CC BY
303
Алексей Юрьевич Колпаков - кандидат филологических наук, доцент Красноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева.
Научные интересы: история русской литературы XIX-XXI вв., тема интеллигенции в русской литературе.
E-mail: aleksej-ka@narod.ru
Alexey Kolpakov - Candidate of Philology, Associate Professor at the V.P Asta-fiev Krasnoyarsk State Pedagogical University.
Research interests: history of Russian literature of the 19-21 centuries, the theme of intelligentsia in Russian literature.
E-mail: aleksej-ka@narod.ru
Компаративистика Comparative Studies
Д.М. Магомедова (Москва)
«КРУШЕНИЕ ГУМАНИЗМА» А.А. БЛОКА И «ЗАКАТ ЕВРОПЫ» О. ШПЕНГЛЕРА:
источники и параллели
Аннотация. В статье проводится аналогия между философией культуры, изложенной в статье Александра Блока «Крушение гуманизма», и концепцией культурных циклов в книге Освальда Шпенглера «Закат Европы». Совпадение терминологии (фазы «культуры» и «цивилизации») исключает заимствование, в России в 1919 г. Шпенглер еще не был переведен. Однако в статье доказывается, что общими источниками для Шпенглера и Блока являются русские историософские труды Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» и «Исторические письма» П. Лаврова.
Ключевые слова: О. Шпенглер; А.А. Блок; философия истории; культура; цивилизация.
D. Magomedova (Moscow)
"The Collapse of Humanism" by Alexander Blok and "The Decline of the West" by O. Spengler: Sources and Parallels
Abstract. The article draws an analogy between the philosophy of culture described in Alexander Blok's article "The Collapse of Humanism" and the concept of cultural cycles in Oswald Spengler's book "The Decline of the West". The coincidence of terminology (the phase of "culture" and "civilization") excludes borrowing; Spengler lias not been translated yet in Russia in 1919. However, the article proves that the common sources for Spengler and Blok are Russian historiosophical works by N. Ya. Danilevsky "Russia and Europe" and "Historical Letters" by P. Lavrov.
Key words: O. Spengler; A.A. Block; Philosophy of history; Culture; civilization.
Отношение Александра Блока к культурному наследию во многом определяется особой общекультурной ситуацией, в которой начинается и завершается его творческий путь. В развитии европейской культуры нового времени выделяется несколько кризисных периодов (назовем хотя бы конец XVIII - начало XIX вв.), когда исторические катаклизмы выявляли поверхностность и несостоятельность оптимистических теорий общественного развития, ставили под сомнение рационалистическое объяснение мира и порождали к жизни новые мировоззренческие системы ценностей. Начало творческого пути Блока совпадает с подобной ситуацией кризисной «переоценки всех ценностей», охватившей все сферы русской
культуры. Крушение идеалов народничества в 1880-1890-е гг. породило критику не только мировоззренческих, философских и политических систем, но и всего жизненного уклада русской интеллигенции, привычно связывающей себя с общедемократической культурной традицией. По определению Д.Е. Максимова, «в этом потоке обесценивалось или переоценивалось наследие прошлого, которое казалось когда-то незыблемым, в первую очередь - идеи прозаически-бескрылой либеральной гражданственности, буржуазного патриотизма, сентиментального гуманизма, бытовые мещанские устои, патриархальная семейственность, автоматизированная трафаретная эстетика»1. Переломность и кризисность этого периода остро переживалась современниками Блока, независимо от их художественно-мировоззренческой ориентации: «Изменился весь строй и порядок понятий о действительности под влиянием эволюции, происходящей в самой науке и теории знания, - пишет об этом периоде Андрей Белый. - Изменился строй и порядок мыслей о моральных ценностях, благодаря социологическим трактатам второй половины XIX столетия; углубилась антиномия между личностью и обществом, догматические решения основных противоречий жизни вновь стали проблемами и только проблемами»2. Сходную характеристику эпохи дает представитель либеральной академической науки С.А. Венгеров, озаглавивший весь I том капитальной «Русской литературы XX века (1890-1910)» заимствованным у Ф. Ницше определением «Переоценка всех ценностей»: «Мы пережили полосу все более и более нараставшего чувства чрезвычайности. Со средины 1890-х годов все определенно сознавали, что начинается нечто совсем новое, небывалое в русской жизни»3. И далее:
«Определенно, с 1881 года, с событий 1 марта начинается тот перелом, та переоценка всех ценностей, которая должна быть признана основной чертою общественно-литературного брожения конца XIX века. Постепенно как бы прерывается преемственность основных течений русской общественности.
В самых различных сферах происходит то, что в 1890-х годах было формулировано как "отказ от наследства", завещанного прежними периодами русской духовной жизни»4.
О том же разрушении культурного обихода, начиная с бытовых форм и кончая идеологической и эстетической переориентацией, говорится в статье Блока «Безвременье», хотя, в отличие от предыдущих авторов, поэт не пользуется научной терминологией: «Нет больше домашнего очага. Необозримый, липкий паук поселился на месте святом и безмятежном, которое было символом Золотого Века. Чистые нравы, спокойные улыбки, тихие вечера - все заткано паутиной, и самое время остановилось. Времени больше нет. Двери открыты на вьюжную площадь»5 (7, 23. Здесь и далее все ссылки на упомянутое издание даются в тексте, с указанием арабскими цифрами тома и страницы).
Завершение творческого пути Блока приходится на еще более кризисный период развития русской культуры. Шок Первой мировой войны вы-
звал во всей европейской культуре ощущение краха всех оптимистических теорий эволюционного прогресса. Октябрьская революция в России усугубила сознание конца всей старой культуры. В европейской философской и художественной мысли рождается стремление понять смысл современности сквозь призму всей истории человеческой культуры, проверить настоящее прошлым, решить вопрос о культурном наследии, наконец, предсказать будущую судьбу европейской культуры. Следствием этого явился небывалый успех книги Освальда Шпенглера «Закат Европы», задача которой заключалась в том, чтобы определить «дальнейшие судьбы той культуры, которая сейчас является единственной на земле и проходит период завершения, именно культуры Западной Европы»6.
В России же ощущение завершенности исторического этапа было тем острее, что именно сюда переместился центр социальных и духовных перемен, революция - независимо от отношения к ней и к ее результатам - ощущалась каждым как главное и единственное содержание жизни. (Ср. напр., свидетельство Л.Я. Гинзбург, назвавшей «чувство конца старого мира» одним из важнейших факторов «мироощущения этого времени»: «Я говорю не о поддающихся логике соображения (это само собой), но о глубоком переживании конца и необратимого наступления нового, ни на что не похожего мира <...>. Он трудный (в то же время есть в нем какая-то облегченность обнаженности), но он есть единственная непререкаемая данность, реальность, в которой нужно жить; иначе, чем жили, чем живут сейчас за ее пределами»7.) Культурфилософствование в России приняло поистине всеобщий характер: достаточно взглянуть на сборник манифестов «От символизма до "Октября"», чтобы понять, что вплоть до второй половины 20-х гг. едва ли не каждая литературно-художественная группировка стремилась представить свою программу как универсальный путь к строительству новой культуры. Сами за себя говорят уже заглавия работ этого времени, посвященные проблеме культуры: «Кручи» Вяч. Иванова, «На перевале» Андрея Белого, «Крушение гуманизма» А. Блока. Для русской культурфилософии революция была не только гибелью старого, но и одновременно рождением новой культуры. Поэтому для той части русской интеллигенции, которая приняла революцию, задача заключалась не только в том, чтобы увидеть в историческом прошлом причины гибели старого мира, но и в том, чтобы найти в этом прошлом ростки будущей культуры, иными словами - позитивно решить вопрос о культурном наследии. Как писал Блок в статье «О списке русских авторов» (1919), «все наше прошлое представляется на суд поколениям, следующим за нами людям, очень отличающимся от нас, потому что переворота большего, чем переживаем мы, русская история не знала по крайней мере двести лет (с Петра), а то и триста лет (Смутное время).
Может быть, огромная часть нашего духовного прошлого будет переоценена и сдана в исторический архив. Однако мы надеемся, что мы - люди не только сегодняшнего дня»8 (VI, 136. Далее все ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома римской цифрой и страницы).
«Крайние точки» творческого пути Блока совпадают с наиболее
острыми периодами «переоценки ценностей» в истории русской культуры. Но для самого Блока процесс «переоценки ценностей» по отношению к русской культуре - прежде всего к классической культуре XIX в. - был, по сути, непрерывным, сопровождал всю его творческую эволюцию. Менялись пристрастия, на первый план в восприятии Блока выдвигались то одни, то другие течения, в разные периоды особую значимость приобретали те или иные имена русских художников XIX в. Целостный образ классической культуры менялся, вернее сказать - становился все более сложным, обрастал все новыми смысловыми акцентами, внутренне дифференцировался .
После Октябрьской революции вся культурфилософская проблематика для русского художника окончательно теряет отвлеченный теоретический характер и переходит в сферу непосредственной жизненной практики. Речь идет о повседневном решении ряда конкретных вопросов, связанных с общим культурным самоопределением: возможно или невозможно личное участие в культурных начинаниях новой власти? Следует ли сохранить для народа все классическое наследие или необходим определенный тенденциозный отбор, а то и отрицание и нигилистическое забвение классики? Как следует формировать репертуар новых театров? Наконец, насколько возможно в условиях разрушения всех привычных жизненных устоев личное художественное творчество, будет ли оно принято новым читателем? Все эти вопросы требовали от русского художника, ученого, интеллигента немедленных практических ответов. Однако самым главным был вопрос о способности русской культуры выжить в катастрофически изменяющемся мире. И при всей готовности Блока к гибели «интеллигентской» культуры, при всей его готовности принять новую «народную» культуру, культуру масс, именно в эти, послереволюционные годы он с особой силой осознает ценность и неуничтожимость классической русской культуры. Ср. запись в дневнике от 20 (7) февраля 1918 г.:
«Люба рыдала, прощаясь с Роджерс в "Elevation" (патриотизм и ma femme), — оттого, что оплакивала старый мир. Она говорит: "Я встречаю новый мир. Я, может быть, полюблю его". Но она еще не разорвала со старым миром и представила все, что накопили девятнадцать веков.
Да» (VII. С.325)
В статье «О списке русских авторов» Блок настаивает на необходимости донести до народа все, что создано русской культурой прошлых эпох: «Именно сейчас - весь путь, пройденный нашими предками, вспоминается ярко; не отрицаем того, что это - воспоминание, может быть, предсмертное <...>. Однако такая возможность ничуть не смущает нас: воспоминание здесь, с нами, оно неотступно; мы находимся в здравом уме и твердой памяти, и весь крестный путь русской духовной жизни проходит сквозь наше сердце, горит в нашей крови» (VI, 137).
В послереволюционной публицистике Блока возникает и мотив, почти не разрабатываемый в дореволюционном творчестве. Поэт неоднократно
говорил о трагедии культуры, отчужденной от народной стихии. Однако и судьба народа, отчужденного от культурного начала, не менее трагична, и последствия этого отчуждения могут оказаться гибельны для судьбы России. Поэтому, говоря о разгуле народной стихии в августе 1917 г., Блок записывает в дневнике: «И вот задача русской культуры - направить этот огонь на то, что нужно сжечь, буйство Стеньки и Емельки превратить в волевую музыкальную волну; поставить разрушению такие преграды, которые не ослабят напора огня, но организуют этот напор, организовать буйную волю» (VII, 297). «Крылья у народа есть, а в уменьях и знаниях нужно ему помочь» (VII, 321), - записывает он в дневнике 18 января 1918 г. Волевая направленность, активность культуры по отношению к непросветленной стихии - такова принципиальная позиция Блока, противостоящая, с одной стороны, историческому пессимизму, с другой - поверхностно-оптимистическим теориям буржуазного эволюционного прогресса и, наконец, - историческому нигилизму футуристского типа.
К этому времени взгляды Блока на историю культуры и роль искусства в жизни человека сложились в своеобразную культурфилософскую систему, подробно изложенную им в докладе-трактате «Крушение гуманизма».
Центральная антитеза блоковской философии культуры - противопоставление цельной синтетической «культуры» раздробленной «цивилизации». При этом дух цельности, «синтетизм», главная движущая сила культуры неизменно именуется в трактате «духом музыки» Так, говоря о «культуре» европейского гуманизма, Блок подчеркивает спаянность всех областей человеческой деятельности в эту эпоху: «Наука была неразрывно связана с искусством, и человек был верен духу музыки» (VI, 93). Основные же признаки «цивилизации» - утрата органической цельности, отчуждение и обособление всех элементов бытия: «Хоровод Муз становится немыслимым, ибо скульптор уже не понимает живописца, живописец -музыканта, и все трое - писателя <...>. Наконец, каждый отдельно и все вместе перестают понимать ремесленника» (VI, 106-107).
Динамика каждой эпохи описывается как переход от органически цельной синтетической «культуры» к раздробленной и вырождающейся «цивилизации»: «Всякое движение рождается из духа музыки, оно действует проникнутое им, но, по истечении известного периода времени, это движение вырождается, оно лишается той музыкальной влаги, из которой родилось, и тем самым обрекается на гибель. Оно перестает быть культурой и превращается в цивилизацию. Так случилось с античным миром, так произошло и с нами».
«Духом музыки» была овеяна гуманистическая индивидуалистическая культура Возрождения, но со временем утратила его и выродилась в современную цивилизацию, «когда на арене европейской истории появилась новая движущая сила - не личность, а масса» (VI, 94). При этом история, по Блоку, нуждается в причастности «духу музыки», но «дух музыки» в истории не нуждается и может существовать вне истории:
«Есть как бы два времени, два пространства; одно - историческое, календар-
ное, другое - нечислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствуют в цивилизованном сознании; во втором мы живем лишь тогда, когда чувствуем свою близость к природе, когда отдаемся музыкальной волне, исходящей из мирового оркестра. Нам не нужно никакого равновесия сил для того, чтобы жить в днях, месяцах и годах; эта ненужность затраты творчества быстро низводит большинство цивилизованных людей на степень обывателей мира. Но нам необходимо равновесие для того, чтобы быть близкими к музыкальной сущности мира — к природе, к стихии; нам нужно для этого прежде всего устроенное тело и устроенный дух, так как мировую музыку можно только услышать всем телом и всем духом вместе. Утрата равновесия телесного и духовного неминуемо лишает нас музыкального слуха, лишает нас способности выходить из календарного времени, из ничего не говорящего о мире мелькания исторических дней и годов, - в то, другое, нечислимое время» (VI, 59).
Логическим завершением такого разделения «духа музыки» и «истории» является противопоставление «музыкального бытия» и эмпирического существования. Утрата бытия обрекает цивилизацию на гибель, хотя и не означает немедленной утраты существования: старый мир, индивидуалистическая культура «могут еще вернуться и существовать, но они утратили бытие» (VI, 59). И наоборот, прекращение эмпирического существования не означает утраты бытия: Блок постоянно говорит о неуничтожимых «вечных формах», первичных по отношению к их материальному выражению.
Сопоставление блоковской философии культуры с «морфологией культуры» Освальда Шпенглера, изложенной им в двухтомном труде «Закат Европы» (1919), напрашивается само собой. Сама двухфазная модель каждого исторического цикла, выделенного Шпенглером, описывается как смена органической живой культуры умирающей цивилизацией:
«В самом деле, всякая культура имеет свою собственную цивилизацию. Эти два слова, до сих пор различавшиеся по какому-то смутному этическому признаку субъективного характера, здесь впервые поняты как выражение периодичности, строгой и необходимой органической последовательности. Цивилизация есть неизбежная судьба всякой культуры. Здесь мы достигаем вершины, с которой становятся разрешимыми последние и самые трудные вопросы исторической морфологии. Цивилизация есть совокупность крайне внешних и крайне искусственных состояний, к которым способны люди, достигшие последних стадий развития. Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за развитием, как духовная старость и каменный и окаменяющий мировой город за господством земли и детством души, получившими выражение, например, в дорическом и готическом стилях. Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры»9.
В «Крушении гуманизма» Блок рисует переход от культуры гуманизма к цивилизации Нового времени, используя образы Гете и Шиллера на фоне
заката, что также кажется прямой отсылкой к заглавию книги Шпенглера:
«Обе фигуры озарены широким пыльным солнечным лучом; закатный луч этот проникает, как будто, в круглое стекло старого храма в стиле барокко; этот храм - просвещенная Европа: прощальный луч постепенно гаснет, и в тенях, заволакивающих стены, открывается бездна, в которую смотрят оба.
Когда луч погаснет, храм просвещенной Европы погрузится во мрак; Шиллер будет рано похищен смертью, для того чтобы не вперяться глазами в этот чуждый ему сумрак и не слушать той невнятной для него музыки, которая возникает из сумрака. С Шиллером умрет и стиль гуманизма - барокко. Гёте останется один - без юного Шиллера и без старого барокко; он различит во мраке очертания будущего; будет наблюдать языки огня, которые начнут скоро струиться в этом храме, на месте солнечных лучей; Гёте будет слушать музыку этого огня. Он, застывший в своей неподвижности, с загадочной двойственностью относящийся ко всему, подает руку Рихарду Вагнеру, автору темы огней в "Валкирии", - через голову неистовствующего, сгорающего в том же огне будущего, Генриха Гейне» (VI, 95-96).
На это сходство историософских построения Блока и Шпенглера уже не раз обращали внимание исследователи русского символизма1". Однако при всей бесспорности указанных параллелей, столь же бесспорен и факт, что в начале 1919 г., когда Блок работал над «Крушением гуманизма», «Закат Европы» не только не был переведен на русский язык, но и не был известен в России, вплоть до 1920 г., когда сведения об этой книге появились в русской печати. Следовательно, можно говорить либо о типологических совпадениях, либо предположить, что у Шпенглера и Блока были какие-то общие генетические источники.
Обратимся прежде всего к истории блоковских категорий «культуры» и «цивилизации». В 1907-1909 гг. одной из самых значимых оппозиций в его формирующейся философии культуры становится вынесенная в заглавие одной из его программных статей антитеза «стихия» и «культура». Вопросы национального своеобразия русской культуры, размышления о стихийной народной душе и об оторвавшейся от народной почвы современной интеллигенции пронизывают всю его публицистику 1908-1909 гг. В статье «Стихия и культура» красной нитью проходит мысль о бессилии современной культуры перед напором природной и народной стихии. Однако уже в 1911 г. Блок отказывается от негативной семантики категории «культуры». Так, в августе 1911 г., путешествуя по Европе, в письмах к матери он неоднократно использует слово «цивилизация», рисуя суету и вырождение современной европейской жизни:
«Я, как истинный русский, все время улыбаюсь злорадно на цивилизацию дредноутов, дантистов и рисеИея. По крайней мере над этой лужей, образовавшейся от человеческой крови, превращенной в грязную воду, можно умыть руки. Над всем этим стоит культура, неудачно и неглубоко названная этим именем. Ее я и поеду смотреть - начиная с покачнувшегося иконостаса Оштрег'а» (Письмо
от 12 августа 1911 г. VIII, 362). (Выделено мной. -Д.М.).
«"Жизнь - страшное чудовище, счастлив человек, который может наконец спокойно протянуться в могиле", так я слышу голос Европы, и никакая работа и никакое веселье не может заглушить его. Здесь ясна вся чудовищная бессмыслица, до которой дошла цивилизация, ее подчеркивают напряженные лица и богатых и бедных, шныряние автомобилей, лишенное всякого внутреннего смысла, и пресса - продажная, талантливая, свободная и голосистая» (Письмо от 20 августа 1911 г. VIII, 365).
В том же письме от 20 августа Блок утверждает, что славяно-русская культура не принадлежит к европейской, что также совпадает с еще не написанной и даже не задуманной книгой Шпенглера, который предрекал будущее «русско-сибирскому» культурному циклу, еще не проявившему себя в полной мере:
«Славянское никогда не входило в их цивилизацию и, что всего важнее, пролетало каким-то чуждым астральным телом сквозь всю католическую культуру. Это мне особенно интересно. Я надеюсь наблюсти это тайное вторжение славянского пафоса (его отрасли, самой существенной для меня теперь) в одном уголке Парижа: на задворках Notre Dame, за моргом, есть островок, где жили Бодлэр и Теофиль Готье; теперь там в старом доме - польская библиотека и при ней - маленький музей Мицкевича (который читал в Париже лекции в 40-х годах). Иначе говоря, на этом островке, мало обитаемом и тихом, хотя и в центре Парижа, как бы поставлен знак; это - один из ферментов будущего - волшебное зеркало, в котором можно видеть духов Байрона, Мицкевича, революции французской и славянской, и т.д.» (VIII, 367). (Выделено мной. -Д.М.)
Приведенные цитаты с убедительностью показывают, что антитеза «культура - цивилизация» сформировалась у Блока еще в 1907-1911 гг. Что же касается вопроса об источниках этих представлений, то наиболее вероятными кажутся два историко-культурных трактата, созданных русскими мыслителями. Речь идет о книгах П.Л. Лаврова «Исторические письма» (1869) и Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» (1871).
В «Исторических письмах» П.Л. Лаврова вводится идея двухфазно-сти «культуры» и «цивилизации» для различных этносов. Правда, в отличие от Шпенглера или Блока, П.Л. Лавров видел в «культуре» лишь природные предпосылки для создания исторической эпохи. Подлинным расцветом человечества для него является именно «цивилизация»: «Как только работа мысли на почве культуры обусловила общественную жизнь требованиями науки, искусства и нравственности, то культура перешла в цивилизацию, и человеческая история началась»11.
Н.Я. Данилевский задолго до Шпенглера ввел в научный обиход учение о культурно-исторических типах, выделив десять непроницаемых друг для друга культур. С.С. Аверинцев сетовал: «Сходство Шпенглера с Н. Данилевским в главных ходах мысли бросается в глаза, но генетическая связь недоказуема, ибо немецкий перевод книги Н. Данилевского
появился лишь в 1920 году, когда концепция "Заката Европы" давно была готова»12. Однако по свидетельствам мемуаристов, в частности, Г. Шпета, книга Н.Я. Данилевского на русском языке была в библиотеке О. Шпенглера, хотя читать ее он мог, скорее всего, во французском, а не в немецком переводе13.
Блоку же были, несомненно, знакомы обе книги. Книга Н.Я. Данилевского активно обсуждалась в ряде статей B.C. Соловьева и полемизирующего с ним К. Леонтьева. Известна также надпись на копии письма к Блоку 1909 г.: «Из предыдущего и последующего ясно, что В.В. говорит о культуре. Слова "цивилизация" и "культура" вообще различались у нас нестрого, некоторые, например П.Л. Лавров, употребляли их наоборот»14.
Можно утверждать, что знаменитый европейский историософский труд Освальда Шпенглера и историософский трактат Блока «Крушение гуманизма» имеют общие, не только немецкие (Р. Вагнер, Ф. Ницше), но и русские философско-эстетические корни. Однако реальный смысл обеих концепций имеет значительные расхождения.
Волевая направленность, активность культуры по отношению к непросветленной стихии - такова принципиальная позиция Блока, противостоящая, с одной стороны, историческому пессимизму, с другой - поверхностно-оптимистическим теориям буржуазного эволюционного прогресса и, наконец, - историческому нигилизму футуристского типа.
Для понимания позиции Блока в дни разрушения старого мира необходимо учитывать не только его широко известные статьи и высказывания, прямо говорящие о необходимости сотрудничества с большевиками, но и запись, проясняющую специфику блоковского вхождения в новую культуру. Речь идет о помещенном в дневнике 1918 г. наброске открытого письма к В.В. Маяковскому («Не так, товарищ!..») по поводу его стихотворения «Радоваться рано», представляющего собой декларацию футуристского нигилизма по отношению к классическому наследию. «Не меньше, чем Вы, ненавижу Зимний дворец и музеи. Но разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно как оно» (VII, 350), начинает Блок это письмо. В конце письма утверждается: «Одни будут строить, другие разрушать, ибо "всему свое время под солнцем", но все будут рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на разрушение» (VII, 360). Что же означает для Блока это «третье»?
20 (7) февраля 1918 г. в дневнике Блока появляется запись о ценностях, выработанных веками, о прощании с прошлым и о самоопределении внутри зарождающегося нового. О своем вхождении в новую культуру Блок пишет:
«Лишь тот, кто так любил, как я, имеет право ненавидеть. И мне - быть катакомбой.
Катакомба - звезда, несущаяся в пустом синем эфире, светящаяся» (VII, 326).
Очевидно, что ключевой образ, ведущий к пониманию позиции Блока, - образ катакомбы, повторенный затем в 1919 г. в докладе «Крушение
гуманизма»: «Стихийный и грозовой характер столетия почувствовали европейские художники - те носители музыки, которые жестоко преследовались в свое время и лишь в наше время признаны гениальными <...>. Их можно назвать живыми катакомбами культуры, так как на протяжении всей истории XIX века мы можем наблюдать ряд гонений воздвигаемых цивилизацией против носителей духа культуры, и ряд попыток приспособления цивилизации к этому духу, ей враждебному» (VI, 107-108).
Образ истинной культуры, ушедшей в катакомбы от варварского разрушения ее основ, не нов для русской литературы XX в. Еще в 1905 г. В. Брюсов в стихотворении «Грядущие гунны» писал, обращаясь к варварам-разрушителям :
Сложите книги кострами. Пляшите в их радостном свете. Творите мерзость во храме, -Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты. Хранители тайны и веры. Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей. Под этой грозой разрушений. Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений?
Как бы комментируя это стихотворение, В. Брюсов признавался в письме к A.A. Шестеркиной от 1 ноября 1905 г.: «Революцией интересуюсь лишь как зритель <...>. А живу своей жизнью, сгораю на вечном костре <...>. Останусь собой, хотя бы, как Андре Шенье, мне суждено было взойти на гильотину. Буду поэтом и при терроре, и в те дни, когда будут разбивать музеи и жечь книги, - это будет неизбежно. Революция красива и, как историческое явление, величественна, но плохо жить в ней бедным поэтам, они - не нужны»15.
Итак, для Брюсова в 1905 г. единственно возможная позиция художника в дни революционных преобразований - уход от действительности, а образ катакомбы символизирует самоизоляцию культуры (известно, что в дни Октября Брюсов занял совершенно иную позицию). В сходном значении образ катакомбы появляется и в статье Н. Бердяева «Предсмертные мысли Фауста»: «Новое средневековье будет цивилизованным варварством, варварством среди машин, а не среди лесов и полей. Великие и священные традиции культуры войдут внутрь. Истинной духовной культуре может быть придется пережить катакомбный период»16.
В понимании Блока быть «живой катакомбой» означало принципиально иное:
«В наше катастрофическое время всякое культурное начинание приходится мыслить как катакомбу в которой первые христиане спасали свое духовное наследие, - писал он в докладе "Крушение гуманизма". - Разница в том, что под землю ничего уже не спрячешь; путь спасения духовных наследий - иной; их надо не прятать, а явить миру; и явить так, чтобы мир признал их неприкосновенность, чтобы сама жизнь защитила их. Я думаю, что жизнь не защитит, а жестоко уничтожит все то, что не спаяно, не озарено духом истинной культуры. Вряд ли много продуктов цивилизации сохранится, вряд ли надолго их спасет случай» (VI, 111).
Последние строки кажутся почти ответом на стихотворение В. Брюсо-ва, безусловно, давно и хорошо знакомое Блоку. Реминисценция из этого стихотворения содержится в конце статьи «О современном состоянии русского символизма» (1910): «Или нам суждена та гибель, о которой иногда мечтали художники? Это - гибель от "играющего случая"...» (8, 131).
Но не случайно образ катакомбы у Блока появляется в столь необычном метафорическом освещении: не подземелье, не пещера, символизирующие изоляцию от злободневной действительности, а «звезда», несущаяся в эфире как символ неразрушимых духовных ценностей внутри современной жизни. Не уходить от современности, замыкаясь в самодовлеющей верности классическим культурным ценностям, и не растворяться в новом ценой полного отказа от традиций, а существовать в современности в качестве живого органа культурной памяти - таков «третий» путь, не похожий ни на разрушение, ни на строительство, такова «тайная свобода», «тайное знание», утверждаемые в речи «О назначении поэта» (1921) и в стихотворении «Пушкинскому Дому» в качестве необходимого условия существования художника.
Говоря о живых катакомбах культуры. Блок имеет в виду не только верность культурным традициям, но и сохранение для современного художника внутренней творческой свободы: «Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь потеряла смысл» (VI, 167). Блок говорит о трагической судьбе пушкинской культуры: «И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура» (там же). Однако Блок не скрывает, что речь идет и о трагической коллизии современной жизни, о его личной трагедии, о борьбе подлинного художника за право на духовную независимость, об опасности возрождения в новом мире «черни», сил, подавляющих в личности художника творческое начало: «Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнить ее таинственное назначение» (там же).
Вопрос о верности традициям русской культуры в последние годы жизни Блока неразрывно слился для него с проблемой творческого духовного
самоопределения личности в современном мире. Вся практическая деятельность Блока в послереволюционные годы, будь то неприятие вульгарного популяризаторства при составлении отчета Чрезвычайной следственной комиссии, отказ от адаптации художественных текстов при издании русской классики во «Всемирной литературе» или борьба за классический репертуар на сцене государственных театров, - все это было продиктовано стремлением Блока дать новую жизнь классической традиции, восстановить распавшуюся «связь времен» в современной русской культуре.
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-24-49004.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Максимов Д.Е. Критическая проза Блока // Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981. С. 297.
2 Белый А. Символизм и современное русское искусство // Белый А. Луг зеленый. М„ 1910. С. 32.
3 Русская литература XX века. (1890-1910) / под ред. С. А. Венгерова. М., 1914. Т. 1. С. 16-17.
4 Русская литература XX века. (1890-1910) / под ред. С. А. Венгерова. М., 1914. Т. 1. с' 26.
5 БлокАА. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. М„ 2003. Т. 7. С. 23.
6 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. Образ и действительность. М.; Пг., 1923. С. 1.
7 Гинзбург Л.Я. Еще раз о старом и новом. (Поколение на повороте) // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 138.
8 БлокАА. Собрание сочинений: в 8 т. М.; Л., 1962. Т. 6.
9 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. Образ и действительность. М.; Пг., 1923. С. 42.
10 Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. М., 1975. С. 367; Сугай ЛА. Термины «культура», «цивилизация» и «просвещение» в России XIX - начала XX века // Труды ГАСК. Вып. II. Мир культуры. М„ 2000. С. 39-53; Иванова Е.В. «Крушение гуманизма» А. Блока и «Закат Европы» О. Шпенглера // Славянские чтения. Вып. I. Даугавпилс; Резекне, 2000. С. 124-139.
11 Лавров ПА. Исторические письма. СПб., 1906. С. 120-121.
12 Аверинцев С.С. «Морфология культуры» Освальда Шпенглера // Вопросы литературы. 1968. № 1. С. 148.
13 Пивоваров Ю. С. Николай Данилевский в русской культуре и мировой науке//Мир России. 1992. № 1. С. 166, 187.
14 Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. М., 1975. С. 366.
15 Брюсов В. Письма к А.А. Шестеркиной // Литературное наследство. М., 1976. Т. 85. С. 654.
16 Бердяев П. Предсмертные мысли Фауста // Освальд Шпенглер и Закат Европы. М„ 1922. С. 69.
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Averintsev S.S. "Morfologiya kul'tury" Osval'da Shpenglera [The Morphology of the Culture by Osvald Spengler], Voprosv literatury, 1968, no. 1, pp. 132-153. (In Russian).
2. Pivovarov Yu.S. Nikolay Danilevskiy v russkoy kul'ture i mirovoy nauke [Niko-lay Danilevsky in Russian Culture and World Science]. MirRossii, 1992, no. l,pp. 166, 187. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Maksimov D.E. Kriticheskaya proza Bloka [Critical Prose by Block], Maksimov D.E. Poeziva i proza Al. Bloka [The Poetry and Prose by A. Block], Leningrad, 1981, p. 297. (In Russian).
4. Belyy A. Simvolizm i sovremennoe russkoe iskusstvo [Symbolism and Contemporary Russian Art]. Belyy A. Lug zelenvy [Green Meadow]. Moscow, 1910, p. 32. (In Russian).
5. Ginzburg L.Ya. Eshche raz o starom i novom. (Pokolenie na povorote) [Once Again about the Old and the New. (Turning Generation)]. Tynvanovskiy sbornik. Vtorve Tynvanovskie chteniya [Tynyanovsky Bulletin. Second Tynyanov's Readings]. Riga, 1986, p. 138. (In Russian).
6. Sugay L.A. Terminy "kul'tura', "tsivilizatsiya" i "prosveshchenie" v Rossii XIX - nachala XX veka [Terms "culture", "civilization" and "enlightenment" in Russia of the 19 - early 20th century], Trudy GASK. Issue 2. Mir kul 'turv [Works of State Academy of Slavic Culture. Issue 2. World of Culture]. Moscow, 2000, pp. 39-53. (In Russian).
7. Ivanova E. V "Krushenie gumanizma" A. Bloka i "Zakat Evropy" O. Shpenglera ["The collapse of humanism" by A. Blok and "The Decline of the West" by O. Spengler ]. Slavyanskie chteniya [Slavic Readings]. Issue 1. Daugavpils; Rezekne, 2000, pp. 124-139. (In Russian).
8. Berdyaev N. Predsmertnye mysli Fausta [Faust's Death Thought]. Os\>al'd Shpengler i Zakat Evropy [O. Spengler and "The Decline of the West"]. Moscow, 1922, p. 69. (In Russian).
(Monographs)
9. Vengerov S.A. (ed.) Russkava literaturaXXveka. (1890-1910) [Russian Literature of the 20th Centuiy], Vol. 1. Moscow, 1914, pp. 16-17. (In Russian).
10. Vengerov S.A. (ed.) Russkava literaturaXXveka. (1890-1910) [Russian Literature of the 20th Centuiy], Vol. 1. Moscow, 1914, p. 26. (In Russian).
11. Spengler O. Zakat Evropy [The Decline of the West]. Vol. 1. Obraz i deystvitel'nost' [Image and Reality]. Moscow; Petrograd, 1923, p. 1. (Translated from German to Russian).
12. Spengler O. Zakat Evropy [The Decline of the West]. Vol. 1. Obraz i deystvitel'nost' [Image and Reality]. Moscow; Petrograd, 1923, p. 42. (Translated from German to Russian).
13. Maksimov D.E. Poeziva iprozaAI. Bloka [The Poetry and Prose by A. Block], Moscow, 1975, p. 367. (In Russian).
14. Lavrov P.A. Istoricheskie pis'ma [Historical Letters]. Saint-Petersburg, 1906, pp. 120-121. (In Russian).
15. Maksimov D.E. Poeziva iprozaAI. Bloka [The Poetry and Prose by A. Block], Moscow, 1975, p. 366. (In Russian).
Дина Махмудовна Магомедова - доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории русской классической литературы Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета; ведущий научный сотрудник Института мировой литературы им. A.M. Горького РАН.
Круг научных интересов: история русской литературы Серебряного века, поэтика и эстетика русского символизма, текстология творчества А. Блока, теория лирических жанров.
E-mail: dinamagi@gmail.com
Dina Magomedova - Doctor of Philology, Professor, head of the Department of Russian Classical Literature History, Institute for Philology and History, Russian State University for Humanities; Leading Researcher at the Gorky Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences.
Research interests: history of Silver Age Russian literature, poetics and aesthetics of Russian symbolism, textual studies of Alexander Blok's works, the theory of lyrical genres.
E-mail: dinamagi@gmail.com
ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА Foreign Literature
А.В. Голубков (Москва)
ГАЛАНТНОЕ НАРЕЧИЕ VS «ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЖАРГОН»:
полемика вокруг аристократического языка во французской культуре XVII в.
Аннотация. Статья посвящена дебатам об аристократическом языке во французской культуре XVII столетия - в период до закрепления языковой нормы, определенной официальными словарями в конце века. Под влиянием трактата Б. Ка-стильоне «О придворном» начиная с 1610-х гг. в парижских салонах (в «Голубой гостиной» маркизы де Рамбуйе, во время «суббот» м-ль де Скюдери) культивировалось специфическое галантное наречие «лучших людей», отмеченное особой мягкостью, а также стремлением к метафорическим перифразам, намеренно отдаляющим его от языка народного. Уже к середине XVII в. этот «очищенный» салонный язык, часто отождествлявшийся с жаргоном светских дам - «прециоз-ниц», оказался предметом суровой сатиры со стороны писателей и литераторов (Мольер, Ж. де Лабрюйер, Д. Буур, Морван де Бельгард и др.), причем критика салонной «идиомы» неизбежно проходила в русле галантной эстетики и базировалась на недопустимости «аффектации», провозглашаемой в книге Кастильоне. Салонная прециозная идиома, которая оказала влияние на разработку французской лингвистической нормы благодаря манифестированным требованиям утонченности и изящества, сама предстала в качестве догматической схемы, тоталитарно навязывающей свои правила.
Ключевые слова: аристократическая культура; галантность; прециозность; французский язык; салоны.
A. Golubkov (Moscow)
The Gallant Dialect vs "Devil's Jargon": The Debates about an Aristocratic Language in the French Culture of 17th Century
Abstract. The essay focuses on the debates concerning aristocratic language in the 17th century French culture - in the wake of the development of linguistic norms coined in the "official" dictionaries by the end of the century. Under the influence of Castiglione's treatise "The Courtier", Parisian salons (such as "the Blue chamber" of marquise de Rambouillet and "the Saturdays" of M. de Scudéry), starting with the 1610s, cultivated a specific gallant dialect marked by subtleness and metaphoric paraphrases that meant to distinguish it from the popular tongue. Already by mid 17th century, this "purified" salon language often associated with the jargon of "affected ladies" (les précieuses), had become a satirical target in the works of such writers as Molière, La Bruyère, Bouhours, etc. At the same time, the criticism of the salon-inspired "idi-oma" was itself part of the gallant aesthetics bearing on the unacceptability of "affec-
