CC BY
122
КТО ЖЕ ИСТИННЫЙ АВТОР «НОЧНЫХ БДЕНИЙ БОНАВЕНТУРЫ»
Е.И. Волгина Самара
Марк Твен как-то заметил, что на свете два самых таинственных существа: Сатана и Шекспир. Никто их не видел и не знал, а все говорят о них и все спорят [1]. К ним нужно было бы прибавить еще не менее таинственное существо, которого никто не знает, но о котором бесконечно спорят: это Бонавентура. Я имею в виду, конечно, великого итальянского философа эпохи раннего Средневековья (1221-1274), а талантливого писателя, автора «крамольного» романа «Ночные бдения» (или «Ночные дозоры» - «Die Nachtwachen»), скрывшего свое имя под псевдонимом Бонавентура.
Роман «Ночные бдения Бонавентуры» это крайне оригинальное произведение мировой литературы, одно из самых потрясающих и остроумпых прозаических произведений раннего романтизма, вышел в свет в 1805 году в небольшом саксонском городе Пениг, в издательстве Динемана, в серии «Журнал новых немецких оригинальных романов» и тут же привлек внимание саксонском цензуры. По ее указу сразу же была скуплена большая часть издания, а потому для современных читателей роман этот был почти недоступен. В XIX веке этот крамольный роман переиздавался всего два раза (в 1977 и 1881 гг.) и долгое время рассматривался как произведение «тривиальной», т.е. непритязательной развлекательной литературы. И только в нашем веке эта книга приобрела большую известность и популярность. В Германии она была издана 23 раза. Появилось большое количество научно-критических работ, посвященных этому загадочному произведению, главным образом поискам его таинственного автора, в ходе которых было высказано много различных догадок и предположений. Приведя свои аргументы в пользу авторства того или иного философа пли писателя, исследователи не раз ставили точку, считая свою гипотезу единственно верной и, следовательно, проблему решенной. А после этого появлялись новые гипотезы, и споры вокруг таинственного Бонавентуры вспыхивали вновь, что продолжается и до сих пор.
У нас роман «Ночные бдения Бонавентуры» вообще оставался неизвестным до самого последнего времени. Даже в академической пятитомной «Истории немецкой литературы» он не упомянут. Лишь в двухтомнике «Избранная проза немецких романтиков» были впервые опубликованы отрывки из него. И только в 1950 году в. издательстве
«Наука» (серия «Литературные памятники») роман - через 185 лет после его появления на свет - был наконец полностью опубликован в переводе В.Б. Микушевича, со статьей А.В. Гулыги и примечаниями А.В. Михалкова. А.В. Гулыга не ставил своей задачей дать анализ «Ночных бдений». Его интересует только проблема авторства этого произведения. «Кто автор романа «Ночные бдения»?»- это заголовок и его статьи, опубликованной в 1982 г. в журнале «Вопросы литературы» [2], и главы книги 1987г. «Путями Фауста» [3]. С докладами на эту тему он выступал и в Германии - в Тюбингене. Гейдельберге и Мюнхене. И статья его к русскому переводу под названием «Кто написал «Ночные бдения»?» подводит итоги его исследований этого вопроса и ставит на нем очередную точку. Я говорю: «очередную», потому что она, как и ««прежние, поставлена преждевременно и не является окончательной, так как ее автор не учитывает, собственно говоря, совершенно игнорирует одну гипотезу, наиболее убедительную. В названных статьях А.В. Гулыга отмечает основные вехи дискуссии по поводу авторства «Ночных бдений» и утверждает, что автором этой книги был филе Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775-1854), так как именно под псевдонимом Бонавентура за два года до появления «Ночных бдений» опубликовал в «Альманахе муз на 1802 год» четыре стихотворения поэтому «при жизни философа никто не сомневался в его авторстве» [4]. Первым, кто назвал имя Шеллинга в качестве автора «Ночных бдений», был Жан Поль Рихтер, свидетельствует А.В. Гулыга и приводит цитату из письма этого писателя одному из своих друзей: «Прочтите «Ночные бдения» Бонавентуры, т.е. Шеллинга...». Другое свидетельство - через сорок лет - Фарнхаген фон Энзе записал в своем дневнике 17 августа 1843 г.: «Читаю роман Шеллинга «Ночные бдения...». Литературные справочники начала прошлого века идентифицировали Бонавентуру с Шеллингом. Шеллинг не отрекался от псевдонима... К 100-летнему юбилею со дня рождения Шеллинга в 1875 г. появилась работа X. Бекерса, который не сомневался в принадлежности «Ночных бдений» Шеллингу... В 1977 г. появилось второе издание «Ночных бдений», и четыре года спустя еще одно. В предисловии к обоим изданиям утверждалось, что роман написан Шеллингом. И сообщалось, что и в библиотеке Фарнхагена существовал экземпляр первого издания с дарственной надписью Шеллинга А.В. Шлегелю» (200-202).
А.В. Гулыга приводит также свидетельство А. Мейснера о том, что «в старости Шеллинг скупал оставшиеся экземпляры первого издания и уничтожал их: «Он хотел, чтобы ничто не напоминало ему о книжке времен его «Бури и натиска», и скупал через букинистов
немногие ее экземпляры, не попавшие в макулатуру. Заполучив их, уничтожил. Охотнее всего он отказался бы от своего детища». Приводя эти слова Мейснера, А.В. Гулыга делает заключение: «В конце концов Шеллинг добился своего - его лишили отцовства» [202].
Вопреки всем этим утверждениям об авторстве Шеллинга, на рубеже XX века многие исследователи «Ночных бдений» выразили сильное сомнение в их правдоподобии, которое, как пишет сам А.В. Гулыга, переросло во всеобщее убеждение, что автором «Ночных бдений Шеллинг быть не мог. Поводом для сомнений являлся прежде всего тот факт, что Шеллинг никогда и нигде не признавал своего авторства (хотя категорически и не отрицал), что сын философа не включил: роман в собрание его сочинений, а главное - полное несоответствие облика Шеллинга и его философского мировоззрения облику и взглядам Бонавентуры и его героя - рассказчика Крейцганга.
А.В. Гулыга называет имена первых исследователей, усомнился в авторстве Шеллинга (Р. Гайм, который в своем монументальном труде 1780 г., переведенном на русский язык, «Романтическая «не решался утверждать», что этот роман принадлежит перу философа» [5]) и тех, кто уже решительно отрицал его авторство и называл предполагаемыми авторами «Ночных бдений», то знаменитого романтика» Э.Т. Гофмана (P.M. Майер) [б], то незначительного литератора Фридриха Готлоба Ветцеля (Фр. Шульц) [7], то писателя-романтика Г. Клейста (В. Паульзен) [8], то журналиста Августа Клингемана (И. Шиллемайт, X. Флайг, Р. Хааг) [9].
Некоторые из названных гипотез существовали довольно долго, например, гипотеза об авторстве Фридриха Готлоба Ветцеля. Выдвинутая Фридрихом Шульцем еще в 1909 г., она повторяется и в середине 60-х годов, в послесловии Манфреда Хеккеля к изданию «Ночных бдений» 1965 г. [10]. Другие гипотезы казались вовсе неопровержимыми: например, в 1973 г. два литературоведа И. Шиллемайт и X. Флайг независимо друг от друга назвали в качестве автора «Ночных бдений» мало известного литератора, журналиста Августа Клингемана, найдя в его сочинениях дословные совпадения и ряд общих мотивов с «Ночными бдениями», а в 1987 г. Рут Хааг опубликовала в журнале «Эвфорион» найденную в университетской библиотеке Амстердама рукописную автобиографию Клингемана, где тот называет «Ночные бдения Бонавентуры» в числе своих работ, и эта находка, считает Рут Хааг, позволяет считать вопрос об авторстве «Ночных бдений» навсегда исчерпанным.
Однако и эта публикация не убеждает А.В. Гулыгу: «Внешне
все ясно: Шеллинг отказался от авторства, Клингеман признал его, -замечает он. - Но вспомним, как в «Преступлении и наказании» Раскольников отрицал свою вину, а мастеровой Миколка признался в убийстве старухи. Для суда признание обвиняемого не является неоспоримым доказательством. Суд истории в этом отношении не составляет исключения» (208). Он не опровергает, а просто отметает все перечисленные гипотезы и утверждает первоначальную: «Ночные бдения» написал философ Шеллинг.
Некоторые аргументы А.В. Гулыги кажутся весьма убедительными: то, что Шеллинг первым присвоил себе псевдоним «Бонавентура», что он не отказывался категорически от авторства и в ответ на прямо поставленный вопрос отвечал уклончиво: «Не говорите мне об этом» (201); то, что якобы существует экземпляр «Ночных бдений» с его дарственной надписью А.В. Шлегелю; что автор этого произведения проявляет себя сторонником шеллингианской антиномии свободы человека и его эстетики, что его волнуют те же проблемы естествознания, что и Шеллинга (222-223); а вот другие аргументы кажутся довольно сомнительными и вызывают желание их оспорить. Например, трактовка заключительного эпизода романа и понятия «Ничто», которые А.В. Гулыга считает всего-навсего насмешкой над Новалисом, а вовсе не проявлением авторского нигилизма (216), утверждение его, что философия тождества, провозгласившая преодоление односторонности идеализма и реализма, была присуща только Шеллингу, в то время как она в равной степени была присуща и Иоганну Карлу Вецелю, и некоторым другим писателям того времени.
Очевидно, что и сам А.В. Гулыга, осознавая, что его доказательств все же недостаточно, пошел на некоторые уступки, допуская возможность соавторства жены Шеллинга Каролины, талантливой и остроумной женщины, помогавшей мужьям - и А.В. Шлегелю и Ф.В. Шеллингу в их творческой работе. Процитировав слова Шеллинга: «В Каролине не жила пророческая душа, она сама не знала об этом», А.В. Гулыга замечает: «Не могу отделаться от мысли, что в «Ночных бдениях» Каролина описала свою будущую смерть» (217), имея в виду сцену смерти вольнодумца в первом бдении, исполненную красоты, и описание Шеллингом смерти своей жены. И тогда уже «Ночные бдения» «совместное литературное детище» (217).
Но к чему было прибегать к таким натяжкам, если уже в начале 80-х годов было убедительно доказано, что автором «Ночных бдений» является не кто иной, как Иоганн Карл Вецель (1747-1819),
один из самых значительных немецких писателей-просветителей XVIII в., философ-материалист, талантливый романист и драматург, лирик литературный критик, сумевший всего за 14 лет напряженной литературной деятельности (1772-1786) создать восемь больших романов, семь сатирических и комических рассказов в стихах и прозе, шестнадцать драм, четыре тома научно-теоретических и критико-публицистических произведений, после чего, затравленный духовными и светскими властями, был лишен возможности легально печатать свои произведения, был объявлен душевно больным человеком, более двадцати лет жил в добровольной изоляции, под бдительной охраной слуг князя зондерсхаузенского и издавал свои произведения лишь тайно, скрывая свое подлинное имя.
Впервые догадку о И.К. Вецеле как авторе «Ночных бдений», высказал наш русский ученый-литературовед М.М. Бахтин в своей книге о Франсуа Рабле, законченной в основном еще до 1940 года [11] Правда, здесь названа только фамилия Вецеля, без указания его имени, то, что Бахтин имел в виду именно Иоганна Карла Вецеля, а не его однофамильца Фридриха Готлоба Ветцеля, имя которого тоже значится в длинном списке возможных авторов этого произведения, подтверждается тем, что в другой работе - «Эпос и роман: О методологии исследования романа» М. Бахтин упоминает именно Иоганна Карла Вецеля, автора романа «Жизнеописание Товия Кнаута», особенно одобрительно отзываясь об авторском предисловии к этому роману [12].
А на родине И.К. Вецеля эта точка зрения была обоснована в конце 70 - начале 80 годов, когда наступила эпоха «возрождения» забытого на двести лет Вецеля, когда была разрушена легенда о «безумии» этого писателя и его более чем тридцатилетнем творческом бесплодии.
Первое сомнение по этому вопросу высказал Арно Шмидт 1958 году, не развив, однако, своего тезиса, не представив системы доказательств. Более решительно в этом плане высказался Ханс Хенинг в 1969 г. в послесловии к «маленьким» романам Вецеля «Петр Маркс» и «Дикая Бетти» [13]. Его поддержали и более детально исследовали этот вопрос в 1978-80 гг. одновременно несколько ученых, полностью опровергнувших эту клевету на большого писателя и философа (Герхард Штайнер, Филипп Мак-Найт, Альберт Шмитт, Карл-Хайнц Майер, Вольфганг Янзен, Детлеф Кремер и др.) [14].
Делаются попытки доказать, что тридцатилетие так называемого «безумия» Вецеля вовсе не было бесплодным, что он не только писал, но и публиковал свои произведения, - конечно;
анонимно. «Он, чье имя было хорошо известно многим немецким писателям и театральным зрителям на востоке и западе, на севере и юге, во Франции, России, Швеции и Голландии, т.е. от Москвы до Парижа, от Стокгольма до Вены - этот Иоганн Карл Вецель продолжал воздействовать своим творчеством», - утверждает Карл-Хайнц Майер, полагающий, что в годы изоляции писатель, у которого цензура еще в 1786 г. официально отняла возможность литературной деятельности, а власти объявили душевнобольным, мог защитить себя только с помощью «написанного и публично распространяемого слова» [15]. Но это можно было делать только анонимно.
Еще в 1981 г. Герхарт Гофмайстер провел сравнительный анализ «Ночных бдений» с произведениями И.К. Вецеля и наглядно показал идентичность их авторов [16]. И еще более убедительно, с помощью целой системы доказательств устанавливает авторство И.К. Вецеля основатель Общества Вецеля в Зондерсхаузене Карл-Хайнц Майер в статье 1984 г. «Иоганн Карл Вецель и «Ночные бдения Бонавентуры» [17]. И другие члены этого общества глубоко убеждены, что именно этот писатель является автором «Ночных бдений». В коллективном предисловии ко второму выпуску издаваемой этим обществом брошюры «Новое из вецелеведения» Вецель назван «несгибаемым философом-материалистом и поэтом, создавшим в зондерехаузенском изгнании значительные произведения, и которого с достаточной уверенностью можно считать автором «Ночных бдений» [18].В этом же выпуске опубликованы «Афоризмы философа и романиста Вецеля», многие из которых заимствованы из «Ночных бдений» [19].
Удивительно, что весь этот материал не попал в поле зрения А.В. Гулыги - специалиста, много лет занимающегося этой проблемой. Самым уязвимым местом всей дискуссии вокруг «Ночных бдений» А.В. Гулыга считает нарушение «презумпции авторства» Шеллинга: «Сначала надо было доказать, что Шеллинг не мог написать роман, а потом разыскивать нового автора» [20]. Этот упрек не совсем верен, так как доказательства «неавторства» Шеллинга приводились противниками этой гипотезы, что было отмечено самим автором послесловия к русскому переводу. Например, Р. Гайма смутило то обстоятельство, что героиней истории прелюбодеяния «оказывается какая-то Каролина», в то время как это имя носила жена Шеллинга; P.M. Майер, ссылаясь на устное свидетельство известного философа и знатока немецкой классики В. Дильтея, утверждает: «Во всей книге нет и следа своеобразия, присущего Шеллингу, которые вообще у него немыслимы, здесь веет настроением, от которого философ в 1805 г.
так решительно отмежевался, что полностью исключена какая-либо дополнительная публикация признаний, выдержанных в этом плане». Ф. Шульц отмечал полную несовместимость мировосприятия «зрелого Шеллинга, «аристократа духа», принадлежащего «к вершинам
идеалистической эпохи», со взглядами на мир и на жизнь
Бонавентуры: «Обнаружим ли мы у него хотя бы след этой отчаянной разорванности и дисгармонии, мрачного пессимизма и нигилизма, отвращения к миру и презрения к людям, которые есть в «Ночных бдениях»? Замкнутый и уверенный себе философ романтики прочно стоит на земле».
А.В. Гулыга, цитируя эти утверждения, называет их
«беспочвенными» (202-204), хотя, на наш взгляд, с ними вполне можно было бы согласиться. Но можно привести и другие доводы, не отмеченные уважаемым исследователем, может быть, более
основательные. Итак, следуем совету А.В. Гулыги и постараемся сначала доказать, что Шеллинг не мог написать этот роман.
Начнем с того, что автор «Ночных бдений» - в отличие от философа-идеалиста Шеллинга - убежденный материалист. Чего стоит только его «Апология жизни», произнесенная устами его героя-рассказчика Крейцганга, которая оборачивается апологией желудка -«внутренней души всякой культуры» (124). «Как другие голову или сердце, я понимаю желудок за местопребывание жизни; все великое и превосходное в мире совершалось, как правило, по наущению желудка. Человек - существо заглатывающее и, если подбрасывать ему побольше, часы пищеварения не скупится на совершенства и, питаясь, преображается в бессмертного. Какое мудрое государственное установление периодически морить граждан голодом - как собак, когда хотят воспитать артистов! Ради сытного обеда заливаются соловьями поэты, философы измышляют системы, судьи судят, врачи исцеляют, попы поют, рабочие плотничают, столярничают, куют, пашут, и государство дожирается до высшей культуры. Да, когда бы Творец позабыл сотворить желудок, ручаюсь, весь мир остался бы в первобытной грубости и о нем не стоило бы теперь говорить. Дух без желудка подобен медведю, сосущему свою лапу» (123-124). Мог ли Шеллинг думать и писать так?!
Основное отличие Шеллинга от автора «Ночных бдений» - его истощимое жизнелюбие. Влюбленность в мир и в женщин пронизывает стихотворение Шеллинга «Эпикурейские воззрения Гейнца Упрямца», опубликованное в русском переводе в качестве «Дополнения к «Ночным бдениям» как одно из главных доказательств авторства Шеллинга. Однако эффект получился обратный. В «Ночных
бдениях» господствует такое мрачное настроение, какое никак не могло быть присуще Шеллингу, особенно во время написания этого романа. Влюбленный философ, только что вступивший в счастливый брак с Каролиной, которую он отнял у Августа-Вильгельма Шлегеля, не мог создать такое произведение, где отсутствует любовная интрига, а отдельные любовные эпизоды носят безысходно трагический характер: смерть вольнодумца в кругу любящей и любимой семьи, погребение заживо монахини, родившей ребенка, любовь Крейцганга к помешанной актрисе в сумасшедшем доме, заканчиваюшаяся смертью любимой после рождения мертвого ребенка и изгнанием его из этого заведения за попытку «размножать дураков» (148). Для Крейцганга «влюбленный скучнее всех на земле» (165). «Это бешеное чувство, именуемое любовью и напавшее, как саранча на высохшую земную степь» (135), вызывает в нем яростный отпор: «Я не хочу любить, я хочу остаться холодным и неподвижным» (168). Под влиянием любви он, «сам ужасаясь в душе, сочинил несколько стихотворений» (136) и в одном из них - «К любви» - он «с гневом и злобой» обращается к любимой девушке: «Отступись от меня, черт возьми, мне нечего с тобой делать... Что означает божественная маска, в которой ты смотришь на меня? Я сорву ее с тебя, чтобы узнать животное, прячущееся за ней...» и т.д. (137). И в самом любовном объяснении любовь трактуется как нечто враждебное человеку: «... лютый враг парит с издевкой над землею, он-то и подбросил ей чарующую маску любви... Со дня моего рождения не замечалось во мне большего негодования, бешенства, человеконенавистничества, чем в это мгновение, когда я, разъяренный, пишу тебе, что я тебя люблю и обожаю» (140-141). «Единственное существо в мире», которое Крейиганг «действительно любил» после Офелии - его деревянная марионетка - шут (156). «Нет, любовь не прекрасна - восхищает лишь греза любви» (105). «Ненависть к миру выше любви, кто любит, тот нуждается в любимом, кто ненавидит, тот довольствуется самим собой; ему не нужно ничего, кроме ненависти в груди» (162).
Соответствуют ли такие настроения влюбленному и счастливому в браке Шеллингу? Манфред Хеккель, автор послесловия к изданию «Ночных бдений» в Лейпциге в 1965 г., справедливо утверждает, что сам текст этого произведения свидетельствует не только о большом поэтическом таланте автора, но также и о том, что это был человек, которому темные стороны жизни были более известны, нежели светлые [21]. Вот это справедливое определение никак не подходит к тридцатилетнему «не знавшему горя» (А.В. Гулыга, 217) Шеллингу, в расцвете жизни, счастливому и в личном, и
творческом плане. Правда, А.В. Гулыга приводит несколько эпизодов, нарушавших общий счастливый ход жизни философа, в частности, неблагоприятные отношения с католической церковью - как раз в период, непосредственно предшествующий появлению в печати «Ночных бдений»: «Сначала его обвинили в «мистике», затем в «атеизме», против него велась травля в печати вюрцбургский епископ запретил католикам посещать лекции Шеллинга... А перед тем была нелегкая пора в Иене: еще более гнусная травля в печати, скандальный развод Каролины, его будущей жены, со вторым мужем, А.В. Шлегелем, обвинения, будто он (Шеллинг) уморил ее дочь» (210).
И все же, думается, эти временные неприятности не могли послужить почвой того глубокого пессимизма, которое является основным настроением «Ночных бдений». Такое мировосприятие могло возникнуть у человека, жизнь которого - непрерывная цепь страданий, выпавших на долю героя-рассказчика и символически отраженных в фамилии Kreuzgang, что означает не только перекресток (на котором он был найден ребенком) но и мученический путь Христа на Голгофу.
В оригинале эта книга идет обычно под названием «Ночные бдения Бонавентуры» (т.е. имя автора включается в само название: «Die Nachtwachen von Bonawentura» или даже «Die Nachtwachen Bonawentura» - как в Лейпцигском издании 1965 года). Этим подчеркивается автобиографический характер произведения: автор, рассказчик и герой - это в сущности одно и то же лицо: трагический образ одинокой творческой личности, живущей в полной изоляции, ведущей ночной образ жизни - в противоположность Шеллингу. С большой поэтической силой рисует автор горький опыт его жизни. Его страдания начинаются с детства: он подкидыш. Взрослым он сменил несколько профессий: был поэтом, уличным певцом, актером придворного театра и театра кукол. Основное его стремление -просвещать через искусство народ. Но феодально-государственная машина не позволяет сделать ни шагу за пределы установленных границ. Поэта за сатирические «фейерверки» («отнюдь не бомбы грозящие опустошительными взрывами») (70-71) упрятали в тюрьму; уличного певца, певшего «о душах, загубленных церковью и государством», об убийстве «справедливости судом..., здравого смысла цензурными уложениями» (73) - в сумасшедший дом; у кукольника отбирают всю кукольную труппу «именем государства, так как она была объявлена политически опасной» (155). Став ночным сторожем, он еще раз делает попытку воздействовать на соотечественников, призвать их к изменению несправедливых
государственных установлений, когда ему «в последний час уходящего столетия вздумалось разыграть Страшный суд и вместо времени возвестить вечность» (75), за что ему запретили издавать звуки, превратили в немого сторожа.
В этой книге нетрудно увидеть все этапы трагически сложившей жизни Вецеля - в силу тех же социальных обстоятельств, что и в истории Крейцганга, - основы его философских воззрений. Вецель был: же незаконного происхождения (он был побочный сын князя Шварцбург - зондерехаузенского Генриха I, усыновленный его личным поваром), «подкидышем», он тоже сменил несколько профессий: был гувернером, потом драматургом и романистом, философом, и театральным деятелем, и реформатором народного образования, но, подобно Крейцгангу, везде терпел крах: ему не удалось получить место работы ни Веймаре, ни в Дессауском филантропине, не удалось организовать собственную школу в Готе и Лейпциге, за свою просветительскую деятельность и сатирический характер творчества он много раз подвергался преследованиям цензуры и вынужден был даже скрываться от ареста, а в 38 лет, не добившись разрешения напечатать свой философский труд «Опыт о познании человека», он возвращается в родной Зондерехаузен, объявляется его властителями невменяемым, проходит через лечение в психиатрической больнице доктора Ханмана (в «Ночных бдениях» д-ра Ольмана) и занимает такую же жизненную позицию, что и герой «Ночных бдений».
Все эти факты жизни Вецеля проходят перед нами, но не с буквальной точностью, а в художественном перевоплощении - в полном соответствии с его пониманием основ творческого метода, которое он сформулировал в 1781 г. в рецензии на «Оберона» Виланда, когда противопоставлял себя-реалиста поэтам-идеалистам
Обличение пороков и злоупотреблений светских и духовных властей, проникающее все творчество Вецеля, в романе «Ночные бдения» достигает еще большей силы. В сцене «Страшного суда», инсценированной ночным сторожем, он обращается к собравшимся с такими гневными речами: «Вы, теологи, с таким пылом выдавшие себя за божьих придворных, заискивая и виляя хвостом перед Всевышним, вы устроили здесь на земле настоящий разбойничий вертеп... что только не тяготит... князей и властителей, расплачивающихся людьми, как монетами, и ведущими постыдную работорговлю со смертью? О, вот от чего я рассвирепел и рязъярился» (61-62). Последние слова объясняют причину авторского яростного отрицания всех установок, мрачного, безысходного пессимизма, господствующего в романе.
Именно полный крах, который претерпевает герой-рассказчик (и стоящий за ним автор) во всех видах его деятельности, разбивает в нем фаустовское стремление к истине и поселяет глубокое отчаяние, которое становится основным настроением этой книги. Имение на этой социальный почве возникают презрение к жизни, ненависть к людям, насмешливая ирония по отношению к собственным стремлениям.
Постоянно, почти на каждой странице романа витает смерть. Ночное кладбище «излюбленное место» (158) героя-рассказчика, где он проводит большую часть своих ночных бдений. Здесь поэт пишет стихи, «используя череп вместо пюпитра», который «лукаво улыбается под листом» (159), погружается в свои грезы, не замечая, что «могилы разверзлись вокруг него, и спящие в них ядовито посмеиваются» (159). Образ дьявола, периодически мелькающий перед глазами героя, голый могильный холм, кинжал, то и дело пускаемый в ход самоубийцами, склепы, трупы и заживо погребаемые, гробы, гробовые лампады и другой «реквизит» наполняет роман с начала и до конца. Над всем господствует вечное «Ничто» - ключевое слово, красной нитью проходящее через весь роман, выражение неверия автора в загробную жизнь. В первом бдении умирающий вольнодумец «смотрит спокойно в пустоту Ничто, куда он предполагает переселиться через какой-нибудь час, чтобы навсегда заснуть сном без сновидений» (7). И заканчивается роман этим трижды повторенным словом «Ничто!».
А.В. Гулыга, доказывая авторство Шеллинга, утверждает, «поэзия ужасов» и «чертовщина» не были чужды этому философу (225), и подтверждает это наличием в его творчестве замы «Альманаха дьявола» и романтической баллады «Последние слова док тора из Дроттинга», появившейся в печати за два года до «Ночных бдений» и подписанной псевдонимом Бонавентура (они тоже приведены в «Дополнениях» к русскому переводу романа). Но А.В. Гулыга не хочет замечать того, что в «Ночных бдениях» эта «ночная романтика» достигает такой степени, что превращается в несвойственное Шеллингу презрение к жизни и даже в человеконенавистничество, что постоянно выражается в речах автобиографического героя-рассказчика Крейцганга: «Злобствуя на человечество, - повествует он, - я гастролировал когда-то в придворном театре и выбрал роль Гамлета, дававшую мне возможность хоть частично излить мою желчь в молчаливый тер» (134); «Молодчик моего пошиба, весь состоящий из ненависти и злобы...» (135); «.. из сумасшедшего дома я вынес усиленную ненависть ко всем разумникам» (148); «Я был по-настоящему весел,
свободен и мог сколько угодно ненавидеть людей, в своей жалкой ненужности пробирающихся через великий храм солнца» (149); «... будь что будет - озлобленный, хочу я заглянуть в ничто и пробраться с ним, дабы избавиться от последних остатков человечности к тому времени, когда меня оно схватит!» (167).
И другие - эпизодические - действующие лица этого романа не отстают от него в выражении такого отчаяния. Привратник монастыря «глубокомысленный человек», пользующийся полной симпатии! Крейцганга, характеризует человека как «существо., чье лицо лукаво смеется, а внешняя личина проливает слезы, существо, напоминающее Бога, когда имеет в виду дьявола, таящее внутри ядовитую пыль, как яблоко на Мертвом море, чтобы прельщать своей цветущей, румяной оболочкой..,, лишь затем, чтобы растерзать, обнимающее проникновенно, как змея, лишь затем, чтобы вонзить в грудь ядовитое жало» (108), Нигилистическая оценка человека особенно отчетливо звучит в «Монологе безумного творца» из психиатрической больницы доктора Ольмана: «Но та мельчайшая пылинка, наделенная мною дыханием жизни и названная человеком, вновь и вновь досаждает мне своей божественной искоркой, которую придал я ей сгоряча, так что она свихнулась. Мне следовало сразу представить себе, что такая малость божественного не принесет ей ничего, кроме вреда, ибо жалкая тварь не будет более знать, куда податься, и чаяние Бога, ей присущее, лишь заставит ее запутываться все безнадежнее, без всякой возможности найти когда-нибудь верный путь» (96-97). Нетрудно заметить, что точно такой же взгляд на человека высказывает гетевский Мефистофель в «Прологе на небе» из «Фауста»;
Ему немножко лучше бы жилось.
Когда б ему владеть не довелось Тем отблеском божественного света,
Что разумом зовет он.
Свойство это Он на одно лишь мог употребить,
Чтоб из скотов скотиной быть.
(Перевод Н. Холодковского).
Однако отпора, как в трагедии Гете, который всегда утверждал величие Человека, эти речи не получают. Пациенты психиатрической больницы для автора - самые разумные люди, и точка зрения безумного Творца - это точка зрения самого автора. Мог ли быть им Шеллинг, «связанный с Гете узами личной дружбы и общего мировоззрения»? [22].
Даже «Дифирамб весне» в 13-м бдении, дифирамб
прекрасной, мудрой, ликующей в своей красоте природе обрывается на слове «Лишь человек...» «Неужели ты дописала только до этого слова, мать природа? - вопрошает автор. - И чьей руке ты передала перо для продолжения? Или никогда не разрешишь ты загадку, почему все создания блаженно грезят, и только человек стоит, бодрствующий и вопрошающий, чтобы не услышать ответа?» (127).
Однако, как было замечено М. Хеккелем, «отчаяние никогда не проявляется в этой книге в его полной тяжести. Гротескные картины, полные сарказма, ненависти, насмешки, злобы и презрения часто выглядят как проявление произвольной игры мыслями и чувствами. И хотя поэтому кажется, что они как бы снимаются, все же нельзя игнорировать факт их наличия» [23].
Как известно, произведения Шеллинга никогда не запрещались цензурой, и у него не мог возникнуть такой личный, глубоко выстраданный гнев по поводу этого социального зла, препятствующего развитию культуры в Германии, «где... имеется теперь и всеобщая пожарная охрана - цензура и рецензирование, -удушающие любое пламя, не успеет оно вспыхнуть. Так что солнечной искре у нас не возгореться» (132), - с горечью констатирует Крейцганг. «... строгим цензурным указом в государстве запрещена всякая сатира без исключения и заранее конфискуется поголовно» (155). В восьмом бдении поэт повесился на шнуре, которым была перевязана рукопись его трагедии «Человек», отвергнутой издателями, что окончательно обрекло его на муки голода. «Мой «Человек» не нашел издателя, - пишет поэт перед смертью в «Отречении от жизни», -... ни один книгопродавец не раскошелится, чтобы покрыть расходы не ее печатание... и они заставили меня, как Уголино, голодать в этой величайшей голодной тюрьме» (84).
Такую же роковую роль сыграла цензура в жизни И.К. Вецеля, запретив публикацию его философского трактата «Опыт о познании человека» (перекличка в самих названиях!) после выхода в свет первых его двух томов. Вецель не покончил самоубийством, но его «отречение» от литературной деятельности звучит как протест против цензуры с такой же силой: «Казалось бы, Лютер освободил Саксом и все лютеранские земли от господства папы и деспотизма христианской церкви, однако здешняя цензура свирепствует так же, как и в долютеранские времена. Из-за какого-то пустяка она сделала невозможным продолжение моего «Опыта о познании Человека». Я настолько возмущен подлостью таких людей, что хочу оставить писательский труд, пока не смогу снова начать свое дело в какой-нибудь стране, где ко мне отнесутся менее предвзято» [24]. Но такой
страны в пределах Германии Вецель не нашел, а поэтому ушел в добровольное изгнание до конца жизни вел такую же отшельническую «ночную» жизнь, как и герой «Ночных бдений».
«Опыт о познании Человека» Вецеля был запрещен цензурой из-за его материалистической и антирелигиозной направленности. С еще большей силой эта критика религии и духовенства звучит в «Ночных бдениях». Религия в целом, религиозные традиции, церковные установления, облик служителей культа - объект постоянных нападок в этом романе. Уже в первом бдении благородному поведению умирающего вольнодумца противопоставлен карикатурный образ священника, более похожего на дьявола, «близкого ему как никто другой» (9). Дьявольская жестокость священнослужителей показана в жуткой сцене захоронения живой монахини, родившей ребенка. «Непорочная урсулинка стала сегодня матерью, - объясняет эту сцену привратник монастыря, - легенда, пожалуй, провозгласила бы это чудом, но они слишком пристально заглядывали Богу в карты и сегодня, в общем, не верит ни в какие чудеса. Святую деву нынче ночью погребают заживо» (109). Между строк тут звучит явная насмешка над легендой о непорочном зачатии Христа девой Марией. И наибольшей силы гневное обличение порочной практики духовенства и религии в целом достигает в речи Крейцганга: «Вы, теологи, с таким пылом выдававшие себя за божьи придворных, заискивая и виляя хвостом перед Всевышним, вы устроили здесь на земле настоящий разбойничий вертеп: вместо того, чтоб объединять людей, вы разметали их по сектам, а прекрасное всеобщее братство и единую семью навсегда разбили на злобствующие клики» (61-62); «В единой мировой религии, которую тысячами письмен возвестила природа, человечество разгораживает опять-таки уменьшенные народные и племенные религии для евреев, язычников, турок: христиан, а последним и этого мало, и они отгораживаются друг от друга» (92). Где, в какой работе Шеллинга можно встретить такие мысли? И как близко все это к мыслям Вецеля, изложенным в «Опыте о познании человека».
Грозным оружием в борьбе с врагами и жизненными невзгодами в романе объявляется смех, сатира. «Нет ничего выше смеха, и я ценю его так же высоко, как другие образованные люди ценят плач... Имеется ли более действенное средство противостоять глумлению мира и самой судьбе, чем смех? Эта сатирическая маска устрашает врага во всеоружии, и даже несчастье отступает в испуге передо мной, когда я отваживаюсь высмеять его! Черт возьми! Чего стоит вся эта земля со своим сентиментальным спутником месяцем,
если не насмешки, да ценность земли разве только в том, что на ней обитает смех. На земле все было так славно и благоговейно оборудовано, что дьявол, взглянув на нее, со скуки ради, разозлился и, чтобы насолить строителю, послал смех, а смех ухитрился искусно и незаметно закрасться в маску радости, которую люди охотно примеряли; тогда смех сбросил эту личину, и на людей злобно грянула сатира. Оставьте мне только смех на всю мою жизнь, и я продержусь здесь внизу!» (150-151). Известно, что сатира была присуща и Шеллингу, конечно, не в такой мере.
А было ли присуще Шеллингу то насмешливое отношение к философии Лейбница, которое звучит в «Ночных бдениях»? В период своей кратковременной влюбленности Крейцганг, сам удивляясь себе, «чуть ли не начинал думать, будто этот мир - лучший из миров и человек - не просто главное животное, а нечто большее, наделенное некоторой ценностью и даже бессмертием, быть может» (138). Явная насмешка над оптимистической философией Лейбница, звучащая в этих словах, не раз еще более прямо и откровенно выражалась И.К. Вецелем. Либерально мыслящего писателя отталкивали религиозно окрашенные представления Лейбница о современном мире как наилучшем изо всех миров, ибо опыт показывал ему, что человеческое существование организовано как раз наихудшим образом. «Та великая революция, которая произошла в моей голове в возрасте 18 лет (под влиянием философии Джона Локка, - Е.В.), может объяснить мое неприятие Лейбница, - пишет Вецель в 1782 г. - Тогда он был мне неприятен, теперь же просто невыносим» [25]. «Теодицею» Лейбница он называл «неудобочитаемой книгой», «морем учености, в котором разум плавает подобно утлому суденышку» [26].
Жаркий спор, разгоревшийся в начале 1780-х годов между Вецелем и Платтеном по поводу философии Лейбница, имел принципиальное значение: это был спор о путях вольнодумца: «Человек этот с давних пор был вольнодумцем, и в свой последний час он держится спокойно, как Вольтер» (7). Ни один немецкий писатель не сумел оценить Вольтера так, как И.К. Вецель, и никто из них так часто не обращался к его творчеству, как он. Влияние Вольтера особенно ярко проявляется в романах Вецеля «Жизнеописание Товия Кнаута-мудреца» и Вельфегор». В романе «Бельфегор», заслужившим славу немецкого «Кандида», Вецель заимствует у Вольтера фабульную схему авантюрного романа, проводит своих героев, подобно Вольтеру через множество разнообразных приключений, чтобы показать истинное лицо жизни, опровергающее тезис Лейбница. С антилейбницевскими воззрениями связана у Вецеля и его антипатия к
слащавой сентиментальности, к излишней чувствительности, особенно сильно распространившейся в Германии после выхода в свет романа Гете «Страдания юного Вертера». Всеми силами боролся Вецель против этого «национального порока» немцев [28]. Это проявляется и в «Ночных бдениях». «Я никогда никого не целовал из отвращения к слезливому и нежному лицемерию», - заявляет Крейцганг. Выражением ненормальности считает «затяжные припадки умиления» (139). Мог ли Шеллинг,- «связанный с Гете личными узами дружбы и общего мировоззрения» [29], назвать Мандандану, героиню «Триумфа чувствительности», Гете, «тряпичным чучелом» с отсутствующим сердцем (89), а самого великого писателя «хорошим едоком», «соединившим в себе Ганса Сакса, романтиков греков,... вероятно заранее отведавшим этих духов» (124), и вывести в романе фигуру писателя, который получил известность только тем, что в подражание Гете надевал шляпу задом наперед, спрятав руки в складки сюртука и этим добился того, что «подобное зрелище кое-кто предпочитал «последним сочинением Гете» (120)? A Вецель мог [30].
Исследователи «Ночных бдений» отмечают насыщенность романа музыкой и выдающуюся музыкальность автора. Герой романа -ночной сторож - талантливый музыкант, он любит музыку, она занимает в жизни большое место. Во время ночных бдений он чутко улавливает музыку извне, сам импровизирует, поет. Вот только один пример из многих. В первом бдении: после смерти вольнодумца Крейцганг «приглушенным голосом... запел под окном заупокойную песнь, чтобы тихими звуками изгнать из чутких еще ушей огненное заклятье монаха. Музыка сродни умирающим, она первый сладостный звук из потусторонней дали, и муза пения - таинственная сестра, указывающая на небо. Так почил Яков Беме, уловив отдаленную музыку, которой не слышал никто, кроме умирающего» (10). Между тем Ф.В. Шеллинг, как было установлено в ходе спора по поводу его авторства, был начисто лишен музыкальности, лишен всякого музыкального чувства [31]. Зато богато одарен им был И.К. Вецель, в чем убеждает нас обширный материал, приведенный в статье Майера [32]. Из многих источников, упомянутых этим исследователем, известно, что Вецель очень любил музыку, отлично играл на нескольких музыкальных инструментах, часто импровизировал, написал тексты нескольких музыкальных драм, из которых особенно славилась мелодрама «Зельмор и Армида» («Zelntij and Armide»), в предисловии к которой автор с любовью и с больший знанием дела писал о значении музыки для драматургии; лишившие литературных заработков - в связи с запретом саксонской цензуры на его творения,
Вецель предлагал свои услуги руководству Дессауского филантропина в качестве учителя музыки (письмо от 1 января 1788 г. из Лейпцига, адресованное Х.Г. Вольке). В 4-м томе Музыкального лексикона (Tonk(nsileilexikon), опубликованном в 1814 г. в Лейпциге, его автор Людвиг Гербер посвящает Вецелю, этому «промелькнувшему блестящему метеору на литературном небе», целый абзац. Приведя весь этот материал, К.Х. Майер с уверенностью заключает, что автором «Ночных бдений» несомненно был И.К. Вецель.
Автор этого романа проявляет себя как отличный теоретик и практик театра. Шеллинг, как известно, никакого отношения к театру не имел: пьес не писал, в театре не работал, и это обстоятельство тоже свидетельствует против его причастности к созданию «Ночных бдений».Теоретиком и практиком театра был И.К. Вецель, драматург -автор 16-ти пьес, реформатор театрального искусства, горячий защитник национальной немецкой культуры. Вецель принял активное участие в дискуссии о путях развития немецкого национального театра, которая разгорелась еще со времен Готшеда, но особую актуальность приобрела с момента появления в печати трактата прусского короля Фридриха II «О немецкой литературе» (1780), где выражено сомнение в возможности существования самостоятельной немецкой культуры. Вецель первым принял вызов венценосного автора этого произведения, ответив на него большим теоретическим трудом «О языке, науках и вкусах немцев» (1781) и сатирической пьесой «Комедианты» (1782), отразившей его опыт работы в Венском национальном театре, куда он был приглашен самим австрийским императором Иосифом II.
Автор «Ночных бдений» отличается и прекрасным знанием изобразительного искусства. Он знаком со всеми большими картинными галереями и умеет перевести картины в область поэзии. И это тоже одна из деталей, доказывающих авторство М.К. Вецеля. Его письмо из Вены от 15 декабря 1782 г., опубликованное в журнале «Deutsches Museum» в феврале 1783 г., характеризует состояние Венской картинной галереи и передает впечатление от нее. И здесь Вецель называет картины тех самых художников, которые фигурируют и в «Ночных бдениях» (И. Босх, М. Корреджо, П. Брейгель, В. Хогарт, мало известные в те времена).
Читая текст «Ночных бдений», то и дело наталкиваешься на образы, мотивы, художественные приемы, особенности стиля, характерные для Вецеля.
История двух соперничающих братьев, дважды повторенная в 4-м и 5-м бдениях, и по испанскому колориту, и по сюжету, и даже по
именам братьев поразительно напоминает комическую оперу И.К. Вецеля «Умный Яков» («Der kluge Jakob»).
Прием непосредственного обращения героя - или автора - к толпе народа или к читателю с большой патетической речью, несколько раз повторенный в романе «Ночные бдения», использовался и Вецелем а его творчестве и в первом его романе «Жизнеописание Товия Кнаута-мудреца», и в сатирическом рассказе «Библиотека Сильвана», при чем не только сам прием, но и содержание речей, и стиль, и язык их совпадают почти буквально. Вот что говорит Крейигангу народу в инсценированной им сцене ожидания Страшного суда: «Дорогие сограждане!..Скажите мне, с каким выражением лица намерены вы предстать перед Господом Богом нашим, вы, братья мои, властители, откупщики, военные, убийцы, капиталисты, воры, чиновники, юристы, философ теологи и все прочие, невзирая на должность и ремесло... Воздай должное истине, создано ли вами хоть что-нибудь стоящее? Например, вы, философ, разве вы до сих нор сказали что-нибудь существенное из того, что вам нечего сказать?... Вы, ученые, добились ли вы всей ваш ученостью чего-нибудь другого, кроме разложения и улетучивай человеческого духа... Вы, теологи,... вы юристы...» и т.д. (61-62).
А вот что мы читаем во второй книге «Товия Кнаута», где герв покинув отчий дом, оправляется в долгое странствие, а автор предсказывает, обращаясь к читателю: «Весь мир - наш театр, и все прошли настоящие и будущие поколения людей в северных и южных широтах императоры, короли, князья, знать, ученые, сапожники, поварята - все - наши совместные комедианты».
Подчеркнув родство языка и стиля в этих двух приведенных о рывках, Карл Хайнц Майер выражает удивление по поводу того, что; три десятилетия, разделяющие создание этих двух произведений, «и философские, ни политические взгляды не изменились, только в 1804 году они сформулированы еще резче, еще отчетливее» [33].
Немецкие исследователи предприняли несколько попыток лингвостилистического анализа «Ночных бдений, которые также показывают несоответствие этого произведения трудам Шеллинга. Например, очень характерное для автора «Ночных бдений» употребление гласной буквы е в дательном падеже (vom Winde, av Bette, mit dem Rufe) незамечено в работах Шеллинга, как нет его и в произведениях других писателей XVIII-XIX веков. Единственным, кто отличался этой особенностью, был Клеменс Брентано, автор романа «Годви» (1801). На это обратил внимание Эрих Франк, переиздавая в 1912 году «Ночные бдения», и по этому признаку он и объявил его
автором «Ночных бдений». А впоследствии выяснилось, что еще задолго до Бретано энергичным защитником употребления гласной е в дательном падеже был И.К. Вецель. Он не только упорно ставил эту букву в дательном падеже, но и высмеял современных ему писателей направления «Бури и натиска) в сатирическом рассказе «Библиотека Сильвана» (1776), представив «оригинальных гениев» в виде «арлекинов», которые «зубами откусывали головы и хвосты немецких слов; большими деревянными саблям рассекали гласные звуки, а раны заклеивали апострофом» [34]. А 1778 г. Вецель даже опубликовал статью «Апелляция гласных к публике», где можно прочитать следующее: «Мы (т.е. гласные - Е.В) давно с глубокой грустью замечаем, что среди людей, которые переносят немецкие слова на белую бумагу, появилась крыса, которая яростно поклялась уничтожить нас и так жестоко сгоняет нас с мест, которые мы справедливо завоевали и которыми обладали с незапамятных времен, так что в ближайшее время ни одна гласная не посмеет появиться, не имея особой защитной грамоты» [35]. Частое употребление латинских выражений, характерное для автора «Ночных бдений Бонавентуры», -характерная особенность и прозы П.К Вецеля.
Материал, собранный в данной статье, во многом опирается на работы немецких исследователей данной проблемы, в частности на цитируемую статью К.Х. Манера «Иоганн Карл Вецель и «Ночные бдения бонавентуры» из второго выпуска зондерсхаузенской брошюры «Новое из вецелеведения» (1984, № 2). То, что автором этого романа Шеллинг быть не мог и что им вполне мог быть И.К. Вецель, - это теперь совершенно ясно. Но можно ли на этом ставить окончательную точку в затянувшемся споре? Это покажет время.
Примечания:
1. Марк Твен. Жив ли Шекспир? // Художественная библиотека № 51. С. 28.
2. Гулыга А.В. Кто автор романа «Ночные бдения»? // Вопр. лиг. 1982. № 9. С. 203-216.
3. Гулыга А.В. Путями Фауста. Этюды германиста М., 1987. С.
106-122.
4. Гулыга А.В. Кто написал роман «Ночные бдения»? // Бонавентура. Ночные бдения. M.. 1990. С. 199. В дальнейшем страницы этого издания будут указаны в тексте статьи.
5. Гайм Р. Романтическая школа. М.. 1891. С. 539.
6. «Euphorion», 1909. № 10. S. 579.
7. Schultz F. Der Verfasser der Nachtwachen von Bonaventura Berlin. 1909. S. 83.
8. Paulsen W. Bonaventuras «Nachtwachen» im literarischen Raum. Sprache und Stil. // Jahrbuch der deutschen Schiller'- Gesellschaft. Bd. IX.
Stuttgart. 1965. S. 447-510.
9. Schillemeit J. Bonaventura. Der Verfasser der «Nachtwachen».
M(nchen 1973; Fleig H. Zersprungene Identit(t: Klingemann // Nachtwachen von Bonaventura.
Rohmanuskript, 1974; Haag R. Noch einmal: Der Verfasser der Nachtwachen von Bonaventura//«Euphorion». 1987. Heft З.
10. Hackel M. Nachwort // Die Nachtwachen von Bonaventura Berlin.
1965.
11. Бахтин M.M. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса М, 1965. С. 46.
12. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С.
398.
13. Henning H. Nachwort // Wezel J.K. Peter Marks. Die wilde Betty. Leipzig. 1969.
14. Steiner Gerhard. Zerst(rung einer Legende oder Das Wirkliche
Leben des Jon. Karl Wezel // «Sinn und Form». 1979. Heft 3; Schmitt Albert R. Paralipomena zu Gated Stciners Wezel - Aufsatz // «Sinn und Form». 1980. № 2; Meyer Karl Heinz. Die L(ge vom
wahnsinnigen Wezel // Neus aus der Wezel - Forschung, Sondershausen, 1980, Heft; Jansen Wolfgang. Das Groteske in der deutschen Literatur der Sp(taufkl(rung. Ein Versuch (ber das
Erz(hlwerk J.K. Wezel. Bonn, 1980; Kremer Detlef. Wezel. (ber die Nachtseite der Aufkl(ruhg. M(nchen. 1982.
15. Meyer Karl Heinz. Johann Karl Wezel und die «Nachtwachen von Bonavehtura» // Neues aus der Wezel - Forschung. Sondershausen. 1984. Heft
2. S. 67.
16. Hoffmeister, Gerhard. Bonaventura; Nachtwachen (1804/05) //Romane und Ers(hlungen der deutschen Romantik. Neue Interpretationen. Stuttgart: Reclam. 1981.
17. Meyer Karl Heinz. Johann Karl Wezel und die «Nachtwachen von Bonaventura» // Neues aus der Wezel - Forschung. 1984. Heft 2.
18. Zu dem Beitr(gen dieser 2. Biosch(re. // Neues aus der Wezel -Forschung. Sondashausen, 1984. Heft 2. S. 1.
19. Там же. С. 59-61.
20. Гулыга Л.В. Кто автор романа «Ночные бдения»?//Гулыга
А.В. Путями Фауста. М, 1987. С. 106. |
21. Hekel M Nachwort//Die Nacluwachen des Bonaventura. Leipzig, 1965. S. I5I.
22. Schultz F. Der Vert'asser der Nachtwachen von Bonaventtira. Berlin, 1909. S. 89:f
23. Hekel M. Nachwoit. S. 150.
24. Цитировано no: Henning Hans Wezel Beitrag zur Aufkl(nmgsphilosophie. «Versuch (ber die Kennuiis des Meiischcn». 1784-85 // Neues aus der Wezel - For Heft 2. S. 27.
25. Wezel J.K. Kritische Schriften in 3 Bdn. Stuttgart, 1975, Bd. 3. S.
26.Wezel J.K. Uber Spraehe, Wisscnscliallen und Geschmak der Teutcshen. Leipj 1981. S. 262.
27. Подробнее об этом в статье: Волгина Е.И. Отважный рыцарь в борьбе против философско-религиозных предрассудков. Иоганн Карл Вецель (1747-1819) // Из истории русской зарубежной литературы. Межвузовский сборник научных трудов. Чебоксары/1995. С. 114-134.
28. Волгина Е.И. Вецель и Геге. Антиподы или
единомышленники? // Гетевские чтения. Т.З. М., 1993. С. 122-135.
29. Schultz F. Der Verfasser der Nachtwachen von Bonaventura. Berlin, 1905. S. 89.
30. Об отношении И.К. Вецеля к Гете см. статью: Волгина Е.И. Вецель и Гете. Антиподы или единомышленники? // Гетевские чтения. Т.
3. М. 1994. С. 122-135.
31. Perez Hertha Beirachtungen zu den «Nachtwachen von Bonaventura». Berlini Weimar: Aufbau - Verlag. 1981.
32. Meyer Karl Heinz. Johann Karl Wezel und die «Nachtwachen von Bonaventura». P. 79-81.
33. Там же. С. 78.
34. Wezel J.K. Silwans Bibliotek oder die gelehrten Abenteuer // Wezel J.K Satirische Erz(lungen. Berlin, 1983. S. 53.
35. Цитирование по статье: Meyer Karl Heinz: Joharnn Karl Wezel und die Nachtwachen von Bonaventura». S. 76.
