикомической фигурой Н.Г. Чернышевского в романе «Дар» [18]. Сам Достоевский становится героем позднейшего романа Набокова «Смотри на арлекинов!» (1974), в котором писатель Виктор создаёт роман, пародирующий «Дар», - «The Dare» («Вызов»), включая в него фантазийную биографию и критический отзыв на сочинения классика.
Итак, лекция Набокова предстаёт не традиционным образцом научных изысканий, а сложносоставным исследованием-мифом, сочетающим в себе как литературную составляющую (Достоевский изображен писателем с частично выдуманной биографией, под пером Набокова он приобретает чер-
ты книжного персонажа), так и точные наблюдения учёного, одновременно характеризующие творческую манеру Достоевского и поэтику собственных произведений Набокова. Из подтекста непростой по форме и содержанию лекции вычитывается приглашение студентов и будущих читателей к соавторству путём «дописывания» её противоречивого текста с вычленением собственных тезисов pro et contra Достоевского. Набоков осознанно создал лекцию, трактовки которой едва ли могут быть исчерпаны. Тремя приведёнными в настоящей работе гипотезами её разбор не ограничивается. Лекция, по-прежнему оставаясь проблемным материалом для исследователей, продолжает требовать особого подхода в изучении: как к научному сочинению и как к художественному тексту.
В заключение необходимо сказать об оценке лекций Набокова критиками и студентами. По их выходе в адрес автора были высказаны замечания по поводу общих мест, «похвал, длинных цитат, отсутствия комментария» [17, с. 548] (Э. Фридман); единичных научных ссылок в пользу использования научно-популярных источников (С. Карлинский). Лекция о Достоевском настолько раздосадовала пятнадцатилетнюю школьницу К. Тер-Ованесову, что в «Учительской газете» она настойчиво парировала выпады Набокова против классика
[19]. Д. Урнов, помимо жёсткой критики, уличил писателя в завышении преподавательского статуса, поведав читающей публике, что Набоков был не профессором, а всего лишь доцентом [20, с. 103]. Но нашлись и рецензенты, по достоинству оценившие нетривиальный преподавательский стиль Набокова. Р. Олтер похвалил его «демонстрационную», в противовес аналитической, манеру изложения и одобрил «внимание к гаечно-болтовым аспектам знаменитых романов» [21, с. 533534]. Д. Мёркин советует в процессе чтения лекций «довериться собственному позвоночнику» [22, с. 539], чувственно воспринимая их как художественное произведение, а не учебник по литературе. За излишний субъективизм и непредвзятую критику классики американские студенты окрестили курс Набокова «Dirty lit» («грязная литература»). Однако о захватывающем преподавании писателя сохранились легенды и ярчайшие студенческие воспоминания. Вот одно из них: «Не помню, чтобы я что-то записывал. Это было бы всё равно, что пытаться конспектировать, пока Микеланджело рассказывает, как он задумал и расписал своды Сикстинской капеллы», «всё равно что взять молоток и попытаться наделать из «роллс-ройса» консервных банок» [1, с. 41].
Bibliography
1. Boyd B. Vladimir Nabokov: Amer. years: A Biography / trans. from English. Beardwood M. Hedges, etc. - M.: Independent gas.: Symposium,
2004.
2. Urban, T. Nabokov in Berlin, Ed. with him. SV Rozhnovskogo. - M.: Agraf, 2004.
3. Melnikov, N. "Every writer should be a bit magician ..." / / Foreign Literature. - M.: 2010. - № 1.
4. The correspondence of Nabokov and E. Wilson / The Star. - 1996. - № 11.
5. Karlinsky, S. Nabokov Lectures on Russian Literature / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
6. Nabokov, V. Lectures on Russian literature. - St.: ABC-Classic, 2010.
7. Dostoevsky, F.M. Letters 1832-1859 / / Works. Works. cit.: 30 tons - L.: Nauka, 1985. - TS 28.01.
8. Dostoyevskaya, A.G. Memories. - Moscow: Zakharov, 2002.
9. Soloviev, S.M. Graphic Arts in the works, F.M. Dostoevsky. - M.: Sov. writer, 1979.
10. Tselkov, L.N. Russian writers of the XIX century in the estimates of Nabokov (based on lectures, interviews and letters) / / Pages of History of Russian Literature: Sat. articles. To the 70 anniversary of prof. V.I. Korovin. - M., 2002.
11. Ross, CH.-S. Retz.: Lectures on literature / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
12. Pavlov, A.M. The problem of the recipient's mail art in the aesthetics of literary modernism (based on lectures on Russian and foreign literature, Nabokov). - Kemerovo, 2009.
13. Adamovich, G. Rev.: 'Luzhin Defence "/ / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
14. Sartre, J.-P. Vladimir Nabokov. "Despair" / / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
15. Shahovskaya, Z. Looking for Nabokov. Reflection. - Moscow: Book, 1991.
16. Osorgin, M. Rev.: Camera Obscura / / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
17. Friedman, E. Reading together with Nabokov / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
18. Shepelev, A.A. F.M. Dostoevsky in the art world, VV Nabokov. Subject nimfolepsii as reception theme "Stavroginskogo sin": diss. ... Cand. Phil. Science. - Tambov, 2003.
19. Ter-Ovanesova, K. dispute about Dostoevsky / teach. gas. - March 1991. - № 9.
20. Urnov, D.M. Invitation to the tribunal: of Vladimir Nabokov / Addiction and principles. - M., 1991.
21. Olter, R. Rev.: Lectures on literature / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
22. Merkin, D. Studying Nabokov / Classic without retouching. - Moscow: NLO, 2000.
Article Submitted 03.12.10
УДК 811.111-3
С.А. Виноградова, канд. филол. наук, доц., г. Мурманск, E-mail: [email protected]
МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ХАРАКТЕР ЧИСЛИТЕЛЬНЫХ В РЕКЛАМНОМ ДИСКУРСЕ
В статье описываются случаи речевой манипуляции, опирающиеся на использование цифровой информации в популярных рекламных слоганах. Выделяются манипулятивные технологии, в зависимости от видов имплицитной информации, содержащейся в семантике числительных. Изучение механизма манипулирования с помощью цифровых средств помогает избежать психотехнического эффекта манипуляции.
Ключевые слова: манипуляция, цифровая информация, манипулятивные технологии.
Как отмечает М. Кронгауз [1, С. 82], мода на число - это мировая тенденция: «2008» С. Доренко, «2017» О. Славнико-вой, «2048» Мерси Шелли, роман Дж. Хеллера «Catch 22», фильмы «12», «2012», «1643», телепередача А. Гордона «2030», вещество «Лед 9» в романе К. Вонегута, гонки «Формула 1», сиквелы типа «Крик 2», «проблема 2012».
В романе В.Пелевина «Числа» все главы помечены цифрами, но это не порядковый номер главы, а скорее ее название. Во второй по порядку главе «17» речь идет о семнадцатом дне рождения. В следующей главе «43» - о числе 43 и т.п.
Эта мода на числа не могла не отразиться в такой реактивно развивающейся сфере применения языка как реклама.
