CC BY
141
2. криминологические отрасли
криминология закона
УДК 343.9 ББК 67.51
Г.Н. Горшенков*
КРИМИНОЛОГИЯ ЗАКОНА КАК ПРАВОЗАЩИТНЫЙ ПРИНЦИП УЧЁНОГО
(О книге Д.А. Шестакова «Введение в криминологию закона)1
Аннотация: В криминологии закона раскрыт во всей своей притягательной красоте правозащитный принцип учёного, занимающего активную гражданскую позицию.
Ключевые слова: криминология закона; невско-волжская криминологическая школа; Шестаков Д.А. G.N.Gorshenkov
CRIMINOLOGY OF LAW AS A HuMAN RIGHTS PRINCIPLE OF A SCHOLAR (ON D.A. SHESTAKOV’S BOOK «INTRODuCTION TO THE CRIMINOLOGY OF LAW»)
Summary: In the criminology of law a human rights principle of a scholar taking active civic position is disclosed in all its magnetic beauty
Key words: criminology of law; Neva Volga Research School of Criminology; D.A. Shestakov
Новая книга доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Российской Федерации Дмитрия Анатольевича Шестакова называется «Введение в криминологию закона». Правда, не знающий себе цену, учёный, всецело ушедший в науку и художественное творчество, представил своё издание весьма скромно, как бы походя — брошюра. Хотя в ней вовсене пятьдесят страниц, а пять печатных листов.
На самом деле это монография, в которой изложены теоретические основы криминологии закона — финальной от-
* Геннадий Николаевич Горшенков — доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного права юридического факультета Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского (Нижний Новгород, Россия). E-mail: gen7976@yandex.ru © Г.Н. Горшенков, 2012
1 Шестаков Д.А. Введение в криминологию за-
кона. — СПб.: Издательство «Юридический центр
Пресс», 2011.
расли школы преступных подсистем, или более корректно именуемой невско-волжской криминологической школой. Кстати, здесь вновь с недоумением задумываюсь уже над авторским определением криминологии закона как финальной, т.е., как я понимаю, завершающей отрасли названной школы. Полагаю, это противоречит сущности представленной концепции, да и самому автору. На стр. 64, подводя итоги своих размышлений, Д.А. Шестаков пишет: «Вводя настоящим небольшим сочинением читателя в криминологию закона, автор видит дали её развития — и теоретического, и прикладного».2 Какая же это завершающая отрасль, когда в нейсамим же автором определены перспективы развития: «ожидаются фундаментальные, на уровне докторских диссертаций, исследования проблем: 1) преступных нормативных актов, 2) криминологического законодательства, 3) экспертизы нормативных
2 Там же. — С. 64.
30 2. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ОТРАСЛИ
правовых актов».3 И хотя только проблемам целей наказания посвящено более ста (философских, правоведческих, социологических, психологических и др.) концепций, написаны десятки монографий,4 теория криминологии закона открывает очевидные перспективы для исследования превентивной функциональности не только целей, но и других уголовно-правовых средств.
Полагаю, авторский перечень проблем остаётся открытым. Например, как имеющий непосредственное отношение к невско-волжской криминологической школе, я считаю целесообразным и перспективным разработку виктимологического аспекта предложенной концепции, особенно в той части, в которой автор видит её перспективы развития, а именно в области разработки и реализации мер уголовно-правового воздействия и целеполагания уголовной политики вообще. Например, в концепции предлагается пересмотреть традиционные меры уголовно-правового воздействия и соответственно определить их новые функции. Именно функции. Цели — это всё-таки прежде всего «предвосхищение в сознании результата, на достижение которого направлены действия».5 И, говоря, например, о целях уголовного наказания, именно в этом и усматривается их «призрачная» сущность, а что касается реального успешного целедостижения, то оно, по-моему разумению, восхищения не вызывает.
Автор склоняется к более «приземлённому» предвосхищению роли и значения уголовно-правовых мер противодействия преступности, определяя их сущность функциями. «Функция», в моём понимании, — это более объёмная и сложная категория, нежели «цель». В функции внешне проявляются определённые свойс-
3 Шестаков Д.А. Введение в криминологию закона. — С. 64.
4 См.: Кузнецова Н.Ф. Понятие и цели наказания // Полный курс уголовного права: в 5 т. / Под ред. А.И. Коробеева. — Т. 1. Преступление и наказания.
— СПб.: Издательство Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2008. — С. 736.
5 Цель // Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова. — 6-е изд., перераб. и доп. — М.: Политиздат, 1991. — С. 512.
тва, характер, например, действия (познавательная функция) или деятельности («правоохранительной»). В то же время проявление этих свойств носит не случайный, а целенаправленный характер, т.е. в функции «заложены» ещё направление и цель. Таким образом, можно говорить о предназначении функции, которое определяется её триединством — характером, направлением и целью.
Автором предлагаются три цели (функции): 1)«удержание лица, совершившего преступление, от возобновления преступной деятельности (функция защиты человека)»;6 2) функция реституции, или восстановления положения потерпевшего (жертвы преступления); 3) функция ресоциализации виновного.
Например, в первом случае речь идёт, как я понимаю, об обеспечении антикри-минальной безопасности личности. И этой функции больше соответствует название-синоним (помещённое автором в скобки): «функция защиты человека». Именно в таком видении функция предполагает защиту любого лица — как совершившего, так и не совершившего преступление. Так, человек, назначенный на определённую должность в государственной службе, рискует стать «криминализированной жертвой».7 Во-первых, сама эта должность является коррупциогенной;8 во-вторых, ситуация, или рабочая обстановка является, как правило, криминогенной (ввиду сложившегося управленческого коррупционного обыкновения); в-третьих, существует самый мощный фактор, точнее источник криминализации личности — подкуп или его провокация.
Криминологическая защита личности предполагает два аспекта её реализации:
а) защита от внешних криминогенных в данном случае коррупциогенных угроз;
б) самозащита личности («от себя самой» и от внешних воздействий), которая пред-
6 Шестаков Д.А. — Указ. соч. — С. 62.
7 Горшенков Г.Г. Личность перед опасностью криминальной угрозы: монография. — Н. Новгород, 2006. — С. 77.
8 См.: Минэкономразвития готовит списки коррупциогенных должностей. URL: http:// www.psj. ru/ news/detail.php?ID=16025 (дата обращения:
21.12.2011).
полагает различные меры: воспитание умения избежать соблазна, высокой правовой культуры, активного правового поведения и т.д. К этому надо добавить и внемораль-ную мотивацию (соблазн, обусловленный чувством собственности, следование обычаю, в данном контексте коррупционному обыкновению, конформизм и т. п.).
В целом же содержание виктимологи-ческого направления криминологии закона предполагает, как мне представляется, систематизацию знаний по отношению к четырём объектам виктимологической безопасности: 1) лицо как возможная криминализированная жертва, т.е. будучи вовлечённое в преступную деятельность, спровоцированное на преступление или совершившие преступление в результате физического или психического принуждения; 2) жертва преступления: а) лицо, которое может оказаться или оказалось жертвой преступления непосредственно, т. е.рассматриваемая как элемент механизма преступления; б) жертва, не имеющая непосредственного отношения к механизму преступления, или опосредованная жертва, это может быть и юридическое лицо, определённая социальная группа; 3) лицо, имеющее касательное отношение к преступлению, претерпевающее вредили в отношении которого существует реальная угроза преступного посягательства: очевидцы, лица, сообщившие или имеющие намерение это сообщить о готовящемся либо совершённом преступлении.
В исследовании проблемы защищённости личности от «законодательной преступности» центральное место должно быть отведено источникам этой угрозы, в качестве которых определены преступный и криминогенный законы. «Как и другие подсистемы общества, — пишет Д.А. Шестаков, — она (законодательная сфера, — авт.) содержит в себе и правоукрепляющий, и праворазрушающий, в том числе преступный потенциал».9
В разделе 2.2. «Виды преступных законов и других актов законодательной власти» учёный излагает суждения, навеянные критическим анализом российского законодательства в том срезе, который
9 Шестаков Д.А. Указ. соч. — С. 6.
позволяет пытливому уму учёного видеть в конкретных законах те их характеристики, или свойства, которые не позволяют истолковать данный закон не иначе, как криминогенный, а то и преступный.
Так, размышляя о развале Советского Союза и его законодательном обеспечении, учёный обращает внимание на то, что самым скверным из его последствий оказался «преступный захват значительной, наиболее прибыльной, невосполнимо расходуемой части государственной собственности группой олигархов, таких как: Абрамович, Березовский и Ко». «Захватившие... экономическую власть «абрамовичи», — пишет далее Д.А. Шестаков,
— обрели огромное влияние на власть го-сударственную».10
Она-то и используется во благо олигархов, о чём свидетельствует последующая законодательная деятельность. В частности, Федеральный закон от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ отменил конфискацию имущества как вид наказания и тем самым обеспечил неприкосновенность похищенной олигархами у государства собственности. Этим же законом государством был предпринят «ещё один завуалированный шаг к защите кучки олигархов, на этот раз от разоблачения их преступной деятель-ности».11 Речь идёт о внесении дополнения в ст. 282 УК РФ «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». В новой редакции, как известно, наказание грозит посягательству и на принадлежность к социальной группе, какой бы она ни была. «Понятно,
— пишет учёный, — что при желании под ст. 282 можно подвести конструктивную критику преступной социальной группы российских нуворишей-олигархов».12
Дмитрий Анатольевич, конструируя концепцию закона, пользуется комплексом методов научного познания, в числе которых — не так часто применяемый метод фикции.13 Фикция как «научно-тех-
10 Там же. — С. 28.
11 Там же. — С. 30.
12 Шестаков Д.А. Указ. соч. — С. 30.
13 См., например: Горшенков Г.Н. Преступность как юридическая фикция: Монография. — Нижний Новгород, 2006.
32 2. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ОТРАСЛИ
нический» приём, позволяет конструировать не сущее, не являющееся, а нечто воображаемое, в данном случае — норму уголовно-правового закона. Обладая соответствующими знаниями в области юридической техники, исследователь с успехом пользуется ими как уникальным инструментом в криминологическом познании закона. Так, рассматривая «научно-техническую» сторону ряда составов преступлений, учёный приходит к выводу о том, что конструкция этих составов «переносит ответственность с собственно преступления на предварительную преступную деятельность. Фикция здесь состоит в том, — пишет Д.А. Шестаков, — что закон гласит о преступлениях, люди наказываются, а преступлений-то в действительности нет, как нет значительного зла окружающим и окружающему».14 Больше того, замечу, что за «предварительную преступную деятельность» закон предусматривает более строгое наказание. Так, если создание вооружённого формирования (объединения, отряда, дружины или иной группы), не предусмотренного федеральным законом, наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет (ч. 1 ст. 208 УК РФ), то участие в вооружённом формировании наказывается лишением свободы на срок до трёх лет (ч. 2 ст. 208 УК РФ).
В первом случае наказание как бы призвано выполнять, главным образом, функцию предупреждения, что очень похоже на «превентивный удар» как своего рода «политическую дубинку», которая допускается рядом государств в ситуации «крайней необходимости». Неадекватное реагирование законодателя на ситуацию «крайней необходимости» справедливо критикуется автором. В частности, в связи с этим анализируя Федеральный закон «О противодействии терроризму», автор пишет: «Правило об уничтожении воздушного судна или плавательного средства есть правило совершения убийства. Оно преступно в юридическом смысле».15 Преступно, поясняет автор, потому что противоречит правовому институту крайней необходимости, ибо допускает превышение пределов
14 Шестаков Д.А. Указ. соч. — С.11.
15 Шестаков Д.А. Указ. соч. — С. 38.
крайней необходимости, т.е. причинение вреда, явно не соответствующего характеру и степени общественной опасности и обстоятельствам, при которых опасность устранялась, когда указанным интересам был причинён вред равный или более значительный, чем предотвращённый.
Яркий тому пример — антитеррорис-тическая операция, проведённая в октябре 2002 г. в Москве по освобождению заложников, которых террористы захватили в здании театрального центра на Дубровке. В результате оправданных «крайней необходимостью» антитеррористических действий погибло 130 человек и 700 пострадали. Чуть более одиннадцати лет потерпевшие не могли добиться у государства удовлетворения их справедливых и законных исковых требований о компенсации морального вреда. И только после их обращения в Европейский суд по правам человека суд (после восьмилетних ожиданий), усмотрев нарушения в действиях силовиков при штурме театрального центра, признал Россию нарушившей статью 2 (право на жизнь) Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод и взыскал с российских властей около 1,3 миллиона евро в пользу 64 потерпевших по делу о захвате заложников. Кстати, это событие — более чем весомый аргумент в обосновании высказанной мной выше идеи о необходимости разработки викти-мологического направления в криминологии закона.
Автор жёстко критикует необоснованную криминализацию, в результате которой не представляющее для человека и общества значительного зла деяние определяется как «необоснованно запрещённое законом под страхом уголовного на-казания»,16 или «мнимое преступление». Авторская теория мнимого, или фиктивного преступления имеет исторические предпосылки, которые нашли отражение в частной концепции «драматизации зла». В данной теории находит выражение преемственность криминологической мысли. В конце 30-х годов XX века учёные поставили под сомнение вопрос о справедливости рассмотрения всех без исключения
16 Там же. — С. 10.
деяний, запрещённых уголовным законом, как общественно опасных. В реальной жизни далеко не всё, что запрещает уголовный закон, представляет общественную опасность, и «нередко уголовно-правовые запреты защищают интересы весьма незначительной части (читай, «олигархов»,
— авт.) общества».17
Но, размышляя над феноменом «преступление», автор не только разделяет позицию тех учёных, по убеждению которых преступление есть ни что иное, как одна из форм социальной жизни вне зависимости от того, будет она или не будет запрещена уголовным законом. Учёный в связи с этим считает целесообразным наряду с уголовно-правовым понятием преступления ввести в научный оборот и его криминологическое понятие, которое, кстати, было предложено им ещё более десяти лет назад и определялось вначале как «виновное деяние, представляющее для общества значительную опасность, безотносительно к признанию его в качестве такового законом».18
В рецензируемой работе Дмитрий Анатольевич предлагает скорректированный вариант этого понятия: «Деяние, представляющее для человека и общества значительное зло, безотносительно к признанию такого деяния в качестве преступления законом»19.
В этой дефиниции, как видим, внесено существенное дополнение: деяние, угрожающее не только обществу, но и человеку (тогда уж, попутно замечу, и государству тоже, с его «правоукрепляющим» потенциалом, — авт.). Это существенное дополнение, которое объясняется личностным подходом учёного в концептуальном выстраивании научных положений. Личностный подход в праве, пишет В.И. Гойман, это способ познания, особенность которого заключается в том, что основополагающей мерой «правовых вещей» в законодательстве, социально-правовой деятельности и
17 Иншаков С.М. Зарубежная криминология.
— М., 1997. — С. 170.
18 Шестаков Д.А. Криминология. Преступность как свойство общества. — СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет, 2001. — С. 80.
19 Шестаков Д.А. Введение в криминологию за-
кона. — С. 14—15.
правовой науке признаётся личность, её приоритеты, потребности, интересы.20
Автор анализирует предмет своего исследования именно таким образом, т. е., исходя из «человеческого измерения» правовой реальности и её отражения в законодательстве на предмет выявления в последнем криминогенности и преступности. Именно «исходя из», а не «применяя». То есть, образно говоря, «исходя из сущности своего индивидуального мыслеобраза» концепции, а не применяя «механически» конкретный метод познания. В основе своей концепции, насколько я могу судить, автор видит образ одухотворённого закона, т.е. такого закона, который проникнут высоким, возвышенным чувством побудить в человеке не правопослушное (ориентированное на требование закона), а правоосознанное поведение (ориентированное на осознание требования закона). А такой продукт может выйти из-под пера только благоразумного законодателя, как писал великий Ш.Л. Монтескьё, проникнутого возвышенным чувством справедливости, умеренностью наказаний и наград, правилами философии, морали и религии, радостями житейского благополучия и т.д.21 Такие законы вытекают прежде всего из природы естественного права, а не из природы правительства.
В скорректированном понятии преступления замену признака «общественная опасность» (точнее, «значительная опасность для общества») на признак «значительное зло» учёный объясняет тем, что ёмкое слово «зло» связывает собой объективный вред и субъективное отношение к нему (степень виновности), что немаловажно для решения вопроса о криминализации деяния. Так, вред от причинения смерти по неосторожности (например, в случае ДТП) в масштабах страны в количественном отношении содержит больше вреда, чем от умышленного причинения смерти другому человеку (убийства).
20 См.: Гойман В.И. Действие права: Методологический анализ. — М.: Академия МВД РФ, 1992.
— С. 33.
21 См.: Монтескьё Ш. Избранные произведения о духе законов. иЯЬ: http://readr.ru/sharl-monteske-izbranшe-proizvedeшya-o-duh... (дата обращения:
04.10.2011).
34 2. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ОТРАСЛИ
В рассуждениях учёного пролегают два направления осмысления преступления как акта поведения человека: уголовно-правовое и криминологическое. То есть один и тот же, единый и не делимый объект изучения оценивается по-разному. В одном случае, предметные знания (предмет) «извлекаются» из объекта целью и задачами нормативно-правовой науки; в другом случае, — целью и задачами социально-юридической науки.
В данном случае, можно сказать, цель нормативно-правовой науки определяется преимущественно правовой сущностью деяния, в котором, как мне представляется, основополагающую роль играет преступность. Преступность деяния — это интегрированное свойство, в котором выражены юридические качества содеянного, благодаря которым оновлечёт за собой наказуемость. Эти качества обусловлены целью и средствами деяния. В частности на них обращал внимание профессор
A. Чебышев-Дмитриев, который, в частности, писал: «Преступность избранных средств к достижению правонарушения является таким же существенным условием для того, чтобы признать деятельность преступной, как и для того, чтобы установить преступность цели (выделено мной,
— авт.)».22
Преступность как признак деяния-преступления находит отражение в ч. 1 ст. 3 УК РФ: «Преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только настоящим Кодексом». Соответственно, можно говорить и о полярном признаке, «непреступности» деяния. Так, проф.
B.И. Ткаченко, анализируя обстоятельства, исключающие преступность деяния (гл. 8 УК РФ), рассматривает, в частности, «условия непреступности» необходимой обороны, задержания лица, совершившего преступление, «непреступность действий» в состоянии крайней необходимости.23
22 Цит. по: ТаганцевН.С. Уголовное право (Общая часть). Часть 1. По изданию 1902 года. URL: http:// www.allpravo.ru/library/doc101p0/instrum105/ item892.html (дата обращения: 04.10.2011).
23 См.: Ткаченко В.И. Обстоятельства, исключающие преступность деяния / В.И. Ткаченко //
Уголовное право. Общая часть. Учебник / Под ред.
Что касается задач, или подцелей уголовно-правового направления учения о преступлении, то именно путём их решения и достигается конечная цель — вывод о преступности деяния. Эти задачи, по сути, есть ни что иное, как установление тех самых юридических качеств содеянного, синергии которых и дают (синергетический) эффект, именуемый «преступностью».
Следовательно, с позиций уголовноправовой науки определяется не сущность совершившегося события, а даётся юридическая оценка его последствиям (прежде всего противоправности) по тем критериям, которые закреплены в ст. 14 УК РФ «Преступление» и конкретизированы в статьях Особенной части УК РФ. Например, проф. Ю.А. Красиков определяет понятие преступления «как действия или бездействия, обладающего юридическими признаками, предусмотренными Особенной частью Уголовного кодекса».24
Как видим, от доктринального понятия преступления отличается его законодательное определение, которое дано в Уголовном кодексе РФ (ч. 1 ст. 14): «Преступлением признаётся виновно совершённое общественно опасное деяние, запрещённое настоящим Кодексом под угрозой наказания».
В отличие от уголовно-правового (доктринального и законодательного) определения понятия преступления предлагаемое криминологическое определение исходит, главным образом, из его сущности, т.е. без юридической «оболочки», или, перефразируя проф. В.О. Мушинского, не облачённого в «норму-мундир» законодательства. И разница здесь состоит в том, что криминалист решает задачу юридической оценки преступления (постфактум), исходя из его следствия, а криминолог выясняет причину следствия («предфак-тум»). Таким образом, в криминологическом понятии преступление представляется явлением социальным и психологическим;
Б.В. Здравомыслова, Ю.А. Красикова, А.И. Рарога.
— М.: Юрид. лит., 1994. — С. 221—253.
24 Красиков Ю.А. Понятие преступления / Ю.А. Красиков // Уголовное право России. Учебник для вузов. В 2-х томах. Т. 1. Общая часть. Отв. ред. А.Н. Игнатов, Ю.А. Красиков. — М.: Издательство НОРМА, 2000. — С. 62.
в уголовно-правовом понятии преступление выступает как явление правовое.
Различия имеются в подходах к оценке внутренней и внешней стороны преступления. В уголовном праве лицо, совершившее деяние, изучается как субъект преступления, т.е. в качестве предмета изучения определены те немногие признаки, которые необходимы для решения вопроса об ответственности и наказании. В криминологии лицо, совершившее преступление, рассматривается как личность преступника (биопсихосоциальная сущность человека), включающая и характеристики субъекта преступления. Это обусловлено задачами превенции.
Те же подходы определяют и различные предметные аспекты исследования лица, которому преступлением причинён физический, моральный или имущественный вред. В уголовно-правовом контексте по отношению к этому лицу (имеется в виду физическое лицо) употребляется термин «потерпевший». Причём формально «право на жизнь» термину предоставляется процессуальным решением дознавателя, следователя или суда. В криминологии принят иной термин, «жертва преступления». Термин связан с лицом, пострадавшим от преступления (как это ни иронично может показаться),связан с его«естественным правом» на признание в качестве жертвы.
Логически напрашивается вывод: если внутренняя и внешняя стороны преступления по-разному осмысливаются, определяются в понятиях и закрепляются в терминах, то в целом понятие преступления в уголовно-правовом и криминологическом определении должно быть дифференцировано. Но дифференцировано не по самому объекту изучения двух научных дисциплин, а по предметным знаниям (признакам) об объекте.
Так, уголовно-правовое определение преступления основывается на его юридических признаках, предусмотренных ст. 14 Общей части и Особенной частью Уголовного кодекса. Криминологическое понятие охватывает признаки, которые указывают на наличие в деянии значительного зла для человека, общества и государства «безотносительно к признанию такого де-
яния в качестве преступления законом», надо полагать, Уголовным кодексом РФ. Но признание, т.е. оценка деяния, или акта социального поведения как деяния, содержащего преступность, осуществляется правоприменителем путём реализации соответствующих действий, предусмотренных Уголовно-процессуальным кодексом РФ, в частности на основании наличия достаточных данных, которые указывают на признаки преступления (ч. 2 ст. 140 УПК РФ). Признаки, напомню себе, которые предусмотрены Уголовным кодексом РФ.
Однако мы знаем, между реальным событием (преступлением де-факто) и его оценкой как де-юре проходит какое-то время, которое требуется для того, чтобы собрать достаточные для этого данные. При этом фактическое событие регистрируется как условный юридический факт. И такая условность в оценке может оставаться более чем на длительное время; пока преступление не будет раскрыто. А множество их таковыми и остаётся. И хотя по факту возбуждается уголовное дело, но, строго говоря, без наличия достаточных данных, указывающих на признаки преступления.
Например, по оценке МВД РФ за 10 месяцев 2011 года из зарегистрированных 2 052 500 тыс. преступлений остались нераскрытыми 868 400. То есть это те преступления, оценка которых, по сути, не основана на законе, поскольку отсутствует внутренняя (субъект, субъективная) сторона преступления. Таким образом, они официально именуются термином «преступление», однако, означающем иное понятие, нежели то, которое предусмотрено законом (ст. 14 УК РФ).
В официальном тексте по отношению к таким преступлениям употребляется и другой термин, например, «факты умышленного причинения тяжкого вреда здоровью, краж, грабежей...». Эти факты оцениваются как юридические условно, главным образом, по усмотрению правоприменителя. Такого рода преступления — зарегистрированные и не зарегистрированные; раскрытые и нераскрытые — не подпадают под уголовно-правовое определение преступления. Но все они, бесспорно, суть социально-правового явления преступ-
36 2. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ОТРАСЛИ
ности. И в совокупности составляют объект криминологического изучения, при анализе которого исследуются преступления, в том числе — де-факто. Не ждать же, когда преступление будет раскрыто, расследовано и рассмотрено уголовное дело и виновность лица, совершившего деяние, будет доказана в суде и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Нужно выяснять причины преступления, а, включая его в ряд однородных (например, коррупционных), искать в этом ряду особенности, или имманентные свойства уже множества преступлений, в которых проявляется коррупция. Таким образом, в этом исследовательском процессе выявляются и изучаются закономерности коррупции как социально-правового явления, как вида преступности. И в данном случае не имеют никакого, тем более «репрезентативного», значения те немногие деяния, которые не подошли под критерии уголовно-правовой оценки. Как справедливо пишет Д.А. Шестаков, «для криминологического видения общественной жизни не столь уж важно, включать ли в общее число преступлений одну-две спорных их разновидности или нет».25
В отличие от криминалиста, который применяет в оценке преступления строго определённые законом критерии, при этом ориентируясь на пресловутую «палочную систему», криминолог, хотя и оценивает деяние по тем же признакам возможной уголовной противоправности, но руководствуется иной ценностью — «здравым смыслом». Этим термином обозначают мнение людей, основанное на оценках, взглядах, суждениях на то, что наблюдают в жизни, и это их сложившееся мнение соответствует истинному положению вещей.
Ни в коем случае не хочу обидеть криминалистов. Они также не лишены здравого смысла, оценивая «неочевидные» преступления как очевидно содержащие такие признаки деяния, как противоправность и наказуемость. Но при этом нельзя не учитывать, что «здравость» смысла здесь существенно ограничивается той
25 Шестаков Д.А. Введение в криминологию закона. — С. 17.
же (но отнюдь не «здравой») «палочной системой», более того, которая извращает здравый смысл.
В противном случае можно легко испортить так старательно рисуемую из года в год уголовно-статистическую картину преступности, в которой привычно просматривается выразительный образ «художника». По данным МВД РФ, из года в год растёт число заявлений, сообщений граждан о происшествиях, и в то же время из года в год. снижается количество зарегистрированных преступлений. Как информирует пресс-центр МВД РФ, за 10 месяцев 2011 года органами внутренних дел рассмотрено 20,5 млн. заявлений, сообщений о происшествиях, что на 3,0% больше чем за аналогичный период 2010 года. Почти по каждому двенадцатому сообщению (8,2%) принято решение о возбуждении уголовного дела. Всего возбуждено 1683,3 тыс. уголовных дел, что на 8,7% меньше показателя аналогичного периода прошлого года. Очевидно, остальные 18 с лишним миллионов сообщений в основном представляют собой благодарственные письма, распространяться о которых МВД РФ считает делом нескромным. Но об этом лучше почитать работы нашего коллеги известнейшего учёного, доктора юридических наук В.С. Овчинского.26
Считаю важным развить мысль о здравом смысле, чтобы аргументировать разделяемую мной идею Дмитрия Анатольевича о криминологическом понятии преступления. Но заручусь в этом поддержкой Макса Вебера, его глубокими размышлениями об основных социологических (будем иметь в виду и уголовно-социологических, или криминологических) понятиях.
«Смысл» М. Вебер определяет в двух значениях: а) смысл «истинный», т.е. предполагаемый как объективно правильно постигнутый, неизменный; «истинный» смысл — путеводная звезда догматических наук (и прежде всего юриспруденции), «которые стремятся обнаружить в сво-
26 См.: Генерал МВД раскрыл тайны милицей-
ской статистики и борьбы с преступностью: «Такого бреда нет ни в одной стране» URL: http://www. newsru. com / crime/31mar2011 / fakemiltstatcrime. html (дата обращения: 22.12.2011).
их объектах «правильный», «значимый» смысл»;27 б) смысл «чистый», субъективно предполагаемый, теоретически сконструированный применительно к данной ситуации, к объекту социологии (криминологии, — авт.).
Например, уголовно-правовая наука в определении преступления, как объекта своего познания, концентрирует внимание на его уникальности и неповторимости, которые заключаются в истинном, неизменном смысле — преступности как свойстве деяния. Оно индивидуализируется путём выделения в деянии единственных и неизменных, в уголовно-правовом понимании элементов, которые и составляют то самое интегрированное свойство преступности. Криминалист подобен скульптору, отсекающему от своего произведения-понятия всё лишнее, не преступное.
Криминология же, как и социология, относится к генерализирующим наукам, т.е. она не концентрирует внимание на индивидуализацию своего объекта, а, наоборот, ищет в конкретных объектах изучения нечто общее, что их может объединять (вспомним вышеупомянутое авторское предпочтение, которое он отдаёт функциям, а не целям уголовно-правовых средств). При этом криминолог в равной мере интересуется, как «произведением» криминалиста-скульптора (юридическим явлением), так и тем, из чего оно было создано (не юридическим явлением). В этих конкретных, или индивидуальных явлениях криминолог ищет те качества, которые оказываются общими для других явлений (криминализированных и не криминализированных деяний). Здесь имеет место уже другой уровень интегрирования — не свойств, как это мы наблюдаем, в индивидуализирующей науке, а — явлений, как это характерно для генерализующей науки.
Эти особенности нормативно-правовой и социально-правовой наук обусловливают и преимущественные (соответственно, догматико-юридический и социолого-пра-вовой) методы изучения. Что, в свою оче-
27 Вебер М. Основные социологические понятия // Западно-европейская социология XIX — начала XX веков. М., 1996. — С. 603. URL: http:// society, polbu. ru/bankovskaya sociology/ ch09_i.html (дата обращения: 22.12.2011).
редь, определяет и предполагаемый смысл преступления, выражаемый в определении его понятий. Так, по М. Веберу, в уголовноправовое понятие, конвенциональное из-за его точности и распространённости, вводится совсем иное смысловое содержание.28
В зависимости от соответствующего, «профессионального», по выражению Я.И. Гилинского, подхода определяются и понятия преступления. Ссылаясь на немецкого криминолога Ф. Шмагеллера, Я.И. Гилинский приводит ряд таких определений: 1) юридическое — преступление как нарушение закона; 2) политическое — преступление как воспринимаемый властью акт прямой или косвенной угрозы; 3) социологическое — преступление как антисоциальный акт, вызывающий по отношению к себе репрессию и необходимость защиты социальной системы и др.29 Но основной термин, заметим, во всех случаях признаётся один — преступление.
В связи с этим я не разделяю опасения, высказанного моим коллегой профессором В.А. Номоконовым по отношению к криминологическому понятию преступления, а именно «безнадежно запутаться в разграничении одноименных понятий в уголовном праве и криминологии».30 В связи с этим и у автора книги возникал вопрос об унификации понятия, но в итоге он пришёл к выводу, что этого делать «не нужно — одно слово «преступление» звучит лаконичнее».31
Дело в том, что речь идёт не об одноимённых понятиях, а одноимённых терминах, их обозначающих. Термин и должен быть общим, но в данном случае обозначающий двуединство понятий.
28 Вебер М. Указ.соч.
29 См.: Гилинский Я.И. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений», 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Издательство Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2007. — С. 191.
30 Номоконов В.А. Современная криминология: традиционные подходы и новые направления // Пути развития российской юридической науки и образования в XXI веке. Тезисы докладов в научно-практической конференции. — Волгоград, 2001.
— С. 23. Цитир. по: Шестаков Д.А. Введение в криминологию закона. — С. 18.
31 Шестаков Д.А. Указ. раб. — С. 18.
38 2. КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ОТРАСЛИ
Ну, и не могу не отметить особенностей авторского языка. Любое произведение Д.А. Шестакова узнаваемо по «одёжке». Облачённый в хорошо скроенные автором «одежды» сухой нивелировочный язык науки юриспруденции преобразуется в интеллигентно-образный стиль. Благодаря этому стилю читательто погружается в захватывающие глубины мысли, то предстаёт перед её широкими горизонтами перспектив.
Язык этого произведения увлекает, буквально зажигает молодостью духа, новизной мысли, вдохновляет на собственные поиски в научных просторах. Не зря говорят: язык — это мышление души. Дмитрий Анатольевич умеет находить слова, которые обладают притягательной силой. Как художник (автор многотомной прозы), он играючи владеет словом, при этом тонко чувствует грань образа, которым усиливается мысль.
«Теория для теории — прекрасно!..
— пишет учёный. — Но вот игра криминологической мысли — может быть, неожиданно — даёт пищу и для практики».32
Эти слова мог написать человек глубоко творческий и романтичный по натуре, одержимый страстью к науке, азартный и успешный, создающий солидные научные их удожественные произведения. Его может понять только тот, кто сам претерпевал сладостное пленение научной идеей, был увлечён не менее захватывающим, азартным поиском и испытывал озарение от открытой им истины.
Размышления об этой замечательной книге и ей авторе хочу закончить следующим резюме. В криминологии закона раскрыт во всей своей притягательной красоте правозащитный принцип учёного, занимающего активную гражданскую позицию. Поздравляю Дмитрия Анатольевича с очередным успехом и выражаю надежду, что в ближайшем времени за «брошюрой» «Введение в криминологию закона» последует издание монографического тома «Криминологии закона».
Не исключено, что она объединит собой авторский коллектив, в котором дирижёром и главной скрипкой суждено быть именно Дмитрию Анатольевичу.
32 Шестаков Д.А. Введение в криминологию закона. — С. 63.
