CC BY
39
УДК 94 (47-13) 1920/30:338.43
«КУЛАКИ» В АДМИНИСТРАТИВНО-УПРАВЛЕНЧЕСКОМ АППАРАТЕ КОЛХОЗОВ ЮГА РОССИИ 30-х годов ХХ века: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
© 2009 г. А.С. Левакин
Южно-Российский государственный технический университет (НПИ), 346428, г. Новочеркасск, ул. Просвещения, 132, ngtu@novoch. ru
South Russia State
Technical University (NPI),
Prosveschenie St., 132, Novocherkassk, 346428,
ngtu@novoch. ru
Анализируется проблема социального происхождения колхозных управленцев Дона, Кубани и Ставрополья 1930-х гг., определенная часть которых причислялась сталинским режимом к «кулакам» с последующим вынесением обвинений в подрывной антиколхозной деятельности. На основе анализа конкретно-исторических материалов сделан авторский вывод о правомерности причисления представителей колхозной администрации к числу «кулаков», «вредителей» и «саботажников».
Ключевые слова: коллективизация, колхоз, административно-управленческий аппарат коллективных хозяйств, «кулак», саботаж, вредительство.
The article deals with the problem of social background of the collective farm managers of Don, Kuban and Stavropol regions in 1930-ies. Stalin regime regarded the certain part of them as «kulaks» and charged them with being guilty in subversive anti-collective-farm activities. On the basis of concrete historical documents the author doubts the legitimacy of regarding the representatives of collective farm administration as «kulaks» and «saboteurs».
Keywords: collectivization, collective farm, collective farm administrative-managerial machinery, «kulak», sabotage.
Сплошная форсированная коллективизация, развернутая сталинским режимом в конце 1920 - начале 1930-х гг., шла вразрез с интересами большинства советских крестьян и поэтому первоначально крайне негативно сказалась на состоянии сельского хозяйства СССР, и в том числе на аграрном производстве Дона, Кубани и Ставрополья. Масштабы негативных явлений в сфере колхозного производства (сокращение поголовья скота, падение уровня агротехники и т. д.) были настолько велики, что ни сам И.В. Сталин, ни кто-либо другой не смогли их не признать. Но истинную причину кризиса сельского хозяйства Сталин не называл, ибо ею выступала коллективизация (и в целом аграрная политика государства в данное время), целесообразность которой «вождь» не ставил под сомнение. Руководству необходимо было найти такое объяснение негативных последствий коллективизации и организационно-хозяйственной слабости колхозной системы, которое бы склонило общественное мнение на его сторону и позволило с еще большей интенсивностью осуществлять «колхозное строительство». В наибольшей мере поставленным задачам отвечала теория обострения классовой борьбы
по мере продвижения к социализму, в рамках которой неудачи колхозной системы объяснялись происками многочисленных «врагов», и в особенности антисоветской вредительской деятельностью «сельской буржуазии» - «кулаков».
Уже в резолюции ноябрьского (1929 г) Пленума ЦК ВКП(б) «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства» подчеркивалось, что наряду с усилением открытой борьбы против коллективизации «кулаки все чаще переходят к замаскированным и скрытым формам борьбы и эксплуатации, проникая в колхозы и даже в органы управления колхозов, чтобы разложить и взорвать их изнутри» [1]. Подобные же утверждения звучали на протяжении ряда последующих лет [2], и даже по завершении сплошной коллективизации в основных зерновых районах страны представители власти заявляли, что «кулак имеет еще свои корешки» [3]. Наиболее известное высказывание на этот счет принадлежит Сталину, который 11 января 1933 г. в своей речи «О работе в деревне», произнесенной на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), прямо обвинил часть сельского актива и
колхозного управленческого аппарата в принадлежности к «кулачеству» и ведении «саботажнической, вредительской работы» [4, с. 229-230]. В конце 1930-х гг. основные сталинские выводы по этому вопросу были канонизированы в знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» [5].
Из партийных документов и периодики теория «кулацкого саботажа» перекочевала в советскую историографию как общесоюзную [6], так и региональную, южно-российскую [7]. Несмотря на предпринимавшиеся отдельными учеными (в частности, Е.Н. Осколко-вым [8]) попытки скорректировать ее с учетом исторической реальности, данная теория практически в неизменном виде существовала на всем протяжении советской эпохи. В постсоветский же период в связи с наметившимся снижением интереса к теме «колхозного строительства» исследователи чаще всего ограничиваются общими замечаниями о неправомерности указанной теории. При всей справедливости этих замечаний они, на наш взгляд, нуждаются в документальном обосновании и доработке в соответствии с принципами объективности и историзма.
Очевидно, что в подавляющем большинстве случаев утверждения советских властей о вредительской деятельности в колхозах «кулаков» являлись мифами, необходимыми сталинскому руководству для оправдания хозяйственно-организационной беспомощности поспешно созданных коллективных хозяйств. Но полностью отказаться от утверждений о проникновении в состав колхозного руководства «кулаков» не представляется возможным. Ведь об этом говорили не только представители власти, но и рядовые колхозники, неоднократно утверждавшие, что многие колхозные администраторы имеют «кулацкие корни», являются «бывшими кулаками и белогвардейцами» [9].
В этой связи закономерно возникают два вопроса. Во-первых, как «кулаки» вообще могли оказаться в колхозах? Ведь «беспрецедентная по своему масштабу и жестокости кампания раскулачивания, казалось бы, не оставила в деревне даже воспоминаний об этой социальной категории» [10, с. 265]. Во-вторых, какова была численность «кулаков» в составе колхозной администрации и какие именно посты они занимали?
Отвечая на первый вопрос, надо сказать, что, на наш взгляд, в подвергнутой коллективизации советской деревне (в том числе в селах и станицах юга России) присутствовали три группы «кулаков», радикально отличающиеся друг от друга. Точнее сказать, отличались друг от друга не столько эти группы, сколько подходы к их выделению. Первая группа - это кулаки в первоначальном понимании, т. е. сельские предприниматели, связанные с сельским хозяйством, но при этом широко использующие кабальные сделки, наемный труд, ростовщичество и т. п. Вторая группа - это «кулаки» с точки зрения советского законодательства и советского общества, которыми признавались все более или менее зажиточные крестьяне, а также противники советской власти и ее мероприятий в деревне (такая расплывчатая трактовка распространилась именно в период коллективизации). Наконец, в третью группу, которую можно обозна-
чить как «колхозные кулаки», мог попасть любой член колхоза, будь то рядовой колхозник или представитель администрации, по каким-либо причинам не устраивавший органы власти (впрочем, сюда могли попасть и представители вышестоящего руководства). Если представителям первых двух групп надо было так или иначе попасть («пробраться») в колхозы, то третья группа вообще не могла возникнуть вне коллективных хозяйств.
С учетом вышеизложенного, можно говорить о трех этапах неправомерного расширения советской властью границ такой социальной страты, как кулачество. Первоначально кулаки выделялись в рамках предшествующей традиции, на основании социально-экономических критериев (условно говоря, это социально-экономический этап). Однако с самого начала 1930-х гг. ведущим критерием «кулака» становится уже не экономика (источники и размер дохода), а политика (отношение к советской системе), и данный этап можно обозначить как идейно-политический. Наконец, по мере коллективизации, когда «кулаки» практически исчезли в результате раскулачивания и репрессий, но организационно-хозяйственное состояние колхозов оставалось тяжелым, их стали находить уже в составе колхозников и колхозного руководства (командно-административный этап, когда для причисления к числу «кулаков» не нужны были никакие критерии, кроме каких-либо провинностей, допущенных членом коллективного хозяйства).
Прежде всего рассмотрим ситуацию с собственно кулаками. По словам такого авторитетного специалиста в области аграрной истории и крестьяноведения, как В.П. Данилов, кулаки нэповской деревни - «это далеко не фермеры, организующие крупное производство и ведущие его на основе современной науки и техники, а в значительной мере все те же старые российские „мироеды"» [11]. Кулаки, если под ними понимать сельских предпринимателей, широко использующих ростовщичество, кабальные сделки, беззастенчивую эксплуатацию обездоленных односельчан, вызывали у жителей села исключительно негативные эмоции. Поэтому в ходе коллективизации «кулачество было окружено суживающимся кольцом классовой ненависти» [12] и почти не имело шансов попасть в колхозы.
Такое предположение тем более вероятно, что кулаков (настоящих, а не мнимых) в советской доколхозной деревне не могло быть много, учитывая лишения гражданской войны и законодательные ограничения «роста кулачества» в эпоху нэпа. К этому необходимо добавить нормативные акты, запрещавшие принимать в колхозы всех, кого (правомерно и неправомерно) относили к числу «кулаков». Краевая комиссия по сплошной коллективизации при Северо-Кавказском крайкоме ВКП(б) приняла такое решение уже 11 декабря 1929 г. [13], а в октябре 1930 г. те же требования были сформулированы в специальном постановлении ЦИК и СНК СССР [14, с. 690].
Однако в ходе коллективизации фактически само собой родилось весьма расплывчатое определение кулачества, в основе которого лежали не столько социально-экономические критерии, как ранее, а критерии социально-политические и идеологические. Согласно этому
определению, к «кулакам» мог быть причислен не только мало-мальски зажиточный крестьянин (причем степень его зажиточности определялась местными органами власти, произвольно, «на глазок»), но любой сельский житель, так или иначе выступавший против коллективизации. Характерным примером такой расширительной трактовки понятия «кулак» может служить проект постановления бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) об административном выселении «кулацких» хозяйств, разработанный в начале января 1930 г. [14, с. 100-103]. При таком подходе «кулаком» мог быть объявлен кто угодно, хоть вчерашний член компартии, усомнившийся в правильности «генеральной линии». В этой связи показательны слова первого секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Е.Г. Евдокимова о том, что в период «"кулацкого саботажа" хлебозаготовок 1932 г. "кулацкие элементы" стремились к тому, чтобы завербовать "своих коммунистов" в партийных организациях» [15]. Нельзя также сбрасывать со счетов многочисленные случаи причисления сельских жителей к кулачеству путем оговора или из-за того, что они состояли в родстве с кулаками. В частности, случаи оговоров в 1930-х гг. были настолько распространены, что в лексиконе сельских жителей юга России появилось выражение «закула-чить», т. е. «сделать кулаком», «превратить в кулака» [16].
С полным основанием можно утверждать, что «кулаки» в их расширительном понимании (которое было присуще и советскому законодательству, и сознанию творцов и современников коллективизации) вполне могли оказаться в колхозах. Однако надо сказать, что зачастую такие «кулаки» вовсе не пробирались в коллективные хозяйства тайком. Они входили в них с полного согласия крестьян. Более того, нередко колхозники настаивали, чтобы эти «кулаки» заняли именно руководящие должности.
Как представляется, такая позиция была обусловлена прежде всего тем, что «в руководящие органы колхоза старались выбирать крепких, самостоятельных хозяев» [10, с. 266], которых крестьяне уважали и ждали от них разумного управления колхозом (но как раз такие «крепкие хозяева», жившие в сравнительном достатке, и подпадали во время коллективизации под категорию «кулаки»). Кроме того, колхозники нуждались в тех знаниях и умениях, которыми обладали «кулаки», нередко имевшие более высокий уровень образования, знавшие новинки агротехники и умевшие обращаться со сложными сельхозмашинами. Не случайно в источниках рефреном повторяются утверждения, что «кулаки» чаще всего занимают в колхозах «технические» должности завхозов, учетчиков, полеводов, животноводов и т. д.; реже они попадали в число председателей, членов правлений, бригадиров [17].
В большинстве случаев, однако, для жителей колхозной деревни социальная принадлежность и имущественное положение не являлись той лакмусовой бумажкой, с помощью которой можно было безошибочно установить «кулака». Как мы уже отмечали, в колхозах можно было выделить группу «кулаков», в которую мог попасть абсолютно любой член колхозной администрации, даже если он являлся стопроцентным бедняком или
батраком. Для зачисления в эту группу достаточно было не выполнить распоряжений вышестоящего руководства, а уж тем более - оспорить их.
Такой подход получил озвучание в известной сталинской речи 11 января 1933 г. «О работе в деревне». Сталин завил, что «кулаками» по существу являются те колхозные управленцы, которые не хотят беспрекословно выполнять хлебозаготовки (как правило, завышенные), а требуют образования в колхозе значительных фуражных и продовольственных фондов [4, с. 230]. Иными словами, «вождь» подменил понятия («кулаком» теперь считался любой провинившийся колхозник или колхозный администратор) и тем развязал руки карательно-репрессивным органам.
Сталинские изречения были услышаны и поддержаны работниками ОГПУ которые с еще большим рвением стали осуществлять репрессии против всех вообще колхозников, в чем-либо провинившихся, объявляя их «кулаками» или, на худой конец, «подкулачниками» и «кулацкими агентами» (в данном случае «подкулачники» выступают как бы переходной, транзитивной группой, члены которой, ранее считавшиеся колхозниками, затем могли быть причислены уже к «кулакам»). От таких обвинений теперь уже не спасала даже неопровержимо доказанная принадлежность к «титульным» социальным стратам советской деревни - к батракам и беднякам. Полномочный представитель ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Курский, выступая на первом краевом съезде колхозников-ударников в марте 1934 г., с исчерпывающей полнотой рассказал о специфике выявления «колхозных кулаков». По его словам, «кулак», опасаясь разоблачения, теперь уже не стремится на руководящие должности в колхозах, а старается протолкнуть на них своих агентов: «Он переходит к методу подсовывания на должность учетчика своего агента, своего подкулачника. Он подчас плохим нашим руководителям подсовывает батрака или бедняка» [18]. Разумеется, при таком подходе к «кулакам» можно было причислить любого сельского жителя, чем-либо провинившегося или попросту не понравившегося начальству.
Итак, документы позволяют говорить о наличии в колхозах юга России «кулаков», в том числе и среди колхозной администрации. Другое дело, что чаще всего это были «советские», «колхозные» кулаки, не имевшие ничего общего с собственно кулаками (примитивными сельскими предпринимателями, ростовщиками) и выделявшиеся властью из общей массы крестьян нередко не по имущественным, а по идеологическим и политическим критериям.
Отвечая на второй поставленный нами вопрос о численности «кулаков» в составе колхозной администрации и о том, какие посты они занимали, надо сказать, что о количественных параметрах существуют лишь отрывочные сведения. Это и понятно, так как соответствующей статистики в 1930-х гг. не велось. Но все же мы можем составить некоторое представление о количественных параметрах группы колхозных управленцев-«кулаков».
В отчетах политотделов МТС Северо-Кавказского края за 1933 г. содержались сведения о численности кол-
хозных администраторов, «вычищенных» в этом году как «классовочуждые элементы». По разным категориям управленцев (от председателей правлений колхозов до бригадиров и счетоводов) в 1933 г. было «вычищено» не менее 11-20 % [19]. Причем большинство управленцев пострадали в первом квартале 1933 г., когда шла «борьба с кулацким саботажем хлебозаготовок», в ходе которой репрессиям подверглись не только рядовые колхозники, но и колхозные администраторы. Да и в 1934 г. карательные органы находили в составе колхозной администрации немало «кулаков». К исходу 1934 г. политотделами и органами ОГПУ новообразованного Северо-Кавказского края (куда вошли районы Ставрополья, Терека и национальные области Северного Кавказа) «с руководящих должностей правления колхозов» были «вычищены» 25 % управленцев [20]. Но на протяжении последующих лет о столь высокой численности «кулаков» в составе административно-управленческого аппарата колхозов речи уже не шло. Так, в ноябре 1935 г. секретарь Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев утверждал, что по результатам проверок среди управленцев коллективных хозяйств 22 районов края «кулаки» и прочие «социально-чуждые элементы» составляли лишь 2-3 % [21].
Что же касается вопроса о том, какие именно посты занимали «кулаки» в коллективных хозяйствах, то ответ на него уже прозвучал выше. Согласно имеющимся материалам, «кулаки» чаще всего становились завхозами, бухгалтерами, счетоводами, реже - председателями и членами правлений колхозов, бригадирами и т. п. С одной стороны, это объяснялось тем, что «кулаки» обладали специальными знаниями и навыками, которых не имели рядовые колхозники. С другой - в условиях обычной для ранних «сталинских» колхозов бесхозяйственности и неразберихи работники колхозной администрации допускали массу просчетов и злоупотреблений, за что подвергались арестам с одновременным обвинением в принадлежности к «кулачеству».
В качестве резюме отметим, что в ходе «колхозного строительства», когда действительных кулаков в советской деревне уже практически не осталось, сталинский режим вложил в понятие «кулак» новое, идейно-политическое и командно-административное содержание. Кулаками стали называть тех, кто ранее вообще не мог быть причислен к ним: не только более или менее состоятельных крестьян, но рядовых колхозников и даже колхозных администраторов. Неправомерное расширение границ «кулачества» («окулачивание») позволило сталинскому режиму переложить ответственность за организационно-хозяйственную слабость многих коллективных хозяйств на представителей колхозного административно-управленческого аппарата, обвинив их в принадлежности к кулакам и во вредительстве.
Литература
1. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1898-1953. Ч. II. 19251953. 7-е изд. М., 1953. С. 523.
2. ГАРО. Ф. Р-1390. Оп. 6. Д. 439. Л. 243; Белов А. Классовая борьба вокруг колхозного строительства // Коллективист. 1931. № 20. С. 10.
3. ЦДНИ РО. Ф. 166. Оп. 1. Д. 101. Л. 173.
4. Сталин И.В. О работе в деревне. Речь на Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 11 января 1933 г. // Соч. Т. 13. М., 1953.
5. История ВКП(б) : краткий курс. М., 1950. С. 302.
6. См., например: Елизаров Н.В. Ликвидация кулачества как класса. М., 1930; Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.). М., 1972; Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути, формы, достижения: краткий очерк истории / М.А. Вылцан [и др]. М., 1982.
7. См., например: Оганян А.Г. Историческая роль политотделов МТС в деле укрепления колхозного строя в СССР. 1933-1934 гг. На материалах работы политотделов МТС Северо-Кавказского края : дис. ... канд. ист. наук. М., 1948; Ленинский путь донской станицы / под ред. Ф.И. Поташева и С.А. Андронова. Ростов н/Д, 1970; Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Социалистическое строительство и классовая борьба на Дону (1920-1937 гг.). Исторический очерк. Ростов н/Д, 1971; Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. 2. 1921-1971. Ростов н/Д, 1973; Очерки истории Ставропольского края. Т. 2. С 1917 года до наших дней / отв. ред. А.А. Коробейников. Ставрополь, 1986.
8. См.: Осколков Е.Н. Победа колхозного строя в зерновых районах Северного Кавказа (очерки истории партийного руководства коллективизацией крестьянских и казачьих хозяйств). Ростов н/Д, 1973. С. 287-300.
9. ЦДНИ РО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1076. Л. 59; Ф. 166. Оп. 1. Д. 100. Л. 2, 66; Молот. 1934. 2 янв.; 18 апр.
10. Глумная М.Н. К характеристике колхозного социума 1930-х гг. (на материалах колхозов Европейского Севера России) // XX век и сельская Россия. Российские и японские исследователи в проекте «История российского крестьянства в XX веке» / под ред. Хироси Окуда. Токио, 2005.
11. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйства в СССР // История СССР. 1990. № 5. С. 11.
12. Тодрес В. Колхозная стройка на Тереке. Пятигорск, 1930. С. 18-19.
13. Мальцева Н.А. Очерки истории коллективизации на Ставрополье. СПб, 2000. С. 59.
14. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы : в 5 т. 1929-1930. М., 2000. Т. 2.
15. ГАНИ СК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3. Л. 9.
16. Бондарев В.А. Семантика идеологемы «раскулачивание» в колхозной деревне юга России 30-х гг. XX в. // Язык в контексте социально-правовых отношений современной России : материалы Междунар. науч.-практ. конф., Ростов н/Д, 22 марта 2006 г. Ростов н/Д, 2006. С. 92.
17. ЦДНИ РО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 23. Л. 21; Д. 1080. Л. 16; Борьба за социалистическое перевоспитание колхозника / Акулик [и др.] // Социалистическая реконст-
рукция сельского хозяйства. 1932. № 8. С. 19; Львов А. Беспощадно бороться с расхитителями колхозного хлеба // Коллективист. 1932. № 17. С. 11. 18. ГАНИ СК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 42. Л. 179.
Поступила в редакцию
19. Рассчитано по: ГАРО. Ф. Р-1390, оп.7. Д. 463. Л. 1- 179.
20. ГАНИ СК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 15. Л. 69.
21. Колхозный путь. 1935. № 12. С. 15.
19 марта 2008 г
